Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
22.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[01-06-89]
Поверх барьеровНаш архивИван Толстой: В нью-йоркской студии Свободы - Сергей Довлатов, Александр Генис и Соломон Волков. 1 июня 1989 года. Выпуск ведет Петр Вайль. Петр Вайль: Творческое объединение московских критиков и литературоведов провело недавно в ЦДЛ заседание на тему "Литература эмиграции сегодня". Председательствовал на этом заседании видный советский американист, доктор филологических наук Александр Мулярчик. Позднее, газета "Московский литератор" напечатала что-то вроде отчета об этом заседании в форме интервью с Мулярчиком. В этом интервью, кроме других литераторов-эмигрантов, был упомянут один из участников нашей сегодняшней передачи Сергей Довлатов. Его мы и попросили прокомментировать этот газетный материал. Сергей Довлатов: Отрадно, что заседание на эту тему - литература эмиграции сегодня - вообще состоялось, да еще и получило резонанс в газете. Мулярчик вполне уважительно называет имена Владимова, Войновича, Бродского. Причем, в поле зрения его оказываются не только литературные генералы, добившиеся известности, в свое время, еще на родине, но и скромные полковники, вроде Алешковского или Саши Соколова, опубликовавшиеся только на Западе. Более того, Мулярчик даже защищает Соколова и Войновича от нападок Дмитрия Урнова, старясь быть при этом объективным. В конце он говорит: "Для того, чтобы серьезный диалог с Западом завязался, чтобы политические соглашения были устойчивыми, необходимо глубоко структурированное, полученное не понаслышке, знание друг друга. Как мне кажется, в выработке концепции этого нового международного порядка, обращенного к 21 веку, эмигрантская мысль тоже может сказать свое слово". И хотя я не понял, что означает "структурированное знание", вероятно, что-то основательное, но, тем не менее, я с готовностью приму участие в выработке концепции нового международного порядка. Все это звучит несколько тяжеловесно, но вполне разумно. И знать друг друга действительно необходимо. Вот только жаль, что у самого доктора филологических наук Мулярчика познания в эмигрантской, да и в отечественной, я бы сказал, литературе, принимают иногда, как выразился бы Михаил Зощенко, причудливые формы. В частности, коснувшись западной литературной традиции разгребания грязи, Мулярчик говорит: "В этой манере работают такие прозаики-эмигранты, как Алешковский, Соколов, Довлатов, Венедикт Ерофеев". Разгребателями грязи, назвал американский президент Теодор Рузвельт группу публицистов и социологов, которая в 1902 году выступила под предводительством Джозефа Линкольна Стефенса против взяточничества и казнокрадства в Америке. Вероятно, Мулярчик, воспитанный, как и все мы, на парадной литературе Федина или Бабаевского, считает разгребателями грязи всех литераторов, придерживающихся в своих сочинениях элементарной правдивости. Иначе невозможно уяснить, по какому признаку он объединил в одну группу таких, совершенно разных писателей, как последователь Зощенко Алешковский, прямой потомок Набокова Саша Соколов, усердный выученик Хемингуэя Довлатов и ни на кого не похожий Венедикт Ерофеев. Тем более, что Ерофеев никакой не эмигрант, а один из самых популярных прозаиков и драматургов современной Москвы, никогда в жизни, добавлю, не выезжавший за границу, даже в качестве туриста. Еще более курьезными выглядят сведения, которые Мулярчик дает об Александре Зиновьеве, романы которого несколько лет были в Советском Союзе бестселлерами самиздата. Мулярчик же в одном из разделов своего интервью упоминает "резко сатирический роман "Зияющие высоты" Зиновьева", и добавляет, с явным торжеством в голосе: "Этот писатель не переведен на русский язык и вряд ли в ближайшее время, будет переведен". В том же интервью Мулярчик говорит: "В конце прошлого года я приобрел в США новейший библиографический справочник, под редакцией Сумеркина, который насчитывает более 1000 фамилий русских литераторов, печатавшихся в эмиграции". Так вот, если бы Мулярчик еще и заглянул в этот справочник, на букву Z, то с удивлением узнал бы, что Александр Зиновьев родился в деревне Пахтино около Костромы, закончил Московский университет, стал доктором наук и опубликовал, между прочим, в Советском Союзе, до эмиграции, 6 книг и более 200 научных статей. Собственно, Мулярчик, в каком-то смысле, даже прав, и романы Зиновьева действительно не будут переведены на русский язык по той простой причине, что все они и так написаны по-русски. Петр Вайль: Скажите, Сергей, а чем вы объясняете все эти ошибки? И это при том, что ни один писатель-эмигрант, так же как и ни один из западных славистов, судя по отчету в "Московском литераторе", на это заседание не были приглашены. Так вот, чем, по-вашему, объясняется вся эта самодеятельность? Сергей Довлатов: Эта самодеятельность объясняется, простите за случайный каламбур, крайней самонадеянностью. Обратите внимание, в одном из разделов своего интервью Мулярчик говорит, касаясь целей минувшего заседания: "Нам хотелось определить самые общие параметры, прежде всего, беллетристики. Выяснить, какие произведения представляют ценность для критики, для читателей. Иными словами, отделить зерна от плевел. Я сомневаюсь, что книги Алешковского, Зиновьева, Лимонова, нашли бы в нашей стране широкую благодарную аудиторию". Что вообще все это значит? В гостиной ЦДЛ собираются литературоведы и критики во главе с американистом Мулярчиком и решают, что из русской литературы представляет ценность для читателя, а что не представляет, что найдет широкую благодарную аудиторию, а что не найдет. Петр Вайль: Вы знаете, Сергей, бывают еще более удивительные случаи. Вот недавно, один публицист упомянул, что в Советском Союзе, вроде бы, собираются напечатать замечательную книгу Андрея Синявского "Прогулки с Пушкиным". Автор-то сам ее уже читал, она ему не нравится, и он предлагает прежде публикации самой книги опубликовать знаменитую отрицательную рецензию на нее, появившуюся когда-то на Западе наряду с десятками положительных. Вот это уже шаг вперед, по сравнению с подходом Мулярчика. Или может, наоборот, шаг назад. Тут видна неуверенность в единодушно отрицательной реакции советского читателя, которому надо разъяснить, что ему предстоит прочесть. Такое в советском литературном процессе бывало сплошь и рядом - рецензировать неопубликованные вещи. Но вот с такой незатейливой прямотой рекомендовать эту практику - это неожиданно. Насколько мне известно, такое предложение в мировой критике беспрецедентно. Сергей Довлатов: Может быть, я слишком долго живу в Америке и от таких вещей отвык, но мне все это кажется диковатым. Кто только не отделял в нашей культуре зерна от плевел, начиная со Сталина и кончая Хрущевым. А читатели, которых оба вождя считали неразумными младенцами, невинность которых надо оберегать, читатели все равно переписывали от руки и перепечатывали на машинках Гумилева и Есенина, Ахматову и Пастернака, Набокова и Мережковского. А в более поздние времена - того самого Венедикта Ерофеева, которого Мулярчик считает эмигрантом, и того самого Зиновьева, которого он вообще считает немцем или французом. Петер Вайль: "Книга о вкусной и здоровой пище". Эта книга вышла в свет еще в 52 году. Но ею до сих пор пользуются хозяйки. Много лет ее дарили невестам на свадьбу. И уж наверняка те, кому за 30, помнят роскошные аппетитные иллюстрации, украшающие это фундаментальное гастрономическое пособие. Почему мы вспомнили об этой книге? Об этом расскажет постоянный участник нашей передачи Александр Генис. Александр Генис: Среди полусотни кулинарных изданий в моей библиотеке эта книга занимает особое место. Она выделяется своей добротностью, всеохватностью, энциклопедичностью. Но сейчас я обратился к ней отнюдь не для того, чтобы найти интересный рецепт. Честно говоря, разоблачительный пафос советской прессы, которую я прочитываю в огромных количествах, достиг того порога, при котором душе просто хочется отдохнуть на чем-то бесспорно положительном. Например, на заливном поросенке. Петр Вайль: Да, дефицит позитива ощущается все сильней. Я вот думаю, не этим ли обстоятельством объясняется популярность исторических романов Пикуля или увлечение голубоокими русинами Глазунова. Александр Генис: "Книга о вкусной и здоровой пище" тоже из этого ряда. Только действительность, которую она так своеобразно преломляет, куда ближе нашим современникам. Для меня эта книга - памятник сталинской эпохе. Один из немногих рудиментов ее, который донес до наших дней и дух, и форму, и мировоззрение тех времен. Книга эта - аргумент в пользу некой обобщенной Нины Андреевой, которая, уподобившись гидре, отращивает каждый раз новую голову, взамен отсеченной. Брезгливо отвернуться от картин божественного изобилия, которое живописует "Книга о вкусной и здоровой пище", нельзя просто потому, что этого не делают многие советские люди, о чем и свидетельствует почта. Например, "Огонька". Петр Вайль: Верно, конечно. Вот, что я, например, прочитал в одном из последних номеров "Огонька". Автор пишет о настроении тех, кто стоит в бесконечных очередях: "Никакими цифрами миллионы жертв сталинизма, ее, очередь, не убедить в том, что при Сталине было хуже. Нет, было лучше, - утверждает она, - стабильно". Александр Генис: Именно поэтому из-за таких высказываний я и считаю, что имеет смысл обратиться к этой книге. Она даст нам шанс реставрировать мироощущение эпохи, о которой сегодня столько спорят. Попробуем отнестись к этой кулинарной книге, как к историческому документу. Помня, что любые книги стоит оценивать в той системе координат, в которой они были созданы. Не искренность авторов тут важна. А тот способ, который они избрали для искажения правды. Как всякий артефакт сталинской эпохи, "Книга о вкусной и здоровой пище" преследовала не только утилитарные цели. Эта книга насквозь символична и метафорична. Процесс приготовления еды стал символом преобразования жизни по мудрому плану-рецепту. Каждое блюдо - метафора полноты и разнообразия жизни, гармонизированной в тщательно взвешенном меню. Плодородие страны, выраженное в богатстве ассортимента, о котором до сих пор вспоминают посетители Елисеевского гастронома 40-летней давности, есть следствие партийной сталинской политики. При этом, райская жизнь, изображенная на страницах книги - результат многовековых духовных поисков всех народов Советского Союза, которые, во главе со старшим братом, русским народом, шли к вершине той пирамиды, на которой их застала "Книга о вкусной и здоровой пище". От кваса к шницелю, от Ивана Грозного к Петру Первому, от капитализма к социализму книга ведет читателя к чертогам светлого будущего, к коммунизму. Самосознание сталинского общества как праздничный итог всемирной истории - вот ее идейное ядро. Вопреки всем традициям, книга о здоровой пище трактует кухню не как частное, семейное дело, а как важнейшую функцию правительства. Государство здесь - кормилец народа. Не зря в иллюстрациях всегда подчеркивается марка изделия. Что бы ни было изображено на картинке, бутылка томатного сока, пачка Геркулеса, банка компота, на переднем плане оказывается этикетка, подробно рассказывающая о ведомственной принадлежности продукта. Например, так: "Овсяные хлопья Московского ордена Ленина пищевого комбината имени Микояна". При помощи этого незатейливого, но последовательно используемого приема, авторы книги декларируют: вся еда в стране принадлежит государству. Не удивительно, что на 400 страницах большого формата ни разу не упоминается колхозный рынок. В целом, "Книга о вкусной и здоровой пище" создает красочный образ страны-монолита. Конечно, нелепо искать в ней отражение реальной жизни, но неправильно было бы видеть в ней и будущий идеал, вроде Третьей программы КПСС. Хрущев отодвигал изобилие в будущее, пусть и близкое. "Книга о здоровой пище" помещала изобилие в контекст сегодняшнего дня. При этом, не следует задавать вопрос: была ли в продаже, скажем, белорыбица. Важно, что белорыбица есть вообще, а не в конкретной, отдельно взятой торговой точке. Универсальное, мифологическое значение этой книги - достояние прошлого. По настоящему она может быть понята только внутри знаковой системы тоталитарного общества. И дело не в том, что сегодняшний читатель без словаря не узнает, что такое визига. Главное в другом. Историческое развитие привело к уничтожению монолитности советского общества, развалило абсолютное единство государства и общества, продуктом которого и являлась "Книга о вкусной и здоровой пище". Перестройка декретировала то, что началось на поколение раньше - процесс отчуждения правительства от народа. Из чего, на самом деле, складывался рацион советского человека сталинской эпохи мы, со статистической точностью, не знаем. Но хорошо известно, благодаря этой самой кулинарной книге, из чего он должен был состоять. Гласность от такого ориентира отказалась. Теперь она пользуется чужим, западным эталоном, сравнивая потребление мяса в США и в СССР. Отсюда и идет ощущение упадка. Государство по-прежнему выполняет роль всеобщего кормильца. Но теперь это плохой кормилец, скупой, нерадивый, беззаботный. Это оно, государство гноит мясо, отравляет овощи нитратами, портит колбасу, вырубает виноградники и, попросту, съедает народную долю. То есть, общество, переставшее быть полностью тоталитарным, по-прежнему требует тотальной заботы от правительства. По данным опросов, только 15 процентов страны разделяют западнические идеи о рыночном хозяйстве. Треть населения относится резко отрицательно к кооператорам, значительная часть которых как раз пытается присвоить себе функции правительства - кормить народ. Огромной популярностью пользуется не столько идея разделения власти с народом, сколько дележа материальных благ, принадлежащих руководству. Если государство не может обеспечить всех едой, то пусть хоть бы отдаст ту, что само съедает. Гласность пытается компенсировать нынешний экономический кризис картинами сталинских преступлений. Но никакие кошмары не мешают людям с тоской вспоминать концепцию идеальной структуры общества, нашедшую выражение в той же "Книге о вкусной и здоровой пище". Стоит ли после этого удивляться тому, что Нина Андреева, которую самиздатский сатирик ввел в политбюро 2000 года, кажется многим единственной альтернативой суровым перестроечным будням? Мечта вот этой условной, а впрочем, и вполне реальной Нины Андреевой - вернуть государству всю полноту власти, обменяв ее, власть, на душевный комфорт общества, которое вновь осознает себя монолитным единством. Не свобода, а братство, не богатство, а равенство, не разнообразие, а цельность, не личность, а коллектив. Все эти привычные ценности выглядят не менее привлекательно, чем возможность безлимитной подписки на "Огонек". А для чтения останется книга, в которой обо всем этом уже написано, - "Книга о вкусной и здоровой пище". (Звучит джаз) Соломон Волков: Бенни Гудмена можно узнать сразу. Не правда ли? У него есть вот это специфический, чуть придыхающий разговорный тембр. Ведь обычно духовые инструменты довольно-таки внеперсональные, их звук такой - холодноватый, отдаленный. А Бенни Гудмен, когда играет, то он как будто бы разговаривает с тобой. И, лично для меня, его кларнет, это сразу же его представление - вот я здесь, Бенни Гудмен. Петр Вайль: У нас, в нью-йоркской студии музыковед Соломон Волков, постоянный участник наших передач. Мы продолжаем культурно-политический журнал Поверх Барьеров. Следующая тема нашего журнала - юбилей Бенни Гудмена. 30 мая 1989 года - 80 лет со дня его рождения. Соломон Волков: Бенни Гудмен начал учиться игре на кларнете с 10 лет, а уже в 13 лет дебютировал, как виртуоз-кларнетист. В 1934 году он организовал оркестр, который использовал приемы и репертуар негритянского джаза нового направления, так называемый свинг. Это было подлинной революцией в джазе. Не столько джазовой музыки, как таковой, как в бытовании джаза. Потому что для негритянского джаза, в то время, настоящие престижные площадки были закрыты, и пластиночная индустрия относилась с большим подозрением к негритянским музыкантам. Не было рынка среди белой аудитории, которая платила за пластинки негритянкой музыки и негритянских исполнителей. Гудмен прорвал этот барьер. Он организовал первые смешанные, в расовом смысле, джазовые ансамбли. Приглашал негритянских артистов, это было в середине 30 годов, и также открыл новую страницу вообще в истории джаза, когда со своим ансамблем выступил в 1938 году в Карнеги холл - самом престижном американском музыкальном зале. Петр Вайль: Я помню, что в прошлом году это событие праздновалось как торжественное, очень пышно. Именно, 50-летие входа джаза в Карнеги холл. Соломон Волков: Сейчас даже трудно вообразить, каким революционным событием это было для того времени. И не случайно Бенни Гудмену пришлось преодолевать много трудностей и нападок. В серьезных американских газетах писали, что еврей Бенни Гудмен, в компании с другими евреями, пытается негронизировать американскую музыкальную культуру, подорвать ее изнутри. И это послужило началом одной из политических неприятностей, в которую был вовлечен этот джаз. Потому что этот тезис - сознательной негронизации евреями джаза - был подхвачен нацистами, которые атаковали джаз, как иудейско-негроидную музыку, и, как известно, в нацистской Германии джаз был под запретом. Петр Вайль: Некоторая аналогия напрашивается. Примерно в то же время джаз подвергался преследованиям в Советском Союзе. Соломон Волков: Да, и с другой стороны, сторонники джаза как раз использовали этот тезис о том, что эта музыка, в какой-то степени, революционна и направлена против капиталистического истеблишмента для того, чтобы защитить джаз. Но, как нас известно, противники джаза взяли верх. Петр Вайль: К счастью, временно и только в таких странах, как Германия и Советский Союз. Соломон Волков: Причем, в советской истории, противники джаза брали верх не один, и не два раза, особенно, если учесть, что вот такие люди, которым джаз нравился, иногда находились на самых высоких постах. В связи с этим, мы можем вспомнить о другом историческом событии, связанном с именем Бенни Гудмена и с историей джаза, в частности. С историей джаза в Советском Союзе. Дело в том, что в 1962 году оркестр под управлением Бенни Гудмена оказался первым джазовым коллективом, который после войны под эгидой Государственного департамента посетил Советский Союз. Разумеется, в тот период гастроли Бенни Гудмена советскими любителями джаза были встречены восторженно. Сейчас, если заговоришь с серьезным американским любителем и знатоком джаза о Бенни Гудмене, то, скорее всего, увидишь на устах твоего собеседника ироническую улыбку. В общем, всерьез многие сейчас в Америке Бенни Гудмена не воспринимают. Но для меня Бенни Гудмен будет всегда олицетворением высокого профессионализма. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
