Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[11-12-01]
Атлантический дневникАвтор и ведущий Алексей Цветков Тень конституцииНекоторые органы массовой информации европейских стран уделили внимание слухам о том, что в США в роковые сентябрьские дни некая группа высокопоставленных заговорщиков пыталась воспользоваться замешательством и предпринять попытку государственного переворота. Эти сообщения, представляющие собой стандартный сплав неприязни и невежества, в принципе не стоили бы упоминания, потому что каждый, кто знаком с государственным устройством и историей Соединенных Штатов, понимает всю смехотворность такой идеи. Тем не менее, имеет смысл лишний раз объяснить, почему, собственно, государственный переворот в США невозможен, ибо такое объяснение затрагивает проблемы принципиальной важности - не только для США, но и для многих других стран, в первую очередь - для России. Обычный способ переворота - это насильственное смещение главы государства и возведение на этот пост своего ставленника. Главой государства в Соединенных Штатах является президент. Но если вдруг кому-либо, вопреки всем препятствиям, удастся изолировать или уничтожить президента сверхдержавы, занять освободившуюся должность будет трудно. Согласно американской конституции, в случае, если президент по каким-либо причинам лишен возможности исполнять свои обязанности, его полномочия автоматически переходят к вице-президенту. Именно поэтому президент и вице-президент никогда не путешествуют вместе в одном самолете. После террористического нападения 11 сентября вице-президент Дик Чейни вообще исчез из поля зрения, и его местонахождение было какое-то время засекречено - именно на случай такого сценария. Но и устранение вице-президента не приблизит заговорщиков к желанной цели, потому что цепочка автоматической преемственности выстроена и дальше: за вице-президентом следует спикер палаты представителей, затем - государственный секретарь, а за ним - теоретически все члены кабинета в порядке старшинства. Иными словами, заговорщикам придется иметь дело не с конкретным физическим лицом, а с должностью. Каким же образом можно захватить эту должность, хотя бы теоретически? Закроем на минуту глаза на всю невероятность допущений и предположим, что заговорщикам удалось не только ликвидировать всех возможных кандидатов, но даже убедить Верховный Суд объявить своего ставленника президентом. Члены Верховного Суда могут спасовать перед огнестрельным аргументом, но их решение имеет силу лишь в том случае, когда оно сопровождается пояснительной запиской, так называемым "мнением", открытым для всеобщего обозрения. Объяснить же конституционность такого акта будет совершенно невозможно. Таким образом, реализовав не один заговор, а фактически целую их цепь, злоумышленники упрутся в стену. В глазах подавляющего большинства американцев главой государства является не тот, кто им себя объявил, опираясь на некую силу, а тот, кто избран или назначен на этот пост в строгом соответствии с конституцией. Ни на какую субординацию узурпатор рассчитывать не может - ни на федеральном, ни, тем более, на штатном или местном уровне. Скорее всего, весь заговор будет на месте арестован нарядом полиции федерального Округа Колумбии. Америкой управляют не конкретные люди и не абстрактные принципы демократии, а политические институты - должность, а не личность, президента и, в первую очередь, конституция. Этот принцип обеспечивает небывалую устойчивость политического строя: если вынести за скобки единственный крупный конституционный кризис, приведший к Гражданской войне, в Соединенных Штатах за всю их историю можно насчитать всего лишь одну попытку государственного переворота - в начале XIX века, на заре конституционного строя. Впрочем, даже до попытки дело тогда не дошло - это был лишь замысел в голове бывшего вице-президента Аарона Бёрра. Напомним, что за тот же период в какой-нибудь Франции переворотов было множество, в том числе и весьма кровавых. Но если залог прочности либеральной демократии составляют не идеи, а институты, почему государства Запада, включая США, так упорно настаивают именно на экспорте идей, почему речь идет все время о демократии и экономике, как будто именно в них заключен весь секрет либерализма и процветания? На протяжении последнего десятилетия западные экономисты и правительства убеждали Россию и другие посткоммунистические государства в том, что свободный рынок и всеобщие выборы в конечном счете приведут их к благополучию, но, несмотря на все усилия реформистов, для большинства благополучие остается неосуществимой мечтой. Между тем, принцип приоритета институтов над экономикой выдвинут в работах экономиста Дагласа Норта, лауреата Нобелевской премии, который еще в 1993 году указывал на его важность для России. Сегодня шанс, который в те годы еще мог быть реальным, по-видимому, безвозвратно упущен. Идеи Норта лежат в основе статьи Уильяма Одема, бывшего главы американского Агентства национальной безопасности, опубликованной в журнале National Interest. Эта статья под названием "Реализм в отношении России" содержит мало утешительного для российской аудитории. И, тем не менее, игнорировать ее можно лишь себе в ущерб, потому что она, на мой взгляд, дает наиболее точный и трезвый анализ всего, что произошло на территории бывшего Советского Союза за последние десять лет. "Если бы некто в 1992 году принял к сведению все наилучшие теории, описывающие становление либеральных демократий и категории институтов, необходимых для эффективного функционирования экономики, было бы очевидно, что шансы России выйти на либеральный путь невелики. После десятилетия постсоветского опыта поневоле приходишь к заключению, что эти шансы - либо ничтожны, либо вообще нулевые, если только не принимать во внимание возможность крупных сотрясений, таких как большая война или революция, или же весьма маловероятного возникновения единомыслия в среде элиты, подобного тому, которое произвело в Японии реставрацию Мэйдзи. Россия сегодня срослась с комплексом старых и новых институтов, которые для российской элиты со дня на день становится дороже ниспровергнуть, чем увековечить. В этом нет ничего необычного или ненормального: большинство стран находится в ловушке синдрома "слабого государства" и парализовано экономически неэффективными институтами. Ненормальные страны - это как раз богатые либеральные демократии, расположенные почти исключительно в Северной Америке, Западной Европе и вдоль северо-восточного края азиатского континента". По мнению Уильяма Одема, произошло именно то, что должно было произойти там, где абстрактным принципам экономики отдавалось предпочтение перед реальными политическими институтами. Главная роль таких институтов - исполнять функции "правоохранительной третьей стороны", в отсутствие которой никакой устойчивый экономический рост невозможен. Теории создания таких институтов попросту не существует: как правило, это - вопрос исторической практики. В Великобритании, с ее традицией независимости судебных органов, эти институты сложились раньше всего, а затем были получены в качестве культурного наследства Соединенными Штатами. Другой яркий исторический пример - Нидерланды. Там, где "правоохранительная третья сторона" отсутствует, ее роль в качестве гаранта контрактов берет на себя стихийно возникающая организация - попросту говоря, мафия. Вполне естественно, что в посткоммунистической России, в условиях слабого государства, эту роль стали выполнять многочисленные преступные группировки, а сегодня - все чаще местные сатрапы, губернаторы и мэры. Вполне очевидно, что гарантии, исходящие от таких инстанций, действуют в лучшем случае до смены начальства, а обычно - до перемены его настроения. Известны по крайней мере два примера создания устойчивых политических институтов, гарантирующих экономическое развитие, причем в кратчайшие сроки - в послевоенных Германии и Японии. Но там изначальным гарантом была американская военная оккупация, и в России эти условия, конечно же, невоспроизводимы. По мнению Уильяма Одема, современной России, десять лет спустя после развала Советского Союза, присущи два отчетливых качества: "инерция маршрута" и синдром "слабого государства". "Инерция маршрута" - термин Дагласа Норта, означающий, что страна создала комплекс институтов, официальных и неофициальных, которые, к добру или к худу, ей уже трудно изменить. В качестве иллюстрации Уильям Одем приводит современную английскую схему клавиатуры для компьютера - она была разработана в XIX веке для механической пишущей машинки с целью замедлить скорость печатания, чтобы ее не заклинивало, и сегодня сохраняется несмотря на то, что физически печатать можно было бы гораздо быстрее. "Инерцию маршрута" для России создает вся ее история, но очевиднее всего здесь - наследие советских времен: отношение к собственности, отсутствие опыта судебной независимости, система налогообложения и бухгалтерского учета, а также повсеместная коррупция. Синдром "слабого государства" проще всего диагностировать по неэффективности системы сбора налогов. Для нормального функционирования государство должно собирать от 20 до 30 процентов общего внутреннего продукта, предпочтительно в форме прямого налога, который, однако, труднее всего собирать - для этого нужны сильные правительственные органы на местах, надежная система коммуникаций, профессиональная работа полиции и судебных органов. Россия, как показал опыт последних лет, испытывает в этой области хронические трудности. К слабым государствам принадлежит большинство государств мира, к которому Россия теперь прочно присоединилась. Выбыть из этого большинства ей мешает все та же "инерция маршрута". "Сильный лидер", какого сегодня многие видят во Владимире Путине, не только не в состоянии нейтрализовать синдром "слабого государства", но представляет собой одно из его типичных свидетельств. "Сильный лидер", во многих случаях военный диктатор, пытается компенсировать свойствами своей личности отсутствие эффективных политических институтов. Как правило, после правления сильного лидера страна оказывается в еще более плачевном положении - примеров можно насчитать сотни, от империи Александра Македонского до современной Нигерии. Многим из нас в последние годы случалось слышать, а то и самим приводить, довод в пользу так называемых "малых дел": дескать, государство, конечно же, неэффективно и коррумпировано, но если каждый будет добросовестно делать свое дело, экономика стабилизируется, и страна встанет на путь, ведущий к благополучию и славе. Не говоря уже о том, кого здесь иметь в виду под "каждым", этот аргумент разбивается вдребезги о неумолимую реальность: в большинстве стран мира, точнее даже во всех, люди столетиями делали свое дело, более или менее добросовестно, и результаты для большинства по-прежнему плачевны. Наглядный пример - Аргентина, которая предприняла титанические усилия для построения рыночного общества, но сегодня вновь балансирует на грани банкротства. Секрет успеха - не в добросовестности и не в ученых советах Джеффри Сакса или Андерса Аслунда, а в политических институтах, которые из экономики никак не вытекают. Выводы, к которым приходит Уильям Одем, трезвы и неизбежно безжалостны. "Россия более не явлется великой державой и вряд ли станет ею в ближайшие десятилетия. Обращаться с ней как с великой державой - не в интересах России и не в интересах Запада. Это подбивает Россию к реставрации репрессивного режима, к ликвидации скромных достижений, которых россиянам удалось добиться в области прав человека, и к растранжириванию ресурсов на сеяние раздора на международной арене. Те западные энтузиасты, которые убеждают по-прежнему обращаться с Россией как с великой державой, вредят как раз тем российским гражданам, которыми они, по собственному утверждению, восхищаются, и которым хотят помочь. Десятилетие западной политики, основанное на этом принципе, развеяло иллюзии у значительной части российской интеллигенции, в остальном про-западной. Финансовая щедрость из самых лучших побуждений сегодня рассматривается многими как направляемый из ЦРУ план ослабления России. Создание особых отношений с НАТО предоставило российскому министерству обороны еще один рычаг для нагнетания антиамериканских настроений среди населения". Тот факт, что Россия - уже не великая держава, очевиден для большинства объективных наблюдателей, в том числе и внутри самой России. Тем не менее, в годы администрации Клинтона установилась практика отношения к России как к великой державе - ее, в частности, даже присоединили к "большой семерке", хотя ни по каким показателям она не имела права претендовать на такое место - уж по крайней мере не вперед Бразилии, Индии или Индонезии. Мотивировка была очевидной: если относиться к России с уважением, можно надеяться на взаимность с ее стороны. Реальность, как видно из приведенной цитаты, была совершенно противоположной. Россия до последнего времени постоянно выступала на международных форумах с теорией так называемой "многополярности" - кодовое слово для антиамериканизма. Она многократно предпринимала попытки сколотить блоки, которые можно было бы противопоставить Западу, в том числе и с государствами, отнесенными к категории изгоев. Она поставляла оружие и ядерную технологию заклятым противникам Запада, причем со значительным риском для собственного будущего. Россия, конечно же, по-прежнему располагает одним из крупнейших в мире ядерных арсеналов, и уже одно это было, в глазах Запада, аргументом в пользу деликатного к ней отношения. Но этот довод имеет две стороны: чем больше он беспокоит Запад, тем охотнее прибегает к нему сама Россия как к методу потенциального шантажа. В действительности же, как отмечает Уильям Одем, это означает, что Россия сама уже не в состоянии действовать в соответствии с собственными национальными интересами - поддерживая ядерные программы в странах с экстремистскими режимами, она вредит себе куда больше, чем Соединенным Штатам. Кроме того, в ее случае ядерное оружие практически потеряло военное значение: отсутствие эффективных обычных вооруженных сил исключает какие-либо операции с ее стороны против Западной Европы или Японии. И если Россия позволяет себе роскошь содержать дорогостоящий, стареющий и все менее эффективный ядерный арсенал, на это надо просто перестать обращать внимание. Другим аргументом в пользу российской политики администрации Клинтона была так называемая "веймарская аналогия": ситуацию в России уподобляли ситуации в Германии после Первой Мировой войны, когда серия политических кризисов привела к созданию сильного и опасного диктаторского режима. Но эта аналогия, на взгляд Одема, не выдерживает критики: военная реформа, о которой уже давно ведет разговоры российское руководство, по-прежнему остается только предметом разговоров. Даже если предположить, что она будет реализована, демографические и экономические факторы всегда будут ограничивать российскую военную мощь, в то время как гитлеровская Германия обладала передовой для своего времени военной промышленностью, динамичной рабочей силой и, несмотря на поражение в войне, сильным боевым духом в рядах вооруженных сил. Каковы практические выводы, которые Запад, и в первую очередь администрация президента Буша, может сделать из этого аргумента? Во-первых, коль скоро Россия - слабая страна, а не просто сверхдержава в ситуации временного кризиса, к ней следует и относиться соответственно - помогать лишь в ответ на сотрудничество и лишать возможности сеять раздор на международной арене. Кроме того, это означает, что отношения, установленные на уровне сверхдержав, сегодня следует пересмотреть: в частности, договор о противоракетной обороне, который Россия старается сохранить как символ былого статуса, можно будет в одностороннем порядке изменить или даже выйти из него, коль скоро он противоречит сегодня национальным интересам США. Ситуация, конечно, куда прискорбнее, если смотреть на нее под российским углом зрения. В игре, где блеф больше на работает, Россия просто не в состоянии участвовать, потому что Америка всегда может попросить открыть карты. Что же касается политических институтов, которые могли бы прийти на смену нынешним, то совершенно непонятно, как приступить к их созданию. В любом случае эту инициативу не может брать на себя президент, многократно поправший нынешнюю недолговечную, но уже многострадальную конституцию, совершивший фактический переворот путем изменения структуры Совета Федерации, учредивший дополнительные органы федеральной власти, ведущий противозаконную войну в Чечне и попирающий гарантированную свободу слова. Уильям Одем - вовсе не русофоб из современного российского мифа, и его симпатии вполне очевидны. Политиком, который правильно оценивал ситуацию и, вопреки Саксу и Аслунду, настаивал на преодолении "инерции маршрута", ему представляется Григорий Явлинский. Но даже в лучшие времена его авторитет был невысок, потому что западные симпатии были неизменно на стороне Аслунда. Даже вчерашний шанс Явлинского, фактически поднявшего бунт против русской истории, был мал; сегодня он близок к нулю. Между тем, Андерс Аслунд по сей день убежден, что Россия, во многом благодаря его усилиям, стала либерально-демократической страной с рыночной экономикой. Самый легкий способ одержать победу - это переименовать в нее поражение. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
