Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[24-04-05]
Настоящий АкунинАвтор и ведущий Иван Толстой Иван Толстой: Сегодня наша программа посвящена киновоплощению прославленного героя романов Б. Акунина Эраста Петровича Фандорина. На российские экраны вышли один за другим два фильма - по роману "Турецкий гамбит" и "Статский советник". Зрителей в кинотеатре "Пушкинский" встречал лозунг: "Теперь - настоящий Фандорин в настоящем деле". Вот мы и собираемся поговорить на тему о настоящем Акунине. Поскольку, по мнению многих критиков, по мнению создателей фильма и по мнению самого автора Б. Акунина - Григория Чхартишвили - Фандорин на экране отличается от Фандорина книжного. В чем он противоречит, и почему возникает некое несварение у зрителя, у читателя, у поклонников этого героя и этого автора, мы собираемся поговорить с гостями нашей студии Даниилом Дондуреем - социологом культуры - и Антоном Долиным - кинокритиком. Я хочу пригласить к участию в разговоре наших радиослушателей, которые могут поделиться с нами своими мыслями о том, как они воспринимают Фандорина книжного и Фандорина экранного. Я хотел бы начать с короткого опроса наших гостей. Скажите, пожалуйста, Даниил Борисович, вы читали обе книги и смотрели оба кинофильма? Даниил Дондурей: Да. Иван Толстой: Антон? Антон Долин: Да, конечно. Иван Толстой: Скажите, Даниил, возникают ли у вас такого рода ощущения, о которых я сказал в самом начале? Даниил Дондурей: Может быть, я нарушу основную идею и замысел этой передачи, но я обычно отношусь к киноверсиям, как к абсолютно самостоятельным произведениям. У меня даже не возникает сравнения. Это две разных жизни, два разных мира. Мне кажется, скорее дух Акунина и образы как-то отличаются. Кино - это абсолютно самостоятельное искусство. Мне всегда нравится, когда сценаристы пишут по мотивам, не более того. Антон Долин: Я не во всем солидарен с Даниилом Борисовичем. С одной стороны, я согласен - кино и литература вещи разные, и странно было бы с этим спорить. В том случае, когда речь идет о русской классике 19 - начала 20-го века, экранизация может быть болезненным фактом, потому что исказит отношение широкой аудитории к этому, возможно подзабытому, тексту. Будь то "Анна Каренина", "Мастер и Маргарита" или что-то еще. Иван Толстой: Кстати, о "Мастере и Маргарите". Я ужасно боюсь посмотреть какой бы то ни было фильм, чей бы то ни было, в какой бы то ни было кинокультуре созданный. Потому что у меня есть, как у большинства, собственное представление об этом романе, какие-то любимые страницы. Я боюсь, что кто-то грубый в сапогах войдет и запачкает. Антон Долин: Сапоги это дело такое. Некоторым даже нравится. Но Акунин это не тот случай. Он участник этих экранизаций. Он сценарист. Фандорин это его предмет. Фандорин как раз не является очень удачным конструктом. Вот Акунин персонаж, писатель Акунин, он гораздо более удачный конструкт. По-моему, книжка Акунина, связанная с Пелагеей, гораздо удачнее, чем отдельные части его фандоринского цикла. Просто он начал с Фандорина, и его ассоциируют с Фандориным. Фандорин сам по себе очень эфемерный персонаж. Он меняется от романа к роману, и если мы прочитаем и посмотрим подряд "Турецкий гамбит" и "Статский советник", то не очень понимаешь, где тут что-то общее. Поэтому, мне кажется, что как ни воплоти его на экране, это будет все тот же, изменчивый, как вода, персонаж и какой сосуд для него слепят, в такой сосуд эта вода и вольется. Ничего в этом нет ни плохого, ни хорошего. Это просто такой факт, это такой литературный конструкт. Поскольку в его столь активных трансформациях Акунин принимает столь активное участие, я думаю, что вряд ли можно здесь говорить о светлом образе Фандорина, который темные личности кинематографистов как-то исказили, затемнили, убили. Даниил Дондурей: Я хочу поддержать Антона. Мне кажется, что сам Акунин намного более интересен, чем Фандорин. Он, каждый раз, в каждом произведении, находит очень индивидуальное воплощение своего образа, послания, имиджевого проекта. Поэтому если завтра будет оперетта, балет или цирковая акция по какому-либо произведению Акунина, то главное, чтобы Акунин был автором сценария. Тогда всегда будет акунинское начало, никогда не нужно будет сравнивать, чем один Фандорин похож на другого. Никогда он не будет похож. Это для Акунина не будет иметь никакого значения, так же, как и для Пелагеи. Это акунинское производство, внежанровое, всегда специальное, стилистическое, развлекательное. Антон Долин: Только что прошла премьера спектакля по Акунину в Российском Молодежном театре. Причем, Акунин написал пьесу, он ее не публиковал, и это сразу появилось на сцене. Вот вам еще один Фандорин, абсолютно акунинский и абсолютно не литературный. Иван Толстой: Эта пьеса на каком сюжете? Она соответствует какому-то роману? Или это новое приключение Эраста Петровича? Антон Долин: Поскольку я не кинокритик и не театральный критик, я не был зван на премьеру. Насколько мне известно, это оригинальное произведение. А если оно на чем-то и базируется, то очень вольно. Я только знаю, что там есть две версии - черная и белая, женская и мужская. Всеми этими версиями Акунин тоже давно увлекается. Вариативность вообще находится в основе его творчества. Вариативность персонажей, вариативность жанров. Театральным критикам показали подряд два спектакля. Все это длилось подряд 5 часов. Спектакли на один и тот же сюжет, но в разных вариантах. Даниил Дондурей: При этом, это не первый театральный проект Акунина. Антон Долин: До этого была пьеса "Эраст Фандорин" по мотивам "Азазеля". Признаюсь, что я этого не видал, но это тоже было оригинальное произведение, совершенно другое. Даниил Дондурей: Кроме того, есть еще "Чайка". То есть, это настоящий театральный автор, такой же, как и литературный. Александр (Петербург): Настоящий Акунин - эту тему можно сравнить с мультиинструменталистом-виртуозом, который так может и сяк, то есть, абсолют ремесла. Меня больше занимает вопрос аутентичности, аромата эпохи. Все детали, которые есть в романе, они очень важны. Чувствуется, что человек любит эту эпоху, ей наслаждается. А когда мы видим экранизацию, то я вижу ряженых. Пришли мальчики и девочки с дискотеки. Никакой аутентичности нет. Или он уже смирился и хочет сделать модернового героя, понятного нынешней кислотной молодежи? Иван Толстой: Даниил Борисович, может быть, вы выскажетесь по поводу киноэстетики аутентичности? Даниил Дондурей: Мне понятен пафос нашего слушателя. Я во многом разделяю целый ряд его идей. Но я бы хотел сказать о некоторых особенностях и условностях нового кинопредложения. Я имею в виду, так называемые, российские блокбастеры. Дело в том, что у нас, вот уже несколько лет, идет большая кинотеатральная революция. Кульминацией ее, я думаю, является "Ночной дозор", который поставил Бекмамбетов при большом участии Первого канала. Это фильмы, которые, во-первых, довольно дорогие, во-вторых, это, в основном, всегда экранизации популярных произведений и, в третьих, там присутствуют огромные пиар-ресурсы по продвижению фильмов Первого канала, которые всегда раза в два больше, чем затраты на производство. Ни один из продюсеров России себе этого позволить не может. Поэтому эти блокбастеры, даже не зависимо от качества, делятся по одному критерию: производство и продвижение Первого канала, команда Константина Эрнста, или не участие Константина Эрнста в производстве и продвижении такого фильма. Особенности блокбастеров, все-таки, связаны, в первую очередь, со сбором денег, с аудиторией, с ее подготовленностью, с пониманием того, кто может прийти в кинотеатры, кто дает эти деньги, что это за люди. Мы знаем, что это молодые люди, а не только интеллектуалы, прекрасно знающие историю. Если речь идет о больших деньгах и о больших сборах, то они не ориентированы на, так называемый, артхаус, фестивальное кино. У них другие системы восприятия, понимания, оценки, восприятия стилизации, отношения кинематографа к развлечению или какому-то более сложному интеллектуальному продукту. Мы не может сравнивать фильмы "Статский советник" или "Турецкий гамбит" с фильмом "Настройщик", потому что здесь абсолютно разные аудитории, разные задачи. В том числе, разные экономические, социальные и аудиторные задачи. Разные ожидания. Авторы прекрасно понимали, что достаточно жирная игра народных артистов в "Статском советнике" затрагивает, она мощно играет на этих ожиданиях. Я говорю о работе Табакова и работе Никиты Сергеевича. Мощная, оглушающая, вся на штампах. В хорошем смысле на штампах. На умениях, при отсутствии какой-то специальной, тяжелой режиссерской руки. Поэтому все вопросы к Акунину - это вопросы после или до того, как мы решили все то, о чем я говорю. Иван Толстой: Мне показалось, что у нашего слушателя Александра вопрос был гораздо более приземленного плана. Его смущает вот эта новая эстетика внешности на экране. Вот это выстиранное сукно, вместо потертого, какие были при изображении дореволюционной эпохи в фильмах 50-60 годов. Этот великолепный нейлоновый, более натурально хрустящий снег, эти холеные сытые лошади, а не чахлые буренки с Ленфильма. Но мне кажется, что есть ведь некоторые ответы в самих книжках Акунина. Позвольте мне прочесть цитату из "Статского советника". "Эраст Петрович неспешно шагал меж печальных вязов, пытаясь уразуметь, отчего во всяком деле, связанном с политикой, непременно есть привкус тухлости и грязи. Вроде бы, расследование как расследование, да еще поважнее любого другого, да и цель достойная - защита общественного спокойствия, интересов государства. Отчего же чувство запачканности? "Нельзя не запачкаться, вычищая грязь",- это суждение Фандорину приходилось выслушивать достаточно часто, особенно, от практиков законоохраны. Однако он давно установил, что так рассуждают люди, не имеющие способности к этому тонкому ремеслу. Те, кто ленятся, ищут простых способов при решении сложных вопросов, не становятся настоящими профессионалами. Хороший дворник (я ради этого и цитирую), всегда в белоснежном фартуке, потому что не сгребает грязь руками, стоя не четвереньках, а имеет метлу, лопату, совок и умеет ими правильно пользоваться. Имея дело с жестокими убийцами, бессовестными мошенниками, кровожадными выродками, Эраст Петрович никогда не испытывал такой брезгливости, как сегодня". Мне кажется, что Акунин, еще не написав сценария для будущего фильма, уже предвидел новую эстетику, которая зачарует сегодняшнего читателя. Эстетику работы с предметами и приборами, а не грязными руками с черной каймой под ногтями. Новая эстетика, где снег, пусть и нейлоновый, но он радует взгляд своей чистотой. Вот это новое качество вещей очень ярко проявилось и в последних двух фильмах. Антон Долин: Я вас сейчас напрямую отвечу, уважаемый наш слушатель. Я вчера листал такой текст, как доклад Томаса Манна об "Иосифе и его братьях", где он рассказывает о замысле этой книжки. Он рассказывает, что когда он сдал в типографию первый роман "Былое Иакова", то там простая женщина, все это читавшая, сказала: "Ну, наконец-то я теперь знаю, как все это было". И он поражается: "Я все это выдумал из головы. Ничего этого не было, это все ерунда. Но ей кажется, что когда я использовал весь атрибут доступных современной литературе средств и приемов, сразу получилось, как будто так все это и было на самом деле". Иван Толстой: Это очень ярко и убедительно. И у массы писателей так. И у Булгакова с его библейскими главами, и у тех, кто описывал военные действия, никогда не быв на поле сражения. Антон Долин: Акунин же очень много вкладывает в концепт игры и все время об этой литературной, художественной игре напоминает. Это все игра, это все не по-настоящему. Я думаю, что любой историк, читая любой роман Акунина, найдет там дикое количество жуткой ерунды. То же самое можно сказать и про Дюма, и про Вальтера Скотта и про замечательных исторических писателей. Это не имеет никакого значения. Я думаю, что надо понимать, когда Акунин это писал. Это 90-е годы. Рубеж 20-го и 21-го века. Все книги Акунина написаны об этом. Действие происходит в 19 веке. Удовлетворяется конкретная жажда конкретного потребителя рубежа веков в том 19-м веке, каким мы его себе сейчас представляем. Разумеется, это абсолютная мифология, и она такая же мифологическая на экране, как и в книгах Акунина. Если мы принимаем красивости слога и беллетристические умения Акунина за аутентизм, то достаточно взять книги Гиляровского и Достоевского и сравнить, чтобы увидеть, что это другой мир. Я хотел бы еще напомнить о знаменитом парадоксе Барри Линдона. Фильм Кубрика, великий его шедевр, который считается образцом аутентичной подготовки. Фильм снимался без искусственного света, при свечах, сам Кубрик использовал многочисленные гравюры, шил костюмы, как их шили в 18 веке. Что все это дало, в конечном итоге? Фильм, который кажется образцом искусственного. В нем, на первый взгляд, нет ничего подлинного. Возьмем нашего соотечественника Алексея Германа, фильмы которого сняты так, что создается полное впечатление, что он со своей камерой присутствовал в 53-м и снимал тогда. Но зритель неподготовленный, говорит, что все это неестественно, не натурально, не как в жизни. Потому что нам жизнь прошлого видится близко и похоже на то, как мы живем сейчас. Нам персонаж Пожарский видится, как Никита Михалков. И мы не можем увидеть реального Пожарского, каким он мог бы быть, или был бы, в 19-м веке. Поэтому просто бессмысленно ставить вопрос аутентичности. На этот вопрос нет, и не может быть, ответа. Особенно, в художественном произведении. Даниил Дондурей: Мне кажется это очень важная тема, которую сейчас затронул Антон. Тема аутентичности, достоверности, обязательного присутствия мифологического слоя, обязательного присутствия авторской выдумки и какого-то, даже, фальшака. Потому что когда я начал заниматься социологией искусства, меня поразил один эпизод. Когда я ехал в машине и спросил таксиса, почему ему так нравятся индийские фильмы, он сказал невероятно точно: "Потому что только там настоящая правда жизни". Это ощущение того, что требуется для того, чтобы человек чувствовал реальность сверх-достоверной, в каждом случае зависит от самого зрителя. Поэтому я себе позволил так долго говорить об изменении всего контекста современного кинематографа. Кинотеатры, зрители, деньги, возможности, доступ к зарубежному кино, усталость от зарубежного кино, жажда через сериалы вернуться к собственной истории, к собственной жизни. Появление мейджеров - больших производителей, у которых есть много миллионов долларов, чтобы снимать кино, сопоставимое с европейскими бюджетами. Это большой сложный процесс и он только сейчас, в 2004 году, стал приносить плоды. Каждый месяц у нас в стране выходит большой блокбастер. Иван Толстой: Вы сказали о правде жизни, которая для таксиста воплощена и выражена на экране. Какова эта правда жизни в романах Акунина? Создается впечатление, что там несколько правд, и каждая по-своему права. С таким вкусом, с таким чувством, с такой детализацией, с таким знанием и начитанностью пишет Акунин и о террористах, и о действиях охранки, и о всяких других деталях, что кажется, что эта правда размазана и никому отдельно не принадлежит. А что говорит ваше зрительское и читательское сердце, Антон? Антон Долин: Я никакой правды не вижу в Акунине и мне, как кинокритику, неинтересна эта правда. Иван Толстой: Но вы же можете оценить, что с таким пониманием деталей, человек не может не носить правду. Если он услышан, если он прочувствован, то значит он, отчасти, и оправдан, по элементарному психологическому закону? Антон Долин: Конечно. Но правда - это модель. Правда не в том, что было в истории, что было на самом деле. Мы с вами тогда просто подменяем понятия. Иван Толстой: Я говорю не об исторической правде, а о человеческой правде, морали. Антон Долин: Что такое человеческая правда? Ждем ли мы ее от литературных героев? Особенно, романтических героев, каковыми являются герои Акунина. Никогда нет. Если бы мы были на месте Д'Артаньяна, вряд ли бы мы принимали вызов сразу от четырех искушенных мушкетеров и шли бы с ними драться. Если бы мы были на месте Шерлока Холмса, вряд ли мы бы также блистательно распутывали те дела, которые распутывает он. Иван Толстой: Но культуры англичан и французов не настолько вовлекают интеллигенцию в жаркие споры о том, кто прав, кто виноват. У них не доходит дело до гражданской войны - по крайней мере, на протяжении последнего 20-го века. А в России доходит. И правда, связанная с терроризмом или с охранкой, с благополучием общества и охраной государственного спокойствия, вызывает у нас совершенно кровавое противостояние в России. Антон Долин: Если говорить не о категориях правды, а о категориях убедительности, любое талантливое произведение убедительно, даже если оно фантастически неправдоподобно. И, в этом смысле, "Звездные войны" не менее убедительны, чем романы Акунина. Если говорить о правде, как о некоей истине, о морали, заложенной в произведении, то в некоторых книгах Акунина, с моей точки зрения, такого рода правда есть. Если говорить о "Статском советнике", то основная мысль этой книги, абсолютно искаженная, кстати говоря, в фильме, в том, что в поединке зла и добра зло - всегда победитель, и зло в нашей стране всегда, а не только сейчас, и не только в 19 веке, а во все века, было связано с властью. Человек, который воплощает власть или идет к власти, даже с самыми благими намерениями, несет в себе это зло. Это самое примитивное, схематическое изложение той правды, которая заложена в романе "Статский советник". Эта такая "правда", которая нуждается в том, чтобы ее проговаривали, потому что, как правило, в последние годы, совсем иные правды звучат с экрана и читаются на страницах книг. Иван Толстой: Во-первых, это означает, что романы Акунина полны аллюзий на сегодняшний день. Во-вторых, вы сказали ровно о половине той правды, которая, по крайней мере, в "Статском советнике" содержится. Власть равносильна злу, зло управляет государством. А как же Фандорин? Антон Долин: А Фандорин - это человек, который не способен с этим злом бороться и сначала он лелеет иллюзии, будто способен, а затем понимает, что не способен. И у него есть очень простой выбор. Либо присоединиться к этой злой силе, либо уйти в сторону. В романе он уходит в сторону, в фильме присоединяется. Иван Толстой: Не были ли вы случайно на премьере "Статского советника"? Даниил Дондурей: Я не был. Антон Долин: Я был. Иван Толстой: Насколько я знаю, была легкая полемика между Никитой Михалковым и самим Акуниным. О чем они спорили на сцене перед микрофоном? Антон Долин: Ни о чем они особенно не спорили. Просто Акунин выразил сомнение в том, что Фандорин, все-таки, останется служить власти. Акунин полагает, что он, рано или поздно, уйдет. И я думаю, что в этом есть свой смысл. Если он так написал в книге, то он, наверное, что-то имел в виду. Иван Толстой: А что он имел в виду? Я все хочу, чтобы вы произнесли. Дело в том, что я слышал запись его выступления и надеялся, что вы тоже запомнили это его высказывание. Тогда позвольте, я напомню. Акунин сказал: "Если бы вернулся Фандорин назад служить государству, не было бы Октябрьской революции". Вот я все к чему вел, призывая поговорить о правде и о том, что в России она настолько кровава и драматична. Виктор (Петербург): Вы говорите о правде жизни. Да посмотрите на самого Фандорина, что он говорит. В этом и есть смысл правды жизни сегодняшнего дня. Вы никогда не задумывались, почему Фандорина назвали Эрастом? Как вы думаете? Иван Толстой: Даниил Борисович, может быть, вы объясните, какая связь с русской литературой имеется в виду? Даниил Дондурей: Не знаю, мне думается, что речь шла об аллюзиях перевода тех событий конца 19 - начала 20-го века на нынешние времена. Такие переходы, трансформации, безусловно, существуют у всех зрителей. Например, безусловно, такая связь охранки с террористами, которая была в те времена, - это очень серьезная проблема и для современного думающего человека в России и для человека того времени, о котором пишет Акунин. А возможно? А какие последствия? А что значит государство, управляющее террором и являющееся жертвой? Это какой-то невероятный российский клубок. А что такое сегодня, когда службы, которые должны отвечать за безопасность государства, как-то связаны с преступностью. И это тоже клубок, когда ты не можешь отличить оборотней в погонах: Иван Толстой: Кстати, Акунин употребляет слово "оборотни". Это меня развеселило. Даниил Дондурей: Эти сопоставления напрашиваются, и как тут отвлечься? Это актуальные тематизмы, о которых думают наши зрители. Иван Толстой: А в чем вообще привлекательность той эпохи? Почему ее выбрал Акунин? Почему она так хорошо легла, пришлась по шерсти российскому читателю? Антон Долин: Это просто объяснить чисто математически. Не причем здесь то, что были террористы, была власть, связи. Может быть, это всегда было. А традиции рабства в России, они вообще многовековые. Тут можно копать и Бог знает куда. Не в этом дело. А в том, что писателю-беллетристу необходимо отстранение. Он либо пишет что-то фантастическое, либо:. Никто сейчас не решается писать про заграничную жизнь выдуманную, как было в советское время. Должен быть какой-то барьер, какой-то железный занавес. Иван Толстой: Почему? Ведь пишут. Вот и Курицын написал под псевдонимом Тургенев о зарубежной выдуманной жизни. Был там две недели где-то не курорте и напридумывал кучу всего. Антон Долин: Необходима выдуманность, но нужна, при этом, иллюзия правды. Рубеж 19-20 века очень удобен. Мы сейчас тоже живем на рубеже. Тут же возникают параллели, с одной стороны. С другой стороны, это было очень далеко из-за революции, из-за смены политических формаций. Кажется, как будто это было не 100-150 лет назад, а 500-600. Это абсолютно другая жизнь, абсолютно другой уклад. Но этот уклад не такой давний и легко восстанавливаемый, благодаря пресловутой русской классике, документам. Это не 17-й век. Мы не можем найти прямых свидетелей тех времен, но мы с их внуками можем общаться и узнавать эти детали. Поэтому, конец 19-го века - это идеальное соотношение воображаемого и реального, свободно связываемого с современным. Математически вычленяется именно этот период, как мне кажется. Иван Толстой: А не потому ли еще привлекает это время, что мы его не дожили в истории? Мы только начали вкушать эти потрясающие блюда, только сели за этот пир, только стали слушать эти разговоры и смотреть на этих талантливых собеседников, и вдруг все кончилось, и человек восстанавливает всю эту эпоху, медленно, со вкусом. Даниил Дондурей: Мне хочется сказать, что здесь я не совсем согласен с Антоном. Потому что сейчас, особенно в последние годы, мы, все-таки, задумываемся во многом о тех же проблемах. О проблемах, связанных с тем, а почему же произошла революция, а каково отношение к государству, к его важнейшим структурам, которые связаны с национальной безопасностью. Все это невероятно важная для России проблематика. Сотрудничество с этими структурами или нет, это выбор каждого думающего человека. Это все очень серьезно и на материале самом близком. Это же не эпоха 30-х годов и не эпоха СМЕРША. Это все сегодня очень серьезно и актуально. Мы хотим знать детали того времени, когда это было более или менее свободно, когда более или менее люди могли говорить то, что они думают. Когда ставилась проблема, как в "Гамбите", не только большой политики, но и отношения к балканским и русско-турецким войнам. Для подавляющего большинства людей, которые приносят деньги в кинотеатры, ничем не отличаются события балканских войн, которые рассматриваются в "Гамбите" от битв Александра Македонского или на Куликовом поле. Что это такое? Это материал для сопереживания, для узнавания истории или размышления сегодняшнем дне? Это материал для визуальных развлечений или постановки очень серьезных проблем? Анатолий (Подольск): Я хотел бы сделать маленькое замечание. Вы все рассуждаете о вопросах натуральности - правильно или не правильно изображен век. Это вопрос вторичный. Главная неправда это неправда чувств и переживаний. Мне кажется, те жирные штампы, которые вы упомянули: Тут дело не в необразованности публики. Подлинность, о которой говорил Станиславский, она близка одинаково и профессору, и дворнику. Вот ваш дедушка, господин Толстой, прекрасно это понимал. Что у него подлинно, так это переживания. Даже в "Гиперболоиде инженера Гарина". А русское актерское искусство оно, к сожалению, сейчас крайне поверхностное. Иван Толстой: Я хочу вернуться к кино. Мы говорим о киновоплощении. Антон, как вам эти фильмы? Антон Долин: Очень по-разному. Я хотел бы кратко ответить нашему слушателю. Он, как мне кажется, наверное, не посмотрел еще фильм "Статский советник". Можно спорить о том, хороший это фильм или плохой. В нем есть и плюсы и минусы. Есть слабые актерские работы, а есть потрясающе удачные. Но если говорить о социологии культуры, то на первом месте здесь один важный факт. Мы сейчас в нашем кино, действительно, переживаем эпоху русских блокбастеров. Так вот, "Статский советник", это первый блокбастер в котором сделана ставка на актеров. Я написал колонку, которая завтра выйдет в газете, где я подробно пишу об этом. Основное отличие "Статского советника" от фильма Карена Шахназарова "Всадник по имени Смерть", с моей точки зрения, редкостно неудачного фильма, это именно актеры. Дело в том, что тут примерно та же тема, та же самая декорация и литературная основа - роман Савинкова и роман Акунина - по художественным достоинствам вполне сопоставимы. Речь идет, прежде всего, об актерах. Это первый фильм, в котором нет спецэффектов потрясающих, декорации, которые уже видены нашим зрителем. То, что его отличает, и то, что, по идее, должно привлечь толпы людей в кинотеатры, это потрясающий набор ярких, современных, известных молодому зрителю актеров, которые здесь, с разным успехом, повторяю, очень выкладываются, играют. Я думаю, что никто на меня не обидится, если я скажу, что вместо Егора Бероева в фильме "Турецкий гамбит" мог бы быть любой другой молодой актер. Вместо Константина Хабенского в "Ночном дозоре" - аналогично. Там очень важен продюсерский замысел, важны деньги, важны массовки, спецэффекты, важен сюжет, многое важно, но не актеры. Илья Лагутенко, вообще не умеющий играть, или Константин Хабенский, великолепный актер, абсолютно уравнены, как актеры. Но то, что мы видим от Никиты Михалкова или Константина Хабенского, или Оксаны Фандеры, - это актерские работы. Это первый случай в новейшем русском кино, когда именно это главная ставка, главный козырь продюсеров. Это то, на чем они надеются заработать деньги. И для нашего кино это очень важный момент. А хорошо это или плохо - оценивать не мне. Это дело вкуса, дело зрителя и его предпочтений. Иван Толстой: В одном из интервью Акунин рассказывал, что ему нравится смотреть на экране, как беседуют просто два великолепных актера - Никита Михалков и Олег Меньшиков. 5-6-8 минут беседуют, и наслаждение все не проходит. Даниил Борисович, а вам фильмы понравились? Даниил Дондурей: Как зрителю, они мне не очень понравились. Как социологу, мне кажется, что в каждом из них ест свои достоинства. В частности, о том, о чем говорил Антон, мне кажется, что все блокбастеры сегодня, в последний год, готовятся к какому-то следующему прыжку. В одних возникают возможности спецэффектов, в других авторы учат делать экшн, в третьих - актерские работы. Я думаю, что после 20-30-го фильма у нас уже возникнут настоящие произведения, которые мы сможем показывать в Европе. Это второе основное условие для их серьезного развития. Сначала, завоевать свою российскую публику, а потом сделать их такими качественными, чтобы немец, француз, испанец тоже хотел их смотреть, как мы смотрим фильмы Люка Бессона. Сегодня еще подготовительный период, потому что в каждом фильме еще есть свои недостатки. Пока еще слишком много стилизации, слишком много холода, слишком много формальных приемов, неумение достигнуть психологической достоверности, сопереживательной. В том смысле, что ты не наблюдаешь за мастерством актерских хэппеннингов, а ты веришь ему, ты думаешь о том же и у тебя сердце болит про то же самое. Но это все, я думаю, впереди. Антон Долин: И еще огромное влияние телевидения. Потому что подавляющее большинство современных блокбастеров производят впечатление высокобюджетного, очень качественного телесериала, который, после того как он был сделан на 5-6-7 серий, быстро решили порезать, чтобы он занимал час пятьдесят, и выпустить на экраны. В результате, появляются парадоксы, вроде замечательных актеров, которые появляются, как в "Турецком гамбите", на одну секунду, мы едва успеваем узнать Андрея Краско или Леонида Куравлева, и тут же он исчезает навсегда и только в титрах появится снова. Иван Толстой: И, все-таки, я хотел бы вернуться к вопросу, который я приберег напоследок, на который мы должны как-то попытаться ответить. Вопрос о настоящем Акунине. Где он, в книге или не экране? И этот вопрос связан именно с той проблемой, которую мы уже начали обсуждать - о возвращении Фандорина на государственную службу. Есть мнение, что Акунин несколько прогнулся под обстоятельства, которые диктовали ему создатели фильма, и пошел на поводу у требований кинопродукции, у идеологического требования времени. Где же настоящий Акунин - в книге он остался верен себе или на экране? Антон, ваше мнение? Антон Долин: Мое мнение, что настоящий Акунин - это протей. Он изменчив, его настоящесть в способности адаптироваться. 5 лет назад надо было адаптироваться так, чтобы написать книгу "Статский советник", а сейчас так, чтобы написать вот такой вот сценарий фильма. И для одной аудитории, которая читала его роман, настоящий Акунин остался там. Для другой настоящий Акунин в этом фильме. И мне кажется, что скорее здесь можно спрашивать о настоящем Фандорине - кто это такой? Это изменчивый герой, у которого есть своеобразный, очень странный путь, который в один роман никогда бы не уложился. Он многажды меняет свои воззрения, разочаровывается в чем-то. Мне кажется, что когда Акунин закончит этот цикл и напишет роман, в котором Фандорин окончательно умрет, мы сможем проследить этот путь и понять, был ли он государственником или борцом с режимом. Кем был этот выдуманный персонаж? А Акунин это просто умелый и одаренный беллетрист, который использует, как любой нормальный беллетрист, веяние момента для того, чтобы его книги хорошо продавались и хорошо читались. Иван Толстой: Даниил Борисович, где настоящий Акунин? Даниил Дондурей: Мне кажется, не там и не там. Он в процессе, он в каком-то движении, в переходе от одного к другому. А полицейский, который будет бороться с государством и помогать затем террористам, покажется более морально приемлемым для меня? Я думаю, что нет. Поэтому все простые ответы - если ты против государства, то ты моральный, а если за, то ты чудовище, - я с ними не согласен. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
