Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-12-99]
Поверх барьеровФабрика теорий, или Агония литературоведенияАвтор программы Александр Генис Александр Генис: Больше 20 лет я связан с американским академическим миром. Я состою в организации Высших славистских исследований. Иногда читаю лекции, печатаюсь в специальной прессе, печатаюсь в коллективных сборниках. Недавно выпустил монографию на достаточно узкую тему. Все эти годы я исправно посещаю региональные и международные научные конференции, где выступал во всех мыслимых качествах. Мне приходилось бывать и докладчиком, и оппонентом, и председателем семинаров и, даже их объектом. Но все же, с университетским миром Америки я связан только одним боком, что в интеллектуальном, да и в житейском плане, позволяет сохранить некую свободу маневра. Американская профессорская жизнь очень не проста. Она требует хватки, дипломатических способностей и здорового инстинкта самосохранения. Дело в том, что филологическая работа лишена объективных критериев. Тут ведь ничего не докажешь. Ни уравнениями, как в точных науках, ни экспериментами, как в науках прикладных. Ни, наконец, популярностью, как в других сферах умственной деятельности. Остается только одно: целиком полагаться на мнение коллег, что, понятно, располагает к сдержанности суждений. Так вот, не завязанный профессиональными узами с преподавательским сообществом, я могу себе позволить то, что не так-то просто сделать моим коллегам по этому роду занятий, - взглянуть на состояние литературоведческих штудий со стороны. Открывающаяся отсюда картина давно уже не радует. Не только славистика, все литературные дисциплины поражены кризисом. Гуманитарные кафедры в Америке превратились в фабрики модных идей. Причем, товары, которые они выпускают, стареют, буквально, на глазах. Задушенное собственной продукцией литературоведение переживает мучительную агонию. Оно теряет свое место в литературном процессе среди читателей, студентов, да и среди самих профессоров. Я бы не решился на такие обидные обобщения, если бы эти ощущения не подтверждали выступления ведущих деятелей университетской Америки. Сегодня мы познакомимся с их невеселыми мыслями о грехах и пороках нынешней литературной науки. Но сначала мне хотелось бы сказать несколько слов и об отечественных проблемах в этой области. Дело в том, то если Америка переживает кризис, то Россия - настоящий гуманитарный бум. Никогда еще в стране не выходило столько прекрасных книг, столько талантливых переводов, столько новых дерзких исследований. Сегодня процветают не стихи и романы, а именно небеллетристическая словесность. О чем, в частности, говорит и букеровский конкурс. Конкуренция в области эссеистики была и труднее, и интереснее, чем в основном, романном разделе. О гуманитарном буме в России я, кроме всего прочего, сужу по собственной библиотеке. Больше всего в ней новинок, выпущенных тремя московскими издательствами. Все они специализируются на нон-фикшн. Первое - "Ад Маргинем" - выпускает умные книги для немногих. Второе - "Новое Литературное Обозрение" - печатает умные книги для многих. И третье - при "Независимой газете" - издает умные книги для всех. Поразительно, что, несмотря, на тяжелые финансовые условия, вся эта продукция находит себе читателей, а издатели авторов, которых тут уж точно не ждут гонорары Марининой. Наверное, во всем виновата благородная инерция. В этой области продолжается начавшийся еще в перестройку процесс возвращения к мировой культуре. Дело в том, что в погоне за ней отечественное литературоведение догоняет, а иногда и перегоняет Запад, перенимая худшие черты американской Академии, с которой наших авторов теперь связывают все более тесные профессиональные отношения. В США около 200 славистских кафедр. За последние годы почти на каждой появились наши соотечественники. С одной стороны они, несомненно, поднимают уровень американской русистики. С другой - заносят пороки здешней университетской науки на родную почву. Чтобы не быть голословным, приведу в пример одну статью. Ее написал наш соотечественник, не так давно ставший профессором Нью-йоркского университета. Уже в этом качестве он недавно опубликовал текст, который я хочу сейчас процитировать. Речь в нем идет о мультикультурализме. Как все российские авторы, он осуждает эту концепцию. Его раздражает политическая корректность, которая требует уравнять в правах Шекспира с африканским фольклором, скажем. Однако аргументация тут взята с той же самой фабрики теорий, которую он сам же и критикует. Диктор: Попытка противопоставить западному канону разнообразие малых этнических групп не совсем успешна не потому, что литература Чекана или Карибского бассейна не знает стильных авторов. А потому, что эти литературы не знают своей, несопоставимой с европейской многовековой интерпретационной традиции, единственно способной создать канон. Александр Генис: Вслушаемся в эту запутанную сентенцию. Значит, дело не в том, что, условно говоря, на Кубе нет Шекспира, а в том, что там нет нашего критика. Важен не текст, а его интерпретатор. Не Пушкин, а комментарий к Пушкину. Опасность такой позиции, которая становится все популярней и в России, в том, что она стремится заменить произведение искусства его толкователем. Эта тенденция уже привела к торжеству кураторского изобразительного искусства, которое не нуждается в зрителе, да и обходится без него. Похоже, что теперь настает очередь, так сказать, кураторского литературоведения, которому не нужны читатели. Это уже не эстетское искусство для искусства, это искусство для искусствоведов. Печальная перспектива, которой Синявский пугал коллег еще 10 лет назад. Уже тогда Андрей Донатович предсказывал, что удушенная научностью филология выродится, как он говорил, "в пилораму по изготовлению бесчисленных книг". Наш разговор о гуманитарном кризисе продолжит Марина Ефимова, которая, на этот раз, подготовила обзор по материалам специальной, академической прессы. Это обстоятельство само по себе требует оговорки. В Америке филологические проблемы мало кого волнуют. Что, кстати сказать, тоже, филологическая проблема. В России, однако, дело другое. Хотя бы потому, что тут - тысячи учителей и миллионы школьников, что называется, изо дня в день проходят литературу. И делают это совсем не так, как в Америке. Об этом я могу судить и как бывший учитель в советской школе, и как отец окончившего нью-йоркскую школу сына. Российская традиция школьного литературоведения с ее авторитарностью, начетничеством, педантизмом, занудностью, обладает огромными недостатками. Но еще более грандиозными достоинствами - она есть. И чтобы ее сохранить, чтобы дети 21 века не только читали книги, но и умели отличать Толстого от Тополя, нужно понять какие опасности подстерегают сегодняшнюю гуманитарную мысль. Об этом и рассказывают американские ученые, со взглядами которых наших слушателей знакомит Марина Ефимова. Марина Ефимова: Во всех высших учебных заведениях есть такие кафедры, над которыми все потешаются. Например, в советских вузах 60-х годов это была кафедра марксизма-ленинизма. А в американских университетах 80-х - 90-х это кафедра английского языка и литературы. Пытаясь объяснить это странное, но повсеместное явление, ректор университета Беркли Кэрол Крист писала, что на досках объявлений этой кафедры рядом с расписание шекспировской конференции может появиться объявление о лекции на тему "Преображение Бэтмена, человека летучей мыши, из персонажа газетного комикса в героя кинобоевиков". Еще более удивительные примеры приводит профессор Колумбийского университета Эндрю Дельбанка в статье "Падение литературы", где он пишет: "Иногда невозможно понять всерьез или в шутку преподаватель литературы сообщает о такой лекции - "Текст процесс над О'Джей Симпсоном в свете фрейдизма" или "Семиотика Фрэнка Синатры", или лекция под названием "Съешь меня: Капитан Кук и каннибализм в англоязычной литературе". Факультет английского языка и литературы стал местом, где массовая культура изучается наравне с литературной классикой и где профессора исследуют Шекспира, порнографию, комиксы, мультфильмы с одинаково равнодушным наукообразием". Естественно, что для произведений многих замечательных писателей в учебных курсах не остается времени. Когда же все это началось? Ведь по меньшей мере сто лет литература была одним из самым уважаемых предметов изучения в американских университетах. Впервые кафедру английского языка и литературы учредили в 1876 году в Гарварде. Еще в 1960-х годах престиж профессии филолога стоял очень высоко. Но за 30 лет в одном только Колумбийском университете число абитуриентов сократилось на треть. Недавний опрос школьников показал, что лишь 9 процентов интересуются литературой не только как профессией, но и как просто занятием. "Сама по себе литература может поначалу от этого и не пострадать, - пишет профессор Кернер в книге "Смерть литературы" - хорошие писатели вообще никогда не зависели от мнений университетских профессоров. Может быть, им даже будет лучше, если литературоведы оставят их в покое. Но рано или поздно им понадобятся читатели". Книга Кернера - элегия, посвященная памяти человека с книгой, человека, углубленного в чтение. Такой человек становится вымирающим видом. И в этом профессор Кернер обвиняет современные университеты и современных профессоров. "Секрет каждого хорошего профессора, - говорит он, - заключается в его уверенности, что люди, в принципе, поддаются влиянию". Как писал Эмерсон, "дело профессора - поднять душу с постели, вывести ее из спячки. И это возможно, люди ждут, чтобы их разбудили". Другой известный американский филолог Лайонел Триллинг в 70-х годах писал в книге "Филология без будущего": Диктор: Профессор литературы обречен, если он намерен, как это теперь принято, быть просто ученым и делиться своими знаниями со студентами. Он должен быть, в определенном смысле, проповедником, даже фанатиком. Ведь литература - сродни религии. Она приобщает человека к некоему душевному опыту, который выше его собственного. Если говорить о существующих концепциях литературы, то я предпочту немецких романтиков с их концепцией самоулучшения американцам с их концепцией самопознания. Литература находится вне и выше нашей повседневной жизни. Настолько выше, что помогает нам увидеть собственную жизнь со стороны и даже изменить ее. Марина Ефимова: "Подобный подход к изучению литературы в университетах начал постепенно меняться с конца 50-х годов - пишет Эндрю Дельбанка. Именно тогда возник структурализм - технический прием, который анализирует культуру как набор кодов и ритуалов, доступных лишь знатокам этого течения и исключающих из обсуждения чужаков". Александр Генис: Прежде, чем Марина Ефимова продолжит свой отчет, я хочу вставить реплику, вновь переносящую нас на отечественную почву. Американские критики связывают начало гуманитарного кризиса с явлением на сцену структурализма. В России, однако, все было наоборот. С него началось возрождение гуманитарных наук. В Советском Союзе структурализм был оружием против той примитивной псевдофилологии, которая превратила изучение литературы в бессмысленный предмет - человековедение. О сущности этого общепринятого метода (на нем выросло не одно советское поколение) саркастически писал знаменитый Роман Якобсон. Диктор: Говорить о жизни, об эпохе на основании литературных произведений - такая благородная и легкая задача. Копировать с гипса проще и легче, нежели зарисовывать живое тело. Александр Генис: И вот, вместо этой бескрылой, замшелой риторики, пришел стильный и деловитый структурализм. Славные дни московско-тартусской школы, пора дерзких надежд, смелых догадок, бешеной популярности. Все это можно исчерпать одним словом - Лотман. Я сам его слушал студентом. Впечатление, которое мне не забыть. И все же то, в чем американцы винят структуралистов, тоже серьезно. При них литературоведение решило, наконец, стать точной наукой. Я не хочу, да и не могу здесь вдаваться в подробности. Скажу только о главном - не вышло. И проще всего это показать на примере самого Лотмана. Его работы зернисты прозрениями. Они плодят мысли. Книги его работают сегодня, как и 30 лет назад. Это победа Юрия Михайловича Лотмана, но не его метода. Ведь если научная теория верна, то, чтобы ее применять, не нужно обладать талантами ее автора. Каждый школьник пользуется вторым законом Ньютона, не обладая его гением. Про Лотмана такого не скажешь. Без него структурализм превратился в еще одну пилораму, работающую на фабрике идей. Но, а теперь, после этой реплики в сторону, я возвращаю микрофон Марине Ефимовой. Марина Ефимова: Ситуация усугубилась с началом 70-х годов. "Настроения в Америке были мрачными, - пишет Дельбанка в статье "Падение литературы". - Идеалы рушились, общество разъедал скепсис. Именно в эти годы существование объективных истин и непреходящих ценностей было, само по себе, поставлено под сомнение. А их глашатаи объявления обманщиками. Литературе было отказано в нравственном весе, и она стала лингвистической игрой, текстом. А текстом может быть все: комиксы, детективы, порнография, кино, песни Фрэнка Синатры и протокол процесса над О'Джей Симпсоном - и текст всякий может интерпретировать. Это была увлекательная игра, но она становилась все менее игривой, все более серьезной, пока не стала наукой, а потом догмой. Литературу почти перестали называть литературой. Появился термин - "знаковая система". А всякая созданная человеком знаковая система подразумевает идентификации, расу, класс, пол, возрастной ценз, сексуальную ориентацию. Соответственно, появилась этническая литература, женская, молодежная. Литература гомосексуалистов. Такой подход к литературе еще в 60-х показался бы анекдотическим. А сейчас он настолько утвердился, что все другое считается ересью. Результат - профессиональное и интеллектуальное вырождение литературоведения. То, что литература не открывает истин - неверная посылка. Литература никогда и не претендовала на нравственный суд. Она занимается нравственными конфликтами. Не производственными, не профессиональными, не легальными - нравственными. И если преподавание литературы станет в университетах делом маргинальным, то высшее образование в Америке потеряет свой духовный стержень. Вот почему вопрос о преподавании литературы важен не только университетским профессорам, но всем. Александр Генис: Ломать - не строить. Ругать всегда проще, чем хвалить. Именно поэтому я не хочу завершать нашу беседу на пессимистической ноте. К счастью, нам есть что противопоставить угрюмой фабрике идей. Пусть нынешнее литературоведение гонится за точными науками. Пусть оно работает на себя, пусть оно отпугивает студентов теоретическими кошмарами. Что бы ни делали с литературой нынешние профессора, ей не дадут погибнуть те, кто знает литературу изнутри. У серого педантизма есть альтернатива. Люди, которые способны научить других наслаждаться чтением. На Западе, наравне с профессиональными филологами, на гуманитарных факультетах литературу преподают те, кто ее делает - писатели и поэты. Чтобы далеко не ходить, скажу только, что кафедрой американской словесности в нью-йоркском университете заведует популярнейший романист Доктороу. Сегодня это нормально. Раньше было иначе. Когда Набоков решил стать гарвардским профессором, ему отказал тот самый Роман Якобсон, которого мы сегодня вспоминали. Признавая писательский дар Набокова, он, тем не менее, сказал: "Слон тоже крупное животное, но мы не назначаем его директором зоопарка". Великий филолог был, конечно, не прав. Корнельские лекции Набокова о русской западной литературе опровергли остроту Якобсона. В Америке почти все крупные авторы нашего времени отдали часть жизни преподаванию. Это относится и к нашим соотечественникам - Аксенову, Битову, Татьяне Толстой. Все они с успехом преподавали в американских университетах, что и неудивительно. Писатели часто проницательнее исследователей. Вспомним пушкинскую формулу Отелло: Мавр не ревнив, а доверчив. Или блоковское определение Пушкина - веселое имя Пушкин. Каждая из таких могучих мыслей стоит диссертации. В наше время лучший пример поэтического литературоведения явил Иосиф Бродский. Он ведь всю американскую жизнь - почти четверть века - преподавал в университетах. Я помню, как выступавшего перед соотечественниками Бродского не без сочувствия спросили, как он к этому относится. Бродский сказал: "С энтузиазмом. Ибо этот вид деятельности дает возможность беседовать исключительно о том, что мне интересно". Свидетелями этих бесед стали теперь не только студенты, но и читатели эссеистики Бродского. Профессорские обязанности давали поэту то, к чему он больше всего привык - к игре. По правилам игры, так, как их понимал Бродский, аудитория следит за лектором, ведущим одинокий диалог с голым стихотворением, освобожденным от филологического комментария и исторического контекста. Все что нужно знать студенту, должно содержаться в самом произведении. Преподаватель вытягивает из него вереницу смыслов, как кроликов из шляпы. Стихотворение должно работать на собственной энергии, как говорил любимый поэт Бродского Роберт Фрост, "вроде сосульки на плите". Своим студентам Бродский объяснял, что человек есть продукт его чтения. Этот тезис следует понимать буквально. Чтение - как раз тот случай, когда слово претворяется в плоть. Поэт представляет себе этот мистический процесс нагляднее всех. Так, у Мандельштама читатель переваривает слова, которые меняют молекулы его тела. С тем же пищеварением, физически меняющим состав тела, сравнил чтение Элиот. Бродский тоже описывал свою методологию в биологических терминах. Разбирая стихотворение, он показывал, перед каким выбором ставила поэта каждая следующая строка. Результат этого неестественного отбора - произведение более совершенное, чем то, что получилось у природы. Такой преподаватель литературы, а лучше сказать, учитель поэзии, играет в нашем культурном метаболизме особую роль. Если одержимый теоретической манией филолог видит свою задачу в том, чтобы загнать анализируемое произведение в свою концептуальную ловушку, то писатель ищет в чужом тексте уникальное, неповторимое, штучное. Один разбирает типовое, другой индивидуальное. Этим писательское литературоведение радикально отличается от филологического. Поэтому, когда Борхес преподавал своим студентам литературу, он назвал свой предмет читательским гедонизмом. В сущности, это и есть то, чему должна учить филология: как полюбить слово, как научить наслаждаться книгой. Ведь ничего другого от литературы не требуется. Она не должна отражать реальность или давать нравственный урок. Книга существует лишь для того, чтобы доставить нам удовольствие, интеллектуальную радость, без которой нельзя сделать жизнь ни богатой, ни полной. Настоящее литературоведение - это школа счастья. Оно должно рафинировать наш читательский опыт. Должно научить любви к высокому и трудному, глубокому и вечному. Сегодня такое встречается столь редко, что измученный зубодробительными сочинениями нынешних филологов, читатель уже готов плюнуть на литературоведение вовсе. Но как раз этого делать никак нельзя. Книги о других книгах необходимы каждому читателю. Почему? На этот вопрос лучше всех ответил Шкловский. Однажды он отчеканил фразу, которую я бы выбил на фронтоне всех филологических факультетов: "Напрасно вы думаете, - сказал он, обращаясь к читателям, - что можете без нас обойтись. Человек питается не тем, что съел, а тем, что переварил. Так вот, литературоведение - глубокое, вдохновенное, проницательное - вырабатывает необходимый фермент, позволяющий усвоить духовную пищу. Без него все читатели обречены жить впроголодь". Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
