Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[01-05-05]
Советские фильмы о войнеАвтор и ведущий Иван Толстой Иван Толстой: Сегодня, в преддверии великой победы, мы поговорим о том, что в отечественном послевоенном искусстве кажется несомненной ценностью, безусловностью - о военной теме в кино. Мы назвали передачу "Советские фильмы о войне" потому что, все-таки, по количеству снятых фильмов и по тому отпечатку в коллективной душе общества, которые произвели фильмы советского периода, они не могут равняться, они на много корпусов впереди того, что отпечаталось в эпоху новейшего российского кино. Но и о российском кино с нашими собеседниками мы также, надеюсь, поговорим. У нас в гостях в московской студии кинокритик Виктор Матизен и писательница Линор Горалик. Иван Толстой: Кино и общество. Кто кого формирует? Где курица, где яйцо? Виктор Матизен: Как всегда, ответа нет. Общество формирует кинематограф, а кинематограф формирует общество. Это сложный процесс и каждый раз нужно отвечать на него заново. Скорее всего, в тоталитарном обществе кинематограф, в значительной мере, формирует общественное сознание. Вернее, верхушка общества формирует кино, а кино влияет на массовое сознание. В демократическом обществе этот процесс гораздо более взаимен. Иван Толстой: Российское и советское киноискусство пережило целый ряд эпох. Причем, внутри тоталитарной эпохи были пройдены совершенно разные, если не взаимоисключающие, то взаимодополняющие, оттеняющие друг друга периоды. А российское кино вообще находится в других идеологических, исторических и биографических условиях. Так что можно говорить о самых разных пластах. Давайте начнем от истоков военного кино, от того, что родилось в пламени войны, под непосредственным впечатлением от происходящего и сразу после войны, когда был первый, с одной стороны, наивный киноэтап, а с другой стороны, очень идеологически проверенный и навязанный. Что можно считать истоком военной темы в советском кино? Виктор Матизен: Истоком нужно считать первый отступательный период войны. То есть 41-43 год, хотя некоторые фильмы с отступательной психологией (например, "Радуга" Донского), появлялись в 43-44 году. Затем был период, который начинается со времени великого перелома в войне. Тогда начинается все это победоносное кино, которое продолжается еще через несколько лет после смерти Сталина. А потом наступает оттепельно-либеральный период, затем 70-е, 80-е, годы и, затем, российский кинематограф. Вот такая приблизительная периодизация. Тут нужно начинать, все-таки, с отступательного периода. Война была, несомненно, мощнейшей травмой для психологии советского человека, который ожидал чего-то совершенно иного, по крайней мере, судя по предвоенным фильмам, то есть такой, шапкозакидательской войны, полной и безоговорочной советской победы. Все оказалось наоборот, и это тяжело отразилось на атмосфере советских фильмов. Например, фильм "Нашествие" по пьесе Леонова или "Радуга" Марка Донского. Там видна сгущенная, тяжелая, мрачная атмосфера, совершенно не свойственная кино 30-х годов. Иван Толстой: А насколько широко это кино показывалось? Я, признаться, вообще не видел этих фильмов и думаю, что многие люди моего поколения, под пятьдесят, тоже не смотрели их широким экраном. Вовремя войны где их показывали? Виктор Матизен: Во время войны их показывали во всех советских кинотеатрах, их показывали на кинопередвижках на фронте. Власть, конечно, старалась знакомить народ со своим освящением хода войны. Иван Толстой: Но вы настаиваете на том, что это кино отступательное. Это была просто краска какая-то или это преобладающее звучание в фильмах? Виктор Матизен: Это была краска. Преобладающее звучание было такое: были четкие и жесткие установки того, что можно показывать в военном кино и чего там показывать нельзя. Во-вторых, нужно иметь в виду, что все военные фильмы, снятые во время войны, были сняты тыловиками. Людьми, которые имели весьма приблизительное представление о том, что происходит на фронте и на оккупированной территории. То есть, все это, в известной мере, плоды их воображения. Поэтому практически все фильмы, снятые в войну, весьма условны. Как, например, фронтовое эссе в фильме "Два бойца". Там замечательные военные песни, но военные сцены там вызывают легкую усмешку. Или "Радугу", которую вообще нельзя оценивать с реалистической точки зрения, потому что там происходит просто полный бред с реалистической точки зрения. Люди просто жертвуют собой, с точки зрения целесообразности, совершенно бессмысленным образом. Доминировала своеобразная психология, которая была хорошо сформулирована в одном из военных фильмов про оборону Крыма: мы утопим врагов в нашей крови. Безоглядная и ничем не ограниченная жертвенность посылалась с экрана в народ. Власть требовала жертв. Иван Толстой: Линор Горалик, я знаю, что вы очень интересуетесь военной темой. Когда и в связи с чем этот интерес родился? Линор Горалик: Некоторым образом, я чувствую себя принадлежащей к последнему поколению советских детей. Я 75 года рождения. Перестройка пришлась на наши 12 лет. Это последнее поколение, выросшее в рамках советского героического мифа, и помнящее дедушек, которые воевали и рассказывали нам про войну. У здорового человека тема войны большого интереса вызывать не должна. Тема войны - это всегда история про страх перед глобальной катастрофой. Не перед маленькой катастрофой, которая может произойти в мире каждого из нас в любой момент, и не перед невероятной вымышленной катастрофой, как в фильме "День независимости", а перед такой катастрофой, которая периодически происходит на земле с такими же людьми, как ты, и ты не имеешь ни воли, ни способа ее избежать, от нее избавиться. Ты просто вынужден ее проходить. И вот с этой точки зрения война всегда была мне безумно интересна. И с этой точки зрения, если мы возвращаемся к теме кино, я могу рассуждать только как зритель, причем зритель не очень хороший и не очень внимательный. Но советское кино всегда не отвечало мне на единственный интересующий меня вопрос: люди-то как? Это то, что сейчас говорилось вторым гостем. Это всегда было кино не про людей. Это был кино про сущности в некоторой ситуации. У них, фактически, не было человеческого. А то человеческое, что было, подменялось некоторым ходульным набором, почти как в классической драме, где у каждого персонажа есть не личность, а условная роль - жертвенный персонаж, персонаж-предатель, персонаж-командир, персонаж-слабый, персонаж-сильный. Мне, человеку, который пишет про войну, были интересны люди. Что происходит с теми, кто не становится и не посылает под пули, а кто просто живет. Вот город, в нем жили люди, скажем, у них была деревянная лошадка или дурная привычка жарить огурцы. И тут, вдруг, бомбы. И где этот мир? И в этом смысле, мне всегда не хватало и в советском, и в том немногом российском кино, которое я видела, ответов на эти вопросы. С литературой, в этом смысле, дела обстояли немного лучше. Виктор Матизен: Я бы не согласился с этой точкой зрения. Она относится к картинам военного и сталинского периода. Тут все справедливо. Там, действительно, очень жестко расставленные роли, там нет личностей. Первая личность в советском кино появляется в фильме "Летят журавли". Это Вероника. И после этого начинается некий прорыв. То кино, которое мы справедливо отделяем от военного кинематографа. Со времени великого перелома начинаются фильмы, ориентированные на победу, на то, что Советский Союз единолично выиграл войну, на преуменьшение роли союзников в войне. Типа "Встречи на Эльбе". Апофеоз этой традиции - это всем известный фильм "Падение Берлина". Чрезвычайно помпезный, торжественный и сегодня уже смешной. То есть перелом начинается на фильме "Летят журавли". Он связан с тем, что в кино приходит военное поколение. Люди, которые сами прошли войну. Чухрай, Бондарчук, который близко ее наблюдал, Озеров. Они уже понюхали порох и представляли себе, как ведет себя человек на войне. Эти фильмы уже реалистичны, их и сейчас можно смотреть без стыда за тех, кто их делает. Это был уже коренной перелом в кинематографе. Иван Толстой: То есть здесь и создателям кино была дана возможность формировать общество через свои фильмы и национальную психологию, так и само общество было подвергнуто невероятному воздействию со стороны 20-го съезда и разоблачению сталинской эпохи. Здесь было движение навстречу друг другу, не так ли? Виктор Матизен: Да. Иван Толстой: Какой толчок произвел фильм "Летят журавли", если брать его за серьезную веху? Что он сделал с психологией создателей советского кино? Виктор Матизен: Это был эффект раскрепощения. Люди впервые поняли, что человек не сводится к своей социальной роли и к своей персонажной функции, что он является единой и неповторимой личностью. Именно это сделал этот фильм. После этого личности на экране появлялись уже достаточно регулярно. Иван Толстой: Линор, вы согласны с тем, что этот фильм переломный? Линор Горалик: Конечно, личности появлялись. Меня как раз огорчает слово появлялись, а не доминировали. Иван Толстой: А какого типа фильмы доминировали? Виктор Матизен: Доминировали так называемые серые фильмы. Такой общеповествовательный поток, который не относился ни к жанровому, ни к авторскому кино. Это просто фильмы, в которых могли включаться военные сюжеты, но люди там действовали согласно определенным идеологическим установкам авторов. Там не было субъектных персонажей. Все персонажи представляли собой определенного рода объекты. Ими манипулировали. Скажем, была достаточно большая серия воспитательных фильмов, где война упоминалась или употреблялась с исключительно воспитательной целью. Нужно было сказать кому-то, скажем: "Я бы с тобой в разведку не пошел". Вообще, война в 60-е и дальнейшие годы стала таким священным временем, где люди проверялись на вшивость, что называется. Именно туда оправляли авторы своих героев, чтобы точно выяснить, можно ли их брать с собой в коммунизм или нет, можно ли иметь с ними дело или нет. Война это определенного рода испытательный полигон человеческих качеств. Это весьма спорная точка зрения, потому что война она просто обостряет, открывает в человеке самые бесчеловечные аспекты. Линор Горалик: И наоборот тоже. Некоторым образом война является лакмусом. Любой сюжет, будь то хоть сюжет о покупке новых ботинок, поставленный в контекст войны, приобретает фантастического масштаба дополнительные смыслы. Война ставит любого персонажа в ситуацию, когда перед ним стоит, помимо бытовых, обычных, повседневных проблем, конкретно немедленно стоит проблема выживания. Кто бы этот персонаж ни был, сам факт наличия войны как фона, немедленно переводит любую проблематику в уровень экзистенциальной. Иван Толстой: Конечно, все проявляется на фоне трагедии. Линор Горалик: То есть угроза немедленной гибели. Что является экзистенциальной проблемой номер один. Это огромный соблазн для тех, кто делает любой сюжет. И, с другой стороны, это хорошая подпорка для сюжета, потому что зритель сам начинает делать большую работу. А с другой стороны, как любой соблазн он очень опасен, потому что он провоцирует ложную глубокомысленность там, где, на самом деле, ситуация фильма или сюжет книги плохи. Михаил (Москва): К сожалению, у меня вызывают протест сами акценты, которые сейчас выставляются в беседе. А среди фильмов, конечно, нельзя забыть фильм "Председатель". Это были люди, которые прошли прошедшую войну. Здесь, конечно, воспитательное значение для полуграмотного разбитого, голодного, опущенного, но пережившего победу человека было очень важно. Я рассматриваю эту тему с позиции страны победителя, и хочу честно сказать, что я с большой уверенностью смотрю в будущее. Если мы выдержали такую войну, то мы выдержим и все остальное. Иван Толстой: Виктор, какое у вас впечатление о позиции общества в отношении тех давних событий и освящения этих событий в искусстве? Что больше всего поражает ввысказываниях людей? Виктор Матизен: Поскольку я за свою жизнь наслушался такого количества точек зрения на войну, меня достаточно трудно чем бы то ни было удивить в этом отношении. Я только могу сказать, что существует такой глобальный советский военный миф, о котором только что заговорил наш собеседник. Он в общих чертах таков. Война была великим подвигом советского народа, это была одна из лучших страниц национальной истории, война представляла собой тот самый полигон, о котором я уже говорил. Это, несомненно, миф, крушение которого началось только в постсоветское время, хотя подступы к обрушиванию этого мифа сделали уже советские кинематографисты, в частности, великий фильм Элема Климова "Иди и смотри". Там война уже представлена не как подвиг и не как некое торжество справедливости, а как кровавое безумие. Причем, безумие с обеих сторон. Безумие происходит в партизанском лагере и среди фашистов. То, что этот фильм имел еще такие советские очертания, это связано с цензурой. На самом деле, именно Климов внутренне впервые преодолел этот советский миф. Потом уже в 86 году рухнула цензура, и советский кинематограф на этом закончился, и началось его пост-бытие. Российский кинематограф уже отличается от советского. Нина (Санкт-Петербург): Когда создаются фильмы о войне, никогда не нужно забывать о зрителях, о маленьких, больших, пожилых, которые смотрят эти фильмы. Самое жуткое чувство ужаса, стресса, кошмара я пережила в детстве, когда посмотрела фильм о Зое Космодемьянской, а потом о Молодой гвардии. После этого я стала бояться фильмов о войне. Фильм "Иди и смотри" я посмотрела первые кадры и с ужасом убежала из кинотеатра. Все это создание фильмов о войне мне кажется просто поводом лишний раз устрашить нас как простых смертных. Иван Толстой: Линор, слушательница Нина утверждает, что для ряда режиссеров, военное кино - способ высказать свои психологические проблемы и навязать их зрителю. На самом деле, война представляет собой нечто иное, чем представляется на экране. Поэтому, жестокость и зверство просо следствия тяжелого сознания, а не ужасов войны. Что вы об этом думаете? Линор Горалик: Во-первых, война, как любое другое явление и событие, существует и является именно таким, каким мы его воспринимаем, в том числе и таким, каким его себе представляет художник. Во-вторых, когда искусство бытует нормальным, оно служит речью, методом проговаривания культуры для того, чтобы самые тяжелые и страшные вещи не были замолчаны и тем самым не превращались, говоря другим языком, в разрушающий невроз. В-третьих, задача запугать человека страшными вещами вообще не так уж и плоха. В-четвертых, все что связано со страхом перед войной, как бы он не культивировался, совершенно благословенно, потому что такая огромная работа была проделана многими нациями за последний век для того, чтобы представить войну не просто пространство проявления героизма, как вожделенное пространство, где каждый, наконец, покажет, на что он способен. Я все время вспоминаю, когда об этом идет речь, как у Маргарет Митчелл, мальчики, которые ее окружают, боятся, что война кончиться без них, и как потом это происходило с каждой нацией. Еще в первые дни, когда в этом еще не было нужды, советские мальчики бежали на фронт, боясь, что война кончится, и они не станут героями. В войне нет ничего прекрасного и любые средства, которые несут, как это ни банально, то, что война - вещь грязная, отвратительная, в которую, на самом деле, никто не хочет попасть. По-моему, это - прекрасная задача. Другое дело, что я понимаю недовольство людей, говорящих: "Зачем нас пугают войной?". Они пытаются сказать, что на самом деле в войне есть не только этот ужас, но и многое другое, что может показаться прекрасным, как например, жертвенность, героизм и, наконец, победа. Это особенно важно в России, которой выпал на долю очень тяжелый век; век очень трудный и очень спорный. И некоторым образом, победа во второй мировой войне является нашим золотым метром; вещью, которой нация может, безусловно, гордиться и которая, несмотря на разнообразие методов об этой войне, некоторым образом приводит нацию к консенсусу. И тут возникает естественное желание не испытывать страха перед тем что так важно, что является такой несущей осью для нас. Но это уже совсем другая проблема. Ольга (Томск): Я хочу сказать, что на меня произвели огромное впечатление три фильма о войне. Это "Баллада о солдате", "Летят журавли" и "Иди и смотри". А по поводу того, что "Иди и смотри" страшно - я смотрела этот фильм с сыном и считаю, что дети должны это знать. Екатерина (Москва): Война, при всем ужасе, дает некий экзистенциальный опыт, который еще и XIX веке заметил Толстой, используя этот прием в своей прозе. Поэтому советское искусство произвело чудо - оно из мертворожденного искусства стало производить шедевры. "Баллада о солдате" - тоже шедевр. Там, мне кажется, хорошо показано, как люди ведут себя на войне. Иван Толстой: Что после "Летят журавли" оставило свой след в искусстве и памяти? Виктор Матизен: Фильм Ларисы Шепитько "Восхождение" как видный знак военной темы, где сделана попытка приравнять подвиг солдата к крестному пути. Там эта метафора восхождения на Голгофу все время подчеркивается, и это составляет суть воздействия фильма. Хотя нужно сразу же оговориться. Христос нес слово, а герой фильма несет только молчание. Именно в этом разница между жертвой в войне и жертвой, которую принес Христос. Вообще говоря, военный миф - миф религиозный. Но в силу советского атеизма, это миф усеченный. Далее, нужно подчеркнуть некоторые тенденции, которые произошли после оттепели, когда наступило похолодание. В целом, кинематограф возвращается к редуцированному сталинскому мифу. Характерный пример - фильм "Освобождение" Юрия Озерова. Там сохраняется жесткость военных сцен, возможная только в кинематографе 60-х, но, в целом, это кинематограф регрессирующий, который считает необходимым доказывать, что советская армия освободила Восточную Европу от фашизма, не упоминая того, что она одновременно закабалила ее коммунизмом. То есть, лечение от коричневой чумы было одновременно заражением красной. Это тот момент, который наше кино еще не разработало. Иван Толстой: Да и общественное сознание не может разработать и решить, наконец, на чьей стороне правда. Точнее, как эту правду поделить и как соединить ее с ответственностью? Виктор Матизен: Но факт остается фактом. Это было именно так. Не хотелось бы этого кое-кому признавать. Иван Толстой: Да, все это эпопеи 70-х, начала 80-х годов, все под съезды, под личный характер Леонида Ильича. Что было дальше? Что было в 80-е годы? Принесли они что-нибудь? Виктор Матизен: В 80-е годы произошла очень простая вещь, которая произошла раньше с военно-революционными фильмами. Кино, которое имело какое-то отношение к экзистенциальной жизни людей, стало выражаться в жанровый кинематограф. Грубо говоря, это - просто стрелялки, которые ни в коем случае не посягали на главенствующий миф, но в то же время предельно упрощали и психологию людей на войне, и те темы, которые перед ними стояли. То есть, там наши, легко или нет, побеждали немцев. В сущности, знаменитый фильм "17 мгновений весны" из этого же ряда. Это, безусловно, вырождение военной темы в жанровый шпионский боевик. Его огромный успех объясняется не только этим, но и тем, что происходило всегда, когда наши изображали зарубежную жизнь. Они, вольно или не вольно, проецировали на это свой собственный опыт. У нас, скажем, нельзя было показывать жизнь советской верхушки, но в формах нацистского рейха это можно было сделать. Все отношения германской верхушки в точности скопированы Семеновым и Татьяной Лиозновой с отношений советской бюрократии. Собственно говоря, этим своим запретным плодом и объясняется, я думаю, шикарный успех этого фильма, не говоря уже об эротических моментах - черный цвет всегда эротичен. Привлекательность военного кино объясняется еще и тем, что там вдвойне действует смерть - кино, само по себе, это смерть за работой, а военное кино это смерть за работой да еще и в массовых масштабах. Иван Толстой: Линор, а вам нравиться фильм "17 мгновений весны"? Линор Горалик: Я эмигрировала в 14 лет, и так случилось, что я этот фильм так и не посмотрела. Я впервые его увидела год назад. Это сильная история! Во-первых, таким способом можно увидеть, как этот фильм стал частью наших культурных мифов, включая языковые конструкции, визуальные приемы. С другой стороны, я всегда вспоминаю, как моя мама когда-то говорила, что "17 мгновений весны" - первый фильм, в котором немцы оказались людьми. Он, конечно, не первый - это я теперь понимаю, но эффект очень сильный. Еще один сильный эффект, это то, что Тихонов теперь бы не смог играть этого человека - у него совершенно женские губы. В-третьих, все время думаешь, как же на самом деле плохи наши дела, если именно это культивировало наше представление о войне. "17 мгновений весны" показывает выхолощенное пространство, без войны как таковой. Война - только фон. А фильм показывает нам войну в автомобилях и кабинетах. В этом смысле, он очень меня интересовал, потому что он был фильмом про жизнь в невоенных действиях во время войны. Но надо сказать, что если у кого-то есть возможность пересмотреть советские фильмы о войне, которые они не смогли посмотреть в срок, то это надо сделать - эффект ни с чем не сравнимый. Михаил (Петербург): Я хотел бы коснуться немножко другой темы вопроса. Я в свое время очень часто ходил в кинотеатр "Знамя", в том числе и на фильм Михаила Ромма "Обыкновенный фашизм" и проникся до глубины души. Талантливо, умно, интересно, увлекательно, всегда слезы на глазах. Потому что какие-то документы показывались. Я не говорю о том, как они комментировались, но мне тогдашнему, двадцатилетнему это нравилось. Я верил этому. А сегодня, когда мы подходим к 60-тилетию победы, что я вижу? Фашистские кресты в метро, на окнах. Вот эта тема мне кажется очень больной. Кстати, в фильме "Обыкновенный фашизм" был один момент, который я очень хорошо запомнил. Ромм показал, как после Первой мировой войны у одного историка, философа, по-моему, австрийского, спросили: "А будет ли вторая мировая война?". Тот говорит: "Конечно будет! Лет через 20:" А когда спросили почему, он ответил: "Потому что к этому времени уже вырастет поколение, которое не знает ничего о Первой мировой войне". И вот, сегодня, такое впечатление, что да, все будут отмечать, но, глядя на молодое поколение, совершенно брошенное, выкинутое из жизни, в смысле темы, о которой мы сейчас говорим, вот это очень больной момент. И может быть, это не совсем касается передачи - о фильмах о войне - но это поколение растет. Почему в Ленинграде эти фашистские кресты? Эти бритоголовые, с которыми ничего не делают? Вот, о чем надо кричать, говорить, думать. Иван Толстой: Очень интересно то, о чем вы говорите. Как можно так было бомбардировать ковровыми бомбардировками советское общество - этими фильмами, книгами, стихами, лекциями, уроками мужества, которые были раз в году, в канун победы? Как можно было при этом вырастить такое поколение, которое индифферентно смотрит не только на символику, но и на дух нацизма? Татьяна Владимировна (Петербург): Я бы хотела напомнить вам о фильме "Солдаты" с Иннокентием Смоктуновским. Он играет маленького командира маленького подразделения, в силу обстоятельств ставшего командиром. Он имеет очёчки на глазах, и очень невнятную для русского уха фамилию Фабер. То есть, это или обрусевший немец или еврей: весь фильм посвящен этому персонажу и его непростым решениям. Фильм прошел незаметно, и если бы не учительница литературы, мы бы никогда не обратили на него внимания. Это был удивительный фильм, может быть, в силу колоссального искусства самого Смоктуновского, или, может быть, он был той чистой каплей, которая среди общего омута военных фильмов так же чиста и ценна, как "Летят журавли". Кроме того, говоря о современном кинематографе, я очень была бы не против, если бы фильмы снимались так. Например, "Взятие малой земли", но только не Леонидом Ильичем Брежневым, а настоящим героем, ленинградцем, инженером, Цезарем Львовичем Куниковым. И эта "Малая земля" до сих пор старожилами называется "Куньковка". И люди скромно кладут живые цветы. Или многосерийный фильм о блокаде Ленинграда. Когда же, наконец, скажут правду? Как это было? Мне хотелось бы сказать, что эта тема неисчерпаема, и не надо ее упрекать стрелялками: пусть люди создают фильмы на эту тему, потому что это очень важно. Иван Толстой: Я тоже считаю, что это безумно важно, и самому не хватает тех фильмов, которые я сам посмотрел и показал бы своим детям - фильмов, которые не совсем документальные, но условно документальные; где фигурируют полу-художественные, полу-публицистические герои, а в основу положены исторические документы. Виктор, ваше мнение об интереснейшем фильме новейших времен: Виктор Матизен: Все-таки, я должен, как человек, немножко знающий историю кино, ответить нашей слушательнице. Фильм "Солдат" чрезвычайно известен, во-первых - ему посвящено немало хороших страниц во всех историях кино. Это одно из первых появлений Смоктуновского на экране и это своеобразная реабилитация образа еврея после сталинских лет, после антисемитских кампаний. Сейчас он производит достаточно смешное впечатление, хотя там, действительно, впервые поставлена тема чрезмерных жертв на войне. Ее действительно воплощает Фабер. Во-вторых, был фильм о Малой земле, снятый, кстати, ленинградцем, где Цезарю Куникову уделено очень большое место. Это очень хороший фильм. Что касается современных тенденций, то в 90-е годы снималось достаточно мало фильмов о войне. Наступил естественный перерыв. Тема долгое время была обязательной, а после того, как цензура рухнула, и стало происходить систематичное планирование, произошел некоторый обвал. Фильмы продолжали появляться, они затрагивали достаточно больные темы, например фильм "Гуга", про штрафбаты, или фильм "Генерал", про репрессированного военачальника. Они поднимали ранее недоступные темы. Но все-таки, в целом, это был большой перерыв. Он остановился двумя жанровыми фильмами. Это фильм "Звезда" и фильм "Август 1944", где все экзистенциальные мотивы, которые прозвучали и в повести Богомолова, и в литературном источнике "Звезды" Казакевича, оказались заглушенными. Это просто военное, чрезвычайно условное кино. Что стоит только финал "Звезды", в котором согласно традициям всех фильмов с саспенсом, разведчики забаррикадировались в отдельно-стоящем доме, и немцы, вместо того, чтобы спалить дом из огнемета, или расстрелять его из пушек, пускают туда солдата, который долго ходит по дому, тыкает штыком туда-сюда - только для того, чтобы зритель смотрел, как на иголочке. Это смешно с точки зрения киноведа. Но после этого фильма внезапно вышло два фильма, которые окончательно расправились с советским мифом о войне. Это, прежде всего, фильм Алексея Германа-младшего "Последний поезд", где впервые показано состояние немецкого солдата, заброшенного на эту войну. Это - бесконечное блуждание в туманном пространстве. Фильм совершенно безысходный и чрезвычайно страшный, на самом деле. Второй фильм - Дмитрия Месхиева "Свои", где, собственно говоря, врагов нету - немцы существуют далеко, на периферии. А вся драма, весь ужас этого существования - это ужас своих, поставленных в нечеловеческие условия. Иван Толстой: Причем, там все относительно друг друга свои. Эти - этим, эти - этим. Полицаи свои, солдаты свои, все свои в фильме, и все друг с другом воюют. Виктор Матизен: И, тем не менее, жизнь подвергается ежедневному и невыносимому испытанию. И непонятно, что делать - староста поставлен в абсолютно безвыходное положение. Что он должен? Сдавать, не сдавать, выкупать? Действовать против своих? против немцев? Это просто кошмар существования на войне. Вот в этом смысле, это действительно прорывные фильмы. Иван Толстой: И как раз, эти действия своих происходят на том самом уровне, на общетрагическом фоне, о котором в начале передачи говорила Линор Горалик. Линор, каких тем нет в отечественном кинематографе о войне? Какие вопросы не поставлены? Линор Горалик: Во что ни ткни, никакие вопросы не поставлены! Мы в поразительной ситуации. Так бывает каждый раз, когда человек говорит о своей семье. Если спросить: "Расскажите про вашу семью", то чувствуешь, как включается пластинка. Это - пластинка с легендой. Человек верит в нее глубоко. Это - важная составная пластинки. Но пластинка эта устроена так, что в какую точку ни ткни, выясняется, что или человек никогда не занимался этим вопросом, потому что привык к обстановке, или не думал, или не хочет думать о вопросах, кажущихся неуместным. Ты чувствуешь, что эта пластинка на три минуты превращается в трехчасовой мир, который никто никогда не трогал. К сожалению, мир, со второй мировой войной, попал в такое пространство, на тему которого создано множество пластинок. Я назову одну тему, которая меня очень интересует. Есть тема отношения к душевнобольным. У нас был отечественный сюжет - не в смысле истории кино, а в смысле истории - чудовищный, про эвакуацию Кащенко, который представлял собой в чистом виде эксодус, потому что Кащенко эвакуировали не то что последним, а как-то когда уже было нечего эвакуировать, и их посадили на баржу. Вы представляете себе, в каком состоянии находилась больница в 43-м году? Всех больных и санитаров посадили на баржу и оставили справляться самим по Москве-реке. Ни одни город не соглашался их принять: Иван Толстой: Да, это - чудовищная и драматическая тема, но мы вынуждены закончить наш разговор на такой ноте. Впрочем, говоря о войне, на какой еще ноте надо заканчивать? Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
