Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[12-08-03]
Атлантический дневникЖак-моралист, или Проводы постмодернизмаАвтор и ведущий Алексей Цветков
В Соединенных Штатах существует термин "публичный интеллектуал" - нечто вроде неписаной должности. Так принято называть человека интеллектуальной профессии, регулярно выступающего в печати и других средствах массовой информации с комментариями по животрепещущим социальным, политическим и культурным вопросам. С этим термином пару лет назад произошла забавная история: профессор права и федеральный судья Ричард Познер, сам по себе заметный представитель этой категории, опубликовал книгу, в которой перечислил всех публичных интеллектуалов США, причем в порядке их влиятельности, которую он измерял числом публикаций за последние годы. Всего он насчитал около пяти сотен таких светил. Немедленно поднялась волна возмущения - со стороны тех, кто либо вовсе не нашел себя в этом списке, либо оказался не в той сотне, к которой привык себя относить. Но это так, к слову. А с Соединенных Штатов я начал не потому, что позиция "публичного интеллектуала" типична только для них, а потому, что именно там она обрела свое название. Такие компетентные комментаторы существуют, конечно же, в любой стране с развитой прессой и живым общественным диалогом. Впрочем, хочу оговориться: на мой субъективный взгляд, позиция публичного интеллектуала все-таки более распространена в культуре, которую мы, за неимением лучшего слова, привыкли именовать англо-саксонской. Чем дальше на восток, тем слышнее голоса дилетантов-всезнаек, свободно рассуждающих на любую тему, попросту говоря журналистов. Говоря по совести, я и сам из их числа, и для сегодняшней России они особенно типичны. К примеру, какой-нибудь неугомонный Александр Дугин, которого дисквалифицирует дефицит интеллекта и сколько-нибудь заметных научных достижений. Он, конечно же, всего лишь журналист, хотя, правда, из рук вон плохой. Значительное место среди публичных интеллектуалов США занимают философы, среди них такие яркие имена как Томас Нейгел, Марта Нусбом или Питер Сингер. А если перевести взгляд на Великобританию, можно заметить, что философы, не менее трех, заседают даже в палате лордов. Может быть, это и не совсем платоновская утопия, да и сами эти лорды - вряд ли ровня Платону. Тем не менее, контраст с континентальной Европой получается довольно резкий. На то есть свои причины. В Великобритании и США со времен Бертрана Рассела, то есть примерно с начала прошлого века, доминирующее положение занимает школа так называемой "аналитической философии". По мнению ее представителей, значительная часть традиционных философских проблем - просто результат неряшливой грамматики, ошибок синтаксиса. Эта школа отказалась от так называемых "вечных вопросов" и занимается в основном решением конкретных проблем в тесном сотрудничестве с наукой. Для ее представителей характерна ясная и логичная система изложения. Континентальная Европа в значительной мере находится в плену своей метафизической традиции со свойственной ей склонностью к универсальным системам, стремящимся объяснить все, что только ни существует на свете. Примерами могут послужить такие разные философы, как Маркс или Шопенгауэр, а одним из последних в этой традиции был Мартин Хайдеггер, поклонник и апологет нацизма. ("Только фюрер и он один на сегодняшний день - будущая немецкая реальность и ее закон". - Мартин Хайдеггер, ректорское обращение, Фрайбург, 1930) Но и узники башен из слоновой кости временами выходят на площадь. В Соединенных Штатах только что вышла книга профессора колледжа Вассар Джованны Боррадори "Философия в эпоху террора: диалог с Юргеном Хабермасом и Жаком Деррида". Немец Хабермас и француз Деррида - ведущие представители современной континентальной философии. Еще до выхода книги они поразили просвещенный мир публикацией совместной статьи под названием "После войны: возрождение Европы", которая появилась 31 мая по-немецки на страницах Frankfurter Allgemeine Zeitung и, по-французски, в газете Liberation. Слово "поразили" я употребил не случайно: дело в том, что до последнего времени эти светочи мысли, что называется, на дух друг друга не переносили и порой давали друг другу обидные клички: так, Хабермас как-то обозвал Деррида, к его большому неудовольствию, "иудействующим мистиком". Попытаюсь коротко представить обоих, не вдаваясь в чрезмерные философские тонкости. Юрген Хабермас - последний живой представитель знаменитой "франкфуртской школы". Ее наиболее яркие приверженцы, Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер, были его учителями. Философия "франкфуртской школы" коренится в марксизме, но давно простилась с его радикализмом. Юрген Хабермас - критик капитализма изнутри, рационалист в традициях европейского Просвещения, полагающий, что недостатки современного общества в принципе поддаются пониманию и ненасильственному исправлению. Совсем иное дело - Жак Деррида, последнее воплощение школы структурализма и прямой потомок Хайдеггера, хотя и без его нацистских атрибутов. Деррида все время видоизменяет свои взгляды и обладает крайне заумным стилем, его очень трудно поймать на слове, и поэтому многие философы не считают его своим коллегой, а скорее чем-то вроде философствующего лирика в прозе. Но если все-таки попытаться свести его идеи к одной фразе, он считает, что в мире не существует ничего, кроме языка, что слова не имеют никаких устойчивых значений, а лишь соотносятся с другими словами, и что не человек говорит языком, а язык говорит человеком. Эта система, на первый взгляд совершенно нелепая, на самом деле довольно стройна и логична, но я не могу сейчас дальше в нее углубляться. Достаточно сказать, что она отвергает какие бы то ни было устойчивые эстетические и моральные ценности, это - нигилизм, доведенный до предела. Философия Деррида - это идеология постмодернизма, хотя большинство практикующих постмодернистов не имеет о ней никакого понятия. Каким же образом говорит сам Деррида, если всеми нами говорит некий мировой язык? Оказывается, мудрый философ оставил для себя лазейку. Все люди - рабы языка, кроме самых выдающихся, творцов этого языка, великих мыслителей и художников. Идея понятна. Хотя книга бесед с этими философами привлекла мое внимание в первую очередь, их совместная статья тоже заслуживает внимания. Статье предпослано короткое предисловие Деррида, в котором он признается, что в данном случае попросту ставит подпись под текстом, написанным Хабермасом. Никаких сомнений в этом изначально быть не могло, потому что этот текст, при всей его невзрачности и банальности, написан вполне вразумительно, а со стилем Деррида я еще вас познакомлю: невозможно себе представить, чтобы газета, дорожащая читателями, отвела полторы полосы этому философскому лирику. Тот факт, что в статье Хабермаса речь идет о необходимости отпора не в меру зарвавшейся Америке и повышения престижа Европы на мировой арене, мало что добавляет к его известным позициям. В конце концов, он даже может оказаться прав. Поражает не это, а обилие расхожих истин и совершенное отсутствие убедительных аргументов, словно статью писал не ведущий мыслитель современности, а средней руки газетный публицист.
У меня нет желания разбирать здесь эти затертые мысли. Нигде в тексте статьи я не нашел попытки понять, что нынешние действия Америки, к которым можно относиться по-разному, вызваны не просто врожденной наглостью американского характера, а, с одной стороны, беспрецедентной экономической мощью США и, с другой, ощущением острой опасности после 11 сентября. Что касается призывов к повышению европейского престижа, то об этом можно было подумать и раньше. Престиж Европы стоял бы сегодня гораздо выше, если бы она потрудилась справиться с кровопролитием на Балканах сама, а не позвала бы США на помощь, если бы она не повела себе в отношении посткоммунистических стран как выведенный из терпения завуч, если бы, наконец, ей удалось хотя бы самостоятельно разрешить спор Испании с Марокко по поводу крошечного острова - напомню, что и здесь прибегли к посредничеству США. А что касается увеличения престижа Европы в ООН, то хотелось бы припомнить, какой кровавый кризис сумела предотвратить или хотя бы погасить эта достойная организация. Не был ли это геноцид в Камбодже? Или, скажем, в Руанде? Или коллапс социального порядка в Сомали? Сейчас, когда на наших глазах развертывается кровавый кризис в Либерии, ООН устами своего генерального секретаря призывает США вмешаться и навести порядок. Почему бы не кликнуть к насосам Европу с ее философским престижем? Этот способ решения проблем путем пламенных и бессодержательных призывов широко и ежегодно практиковался на газетных страницах советской властью. Мы еще не успели забыть, что в результате произошло и с этой властью, и с ее престижем. Скажу по совести, что со стороны Юргена Хабермаса, образца стандартной европейской левизны, я ничего интересного и не ждал, несмотря на его раздутую философскую репутацию. Его идеи, освобожденные от профессионального жаргона, поражают лишь своей банальностью и отсутствием сколько-нибудь конструктивного анализа. Лично для меня поразительнее всего тот факт, что Хабермас считает прокатившиеся по Европе массовые демонстрации протеста против войны с Ираком чем-то вроде переломного момента истории. Это с каких же пор философы ищут для себя указаний в поведении толпы, особенно такой, которая яростно выступает фактически против любой инициативы не только Америки, но и Запада в целом? Охотнее всего эта толпа бесчинствует против глобализации, которую Хабермас как раз поддерживает, но тут он почему-то об этом подзабыл. Совсем иное дело - Жак Деррида, всемирный маг и клоун. Он, конечно же, даже здесь ухитрился остаться как бы в стороне - пусть и поставил подпись, но ответственность за формулировки целиком взвалил на плечи старательного коллеги. Тем не менее, эта подпись, как я попытаюсь показать, имеет огромный вес. Но вернемся к книге Джованны Боррадори, включающей в себя два развернутых интервью, с Хабермасом и Деррида. Эти интервью, взятые в письменной форме, составлены, судя по всему, из последовательных частей, то есть не были взяты за один раз, и работа над книгой заняла известное время. Хотя книга вышла позднее упомянутой статьи, изложенные в ней взгляды несколько умереннее, они еще не спровоцированы последующей войной. Вопрос, с которого Боррадори начинает оба своих интервью, касается исторического значения 11 сентября, его возможной роли как переломного момента истории. Позиция Хабермаса и здесь не только предсказуема, но и попросту банальна.
Перечисленные действия администрации Буша вполне можно осуждать, но они не бессмысленны - с их мотивами можно не соглашаться, но их следует понять. Ничего подобного немецкому философу в голову не приходит - он просто нанизывает словесные клише, то ли заклинания, то ли лозунги на митинге. Впрочем, в одном пункте Хабермас, на мой взгляд, опускается до прямой подлости. Говоря о специфике выбора террористами цели, он отмечает, что Всемирный торговый центр стал мишенью не случайно - для террористов это был как бы символ торжествующего капитализма, средоточие всего смысла существования Америки. В этом с Хабермасом спорить трудно, хотя можно отметить и архитектурную символику, разрушение знаменитого силуэта Манхэттена. Но это сравнение теряет всякий намек на объективность, когда философ принимается утверждать, что именно так эта атака и была воспринята большинством американцев, и именно оттого их обида оказалась столь сильной. В отличие от Хабермаса, 11 сентября я был в США и за последующие несколько дней объехал полстраны. Хочу засвидетельствовать, что в мотивах тогдашнего поведения американцев я не заметил ничего, кроме искренней скорби по погибшим, которых, как полагали в начале, могло оказаться гораздо больше. Символический момент был, конечно, отмечен, но разговор о нем пошел лишь гораздо позже, когда подвели печальный баланс. И как бы ни примитивны были патриотические лозунги, вывешенные в те дни по всей стране, речь шла прежде всего о гибели невинных людей и оскорблении страны, а не об уязвлении некоего капиталистического достоинства. Человека, который, игнорируя реальность, посмел без всяких оснований утверждать обратное, надо просто записать в негодяи. Вот, собственно, и все мои мысли об этом философском авторитете. Деррида, на мой взгляд, повел себя гораздо интереснее и последовательнее, я бы сказал честнее. Вот что он ответил на тот же вопрос Боррадори об историческом значении 11 сентября.
Я привел здесь лишь треть первого абзаца и мог бы продолжить, но мысль от этого никак бы не прояснилась. Деррида, как я уже отметил, тотальный лингвистический нигилист, и он сразу хватается за свое любимое оружие - деконструкцию, искоренение видимого смысла вопроса. С его точки зрения нравственные нормы и историческое значение - лишь мимолетные переменные величины. В любом словесном построении он не видит ничего, кроме голого языка, и принимается разоблачать эту фикцию. Здесь, как мы видим, отражен момент по прошествии 5 недель со дня катастрофы, и в эту пору убеждения философа еще не были поколеблены. Что-то, однако, произошло за время, отделяющее ту роковую осень от конца нынешнего мая. Можно, конечно, полагать, что чашу терпения Жака Деррида переполнила война, развязанная США против Ирака - иначе как объяснить историческую подпись под статьей Хабермаса? Думаю, беру на себя смелость думать, что дело все-таки не в этом, а в процессах, которые протекали в философском мозгу с момента теракта и, в конечном счете, дали известный теперь результат. Деррида, как я уже упоминал - нечто вроде главного идеолога постмодернизма, хотя сама идеология, если такой термин применим к тотальному цинизму, сложилась стихийно. Ее возникновение вызвано развенчанием большинства ценностей по мере отступления религии и других источников твердых устоев - в том числе и пост-религиозных движений вроде марксизма, национализма и даже нацизма. В один прекрасный день мы оказались в мире, где все размыто и неверно, где нет вечной правды или правоты и все истины одинаково недостоверны. А затем в этот мир явился Жак Деррида и доказал, что именно так и должно быть, что в мире нет устойчивых значений, а есть лишь призрачное мерцание слов - будь то "красота", "правда", "вера" или "справедливость". Борьба, которую до недавнего времени вел Жак Деррида, - это прежде всего борьба с наследием эпохи европейского Просвещения. Именно оттуда происходит большинство упомянутых ценностей с заглавной буквы, и одним из ведущих идеологов просвещения был, конечно же, философ Иммануил Кант с его мечтой о всемирной федерации свободных государств, которая положит конец войнам и сделает прогресс необратимым. Для Деррида, по крайней мере до недавнего времени, все эти ценности были простым словоблудием, в то время как Хабермас, прямой наследник просвещения через посредство Маркса, верит в существование таких ценностей. В коротком и довольно деликатно сформулированном предисловии Деррида к статье Хабермаса больше всего поражает его фактическая присяга наследию Канта. В конечном счете, ни эта статья, ни последовавшая за ней книга не имеют большого значения, и настоящим поводом для этой передачи стал всего лишь короткий росчерк пера - подпись, поставленная Жаком Деррида под текстом его немецкого коллеги и вчерашнего неприятеля. То, что для Хабермаса было очередным, хотя и тривиальным манифестом, для Деррида стало фактическим актом капитуляции. Он признал, что нравственные ценности все-таки реальны, и что эпоха постмодернизма завершена. В одной из передач "Атлантического дневника", прозвучавшей вскоре после кровавых событий 11 сентября, я, несколько неожиданно для себя, выступил в защиту постмодернизма. Свойственная этой идеологии культура насмешки, в том числе над нами самими и всей нашей цивилизацией, уникальна в мировой истории, и именно на нее нацелили свое оружие наши враги с их непререкаемой и правоверной серьезностью. Отказавшись от нашей склонность к сарказму, рассуждал я, мы совершим отступление в главном пункте военных действий. Теперь говорить об этом поздно, потому что приказ об отступлении отдал сам верховный главнокомандующий. Именно теперь мы знаем, что изменилось после 11 сентября - произошла смена культурных эпох, и нынешнюю назовут как-нибудь иначе. Так люди, которые провели столетия в Средних Веках, однажды глянули в окно и с удивлением обнаружили, что на дворе - эпоха Возрождения. Вот только если бы эти перемены были всегда к лучшему. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
