Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров"Рождество 1942 или Письма о ВолгеВедущая Марина Тимашева Марина Тимашева: Спектакль Петербургского Театра юного зрителя "Рождество 1942 или Письма о Волге" в режиссуре Ивана Латышева 20 июня показан в рамках германского фестиваля "Боннер Бьеннале", чуть раньше его включили в программу московского фестиваля "Новая драма", до того его видели на Екатеринбургском фестивале "Реальный театр". Театральные критики вообще предпочитают смотреть спектакли петербургского ТЮЗа не в его собственном помещении. Это - своего рода синдром Театра на Малой Бронной. Воспоминания о том, как изгнали из театра Анатолия Эфроса, мешают восприятию, как мешает ему память об изгнании Зиновия Карагодского - лидера и души Театра юного зрителя и о последующем выдворении оттуда же Анатолия Праудина. Об этом говорит театровед Виктор Калиш. Виктор Калиш: Правы критики - не может ничто родиться на пустом месте. Я должен был себя уговорить, что я заново на склоне лет вступаю в полосу творчества ленинградского ТЮЗа, с которым много лет уже назад распрощался - по известным причинам. И теперь надо заново в другом поколении постичь, полюбить их, понять их. Мне нужны были какие-то опоры. И я нашел опору в старом спектакле ленинградского ТЮЗа "На площади", где дети, мальчики, были главными героями, попавшими, так или иначе, в ту историческую среду, в которой Сенатская площадь была главным местом действия. Марина Тимашева: Виктор Калиш вспомнил тот старый спектакль, потому что в этом новом - тоже одни мужчины (правда, немцы), волею судьбы оказавшиеся в одном месте, а именно - в Сталинградском "котле". В основании инсценировки лежат исторические документы - письма, последние письма. Они были конфискованы рейхом для нужд пропаганды. Их планировалось издать. Но сведенные воедино под книжной обложкой семь мешков писем сочли вредными, пораженческими, и публиковать запретили. Они вышли в свет через много лет после окончания второй мировой войны. В 1990 году они были опубликованы в журнале "Звезда". Теперь появился спектакль, построенный на звучащих письмах. - Я много раз мог погибнуть. Но прежде это было бы внезапно, неожиданно. А теперь все иначе. С сегодняшнего дня я знаю, что нас ждет. А потому и тебя я хочу освободить от мук неизвестности. Когда я увидел карту, я пришел в ужас. Мы покинуты без всякой помощи извне, Гитлер нас бросил в окружении. И письмо будет доставлено лишь в том случае, если наши аэродромы еще не захвачены будут. Солдаты моей батареи тоже догадываются об этом. Хоть они и не имеют таких точных сведений, как я. Значит, вот как выходит. Конец. В плен я не сдамся. Вчера, после того, как наша пехота снова заняла наш опорный пункт, я видел четверых, взятых русскими в плен. В плен я не сдамся. Если Сталинград падет, ты услышишь и прочтешь об этом, и тогда ты будешь точно знать, что я не вернусь. Марина Тимашева: Спектакль играют на малой сцене, в черном, пустом, не считая нескольких стульев, кабинете. Нет, есть еще пюпитр. На нем письма - ноты. Действующих лиц шестеро: Александр Борисов, Александр Иванов, Борис Ивушин, Виталий Салтыков, Алексей Титков и Владимир Чернышов, не покидая сцены, играют разных людей: образованных офицеров, философов и интеллектуалов, и рядовых солдат, бывших механиков или фермеров. Все они вместе образуют маленький оркестрик. У каждого автора письма, у каждого исполнителя - свой голос и соответствующий ему инструмент. Один - пианист, нынче руки его обморожены, играет он только в своих воспоминаниях. Другой, с аккордеоном, был актером, у третьего - контрабас. У маленького оркестрика нет надежды. Нет надежды ни у одного из солдат 6-ой армии. Футляр скрипки выглядит как ружье, а футляр контрабаса - как гроб. - Сегодня я пытаюсь снова, пишу тебе твое письмецо. Хотя только вчера отправил два. Да, одно и другое - Мюллеру. Ты на мое молчание не можешь пожаловаться. Я от всей души поздравляю бабушку с 74-летием и очень жалею, что не могу попробовать вашего именинного пирога. Есть там у вас из чего его испечь-то? У нас, конечно, о пирогах и речи нет. Это уже мое второе Рождество на войне и, пожалуй, самое грустное. Да и думаете ли вы обо мне в этот рождественский вечер? У меня такое странное чувство. Так бывает, когда кто-то о тебе постоянно думает. Марина Тимашева: Одни пишут своим женам, родителям, друзьям - правду; другие врут, а может быть, и себе самим врут; некоторые продолжают играть в карты или кости и умудряются там, в Сталинградском "котле", проиграть пианино из оставшегося в Германии дома. Но ситуация, в которой оказались некогда бравые военные, - пограничная, в трех шагах от смерти. И письма их, весьма совершенные в литературном отношении, посвящены преимущественно проблемам экзистенциальным. - С нервами у меня полный порядок. И вообще: здесь, на Востоке, я совершенно вылечился. Ни простуд, ни насморка. Это единственное добро, которое принесла мне война. Нет, пожалуй, она подарили мне еще одно - я понял, что люблю тебя. Странно, что многие вещи замечаешь лишь тогда, когда можешь потерять. Через любые расстояния прокладывается мост от сердца к сердцу. По такому мосту я посылал тебе весточки, рассказывал о наших буднях, о той жизни, в которой мы живем. Всю правду я хотел тебе рассказать, только если бы вернулся домой, а потом мы бы уже больше никогда не вспоминали о войне. Но теперь тебе придется узнать эту правду раньше, последнюю правду. Больше я написать не смогу. Пока существуют берега, будут существовать и мосты. И мы должны иметь мужество вступать на эти мосты. Один такой мост ведет к тебе, а другой - в вечность. И для меня это, в конечном итоге, одно и то же. На один из таких мостов я вступлю завтра. Марина Тимашева: Человек осознает свою любовь за секунду до смерти, такая же тема звучала в спектакле о Сталинградской битве Резо Габриадзе. Первая версия этого спектакля, сделанная в Петербургском театре кукол, называлась "Песнь о Волге". Само название спектакля Ивана Латышева "Рождество на Волге" словно бы указывает на первоисточник. И то, что даже танки и самолетики сложены здесь из бумаги, все из тех же писем - это прием кукольного театра. Изменение масштаба и фактуры окончательно обессмысливает - и без того бессмыслицу - войну. - Господин тайный советник, Сталинград - хороший урок для немецкого народа. Жаль только, что те, кто прошел обучение, не смогут использовать полученные ими знания. Я фаталист. И мои личные потребности настолько скромны, что я тут же, как только первый русский появится здесь, возьму рюкзак и выйду ему навстречу. Я не буду стрелять. Зачем? Чтобы убить одного или двух человек, которых я не знаю? Марина Тимашева: Холод становится еще одним лейтмотивом спектакля. Письма - на белой бумаге. Листы разбросаны по сцене, как снег. Скомканные листы превращаются в снежки. Расправленные повисают на деревянной вешалке и превращают бытовой предмет в волшебное рождественское дерево, сами при этом тоже превращаются в рождественские поздравительные открытки. - Наступает вечер, и нам нужно завершать наши дела в этом мире. И мы уйдем в этот вечер или в эту ночь, если того захочет Владыка мира. Но перед нами - не ночь без просвета. Мы вручили себя в руки Божьи, и пусть Он будет милостив к нам, когда придет наш час. Марина Тимашева: Чудовищный контраст: Христианское Рождество празднуют люди, обреченные на смерть и полностью разуверившиеся в существовании Бога. - Если ты, дорогая моя, ставишь свою веру в существование Бога в зависимость от исполнения своих желаний, ты очень скоро окажешься перед тяжелым выбором. Я ведь религиозный человек, ты всегда была верующей, но теперь это изменится. Если Бог есть, то там , на другой стороне. Это, наверное, тоже повторяют многие, а еще миллионы - во Франции и Англии. Я не верю больше в Бога, иначе Он никогда бы не допустил бы такую чудовищную несправедливость. Я больше не верю в это. Ибо Бог вразумил бы тех людей, которые начали эту войну. Я больше не верю в Бога! - Ты воспитал меня, отец, потому что матери не было, и всегда заставлял обращать мои глаза и душу к Богу. Я вдвойне сожалению о моих словах, потому что они будут последними. После этого я уже ничего не смогу сказать утешительного или примиряющего. Ты, отец - духовный мой пастырь. И в моем последнем письме я могу сказать правду или то, что мне кажется правдой. Я искал Бога, искал в каждой воронке, в каждом разрушенном доме, у каждого товарища, когда лежал в своем окопе, искал на небе, но Бог не показывался мне. Дома были разрушены, товарищи храбры или трусливы, как я. На земле - голод и смерть, а с неба - бомбы и огонь. Только Бога не было нигде. Бог - в умах и молитвах, в проповедях священников и пастырей, в звоне колоколов, в запахе ладана, а в Сталинграде - в Сталинграде Бога нет. Марина Тимашева: Самым счастливым, если можно тут использовать это слово, оказывается безногий калека: он в госпитале, у него есть шанс вернуться на Родину живым. - Для меня война окончена. Я лежу в лазарете и жду, когда нас отправят домой. Я так этого жду, но транспортировка все откладывается. Марина Тимашева: Ни веры в Бога, ни сознания своей правоты, ни ненависти к врагу. В минуты затишья немцы прислушиваются к далекому звуку русской балалайки, а потом на свой лад подхватывают ее мелодию: "До тебя мне дойти нелегко, а до смерти - четыре шага". Я, мягко говоря, не склонна к тому, чтобы сочувствовать нацистам и равнять - хотя бы и за давностью лет- палачей и жертвы. Но на спектакле упаковки бумажных носовых платков мне не хватило. Я оплакивала не немецко-фашистских захватчиков, но саму историю, опозорившую умных, превосходно образованных, вменяемых людей, голоса которых впервые звучали так близко от меня. В иных обстоятельствах те же письма могли принадлежать советским солдатам, точно так же они были бы перехвачены и запрещены. Самым диким кажется то, что авторы этих писем - не дикари, тупицы и варвары, а такие же люди, как все, - так, Господи, что же они наделали?! Виктор Калиш говорит, что создателям спектакля... Виктор Калиш: ...тесно в рамках вот такого исторически-точного противостояния. Тут враги - немцы, а тут мы - Россия. Рассматривается какой-то другой аспект и поколение, которое несчастно. Кто привел к этому несчастью, как - это все не исследуется. Это не только материал - это последний выдох. И можно искать ассоциации в современной жизни в рамках собственных границ очень усеченных сегодня, но все-таки собственных. Это крики детей в военной форме, которые может быть посылают какой-то свой "месседж" непонятно кому - и до кого долетит, достучится? Отчуждение исторического сюжета через восприятие нового поколения, поколения, которое почти не способно воспринимать это в исторической логике. Мы дико возмущаемся, когда узнаем, что в учебниках немецких вообще нет упоминаний о фашизме, что никто не знает кто такой Гитлер. А у меня дочь моя спрашивала: "Расскажи, наконец, кто такой Сталин?". Сегодня, когда я вижу даже здесь многих молодых, очень симпатичных мне людей, которые напугались случившегося в Нью-Йорке и восприняли это трагично, вот как бы через себя пропустив, - я это воспринимаю как надежду. Что каждое поколение переживает какой-то свой исторический катаклизм, катастрофу какую-то, и поэтому оно способнее будет понять других. Новое поколение людей старается стереть исторические предрассудки. Я на это не способен. Я до сих пор трудно воспринимаю немецкую речь. И однажды, когда я был в Хатыни, я был свидетелем потрясающего случая. Приехали иностранцы Хатынь смотреть, и там была немецкая делегация какая-то. И они были очень потрясены всем этим - даже, может быть, больше, чем я, мне не все там понравилось в архитектурном смысле. И вдруг, какой-то дед белорусский, который там оказался, услышав немецкую речь, бросился на них с палкой. А это были восьмидесятые годы. Это уже было почти сорок лет после окончания войны. И в каких-то поколениях генетическая память живет, а новое поколение не может жить в этом. И это - как трагично, так и оптимистично. И мне кажется, что спектакль отражает это стремление сблизить трагическое и оптимистическое. Марина Тимашева: Виктор Калиш выступает от лица старшего поколения. Но именно старшее поколение: Резо Габриадзе и Петр Фоменко предприняли попытку прощения. В "Одной абсолютно счастливой деревне" Полина приводит во вдовий дом пленного немца Франца Карловича, несчастного исполнителя чужой и злой воли, и рожает от него двоих детей. В "Сталинградской битве" кукольная рука разгребает песок и выкапывает собственное тело в истлевшей одежде. И оттуда же, из братской могилы, достает продырявленную металлическую каску и древко с истрепанным красным знаменем. Соорудив изо всех этих предметов самодельное надгробие, и таким образом выполнив свой долг перед всеми павшими на поле боя, солдат, наконец, обретает покой. Побежденный, поверженный враг - уже не враг. Позиция Габриадзе и Петра Фоменко мне-то как раз представляется более понятной, они - люди немолодые и мудрые. Чудно, что молодой Иван Латышев и компания его ровесников-актеров пробует понять и простить. Чудно и очень обнадеживает. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
