Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
3.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[21-12-04]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомНью-йоркское Рождество глазами туристов. История кино по Годару. Интервенция британского телевидения в Америку. Новая книга Тома Вулфа: жизнь университетского кампусаВедущий Александр Генис
Александр Генис: В нашем городе любят говорить: если вам наскучило Рождество в Нью-Йорке, то вам и жить надоело. Что-то в этом есть. Каждый год я не устаю наслаждаться мерным нарастанием рождественского энтузиазма на нью-йоркских улицах и площадях. Это ведь и в самом деле чудесное зрелище: прямо на глазах праздник прорастает сквозь будни. В эти дни город кажется старше, чем он есть. Ритуалы Рождества никогда не меняются, и в праздники даже либеральные ньюйоркцы становятся заядлыми консерваторами. Все чтут неписаные законы рождественского расписания. Поэтому, скажем, в декабре никого не увольняют. Нью-Йорк - с его сказочными витринами, праздничными базарами, и конечно главной елкой страны в Рокфеллер-центре - умело подыгрывает и горожанам, и туристам, которые съезжаются к нам со всего мира, рассчитывая встретить Рождество там, где его умеют отмечать с патриархальным уютом и имперским размахом. Чтобы поговорить с гостями праздничного Нью-Йорка, корреспондент "Американского часа" Рая Вайль отправилась на самой большой и самый красивый вокзал Америки - "Гранд-Централ". Рая Вайль: По дороге на "Гранд Централ", куда приезжают туристы со всей Америки, знаменитый магазин "Лорд энд Тейлор". Здесь, как обычно в это время года, толпа, много туристов. "Лорд энд Тэйлор" славится своими рождественскими витринами, представляющими собой живые сценки народной жизни. Мужчина, на вид лет 60-ти, уже все посмотрев, улыбается, бормочет про себя: "Красиво, очень красиво". Джон Смит: Мы с женой первый раз в Нью-Йорке в рождественские дни. Манхэттен впечатляет. Мы сами из Оклахомы. Там тоже к Рождеству готовятся, но такого размаха, конечно, нет. Такое только в Нью-Йорке можно увидеть. Елка на Рокфеллер-центре самая большая в мире, наверно, верхушка в небо уходит. А украшена как! Вообще, оформление потрясающее. Даже лучше, чем мы ожидали. Правду люди говорят, что хоть раз в жизни надо увидеть рождественский Нью-Йорк. Праздник в воздухе витает, на каждой улице иллюминации. И настроение у всех соответствующее, приподнятое, приветливое. Рая Вайль: Поездка в Нью-Йорк на Рождество - это его подарок жене на день рождения. Мэри в восторге. Мэри: Сегодня мы идем на шоу в Радио-Сити Мюзик Холл. Говорят, это лучшее рождественское представление в Нью-Йорке. А пока самое сильное впечатление на меня произвела свадьба в Рокфеллер-центре, которую мы вчера видели. Потрясающее зрелище. Я даже всплакнула, так все было трогательно и красиво. Рая Вайль: Джоана Хилл с мужем живут в двух часах езды от Нью-Йорка. Чувствуется, что они богаты и всем довольны. При доме и конюшня собственная есть, и теннисные корты, и даже свой кинотеатр. Но раз в году, в рождественские дни они приезжают сюда, чтобы побродить по праздничному городу. Джоана Хилл: Рождество в Нью-Йорке - это рай, это ни с чем не сравнить. От декораций на Рокфеллер-центре до уличных представлений, до потрясающе оформленных витрин, до всевозможных спектаклей, концертов на рождественские темы. Чтобы все это посмотреть, и жизни не хватит. А мы с мужем только три дня здесь проводим, правда, каждый год, потому что нигде так не готовятся к Рождеству, как в Нью-Йорке. Чего стоит одно только лазерное шоу на Гранд Централ, которое мы только что посмотрели. Рая Вайль: Рядом с информационной будкой стоят двое мужчин с чемоданами. Командировочные. Как оказалось, из Вирджинии. Понравился ли им праздничный Нью-Йорк? Мужчина: Мне кажется, что Рождество здесь давно превратилось в коммерческий праздник. Впрочем, как и везде. Красиво, конечно, но дорого все очень. Нужно много денег, чтобы в Нью-Йорк на праздники приезжать. Сплошное разорение, за день сотню можно потратить незаметно. Рая Вайль: Две пожилые дамы, одной 86, другой 92, приехали посмотреть рождественский Нью-Йорк из Флориды. Женщина: Мы только вчера приехали, в первый и, может, в последний раз. Нельзя умереть, не повидав такой красоты. Сегодня целый день гуляли по Центральному парку. Там тоже кругом все украшено. Каждый мост, каждая скамеечка, каждое дерево. Еще по Пятой авеню гуляли, витрины магазинов рассматривали, там есть очень интересные. Что говорить, красив Нью-Йорк, во все времена красив, а в Рождество особенно. И чисто здесь на удивление, и декорации фантастические. Рая Вайль: Алекса Фицпатрик только что приехала в Нью-Йорк из Техаса. Она приезжает сюда каждый год, к друзьям, с которыми вместе училась в Нью-йоркском университете. Алекса Фицпатрик: Нет ничего лучше, чем справлять Рождество в Нью-Йорке. Рождество в Нью-Йорке ни на что не похоже. Как будто ты попадаешь в сказку, и на каждом шагу с тобой какое-нибудь волшебство случается. Даже толпа здесь какая-то по-особенному праздничная. Рая Вайль: Действительно, чудес в эти дни в Нью-Йорке множество. Каждые полчаса в главном зале Гранд Централ лазерное шоу на потолке. Глаз не оторвать, как красиво. Разноцветные фигуры сходятся и расходятся в танце, исчезают, на их месте появляются огромные шары, и снова фигуры. На эту диковину пришли посмотреть и туристы из Англии. Джуди Фейдман: Мы слегка разочарованы. Декорации не такие уж и потрясающие, как нам говорили. Кроме того, трудно найти нормальную еду. В основном, жареная картошка и стейки. А этого у нас и в Лондоне хватает. Но вот такое лазерное шоу, действительно, производит впечатление. Рая Вайль: В соседнем зале, где расположилась новогодняя ярмарка, 32-летний Шон Гриссан наигрывает рождественские мелодии на своем контрабасе. Шон Гриссан: Рождество - это лучшее время года. Ничего нет красивее, чем Нью-Йорк в праздничный сезон. Я справлял Рождество и в Японии, и в Европе. Тоже красиво, но не так, как в Нью-Йорке. Здесь еще и атмосфера особая, и люди. А, может, я просто люблю этот город, привязан к нему. Я даже сочинил свой, нью-йоркский вариант знаменитой "Джингл Белл". Вот, послушайте. Александр Генис: Пожалуй, лучший подарок, который достался Нью-Йорку в этом праздничном сезоне, - Музей современного искусства. Обновленный после грандиозной, занявшей два с половиной года реконструкции, МОМА (так все его здесь называют) открыл свои двери для истосковавшихся без своего любимого музея манхэттенцев. Среди его посетителей всегда много молодых. Я давно заметил, что если в классическом Метрополитен больше пожилых, то сюда приходят совсем юные, которые без труда "читают" сложные идиомы модернистского искусства. Оно прочно вошло в их мир и не нуждается в переводе. И произошло это во многом, благодаря основанному еще в 1929-м музею, который по праву считается лучшим в мире. После Второй мировой войны, когда Нью-Йорк перехватил у Парижа звание столицы современного искусства, МОМА стал бастионом авангарда, наставником молодых художников, а главное - их зрителей. Можно сказать, что в эстетическом отношении музей воспитал Нью-Йорк, понуждая наш город к постоянному диалогу между вчерашним и завтрашним. "Американский час" еще не раз отправится в МОМА, чтобы рассказать о проходящих здесь выставках, но сегодня Андрей Загданский, побывавший на торжественной церемонии открытия, расскажет о возможно самой важной части Музея современного искусства - о кино. Андрей Загданский: Кино и правда - существенная часть экспозиции Музея. В двух кинотеатрах обновленного музея начался ретроспективный показ "112 лет кино". На одном из сеансов будет показан первый американский фильм, снятый Эдисоном в 1893 году. В ретроспективе будут картины и русских кинематографистов - "Потомок Чингисхана" Всеволода Пудовкина, фильмы Александра Сокурова из цикла "Петербургский дневник", "Квартира" Козинцева. Уже был показан и документальный фильм Александра Расторгуева "Чистый четверг" о солдатах на Чеченской войне. Я уверен, что мне предстоит не раз рассказывать о картинах, показанных в Музее Современного искусства. Александр Генис: Тем более, что МОМА устраивает и собственный фестиваль, не так ли? Мне помнится, что на одном из них состоялась американская премьера и Вашего фильма "Толкование сновидений"? Андрей Загданский: Да, музей проводит свой фестиваль совместно с кинообществом Линкольн Центра. Фестиваль называется "Новые Режиссеры - Новые Фильмы", и проходит ежегодно весной. Александр Генис: Что было самым интересным на открытии? Андрей Загданский: После того как кинообщественность Нью-Йорка отдала положенное время выпивке, закуске и курению на улице - как известно, курить в Нью-Йорке нельзя ни в каких общественных заведениях, - был показан фильм режиссера, чье имя является символом кино-авангарда уже более сорока лет. Речь идет, конечно же, о Жан-Люке Годаре, авторе таких фильмов, как "На последнем дыхании", "Имя Кармен", "Мужское, женское", "Уикэнд". Годар создал свою версию истории мирового кино еще в 1998 году. Эта обширная работа была сжата и смонтирована в 90-минутный фильм, который и был показан на торжественном открытии музея. История кино по Годару - это попурри из любимых фильмов. Знатоки узнают кадры из "Земли" Довженко и "Вива Мексика" Эйзенштейна. Есть тут фрагменты и Трюффо, и Ромера и, конечно же, обширные цитаты из собственных фильмов. Однако лишь один режиссер получает неслыханную похвалу от Годара. Это - Альфред Хичкок. По мнению Годара, Хичкок добился того, чего не удалось даже Сталину и Гитлеру, он завладел массами. Оплакивая кончину кино, как следствие торжества коммерческого кинематографа, конечно же, в первую очередь - американского, фильм заканчивается цитатой из Борхеса: "Если проснувшись, вы держите в руках цветок, который видели во сне, был ли это на самом деле сон?" Аллегория с кино понятна, но при всем моем трепетном отношении к Борхесу, должен признаться, что есть что-то настораживающее, когда после полуторачасового фейерверка из кинематографических и литературных цитат, провокационных заявлений, манифестов, политических и личных откровений, автор завершает свое эссе (а фильм Годара по жанру более всего похож на пристрастное эссе) не собственной мыслью, а всего лишь цитатой. Александр Генис: В одном из недавних интервью Годар, о фильме которого только что нам рассказывал Андрей Загданский, сказал, что сам он теперь редко смотрит кино, ибо все оно - американское. Надо сказать, что такое заявление французского классика не может не удивить уже потому, что его собственный кинематограф вырос из американских фильмов. Вспомним хотя бы великий фильм Годара "На легком дыхании" - или Хичкока, которого как раз французы и провозгласили гением. Чтобы объяснить это противоречие во взглядах маэстро, надо вспомнить о модной в среде европейских интеллектуалов теории "американского культурного империализма". Однако вместо того, чтобы обсуждать этот изрядно надоевший вопрос, мы поговорим сегодня об обратном влияние - об интервенции европейской культуры в Америку. Речь у нас пойдет об одном из самых успешных проектов в кабельном телевидении США. Шесть лет назад британское телевидение открыло свой филиал "Би-би-си Америка". Сегодня этот канал смотрят в сорока миллионах американских домов. На переполненном рынке развлечений англичане смогли прорваться к своей аудитории, предложив ей другое телевидение. Комедии, детективы, новости, шоу реального телевидения - у всего здесь свой безошибочно английский стиль. В чем же секрет успеха этого британского экспорта? В поисках ответа на этот вопрос корреспондент "Американского часа" Ирина Савинова связалась с президентом компании "Би-би-си Америка" Биллом Хиллари. Ирина Савинова: Что английское телевидение предлагает своим заокеанским зрителям такого, чего не дает американское телевидение? Билл Хиллари: Би-би-си предлагает типично британскую интерпретацию таких универсальных телевизионных жанров, как комедия, драма, международные новости. Чаще всего это значит, что перед зрителем все предстает в более широком, глобальном, масштабе, по сравнению с американским телевидением. Ирина Савинова: Другими словами, Би-би-си - другое телевидение. Чем же именно оно отличается? Билл Хиллари: Это зависит от жанра. В наших новостях чувствуется более космополитический дух, зритель получает более широкую картину, новости не ограничиваются чисто американскими темами. Возьмем комедию: тут зрителя ждет награда в виде чисто британской специфики, которой просто нет на американском телевидении, - иронии, например. Драма у нас более реальная и более суровая, более "черная", если хотите, и поэтому она очень отличается от американской теледрамы - у нее другое настроение. Ирина Савинова: Вы упомянули иронию, как отличительную, чисто британскую характеристику британской комедии. Какие другие характерные черты смешного на экране телевизора Вы могли бы назвать? Билл Хиллари: Многие пытались пересадить британскую комедию на американский телеэкран. Из этого ничего не получается: нельзя взять британский формат и переделать его в американский. Британская комедия уникальна. Приведу пример: наша комедия не только иронична, она еще эксцентрична, то есть, построена на героях-эксцентриках, каждый из которых по-своему интересен. Она не держится на безудержном и непрекращающемся смехе. В ней, в отличие от американской комедии, не шутят каждые тридцать секунд. Наша комедия ситуационная, действие происходит в хорошо известной зрителю обстановке - я имею в виду, например, сериал "Офис". Наша комедия не вдохновляющая. Она не подает зрителям пример. Мы не хотим подражать ее героям. Зачастую их просто жалко. В этом отличие. Ирина Савинова: А как насчет языка? Оскар Уайльд говорил, что Америку и Англию "не разделяет ничего, кроме, разумеется, языка". Как Ваш канал справляется в этой проблемой? Билл Хиллари: Я верю, что это делает наши программы только интереснее. Тем более, что последнее время через Атлантический океан приходит немало английских фильмов, и зритель уже привык к языку. Очень много американцев, путешествуя, посещают Великобританию, так что нам не приходится сопровождать наши программы субтитрами. Ирина Савинова: Билл, кто ваш зритель здесь, в Америке? Билл Хиллари: Я бы сказал, что это зрители, которые любят, чтобы их тормошили, провоцировали, наш зритель хочет думать по-другому, я бы сказал - шире. Наш зритель хочет идти впереди законодателей моды, впереди самой моды и ему нравится признавать существование чего-то нового и принимать это новое. Ирина Савинова: Мы говорим об Америке, стране, где говорят по-английски. Ваши программы смотрят в других странах, где не говорят по-английски? Билл Хиллари: О, да! Программы Би-би-си смотрят в более чем 200-х странах и более чем в 256 миллионах семей по всему миру. Наша аудитория огромная. Ирина Савинова: А на российскую аудиторию вы показываете свои программы? Билл Хиллари: В России более трех миллионов зрителей нашего сателлитного и кабельного телевидения. И, конечно, мы хотим увеличить аудиторию. Мы продаем программы российским телеканалам. Например, - "Блу планет", "Голубую планету". Мы участвуем в совместном производстве с одним российским телеканалом документальной драмы о временах Холодной войны - со всеми ее трагедиями, интригами, опасными ситуациями и предательствами. Да, мы хоть и медленно, но все же завоевываем российскую территорию. Ирина Савинова: Билл, эти программы идут и будут идти с субтитрами? Билл Хиллари: Да. Ирина Савинова: Признаюсь, смотреть программу Би-би-си и в Америке без субтитров иногда трудно. Александр Генис: Я сам - горячий поклонник британского телевидения, но, справедливости ради, должен сказать, что приобщил меня к этому зрелищу Парамонов. Вот я и попросил Бориса Михайловича поделиться своим зрительским опытом. Борис Парамонов: Я хочу рассказать о моем любимом английском сериале. Его название - "Кипинг ап аппиэренс" - можно при желании перевести: "из грязи в князи". Но это грубый вариант, конечно. Вообще-то можно это перевести как "сохранять лицо", но тут больше. В нашем случае это значит - повышать себя в ранге, казаться выше, чем ты есть. Видимость, кажимость, даже притворство. Играть не свою роль - так тоже можно. Героиня сериала - женщина по имени Хайасин Баккет. Хайасин значит гиацинт, а бакет - ведро: грубое слово. Поэтому Хайасин, или, как я ее зову для удобства, Гиацинтка, требует, чтобы ее фамилию произносили "Букей", что звучит как бы на благородный, французистый лад. Тема этого сериала - снобизм, каковой считается у англичан непростительным грехом. Снобизм - не только высокомерие по отношению к низшим, но и желание притворяться выше, чем ты есть. На этом и построены сюжеты всех этих серий. Гиацинтка, например, хочет сменить автомобиль, что еще само по себе не грех, но в автомагазине начинает, как всегда, выпендриваться, делает вид, что хочет купить роллс-ройс, и заставляет мужа произвести ходовые испытания. Такое делается исключительно в присутствии продавца, но получается, что они уезжают на роллс-ройсе сами по себе, что заставляет искать их с полицией. И арест проводится как раз в тот момент, когда мимо проходят две томные дамы, в общество которых Гиацинтка страшно хочет втереться. И вот так все сюжеты. Их все хочется пересказать, но это, к сожалению, невозможно. Ну, еще пример. Есть там и папочка, "дэди", выживший из ума старик, твердо уверенный, что еще не кончилась война, и поэтому носящий противогаз. Еще есть сын Шеридан, ни разу не появляющийся на экране: он учится в иногороднем университете, но часто звонит домой, и из его разговоров с мамой мы можем составить о нем некоторое представление; например, университетская его специализация - вышивание. Держите меня, не могу остановиться. Александр Генис: Да уж, Борис Михайлович, пора перейти к главному: чем английский вариант телевизионных серий в лучших своих случаях отличается от американского? Борис Парамонов: Ну, хорошо. Вот вам главное: "Кипинг ап аппиэренс" - очень смешное представление, но тема его, под этой комической маской, чрезвычайно серьезна; такой серьезности в американских сериалах принципиально нет. В сущности, даже ведь и не снобизм тут высмеивается, - другая проблема поднимается: культура массового общества. Ясное дело, что в таком обществе и культура массовая. Англия - старая страна, много видевшая и о многом помнящая, поэтому она умеет оглядываться на себя. Гиацинтка - арьергардный боец высокой культуры, нравов викторианской Англии, вообще благородной старины. (В серьезном ключе эта тема ставилась в романе британского японца Кадзуо Исигуро "Остаток дня"). Но в русских терминах Гиацинтка - это Фирс: высокого стиля слуга, недаром называющий волю несчастьем. Фирс - слуга культуры. Нужно быть другим слугой из того "Вишневого сада" - хамом Яшей, чтобы смеяться над ним - и над Гиацинткой, - минутами не печалясь. Но нюнить и хныкать тоже нельзя. Всерьез носить старинные шляпы и впрямь смешно. Смеяться надо именно для того, чтоб невзначай не разрыдаться. И вообще, как известно, человечество смеясь расстается со своим прошлым. Александр Генис: "Книга недели" "Американского часа", вопреки своему названию "Я - Шарлотта Симмонс", написана мужчиной. Ее автор - один из самых успешных писателей Америки. Этот литературный лев живет в неприлично большой манхэттенской квартире, носит белоснежные костюмы и пишет романы, о которых не перестают спорить. О новом опусе Тома Вулфа рассказывает наш книжный обозреватель Марина Ефимова. (ТОМ ВУЛФ "Я - Шарлотта Симмонс") Марина Ефимова: Том Вулф (не путать с Томасом Вулфом, автором романа "Взгляни на дом свой, ангел") - тоже писатель, тоже американский, автор поразительно интересных и увлекательных романов "Нужная вещь" 1979 г. и "Костры амбиций" 1987-го. Нами, русскими читателями, да и критиками, он ставился на ступень ниже своих современников и ровесников: американцев - Апдайка и Олби и британцев - Осборна, Эмиса и Пинтера. Те считались прозаиками и драматургами, а Том Вулф - журналистом и хроникером (его имя даже не входило в литературные энциклопедии). На вопрос: про что его романы, можно ответить точно и однозначно: про Америку его времени. Начиная с 60-х годов, Том Вулф был для Америки ярким и честным репортером с экзотических и горячих точек - молодежной культуры в романе 1968 г. "Электропрохладительный кислотный тест" (ставшим культовым), из секретных сфер NASA в романе "Нужная вещь" и из всех прочих недоступных обывателю мест в романе "Костры амбиций". (С гребня волны афро-американского диссидентства, из недр акульего бизнеса, из-за кулис корумпированной политики, Уолл-стрита и юридической системы). Именно поэтому все рецензенты нового романа Вулфа "Я - Шарлотта Симмонс" рано или поздно употребляют в рецензиях немецкий философский термин, прочно вошедший в американский обиход: zeitgeist - дух времени. Но... употребляют они его лишь в применении к старым вещам писателя. Новый роман Вулфа - о жизни студенческого городка выдуманного университета "Дюпонт", очень напоминающего реальный "Дюк", в котором учится дочь писателя. Юная провинциалка Шарлотта Симмонс, талантливая и наивная девушка, приезжает в университет в надежде вести там духовную и интеллектуальную жизнь. Но вместо обитателей башни из слоновой кости она находит ребятишек, которые напоминали бы детсадников, если бы не были помешаны на социальном статусе и сексе. В романе, который похож на мрачный вариант сказки о Золушке, автор, по его собственному выражению, выступает свидетелем по делу о "постепенном (или не очень постепенном) исчезновении принятой, традиционной морали". Беда нового романа в том, что на этот раз Вулф описывает ту сферу американской жизни, которую знают почти все его читатели и, уж, конечно, все рецензенты. Один из них, Лев Гроссман, пишет в "Книжном обозрении Нью-Йорк Таймс": Диктор: "Когда-то Вулф плодотворно общался с астронавтами, с рокерами-наркоманами, с Черными пантерами... Но может ли 73-летний писатель шататься по университетским вечеринкам с юными донжуанами? Может ли проникнуть в жизнь студенческого городка? Или Америка, наконец, обогнала своего постаревшего репортера-первопроходца?" Марина Ефимова: Безжалостно разделывается с романом и критик Дэвид Гэйтс в журнале "Ньюсуик": Диктор: "Как всегда, лучшее в романе Вулфа - репортерская часть. В остальном он словно разговаривает с иностранцами. Никому в Америке не надо объяснять, что тренажер Stair-Master позволяет ходить по лестнице, не снимая ног с педалей... или что слово "дерьмо" в студенческом лексиконе может обозначать: вещи, вранье, наркотики, личное оскорбление, но никогда не употребляется в своем первоначальном значении. Том Вулф - мастер, и поэтому он заставляет нас волноваться: например, когда герои противостоят врагам или, наоборот, поддаются им и выпивают с ним ... но ему так и не удается заставить нас полюбить его героев". Марина Ефимова: Несмотря на то, что в таких рецензиях есть доля правды, мне кажется, в них также есть и доля мстительности. И вот почему. В 1989 г. в своем литературном манифесте "Преследуя миллиардоногое чудовище" Вулф упрекнул современных ему американских романистов за то, что те пишут минималистские, сосредоточенные на собственной персоне, ленивые и небольшие книжки, в то время, как перед ними в окружающем мире лежат горы богатого, яркого, странного, материала. Вулф пишет: "Они не хотят видеть мир... они хотят сосать палец". Конечно, как литературный принцип, такой подход прямолинеен, вульгарен и попахивает соцреализмом, но если вспомнить, какой скромной (чтоб не сказать: убогой) и самоупоенной стала американская проза по сравнению с началом и серединой 20-го века, то трудно удержаться от злорадства: так, мол, им, мистер Вулф!.. Что же касается нового романа самого Вулфа, то, по крайней мере, одного защитника он уже приобрел: известный критик Лев Гроссман пишет, что "никто не может читать новый роман Вулфа без придирок. Но это все мелкие придирки. В остальном - это полнокровное, мудрое, мастерски написанное произведение, обаянию которого невозможно противостоять. Вулф все еще умеет готовить свое словесное зелье - пьянящее и неподражаемое". Александр Генис: Том Вулф показал американский университет глазами наивной студентки. А теперь мы поговорим о том, как эти самые студенты выглядят, когда на них смотрят с другой стороны кафедры. Безжалостными впечатлениями о своих учениках поделился с читателями профессор английского языка и литературы Марк Эдмундсон. Зная, что наш сотрудник Владимир Гандельсман сам преподавал в знаменитом Вассаровском колледже, я пригласил Володю обсудить поднятые в этой статье вопросы. Владимир Гандельсман: Я знаю эту статью и, в сущности, спорить тут не о чем, я целиком согласен с американским профессором. О чем речь? Дело в том, что по окончании каждого курса в американском университете студент на одном из последних занятий оценивает работу преподавателя. То есть, не только преподаватель ставит оценку студенту, но и наоборот. Александр Генис: Да, это такая демократическая система. Владимир Гандельсман: Делается это анонимно, вероятно, чтобы избежать возможной мести со стороны профессора. Кстати, кто что написал, не трудно вычислить, если вы знаете своих студентов. Что же видит преподаватель в этот день? Александр Генис: Эдмундсон пишет, что в течение года, пока он читал курс по Фрейду, он наблюдал ленивую и вяловатую реакцию. А в этот день студенты были преисполнены жизни. Владимир Гандельсман: Абсолютно верно. В такой день царит натуральное оживление в классе. Я бы сказал - сладострастное оживление. Почему? Студенту нравится быть судьей. И вот именно в этот день наш профессор понимает, что что-то неправильно. Что-то унизительное есть в этом процессе. Пока вы читаете курс, вы видите такое развалившееся тело в кресле, и его надо как-то вовлечь в процесс. Преподаватель прибегает к помощи шуток, анекдотов, чего угодно, - лишь бы разбудить это тело. Вы должны быть "cool" - клевым. Если так, то беспокоиться не о чем, вас оценят как остроумного добряка, как своего парня. Александр Генис: То есть студенты воспринимают преподавателя как разновидность кайфа. Владимир Гандельсман: Абсолютно. Что может быть неприятней этого тона студентов - тона спокойно потребительской экспертизы, когда он проставляет вам оценку? Для них Фрейд, Шекспир, Уордсворт или Блейк - это объекты развлечения, ничего более. Что, простите, кайфового в рассказе об эдиповом комплексе, о влечении к смерти и т. д.? Почему, в конце концов, ни на кого это по-настоящему не влияет, не проникает вглубь, не пробуждает мысли, чувства? Александр Генис: Эмундсон считает, что причиной тому - общество потребления, и университет - не исключение. Человек и студент, в частности, выступает как пассивный зритель общества потребления. На лекции они - зрители спектакля, и единственное, чем они заняты, - оценкой этого представления. Никто не выходит из себя, никто не волнуется. Некая ленивая самодостаточность. Владимир Гандельсман: Вот именно. Им как бы говорят: кушать подано. Они и кушают. Процесс наблюдения подменяет процесс делания. Нынешний студент прикован к интернету, где жизнь словно бы из вторых рук. Все это их занимает, но не трогает. Потому их главный вопрос - что вы можете мне показать, чего бы я еще не видел? Параллельно этому возникает робость и страх прямой конфронтации. Когда встречаешься с жизнью, она вызывет страх. Их любимое слово "like" - по-русски это тоже стало модным и частым - "как бы". Это не жизнь, это "как бы". I was like really late for like class. Я как бы опоздал как бы на занятие. Ничего себе фраза! Есть жизнь, от которой заслоняешься сравнительным союзом "как". Некая симуляция и подмена. Поэтому атмосфера в классе должна быть расслабленной, спокойной. Никаких волнений. Преподаватель не должен выказывать своих эмоций. Ни восхищения, ни злобы, ни любви, - ничего подобного. Никаких страстей. Никакого вдохновения. Ни глубинных мыслей, ни страхов. Самое страшное, что может случиться, это какое-то неудобство, что-то, что указывало бы на то, что ты, не дай бог, себя воспринимаешь всерьез. Все, что студенты видят по телевидению, это всегда клево. И реклама предлагает им не столько вещь, сколько то, кем они станут, когда они приобретут эту вещь. Если хочешь кем-то стать, купи эту вещь. Смотри и наблюдай, чтобы стать достойным того, чтобы смотрели на тебя. Как только ты подчиняешься стандарту клевости, ты оказываешься в странном мире: тебе запрещена настоящая оригинальность, искренность, восторг и пр., - это всегда отныне в кавычках. Скажем, молодые люди, наблюдающие футбол, ведут себя не по-настоящему, а "в кавычках" - они как бы играют роль любителей футбола, наблюдая за собой и посмеиваясь над собой. Александр Генис: Не потому ли сейчас популярны экономика или социология, - предметы, в которых нет риска самораскрытия? Вот забавный пример: Банк набирает на работу студентов в колледже. Нам нравятся ребята с экономических факультетов, - сказали работники банка, - потому что они согласны пожертвовать своим образованием ради карьеры. Владимир Гандельсман: А что это значит? Это значит, по сути, что преподаватели остальных предметов в колледже должны приспосабливаться к требованиям времени, иначе их предметы просто прекратят существование. В связи с требованием времени литературные факультеты теперь перешли на компьютеры. Если читаешь Блейка, скажем его "Трубочиста", ты задаешь студентам прежде всего компьютерную работу - изображения Блейка, все тексты о трубочистах и т. д. и т. п. Речь идет уже не о стихотворении, но об информации, связанной с историческим контекстом, а этой информации столько, что создается впечатление, что добавлять к этому собственные мысли уже не нужно. И вообще нет стихотворения, есть некий контекст. Есть информация, но нет ни знания, ни мудрости, ни понимания, ни стихотворения. Александр Генис: Вот именно поэтому настоящие поэты любили своим студентам читать стихи без комментария. Роберт Фрост говорил: "Стихотворение должно работать, как ледышка на печке". Оно должно само двигаться под собственной силой. И Бродский своим американским студентам запрещал читать комментарии. Он говорил, что все, что есть в стихотворении, должно уже быть в нем. Это, может быть, экстремальная позиция, но в каком-то смысле оправданная. Я хочу привести еще одну цитату из статьи Эдмундсона. Он пишет: "Разве я не прав, говоря, что современное образование - это имперское образование? Люди, управляющие империей, должны обладать определенными навыками, относясь к миру клево и прохладно (Эдмундсон использует здесь двойное значение слова "cool" - клево и прохладно). Иначе они не смогут жить в мире потребления. Не смогут использовать мир. Им необходима доля высокмерия и незнания, чтобы иметь право управлять. У моих студентов нет шансов задать себе вопрос, что же их окружает. Они не могут рискнуть, не могут посмотреть на мир по-новому. Образование для них - не диалог Сократа. Они внимают и судят. Винить их тоже вроде не за что. Университет это дело поддерживает". Владимир Гандельсман: Исторически ситуация сложилась так, что после второй мировой войны был огромный наплыв студентов, все пошли учиться, а в следующем поколении наступил спад, потому университеты стали в условиях жесткой конкуренции приспосабливаться к студентам. То же происходит и с факультетами внутри университетов. Все меньше и меньше в ходу гуманитарная наука. Хорошие оценки даются легко. Никто ничего не проваливает. Не ставят ни двоек, ни троек. Кроме того, студент платит сейчас за обучение около 40.000 в год. И потому попробуй обидь его. Таков диагноз. Что предпринять? Эдмундсон считает, что чем больше сопротивление, тем лучше. Не знаю. Остается только надеяться. Time will tell. Время покажет. Александр Генис: Чтобы не заканчивать этот разговор на печальной ноте, Володя, давайте вспомним, что, несмотря на кризис гуманитарного образования, американцы по-прежнему свозят к себе половину всех Нобелевских премий. И это значит, что - мягко говоря! - не все приходят в университет лишь за тем, чтобы провести свои студенческие годы в легкомысленном безделье. В нашей рубрике "Гость "Американского часа" Майя Прицкер расспрашивает одну из самых известных американских моделей - бурятку Ирину Пантаеву. Майя Прицкер: За свою очень молодую жизнь вы успели уже много. Девочкой из Улан Уде вы снялись в фильме о Хадже Насреддине на студии имени Горького. Потом совсем еще молодой девушкой оказались в Париже и стали первой азиатской супермоделью. Вы написали книгу, сняли документальный фильм, сейчас вернулись в актерской работе. Что вам доставляет самое большое удовольствие? Ирина Пантаева: Самое большое удовольствие в жизни - это добиваться своих целей и задач, которые вы ставите перед собой. Любой человек стремиться к этому. Это каждодневная работа, это постоянная работа над собой, постоянные поиски. Майя Прицкер: Что ж, пойдем по этапам вашего пути. Карьера модели началась не совсем традиционно. Расскажите об этом. Ирина Пантаева: На самом деле моя модельная карьера, которая в России в то время еще не признавалась, как она сейчас популярна, началась в Улан Уде, в доме Ларисы Александровны Богдановой, которая мой идеал, мой друг и мой учитель по искусству одежды и дизайна. Потому что моя мечта была стать дизайнером, и когда я училась в школе, я, будучи 14-леней, попала в ее дом и была восхищена этим процессом. И затем я смогла это продолжить в Париже уже не более высоком уровне. Сейчас я живу в Нью-Йорке, в столице мира и продолжаю заниматься модельным бизнесом. Майя Прицкер: Сейчас, оглядываясь назад, что вам, как личности, как профессионалу, дала работа модели и, может быть, что-нибудь отняла? Ирина Пантаева: Я очень благодарна своей маме Татьяне Казановне, которая мне всегда говорила: "Если ты научишься рукодельничать и шить, ты всегда заработаешь себе на кусок хлеба". Каждая женщина в бурятской культуре должна уметь выделывать шкуры и шить одежду, вплоть до обуви. Она была права, я себе заработала на дорогу в Москву сначала, затем в Париж. И я была окружена театральными костюмами. Мои родители всю свою жизнь работали в бурятском академическом театре драмы, где я родилась и выросла. Я всегда была окружена красками, интересными дизайнами. Для меня надевать красивую одежду - это было всегда как создавать характеры. Майя Прицкер: Жизнь сводила вас со многими интересными людьми. Со знаменитым фотографом Ирвином Пеном, который снимал вас, с актерами, с режиссерами. Кто оставил особый след? Ирина Пантаева: Один из первых уникальнейших людей, которых я встретила в мире кино, это Вуди Аллен. Это незабываемо. Когда человек профессионал, ты невероятно растешь и учишься многому, работая с такими великим людьми. Я работала с Аль Пачино, Джан Гудман и со многими другими. Я бы хотела в какой-то момент моей жизни поработать с великими русскими режиссерами и актерами. Я выросла в этой стране, я выросла на их искусстве и таланте, и всегда они для меня были кумирами. Это моя мечта, которая еще в будущем. Майя Прицкер: Мы говорили о фильме "Сибирская мечта", который теперь уже не только книга, но и документальный фильм, в котором вы были продюсером. Насколько сложно было делать этот фильм, первый в вашей карьере? Ирина Пантаева: Я вам скажу откровенно, что я очень горжусь собой, что я смогла сделать такую крупную работу. Я, честно говоря, не знала, насколько это сложно и насколько это практически занимает 20 часов в сутки. Но мне помогало то, что я этот фильм снимала у себя на родине в Бурятии, на Байкале, в Улан Уде, в городе, где я родилась и выросла. И поэтому очень многие мои друзья и новые люди, которых я встретила, профессора университета, которые рассказывали о традициях, истории и культуре Бурятии, которые в наше время забываются. Моя цель - сохранить все наши культуры и традиции, которые идут из давних времен. У меня двое детей, которых я воспитываю так, чтобы они изучали свою культуру, язык и традиции. Майя Прицкер: Спасибо вам большое за интервью, я желаю вам успеха и счастья в вашей семье. Ирина Пантаева: Спасибо большое и поздравляю всех с наступающим Новым Годом, желаю всего хорошего, и пусть все ваши мечты сбудутся. Александр Генис: Рождественскую песня слушателям "Американского часа" представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Эта рождественская классика в исполнении бурундучков - одна из самых известных и, пожалуй, наименее странная композиция в только что вышедшем альбоме "Рождество с Джоном Вотерсом". Поставивший культовые фильмы "Розовые фламинго" и "Женские проблемы" эксцентричный американский кинорежиссер, Вотерс также известен своим часто неожиданным и всегда необычным музыкальным вкусом. По его музыкальному фильму "Лак для волос" недавно шел даже крайне успешный бродвейский мюзикл. В альбоме рождественской музыки Вотерс собрал песни не просто редкие, но часто доселе неизвестные. И многие из них - жемчужины, особенно на фоне приевшихся праздничных альбомов, которыми каждое рождество переполнена Америка. Вот одна из этих редкостей Вотерса. Это более современная версия старой шуточной песни "Я видел, как мама целуется с Дедом Морозом". "Я видел Деда Мороза, и он афро-американец", поёт маленький Аким и, как вы услышите, позже в песне к нему присоединяются папа и мама. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
