Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
19.3.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Культура
[04-01-05]

"Поверх барьеров". Американский час с Александром Генисом

Религиозное сознание Америки. Книга недели - биография Марго Фонтейн. Песня недели. Что передает сателлитное радио. Фильм недели - "Джулия". Музыкальный альманах с Соломоном Волковым

Ведущий Александр Генис

Александр Генис: Только что завершившийся год был, как не раз замечали обозреватели, самым напряженным в политической жизни целого поколения американцев. Однако убедительный результат президентских выборов положил конец многим спорам, достаточно ясно обрисовав не столько даже политический, сколько психологический климат страны в разгар войны с террором. И вот теперь, в преддверие инаугурации нового старого президента, мы с философом "Американского часа" Борисом Парамоновым хотим побеседовать о важнейшей составляющей нынешнего "духа времени" - о религиозном сознании Америки образца 2005-го года.

Подводя, как это водится в новогодние дни, итоги, американские аналитики без устали подчеркивают, что в центре всей президентской кампании оказалась не война в Ираке, как было принято считать до выборов, а отношение Белого дома с религией. Каждый пятый избиратель признался, что решающим для него были так называемые "нравственные ценности". Как Вы, Борис Михайлович, объясняете эту ситуацию, и что она нам обещает в начинающемся 2005-м году?

Борис Парамонов: Я бы сказал, что не война в Ираке обострила вопрос о религии в США, а угроза терроризма как таковая: не эта война, а последующие, вообще наступившая эпоха длительных войн, ибо с террором одной кампанией, вроде иракской, не справиться. Война с террором - это надолго. И для этой войны нужно мобилизоваться.

Что такое военная мобилизация? Это помимо всего прочего - духовная решимость. А сама ситуация войны предполагает готовность к жертве. В этой ситуации люди, естественно, настраиваются серьезно. Что может быть серьезнее смерти? Война же тем и страшна, что она и так страшную смерть делает неожиданной и преждевременной, короче говоря, насильственной. Хотите или не хотите, но перед лицом смерти человек неизбежно задумывается о чем-то за ее пределами. Назовите это хотя бы механизмом психологической защиты или каким угодно другим секулярным, то есть научным, термином, но ситуация от этого отнюдь не станет легче, знакомее. Наукой от смерти не отгородишься. А религиозная вера помогает подготовиться к смерти.

Александр Генис: Сейчас я хочу привести цитату, которая помогает нам понять происходящее в Америке. Влиятельный колумнист "Нью-Йорк Таймс" Дэвид Брукс написал: "Не секулярное университетское меньшинство должно изучать религию, а наоборот, религиозное большинство должно объяснить феномен - присутствие в нашем обществе людей, способных обходиться без ритуалов, молитвы и постоянного присутствия Бога в их жизни". Ваши комментарии?

Борис Парамонов: Это как раз связано с тем, о чем я уже говорил. Война и мир, жизнь и смерть - это некие элементарные ситуации, ставящий вопрос если не о смысле бытия, то о бытии как таковом. Такими вопросами никакой университет не занимается, разве что философские его факультеты. Но я, как человек отчасти знакомый с философией, не обнаружил, что кто-нибудь из мировых философов эффективно готовит к смерти. Хотя уже Платон говорил, что философия как раз и есть подготовка к смерти, а Эпикур - что смерть выходит за пределы опыта, поэтому не стоит ее бояться. А нынешний гений Деррида еще дальше пошел, осовременил проблему: ядерный апокалипсис невозможен, потому что в случае такового некому будет о нем говорить, вести дискурс пресловутый. Молодой еще Мандельштам писал: "Неужели я настоящий И действительно смерть придет?" По Дерриде - нет, ненастоящий.

Знаете, есть такой термин: утешение философией. Точно можно сказать, что перед смертью она не утешит. Никакое знание не утешит, - а у философии и знаний-то особенных нет, так, размышления. Утешает - вера. Исламские террористы смерти не боятся. Я не хочу говорить об их мотивация, но горечь положения именно в том, что они провоцируют соответствующие морально-духовные установки. Хочешь бороться - будь готов умереть. Я готов умереть, но не хочу бороться.

Александр Генис: Сегодня все сходятся в том, что Америка, после секулярной революции 60-х, переживает очередной этап религиозного возрождения. Почему?

Борис Парамонов: Я назвал бы этот процесс - несомненно имеющий место - не религиозным возрождением, а просто-напросто моральным отрезвлением. Я знаю, что этот мой тезис многие, слишком многие готовы оспаривать, но тем не менее сформулирую его как глубокое мое убеждение: шестидесятые годы были годами всяческого упадка - и дали толчок, разгон, санкцию дальнейшему упадку, этой атмосфере вседозволенности и легкой жизни. Легкой жизни не бывает - вот о чем напомнили исламские террористы. Да еще и раньше люди начали опамятоваться. Нельзя провести жизнь куря марихуану и слушая "хеви металл". Интересно, что герои этой контркультурной революции, войдя в возраст, очень успешно переключили свою энергию на созидательную работу. Кстати, оказалось, что люди с таким опытом весьма способны к построению всякого рода виртуальных моделей - незаменимое в компьютерном деле качество. Вряд ли из этого можно сделать вывод, что для дальнейшего прогресса нужно еще большие отравы открывать и культивировать.

Александр Генис: Многие серьезные обозреватели считают, что отношение к религии - главное отличие между Европой и Америкой. Если 19 из 20 американцев верят в Бога, то только каждый десятый европеец ходит в церковь. Как Вы объясняете такое кардинальное отличие?

Борис Парамонов: Это несомненно. Для Америки не будет оскорблением сказать, что европейская культурная история древнее и богаче. А культура такая штука, что неизбежно порождает скепсис, релятивизм и кривую ухмылку при слове "Бог". Динамика и диалектика культуры - перерождение ее в нигилизм. Когда всего слишком много в духовном смысле, начинаешь сомневаться в жизненной необходимости этого изобилия. Становишься гурманом, готовым смаковать протухающую дичь (есть во Франции такой изыск: смотрите хотя бы фильм Чаплина "Парижанка"). И тут, как говорил отец Сергий Булгаков, здоровой и питательной пищей окажется простой хлеб Моисеева десятисловия. Вот это и есть американский случай. Американцы еще не дошли до гнилых уток.

Знаете, кто самый большой нигилист в нынешней России? Михаил Леонович Гаспаров. Этот человек знает слишком много культур - и знает, что все они погибли, умерли, сошли на нет. Это главное впечатление от его замечательной книги "Записи и выписки". Это человек, научившийся в культуре любить черепки: так и книга его построена.

Александр Генис: Европейцы настолько боятся смешивать религию с политикой, что в недавно принятой конституции Евросоюза, они - правда, после долгих споров - вычеркнули всякое упоминание о христианских корнях Европы. Почему американцы ведут себя иначе?

Борис Парамонов: Тут нечто другое: не культура, изжившая религию (хотя я согласен, что Европа именно такова), а конкретная политическая потребность. По существу, это то же, что тезис об отделении церкви от государства. Создавая политический союз, незачем говорить о его возможных общих духовных корнях: политические союзы - материя прагматическая, а не идеологическая. В противном случае и к тоталитаризму скатиться можно (теократия - одна из форм такового).

Александр Генис: Некоторые философы и историки считают, что Европа переживает "постхристианскую" эпоху в своей эволюции. Значит ли это, что Америка отстала от Старого Света или обогнала его?

Борис Парамонов: Могу повторить то, о чем уже говорил: всякая древняя культура приходит к религиозному индифферентизму - или, что, конечно, более интересный вариант - к политеизму, многобожию. Но ведь последнее есть форма того же безразличия, только словесно завуалированная: политически корректная, так сказать. Когда веруют, то в Бога Единого. Если этого не было в античном мире (Греции и Риме), значит ли это, что его культура была выше последующей европейско-христианской? Тут о многом задумаешься (покойный Бродский в эссе "Путешествие в Стамбул" так прямо и говорил: античность выше христианства - по той самой причине). Несомненно только то, что античный мир не знал феномена тоталитаризма как идеологической диктатуры. Тирания в том мире была связана исключительно с нравами правителей; всё зависело от того, хороший или дурной человек у власти. Так и Светоний своих "Двенадцать цезарей" писал. Считается, что христианство смягчило нравы. Будем думать, что так, - хотя можно и Гегеля вспомнить, сказавшего: тем новым, что принесло в мир христианство, было то, что хорошие люди стали называться христианами.

Александр Генис: Каждый, кто следит за мировым литературным процессом, (что теперь, в эпоху глобализации, куда легче, ибо все сегодня читают примерно одни и тех же книги) может заметить, что словесность разделилась на две антагонистические категории. В моде либо чистый вымысел, либо простая правда, не нуждающаяся в услугах беллетриста.

Говоря о диктатуре вымысла, стоит заметить, что главная книжная новость только что начавшегося года - объявление о выходе - 16-го июля - очередного романа о Гарри Поттере, которого с жадным нетерпением ждут миллионы читателей любого возраста. Возрождение магического жанра, пожалуй, наиболее яркая примета времени. Постмодернистская ирония с ее обильными кавычками сменилась сказкой, иногда изощренной, иногда простодушной. Выдавив солидный реалистический роман на обочину, фантазия завоевала рынок, но оставила пустой важную нишу в сфере спроса. Ее-то и торопится занять невыдуманный роман - биографии знаменитостей, "жизнь замечательных людей". Как хорошо знают постоянные слушатели нашего "Книжного обозрения", подробные и увлекательные рассказы о творческих людях самых разных профессий превратились в одну из наиболее успешных отраслей сегодняшней словесности.

В этом можно увидеть печальную примету времени: неспособные к творческим прорывам, мы с завистью следим за теми, кто был их виновниками в еще недавнем прошлом. Однако, как я вычитал у Музиля, никому нельзя безнаказанно для себя бранить свое время. Поэтому вместо того, чтобы сетовать на состояние литературного процесса, проследим за тем, что ему удается лучше всего.

У микрофона - ведущая рубрики "Книжное обозрение" "Американского часа" Марина Ефимова.

(МЕРЕДИТ ДЭЙНЕМАН, "МАРГО ФОНТЕЙН")

Марина Ефимова: Из великих балерин лишь несколько стали эпохальными фигурами. Анна Павлова в начале 20-го века открыла Европе Русский балет, явив воздушный образ балерины-сильфиды, прекрасной и неземной. Марго Фонтейн добавила к этому образу земную женственность - и английский акцент. Рецензент посвященной ей книги, британец Тони Бентли, пишет:

Диктор: Марго Фонтейн персонифицировала английское мужество не меньше, чем адмирал Нельсон. В своей крошечной пачке, розовых пуантах и скромной тиаре, она сумела стать жемчужиной Британской имперской короны в те времена, когда и империи-то уже не было.

Марина Ефимова: Маргарет Хокам (будущая Марго Фонтейн) родилась в такой бедности, что ее любимым лакомством до конца жизни был тост с печеными бобами. Ее отец, паровозный машинист, был верен практичным стандартам среднего класса (и ниже среднего), в которые балет не входил. Талант ребенка заметила мать, Хильда, яркая женщина, помесь ирландки с бразилианкой. Это она, увидев волшебную, недетскую грацию девочки, в 4 года отдала ее в балетный класс.

Параллельно с историей Марго Фонтейн шла история английского балета, созданного пестрой компанией мечтателей, заразившихся примером Дягилева. В 1933 году они возложили все свои надежды на хрупкие плечики 14-летней Маргарет. Несмотря на красивый псевдоним, они всегда называли ее "Крошка Хокам".

С тех пор Фонтейн не только вписала новую страницу в интерпретацию классики ("Лебединого озера", "Спящей красавицы", "Жизели"), но и стала музой ее современника - замечательного хореографа Фредерика Аштона, создавшего для нее балеты "Золушка", "Ундина", "Маргарита и Арман". Бэнтли пишет:

Диктор: Ее пластика была так безупречна, что один жест мог тронуть вас до глубины души. Фонтейн обладала способностью преображать физическое совершенство в душевное волнение.

Марина Ефимова: Но биограф Мередит Дэйнеман показала в своей книге, что у этого воплощенного совершенства был тяжелый физический дефект - разбитое сердце.

Диктор: С Королевского театра начинается история влюбленностей Марго Фонтейн, - рассказывает автор, - таких несчастливых и таких страстных, как будто это именно они питали ее гений. Первый возлюбленный - Констант Ламберт, блестящий, образованный, очень остроумный, очень пьющий (она проводила часы, в отчаянии разыскивая его на задворках Лондона) и, о, да - женатый... даже трижды женатый за время их связи с Марго. Она обожала его и потом всех своих мужчин сравнивала с ним.

Марина Ефимова: Марго вышла замуж в 36 лет, в 1955 году. За обаятельного "нарцисса" Роберто Ариаса, юриста и сына высокопоставленного панамского политика. Об этом мазохистском браке длиной в 34 года рецензент пишет:

Диктор: Это было одно из тех знаменитых сожительств, которые напрашиваются на обобщение: страсть "богинь" к недостойным их мужчинам. Как у Марии Каллас к Онассису, у Элеоноры Дузе к Д'Анунцио, у Кэтрин Хэпберн к Спенсеру Трэси. Но когда любовь подчинялась требованиям справедливости?

Марина Ефимова: Роберто завязывал такие многочисленные романы и был так неосторожен в выборе, что, в конце концов, на него в 1964 году было совершено покушение одним из обманутых мужей. И Марго Фонтэйн на оставшиеся 25 лет брака получила на руки капризного плэйбоя-паралитика (который все еще умудрялся ей изменять).

В 1961 г., в тот момент, когда карьера 42-летней Фонтэйн как примы-балерины Королевского театра начала увядать, восхитительный молодой танцор бежал из России на Запад - Рудольф Нуриев. Он был на 19 лет моложе Фонтейн, но их дуэт сразу стал легендой... "В конце Па-де-де, - писал позже Нуриев, - когда она в своей белой пачке покинула сцену, я готов был идти за ней на край света".

Волнующий всех вопрос физической близости Нуриева и Фонтейн остается без ответа: она говорила: нет... он говорил: да... биограф Дэйнаман говорит: да... Но одно ясно: они были влюблены друг в друга без памяти, на сцене и в жизни. Дэйнаман пишет:

Диктор: Они были неразлучны, они ходили, держась за руки, смеялись без видимой причины, словом, вели себя, как влюбленные дети... Можно только вообразить, каким счастьем для Марго были любовь и восхищение этого страстного человека по сравнению с равнодушием мужа... И друг с другом они танцевали, как боги.

Биограф балерины цитирует одну из балетных матрон: "Он вывел ее на свет, а она подняла его к небесам". В обществе многие не одобряли их альянс, но никто не смел их разлучить: их охранял восторг публики, на глазах которой любовь делала чудеса (в буквальном смысле этого слова). Через много лет Нуриев говорил о Фонтэйн: "Это все, что у меня есть. Только она..."

И Марго танцевала... и в сорок два, и в сорок пять - как будто на ней были сказочные "красные балетные туфельки". "Ее волшебным свойством, - говорила французская балерина Виолетта Верди, - была выразительная неподвижность. Она, как никто, умела ЖДАТЬ МУЗЫКУ... Создавалось ощущение, что в секунды неподвижности музыка постепенно наполняет все ее тело, все ее сердце... После этого первое движение - как дар жизни. Неописуемое свойство, дарованное только по-настоящему ВЕЛИКИМ танцорам"...

Марго Фонтейн скончалась в 1991 году, от рака, отказавшись от операции, которая бы изуродовала ее безупречное тело. Роберто умер за два года ДО нее, Нуриев - через два года ПОСЛЕ нее. В завещании Марго просила похоронить ее не в Вестминстерском Аббатстве - как гордость Англии - а на кладбище города Панама, в ногах у мужа. Ее памятник - самый маленький на этом кладбище.

Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.

Григорий Эйдинов: Вы слушаете одну из самых известных композиций 20-го века - "Звёздная Пыль" - в исполнении джазового оркестра одного из самых великих музыкантов 20-го века - Арти Шоу.

Король свинга - Арти Шоу, умер в возрасте 94 лет за день до Нового года. Выходец из бедной эмигрантской семьи, он, начав играть в 14 лет, уже к 28 достиг славы как руководитель оркестра и виртуоз-кларнетист. В разгар войны журнал "Тайм" писал: "Для большинства немцев Америка - страна небоскрёбов, Кларка Гейбла и Арти Шоу". Среди многочисленных жен музыканта были звёзды кино - Ава Гарднер, Лана Тёрнер, Эвлин Кийз и писательница Катлин Винзор.

Интересно, что Шоу так никогда и не смерился со своей непомерной славой. Он называл "кретинами" поклонников, рвавшим на нём одежду. В 53-м, на вершине своей карьеры, Арти Шоу ушёл со сцены чтобы - весьма успешно - отдаться писательству, кино, сочинению музыки, прицельной стрельбе, психоанализу и рыбалке.

В 2004-м году Арти Шоу получил "Грэмми" за "пожизненные творческие достижения" и самое почётное для американского джазиста звание - "Мастер Джаза".

Когда его спросили, какую эпитафию высечь на его надгробии, Арти ответил: "Он делал что мог, с тем, что у него было".

Послушаем квинтэссенцию эпохи свинга - "Когда начнётся Бегуин" - в исполнении Арти Шоу и его оркестра: "Begin the Beguine".

Александр Генис: Радио - вкрадчивая медиа. Оно работает незаметно и эффективно. До сих пор, даже в век Интернета, мы, сами того не замечая, узнаем четыре пятых всех новостей из приемника.

Сегодня самое старое средство массовых сообщений переживает ренессанс. Об этом свидетельствует одно из наиболее успешных начинаний на американском рынке коммуникации - кабельное или сателлитное радио. Эта странная, в сущности, затея оказалась чрезвычайно прибыльной, ибо выяснилось, что мы готовы платить за то, что доставалось нам бесплатно, как воздух, - за радио.

Наш корреспондент Ирина Савинова задает вопросы вице-президенту по программам компании сателлитного радио "Сириус" Джею Кларку.

Ирина Савинова: Джей, чем ваше радио отличается от остальных?

Джей Кларк: На коммерческом радио в Соединенных Штатах есть коммерческие объявления или реклама, и они все время звучат в программах. На нашем радио рекламы нет. Мы передаем музыку без рекламы, и зарабатываем деньги, если посмотрите на то, как устроен наш бизнес, подпиской. Это касается музыкальных программ, в разговорных мы даем рекламу, но, опять-таки, не так часто, как на других американских коммерческих станциях.

Ирина Савинова: И кто же ваш слушатель?

Джей Кларк: Наша аудитория очень обширная. На сегодня это в основном мужчины в возрасте от 18 до 65 лет. Средний возраст где-то около 38 лет. Я бы сказал так: это 38-летний мужчина.

Ирина Савинова: И какие же самые популярные программы у такого слушателя?

Джей Кларк: Мы предлагаем необычайно широкий ассортимент программ, и наша аудитория разделяется в основном на три группы. Первая - это слушатели, кто слушают свою музыку потому, что хотят вспомнить прошлое, им дороги воспоминания, они ищут спокойного времяпрепровождения и выбирают те станции на нашем радио, которые напоминают им об их молодости. Они бы слушали наземные станции, передающие их музыку, но там слишком много рекламы.

Вторая группа - это слушатели, ищущие музыку, которую не исполняют на местных станциях. Например, в Соединенных Штатах осталось мало станций, передающих классическую музыку. Мы признаем, что любители классической музыки ущемлены в правах. То же с любителями джаза, свинга и даже музыки 50-х годов.

Третья группа - фанаты, они ищут только самую новую музыку. У нас есть станции очень широкого профиля и узко специализированные. Возьмем рок - наши станции передают классический рок, его передают и традиционные радиостанции. Но мы делаем тонкие разграничения: у нас есть станция "Deep cut", передающая классический тяжелый рок, у нас есть станция "Buzz saw", передающая очень-очень тяжелый рок, потом у нас есть станция "Octane", передающая чистый тяжелый рок. Так что если слушатель хочет слушать что-то экстраординарное, у нас есть, что ему предложить во всех жанрах. Не забывайте: у нас 120 вещательных станций, и из них 65 передают музыку. Мы можем позволить себе иметь станцию, транслирующую только Элвиса Пресли:

Ирина Савинова: Джей, при таком разнообразии программ, в каком еще направлении может ваше сателлитное радио расти?

Джей Кларк: Всегда есть возможность создавать новые форматы. Мы наняли несколько лучших в мире составителей музыкальных программ. Мы все время изобретаем новые программы. Например, программу "Chill" - это такая гладкая завораживающая электронная музыка, которую хорошо долго слушать, доводя себя до бесчувствия. Мы придумали формат для любителей активных видов спорта: например: скейтбордистов, занимающихся сёрфингом, экстремальным лыжным спортом. Программа называется "Faction" - это комбинация панка, хип-хопа и тяжелого рока. Все это совершенно новые варианты, никто таких еще не предлагал. Мы сделали что-то, чего никто еще не делал в Соединенных Штатах: мы открыли два канала комедий, которые они транслируют целый день. Один немного странный, другой - семейный. Эти наши два канала - самые популярные, у коммерческих станций таких программ нет.

Ирина Савинова: Какова роль радио сегодня, в 21-м веке, по сравнению с прошлым?

Джей Кларк: Это очень интересный вопрос. Новостной компонент радиопередач, возможно, был более важным в 20-30-40-е годы, чем сегодня. Конечно, потому, что тогда не было телевидения и интернета. Сейчас вместо одного источника новостей, каким было радио в 20-30-е годы, у нас есть их много. Интернет, например, если, конечно, есть время сидеть перед компьютером.

Другой неизменный фактор - портативность радио. Вы можете заниматься другими делами и слушать передачу. Очень трудно смотреть телевизор и делать что-то или читать и делать что-то еще, например, помогать своему ребенку с математикой. А, слушая радио, это можно делать. И в этом преимущество, которое всегда останется у радио.

Но главное, как я считаю, преимущество радио в том, что аудио-развлечение - самое персональное. Оно более личное и чем видео, то есть, телевидение, и чем печатное слово. Смысл аудио-развлечения остается неизменным: один человек говорит, другой слушает - и создает в своем уме картины из слов и звуков. Так было и так будет всегда.

Александр Генис: Как мы уже не раз говорили, когда в "Американском часе" заходила речь о кино, приближающийся к апогею, то есть, к "Оскару", нынешний голливудский сезон принес зрителям много интересных фильмов, но ни одного сногсшибательного. Многие критики, впрочем, считают такую расстановку сил удачей для кинематографа. В отсутствии бесспорного фаворита становятся заметнее камерные картины, отличающиеся не размахом постановки, а тонким повествовательным искусством и виртуозной актерской игрой. Как раз такой стала картина прославившегося антифашистским фильмом "Мефисто" режиссера Иштвана Сабо. О его новой работе рассказывает кино-обозреватель "Американского часа" Андрей Загданский.

Андрей Загданский: Новая картина замечательного режиссера из Венгрии Иштвана Сабо - Being Julia - дословно "Будучи Джyлией" или просто "Джулия" - экранизация известного романа Сомерсета Моэма "Театр".

Те, кто читал роман, помнят историю стареющей театральной актрисы Джулии, которая влюбляется в молодого поклонника, теряет голову, ревнует своего возлюбленного к молодой сопернице, а потом, собравшись и силами и талантом, блистательно мстит за свои женские и театральные неудачи.

Роман был скучноватый, психологически точный и наблюдательный. Не лишенный пренебрежительного снисхождения к людям театра вообще и к актерам в частности.

Фильм Иштвана Сабо начинается тоже несколько вяло, и даже скучновато, но подобно хорошей старой книге захватывает по мере того, как ты, вчитываясь в текст, понимаешь, что писатель тебя не обманывает.

Иштван Сабо не обманывает зрительское доверия, во всяком случае, мое. Я смотрел фильм с удовольствием, - Англия конца тридцатых годов, и театральная жизнь Лондона того времени - замечательный способ отвлечься от реалий сегодняшнего мира. Особое удовольствие мне доставила работа двух актеров - Аннетт Беннинг и Джереми Айронса, играющего скучающего и красивого мужа Джулии.

Аннетт Беннинг, которая играет главную роль - Джулии - совершенно замечательна, и думаю, имеет все основания рассчитывать на Оскаровскую номинацию за лучшую женскую роль.

Александр Генис: Чем же Аннетт Беннинг заслужила эту награду, по-вашему?

Андрей Загданский: У Аннетт Беннинг замечательно сложная и, вместе с тем, благодатная роль. Жюль Ренар когда-то записал в своем дневнике: "Я позирую даже тогда, когда говорю, что я позирую". Нечто подобное предстоит сыграть и Аннетт Беннинг. Актриса, даже проживая собственные драмы и собственные любовные увлечения, никогда не забывает, что она актриса и что она может и должна контролировать собственные жесты, собственный голос, собственные эмоции. И Беннинг делает это замечательно.

История Юлии - это собственно две истории. Первая - история женщины под пятьдесят, которая влюбилась в молодого человека. Роман с ним полностью меняет ее. Скучающая дама, "прима" лондонской сцены, оживает, любовь делает ее моложе, возвращает азарт и ...делает ее лучшей актрисой.

Юлия, ты сегодня была очень хороша, - говорит муж Майкл, - в прошлом актер, а теперь режиссер и руководитель театра.

По мере того, как интерес молодого любовника угасает, Юлия страдает, плачет по-настоящему, или почти по-настоящему, и ничем, кроме унижения и эмоциональной травмы, эта история закончиться не может.

Вторая история - это история актрисы и женщины Юлии, которая вступает в схватку с обстоятельствами, обернувшимися против нее. Любовник уходит, в театре появляется молодая и талантливая соперница (новое увлечение бывшего любовника). Более того, муж, Майкл, кажется, увлечен этой новой актрисой. Все это печально сказывается на актерском мастерстве Юлии.

Юлия, ты сегодня была чудовищно плоха на сцене, - говорит все тот же Майкл.

Вообще полное поражение. Женское и профессиональное. И тогда Юлия мстит. Мстит за унижение, за слабость, за потерю контроля, за свою плохую игру на сцене. Она не может конкурировать с молодостью, но может бороться за себя своим талантом, своим умом, своей хитростью.

И это театр. В отличие от автора романа, Иштван Сабо любит театр. Его симпатии явно на стороне коварной Юлии. Ее жизненная и профессиональная схватка за право быть единственной и неповторимой Юлией, явно вызывает симпатии режиссера. Осуждать ее невозможно - она так хороша и так талантлива.

Конечно же, фильм заканчивается театральным триумфом Юлии, которая на премьере переделывает мизансцену, поворачивает свою соперницу в кульминационной сцене спиной к залу. Юлия по существу, уничтожает ее профессиональную карьеру. Во всяком случае, на данный момент.

Зал сочувствует провалившейся дебютантке и стоя аплодирует свой любимице - Юлии.

- Дорогая, ты монстр, - говорит все тот же Майкл, - но ты чудовищно талантливый монстр, сегодня ты была восхитительна.

Александр Генис: Следующая, привычная нашим постоянным слушателям, рубрика - "Музыкальный альманах" с Соломоном Волковым. В разгар зимних праздников американская музыкальная общественность удостоила редкой чести одного из самых знаменитых музыкантов страны Боба Дилана. Давайте начнем январский выпуск нашего альманаха с этого события.

Соломон Волков: Я должен сказать, что Дилан в эти дни удостоился не одной, а сразу нескольких почестей. Во-первых, его песня "Лайк э роллинг стоун" была признана журналом "Роллинг стоун" величайшей рок-н-рольной песней всех времен, затем вышла большая книга на 517 страниц о Дилане как о поэте (причем, написал ее, ни больше ни меньше, как оксфордский профессор поэзии). Об этом человеке, Кристофере Риксе, в свое время написал еще сам Уистон Оден, который говорил, что это критик, о котором поэт может только мечтать. И вот такой критик написал толстенную книгу о Дилане, в которой он сравнивает его с Уильямом Блэйком, с Пикассо и так далее. И, наконец, книга мемуаров Дилана, первый ее том, которая уже некоторое время является бестселлером, вдобавок ко всему была выбрана "Нью-Йорк Таймс бук ревью" в числе 10-ти лучших книг года.

Александр Генис: Соломон, Боб Дилан - кумир предыдущей эпохи. Он принадлежит к контркультуре 60-х, которую сам же и помог создать. Что происходит? Что сделало актуальным его творчество именно сегодня?

Соломон Волков: Могу только сказать, что мои знакомые американцы все как на подбор боготворят Дилана. И я думаю, что это связано с эпохой их молодости, с впечатлениями их молодости. Дилан как-то попал в свое время в точку, и если бы я попытался для нашей аудитории определить место и значение Дилана, то мне пришлось бы сказать, что это, пожалуй что, Высоцкий вместе с Окуджавой. Такая фигура, равной которой в России, на самом деле, нет. Потому что Высоцкий существует отдельно, а Окуджава отдельно. Вот если объединить Окуджаву, как поэта, и впечатление и влияние Высоцкого, то такая уникальная фигура и была бы Диланом в России. Если бы мы с вами стали обсуждать творчество Высоцкого, и вы бы меня спросили, высоко ли я ценю его как композитора, я бы сказал, что, конечно, нет. Но я ценю, понимаю и признаю Высоцкого как феномен. То же самое я могу сказать о Дилане-композиторе. Наверное, он, как поэт, стоит на большой высоте. Как композитор, для меня он еще один хороший исполнитель в стиле фолк, не больше. Но коли журнал "Ролинг стоун" признал его песню лучшей рок-н-рольной песней всех времен, то нам остается только присоединиться к этому определению.

Александр Генис: Этой зимой год столетия Баланчина завершил целый ряд важных кинематографических и книжных премьер, посвященных великому балетмейстеру. О них мы, Соломон, сейчас и поговорим.

Соломон Волков: Действительно, буквально за одну неделю я посетил премьеру фильма, посвященного Баланчину под названием "Возвращая Баланчина", в котором рассказывается о гастролях балета Баланчина в Петербурге летом 2003 года. И, одновременно с выходом фильма, появились две книги о Баланчине, выпущенные чрезвычайно солидными издательствами, и, главное, написанные двумя ведущими культурными критиками Нью-Йорка.

Александр Генис: Соломон, что нового для себя вы, автор книги бесед с Баланчиным, узнали из этих книг и фильма?

Соломон Волков: Конечно же, я узнал и из фильма кое-что чрезвычайно для меня интересное, поскольку я не сопровождал балет в поездке в Петербург. Для меня было чрезвычайно удивительным увидеть вот эту реакцию на балет. Когда-то, когда я еще был в Советском Союзе, и балет приезжал в 62-м году, я помню, что мы все были в диком восторге, для нас это был свет в окне. А в этом фильме делают интервью с питерской молодежью, и она как-то очень хладнокровно об этом отзывается. Я вижу просто, как балеты Стравинского, которые эта труппа привезла, не входили, как нож в масло, в эту аудиторию. В мое время эти же самые балеты на музыку Стравинского были откровением. Мы через балеты постигали какие-то новые миры. Для той аудитории эта музыка и эти балеты, это тоже новинка. Они этого не знают, они воспитаны на традиционном балете. И все равно отношение скептическое.

Александр Генис: То есть, вы считаете, что язык Баланчина еще не привился для русского зрителя?

Соломон Волков: Боюсь, что этот язык никогда или, по крайней мере, очень долгое время, останется чуждым для балетной аудитории России. Аудитории нравятся сюжетные балеты, традиционные, либо неосюжетные, типа Бежара, в которых присутствует яркая театральность. Балеты Баланчина чрезвычайно интеллектуальны и не зря авторы книг сравнивают Баланчина с Пикассо, с Матисом, с великими модернистами. И боюсь, что это великое модернистское искусство, которое нами воспринималось как актуальное искусство, для сегодняшней молодежи является классикой и не всегда самой доступной классикой. И для нынешней молодежи он остается загадкой. Такой же загадкой, какой остается музыка авангардистского классика, классика модерна Стравинского - главного сотрудника и друга Джорджа Баланчина.

Александр Генис: Новый год наш альманах начинает с нового цикла блиц концертов, которыми, по уже давней традиции, заканчивается каждый выпуск этой ежемесячной рубрики. В 2005 году эта часть нашей передачи будет называться "Путеводитель по оркестрам". Каждый месяц мы будем представлять нашим слушателям по инструменту, рассказывая и показывая, чем он занимается в оркестре и почему он этому оркестру необходим. Среди наших героев будут и знаменитости и скромные музыкальные труженики, но каждому достанется свой сольный номер. Я думаю, Соломон, мы начнем с заставки, которая будет сопровождать все блиц концерты этого года.

Соломон Волков: Эта музыка взята мной из знаменитого произведения Бенджамина Бриттена, он написал ее еще молодым человеком в 1945 году, которая называется "Путеводитель по оркестру для юношества". Но музыка - это не музыка Бриттена, потому что он использовал, в качестве темы для последующего развития, для вариаций на эту тему, музыку знаменитого английского композитора Перселла, которая взята из музыки Перселла к одной театральной пьесе. Вот эта тема Перселла и будет нашим путеводителем по миру оркестра.

Александр Генис: С чего мы начнем наше путешествие?

Соломон Волков: На сей раз, мы начнем со струнных. То есть, не с одного инструмента, а как минимум с 4-х. То есть, это скрипки, альты, виолончели и контрабасы. Начнем мы, связав это с историей, которая появилась буквально на днях в американских газетах. В последнее время в Нью-Йорке много пишут о том, что симфоническому оркестру Нью-Джерси преподнесли в подарок 30 редких старых инструментов - это скрипки, альты и виолончели. Причем, они получили это в дар. Средняя зарплата скрипача в оркестре 45 000 в год, а эти инструменты могут стоить и в 10 и в 20 раз больше, чем его годовая зарплата. Они этого не могли себе позволить. И вот газеты дебатируют вопрос о том, лучше ли стал оркестр играть оттого, что у него появились такие замечательные старые итальянские инструменты. Они проделали эксперимент и попали впросак. Потому что дирижер, который считал, что оркестранты играют на старых итальянских инструментах, сказал: "О! Как стал играть этот оркестр!". А оркестр играл на своих старых инструментах. Но они старались. Они, получив в руки эти инструменты, поняли, как они могут играть. И отсюда видно, как много зависит в оркестре от струнников.

Александр Генис: Какую роль играют струнные в оркестре? С чем мы можем их сравнить?

Соломон Волков: Для меня струнные - это душа симфонического оркестра. Когда выпевают струнные какую-то мелодию, то и твоя душа тоже парит вместе с этой мелодией. По-моему, один из замечательных примеров такого парения - это прелюдия Вагнера к первому акту оперы "Лоэнгрин". Здесь мы можем услышать, как выпевают совершенно небесную мелодию струнные, очень аккуратно и бережно поддержанные духовыми.


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены