Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[21-05-02]
Факты и мненияВедущий Лев РойтманАндрей Битов об Андрее БитовеЛев Ройтман: Наш гость в студии - писатель Андрей Битов, единственный участник передачи, так что это не “круглый стол”, а интервью. И повод вполне достойный - 27-го мая Андрею Битову 65. Андрей Георгиевич, я рад, что имею эту возможность вас поздравить с предстоящим, скажу, полукруглым юбилеем. Конечно, радио не может поздравить вас, человека книги, так, как это может сделать издательство. Ну вот “Фортуна” вторым изданием выпускает вашу “Империю в четырех измерениях”, в издательстве “Независимая газета” выходит сборник эссеистики “Пятое измерение”. Четвертым измерением вы определяли время, а ваше пятое измерение - это память, и это очень красиво, изящно, это очень литературно, это, если хотите, во всяком случае, по-моему, очень Андрей Битов. Я читал не только многое из того, что вы написали, но и сказали, десятки ваших интервью. И мой вопрос вам: а о чем в интервью вас не спросили, а вам, возможно, хотелось бы об этом сказать. Андрей Битов: Вопрос, что называется, на засыпку. Это так же как надо попробовать радиоаппаратуру и сказать что-нибудь и теряешься, что сказать, и получается раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять. Лев Ройтман: Но это не массаж! Андрей Битов: Вообще говоря, интервью - дело, которое вызывает впоследствии похмелье. И в интервью, чтобы оправдать его, каждый раз ищешь, что внутри этих вопросов и все-таки скажешь поверх вопросов, то есть именно свое внутреннее. То есть в каждом интервью стараюсь сказать какой-то мне сокровенный смысл, независимо от общего и стандартного набора. Думаю, что я именно и стараюсь рассказать обо всем, то есть суметь не ответить ни на один вопрос, а все-таки протянуть какую-то линию. Есть одно правило, пожалуй: очень трудно представить себе, как и чем заинтересовать публику, ну тогда говори, что тебя интересует сейчас. Как ни странно, это иногда имеет совершенно адекватное звучание и доказывает, что в общем все люди в одном варятся. Лев Ройтман: В общем, вы сейчас сделали именно то, о чем вы говорите. Вы не ответили на мой вопрос, он был, возможно, очень общим. Но, позвольте я поставлю более конкретный вопрос. Естественно, когда вы даете интервью, когда вы говорите, вы вылепливаете какой-то собственный образ. Писатели делают это регулярно. Хемингуэй - человек, готовый к удару, к удару кулаком, удару оружием, то есть боевой человек. Чарлз Буковски - забулдыга, ханыга, если хотите, бабник, он так пишет, таким он был и такой образ свой, если лепил, то лепил. Маяковский, который хотел быть агитатором, горланом, главарем. Кем хотите вы быть в этом вылепленном образе? Андрей Битов: Вы знаете, это происходит для меня независимо. Я знаю, что сейчас есть модное новорусское слово “пиар”, и постмодернисты последней формации пытаются слепить так или иначе образ. И я больше наблюдаю отражение собственного образа, иногда он меня поражает, иногда удивляет, вмещаются очень разные. Значит внутри этого хочется нащупать, кто ты есть на самом деле. Кто ты есть на самом деле - это совсем не простой вопрос для меня лично, он меня и занимает. Лев Ройтман: Теперь давайте представим себе вот такую гипотетическую ситуацию. Мы едем с вами в поезде, мы ничего друг о друге не знаем, я никогда не видел ваши фотографии, понятия не имею о том, что существует такой писатель Андрей Битов и, конечно, ничего вашего не читал, и мы разговариваем. Я у вас, как и вы у меня, спрашиваем - кто вы? Андрей Битов: Я чемпион мира по переезду в поезде Петербург-Москва, в частности. Сколько я проделал раз этот маршрут, соединяя в своей биографии оба города, наверное, я заслуживаю звания почетного железнодорожника, хотя бы на Октябрьской линии железной дороги. Чем любопытен этот поезд? Там еще со стародавних времен, особенно в “Красной стреле”, все встречаются случайно и могут друг перед другом хвастаться, чем они и занимаются. Майор прибавляет себе звезду, а инженер прибавляет себе оклад, многоженец убавляет себе жен, а одноженец прибавляет себе жен и так далее. Так что вот, если уж совсем по-честному, то самая большая информация - это то, что я урожденный петербуржец, урожденный ленинградец с 37-го года, что первое мое воспоминане - это начало войны и блокады. Я думаю, что это и есть основное. Так что отдел кадров прав, когда заставляет вас заполнять именно эти данные первыми - когда, где и кто. Больше информации не содержу. Все остальное - попытка понять эту жизнь, чем я и занимаюсь приблизительно полвека, более-менее сознательно и не понимаю все столько же. Лев Ройтман: Как писатель, как мыслитель? Ибо однажды вы обронили такую фразу, что “я не профессиональный писатель”. Искренне вам скажу - мне это показалось кокетством. Андрей Битов: Пушкинская формула “не продается вдохновенье, но можно рукопись продать”, она в моем случае работала. И поскольку я хоть рос и при Сталине, и при Хрущеве, и потом прозябал при Брежневе, то есть много чего исторического русского пережил, то всю цензуру, одно могу сказать, что я писал как хотел и то, что думал. Следовательно, это все вмещалось либо в ящик стола, либо потом... Но я более-менее профессиональный собственный литературный агент. Лев Ройтман: То есть вы на самом деле собственный отдел пиара? Андрей Битов: Литературный агент. То есть я просовывал рукописи, печатал книгу. У меня находился всегда еще более профессиональный человек под названием редактор, как правило он был мой союзник, который помогал тексту проплыть через эти Сциллы и Харибды главных редакторов, цензоров и всего прочего. И какой-то максимум возможного текста удавалось печатать и при советской власти. Потом все изменилось и, может быть, сейчас-то и возникли профессиональные условия для писателя. То есть учесть аудиторию, учесть спрос. Но мне уже поздно меняться, я пишу то, что я пишу, и то, что я могу продолжить. Для меня важно развитие. Если я способен сделать следующий шаг, которые я измеряю только сам внутри, снаружи он может быть объективно невидим, то я способен писать. Если я внутри не могу сделать этого шага, какую-то следующую приоткрыть для себя штуку, то я не пишу. Лев Ройтман: Но первая книга, которая вам принесла международную известность, ваш “Пушкинский дом” - это, естественно, не была ваша первая книга, у вас в 63-м году вышел первый сборник рассказов - это был роман. Романов вы больше не пишете. В чем дело? Андрей Битов: У меня роман был и после этого. Давайте рассмотрим, поскольку я существовал, я упоминал, в этом времени, когда информация о литературе была очень порушена и сокращена, и мы все начинали заглатывать из воздуха, не знали ни западную литературу, ни находившуюся под запретом, написанную в эмиграции или пораженную в правах литературу. Это сейчас можно прочесть и выбрать все. Это была какая-то такая палеонтология, которая набиралась друг от друга по слуху, по запаху. Следовательно, основная ориентация у меня была на русскую классику, которая до 17-го года писала так, как она писала, и потом уже искажалась новыми обстоятельствами. И там, смотрите, сколько написано русских романов. Существует такое явление как русский роман, и в то же время его нет. Что такое: “Евгений Онегин” - это роман в стихах, “Герой нашего времени” - это роман в новеллах, “Мертвые души” - это вообще поэма. Вот вам золотой век, это наше золото. Относительно профессионально работал Достоевский. По-моему, он часто провоцировал, но ему деньги были нужны. Много ли написано по-настоящему романов? Каждый роман в русской литературе я воспринимал как какой-то грандиозный поступок всей жизни, то есть это не просто профессиональный жанр, который заполняется каким-то образом. Как на Западе научились писать романы и писали до возникновения кино и телевидения серийно. В России этого все-таки не было, роман был открытием и новым совершенно событием и в литературе, и в судьбе. В 20-м веке это тоже, вы не очень много перечислите романов от “Тихого Дона” до “Доктора Живаго”. Лев Ройтман: Перечислить, наверное, можно немало. Тем не менее, когда вы говорите о Западе, на Западе продолжают писать романы серийно и после телевидения, и после кино, и с Интернетом. Андрей Битов: У меня все-таки три романа постоянно публикуются и переиздаются, это “Улетающий Монахов”, “Пушкинский дом” и “Оглашенный”, а еще один роман я дописываю до конца жизни - это “Преподаватель симметрии” и буду потихонечку его дописывать, поскольку он несет такую структуру, что движется постепенно, каждая глава является самостоятельным произведением. Так что еще один будет. Я вовсе не собираюсь придумывать еще что-то. Лев Ройтман: Вы упоминали авторов особых русских романов, которые вроде бы имеют и не романный подзаголовок. И коль скоро вы упомянули эти романы, я вспомню Маяковского, его обращение к Есенину, он пишет там о Некрасове: “Вот Некрасов Коля, сын покойного Алеши”, и так далее. И замечает: “Этот нам компания, пускай стоит”. Кто вам компания в сегодняшней русской литературе? Андрей Битов: Ну вообще выживание при Советах и в безвременьи, она была связана с системой дружбы. Потому что другого круга здесь просто не было. У меня образовался круг друзей, которым я верен до их пор. Один мой друг, он архитектор, необязательно это именно писатели, Александр Великанов, замечательный архитектор, художник театральный. Он сказал так: “Я не знаю, как так получилось, но мой друг художник - лучший художник, мой друг писатель - лучший писатель, мой друг композитор - лучший композитор, следовательно, я лучший архитектор”. Вот мне нравится эта формула, то есть ты держись своего круга и поднимай его. Мне везло несколько раз, у нас образовался в конце 50-х - начале 60-х определенный круг непечатных авторов в Ленинграде. Трагично - многие умерли, многие уехали, некоторые даже покончили с собой, некоторые сошли с ума. Это нелегко было все это выдержать. Там были писатели классные, некоторых из них судьба ждет читательская и писательская, признание. Потом в Москву я присоединялся или Москва меня присоединяла. Как там были друзья, так они и есть. Совсем рядом нет. В этом то и смысл, что писатель все-таки один и единственный. Нельзя сказать, кто крупнее, кто лучше, главное, чтобы он был единственным. Я пытаюсь быть Андреем Битовым и никем другим. Это мне удается легче всего. Лев Ройтман: Вы говорили о друзьях. В одном из интервью, это друзья - это люди вашего поколения, как я понимаю, вы сказали “мое подлое поколение”. Чем оно подлое? Андрей Битов: Я так сказал? Лев Ройтман: Да, вы так сказали, это было два года назад в интервью 7-го июня 2000-го года, газета “Известия” - “мое подлое поколение”. Андрей Битов: Если я так сказал, значит там было более-менее контекст, который это оправдывал, контекста я не помню. А так я не скажу, конечно, что оно подлее других. Я думаю, что каждое поколение подлое, если оно слипается в эту категорию, если оно становится такой категорией. Сказал и сказал, может быть как-то вырвано. Я думаю, что есть недостатки. Я себя не отношу к шестидесятникам, мне надоел этот разговор. Уверяю, что шестидесятник я только потому, что я родился на 60-й параллели, мне за 60 и мои дети родились первые в 60-е годы - вот это все. А никакой ни группы, ни общей идеологии я не вижу, и всякая попытка слепить группу, я тут придерживаюсь великого взгляда Курта Воннегута, что это ложный карас. Люди одного выпуска, люди одного призыва и так далее. Подлинный карас - это люди, встретившиеся на жизненном пути. Изумительная классификация Курта Воннегута, она работает, она буддистская, пожалуй. Люди, встретившиеся в жизни на моем пути, это мой карас и я не могу его никуда присоединить и назвать словом “поколение”. Но какая может быть общая подлость? По-видимому, слишком верили, что все, что им достается по жизни, им положено. Лев Ройтман: Андрей Георгиевич, говоря о поколении, о ваших друзьях, вы упомянули печальный факт, что их не печатали. И вас не печатали. Вот есть писатели, для которых бедой становилось то, что они слишком поздно начали печататься. У вас ситуация совершенно иная, вас слишком рано перестали печатать. Вам тогда было сколько? Андрей Битов: В общем да, как-то замкнуло, 76-й у меня был успешный год, с 77-го меня стали закрывать совсем. Но это не значит, что печатали все, это то, что я смог протиснуть, что называется. С 77-го года уже, по-видимому, была в некоторых службах информация, что “Пушкинский дом” уплыл, в 78-м он уже вышел в Америке. С 77-го я почувствовал такое закрывание, а в 76-м хорошо вышел, успел, на максимуме, на потолке. Лев Ройтман: Как на вас повлияло то, что вас перестали печатать? Андрей Битов: Я по-своему привык, я не такой наивный был, чтобы не знать, что эти тексты не печатают по ошибке. Но проходило время, кое-что устаревало и устаревшее за счет некоторого все равно продвижения времени и какого-то растягивания цензуры, устарев, оно становилось более проходимыми. Конечно, унылое такое занятие. Я тогда это определял как плавание на скорость в ртути, попробуй помаши ручками. Но унывать не стоило никогда. Лев Ройтман: Вас после “Пушкинского дома” широко издают на Западе. У вас вышло несколько изданий в Германии, во Франции, вас издают в англоязычном мире и издают, естественно, в России. Вы лауреат многих премий, победитель многих литературных конкурсов, но, скажем, в таком конкурсе российском как “Русский бестселлер” вам определенно не место. Вас это никогда не смущает, не печалит? Андрей Битов: Нет, меня это не печалит. У меня свой ритм, свой режим, своя судьба, это уже ясно. Потому что из 65-ти лет 45 я нахожусь на своей дистанции. Лев Ройтман: Кого вы видите своим читателем? Видите ли вы вообще читателя своего, когда пишете? Андрей Битов: Когда-то я для себя сформулировал: если тебя в твоем смысле, в том смысле, в каком ты хотел, поймет хотя бы один человек, то ты уже не безумец, потому что два одинаковых безумия не встречаются. Вот, значит, один читатель, который не считает меня безумцем, он, по-видимому, существует в воображении. А потом я натыкался на людей, которые каким-то образом, мне кажется, за счет своего безумия принимали близко к сердцу. Лев Ройтман: Ну, а зачем вы пишете, что вы хотите мне сказать? Андрей Битов: Вам, может быть, и ничего. Я не хочу вас обижать. Дело в том, что литература дело такое же точное, как и математика, как и физика. То есть это достаточно научно и точно. И это метод познания, когда я пишу, я начинаю что-то понимать. В нормальной жизни я, как и все нормальные люди, погружен в некоторое неведение и непредставление, что же происходит, как все видно. В отличие от тупиц, которые уверены, что все именно так, а потом больно наталкиваются на то, что не так. А вот когда кладешь на бумагу слова, если они у тебя ложатся, то вдруг на какую-то секунду становится ясно то, о чем пишешь. Вот, я думаю, ради этого. Лев Ройтман: То есть фактически вы хотите самому себе что-то сказать? Андрей Битов: Безусловно. Лев Ройтман: И затем я, обобщенный читатель, не я лично, но и я лично пытаюсь втиснуться в вашу шкуру для того, чтобы понять о вас и о себе одновременно? Андрей Битов: Я не о себе пишу, это когда я становлюсь инструментом. Я - инструмент, мой герой еще более инструмент. Способ как-то познать мир и отразить его. Я не совсем я. Последняя моя книга, своеобразная автобиография, “Неизбежность ненаписанного”, в 98-м году она вышла, она построена по этому принципу. Я стал искать, что же я о себе написал, и обнаружил очень мало я написал именно о себе. Хотя очень много как способ, как метод, написано мною от “я”, но это “я” совсем не я. Вот я составил такую книгу и с удивлением сам ее прочитал. Лев Ройтман: Спасибо, Андрей Георгиевич. И продолжайте писать для себя, для меня, для других, для всех нас. Вам 65, вы накануне полукруглого юбилея, и поздравляю вас с 65-летием наступающим. Приносим свои извинения за возможные неточности Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
