Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[21-09-04]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомБудущая литература о войне в Ираке. Русская словесность на американском рынке. Музыка: Памяти Джонни Рамона. Книжное обозрение с Мариной Ефимовой. Музыкальный альманах с Соломоном ВолковымВедущий Александр Генис
Александр Генис: Во время первой Иракской войны даже участвовавшие в ней солдаты, а ими были в основном летчики, описывали сражения, ссылаясь на то, что они видели в новостях по телевизору. И это значит, что война для них, а для нас и подавно, приобретала осмысленные черты, лишь попав на телевизионные экраны. Сегодня, когда операцию в Ираке ведут наземные силы, ситуация в корне иная. У каждого американского солдата есть своя история, без которой никогда не станет полной та большая История, что еще предстоит написать ученым. Чтобы донести до нас, штатских, этот бесценный батальный опыт из первых рук, американцы предприняли беспрецедентный шаг. О нем рассказывает корреспондент "Американского часа" Ирина Савинова. Ирина Савинова: Национальный фонд искусств выступил инициатором семинаров, проводящихся в разных воинских частях, на которых группа американских писателей, в их числе такие знаменитости, как Том Клэнси и Том Вулф, выступает в роли жюри, оценивающем произведения, написанные военными. Это - письма домой, записи в дневниках, рассказы о пережитом. Цель проекта - сохранить для истории рассказы о сражениях, в которых участвовали авторы. Военные мемуары занимают большое место на американских книжных полках, начиная с прославленной классики - мемуаров генерала Улисса Гранта. Однако сегодня два мира - литературный и военный - редко встречаются. Идея Национального фонда искусств - научить их говорить друг с другом. Проект носит название "Операция возвращение домой - вспоминаем военный опыт". Его организационные расходы в полмиллиона долларов оплатила компания Боинг, а Министерство обороны выделило миллион долларов на постановку пьес Шекспира на военных базах и - заодно - помогает и этому проекту Фонда. Первые вопросы солдат, мечтающих стать Шекспирами, были традиционными: как найти агента? Писатели, проводившие семинары, давали советы, известные любому писателю, одетому и в штатское платье, и в мундир: "пишите каждый день и обращайте внимание на детали". Солдат напутствовали: дневник и подробности, дневник и подробности, дневник и подробности. Главный результат первых семинаров - будущие писатели поняли, что у них, жаждущих рассказать о войне, есть аудитория, жаждущая о ней узнать. Вот что рассказывает о проекте глава Национального фонда искусств Дейна Джойя: Дейна Джойя: Наш проект - для солдат, возвращающихся из Афганистана и Ирака, для их жен и мужей. Мы хотели это сделать по нескольким причинам. Прежде всего, эти люди прошли через ужасные испытания и им необходимо объяснить происшедшее самим себе. Главной задачей всякой литературы тоже является объяснение. С человеческой точки зрения очень важно дать возможность этим людям выговориться. Война идет в мире, где есть электронная почта, мобильный телефон, компьютер, а мы хотели, чтобы что-то осталось на бумаге, но не с точки зрения прессы, не с точки зрения политиков, а с точки зрения солдат, которые сами сражались на фронте. И, наконец, мы надеемся, что в результате из нашего проекта вырастут новые писатели. Наше общество разделено по разным сферам. Как биологи не общаются с архитекторами, так и писатели не говорят с солдатами. Вот мы и подумали, что ситуация улучшится, если мы вовлечем в диалог литераторов и военных. И те, и другие узнают что-то о себе, о своей стране. Мы собрали группу выдающихся американских писателей, работающих в самых разнообразных жанрах: драматургов, поэтов, журналистов, биографов, историков, причем, из разных партий: мы не хотели предвзятости в суждении. Писатели посетят более 20 военных баз, проведут общие беседы, а затем организуют семинары с представившими свои произведения для обсуждения военнослужащими. Это не просто терапевтическая или образовательная программа. Из лучших произведений мы планируем составить и издать антологию. Мы абсолютно уверены, что это будет замечательная антология. И меня не удивит, если некоторые из авторов продолжат писать и станут настоящими писателями. Программа только началась, но мы уже видели несколько интересных произведений. Ирина Савинова: Кто пишет лучше о войне: гражданские лица или военные? Дейна Джойя: Конечно, если писатель профессионал, пишет всю жизнь, зарабатывает на жизнь писанием - он пишет лучше, но человек, увидевший войну сам, опирается на опыт, недоступный другому, он пишет, исходя из собственного ощущения. И это трудно продублировать, независимо от уровня профессионализма писателя. Ирина Савинова: Писатели разных стран писали о войне по-разному. Что будет, если сравнить Толстого и Хемингуэя, например? Дейна Джойя: Толстой и Хемингуэй такие разные писатели. Сразу замечу, что невозможно представить историю западной литературы без батальной темы. Начнем с Гомера, Ариосто, Тассо. Возьмите Мильтона с его двумя воюющими мирами - раем и адом. Литература сплетена из историй о войнах. Кульминация - в "Войне и мире" Толстого, величайшем батальном произведении. Он рассматривает войну, Наполеона, русских, защищающих свою родину, сверху, почти как бог. Произведения о войне Хемингуэя - полная противоположность. Он описывает войну на личном уровне. И описывает влияние войны на личность. У Толстого - историческое, социальное, культурное, политическое полотно, у Хемингуэя - личный опыт солдата. Оба писателя - незаменимые в литературе, и оба обладают сильным литературным видением. Александр Генис: К этому я хочу добавить несколько слов - раз уж зашла речь о Толстом. Дело в том, что его батальные страницы - плод парадокса. О нем нам напоминает поумневший к концу книги Николай Ростов, который "имел, - как пишет Толстой, - настолько опытности, что знал, как все происходит на войне, совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать". Казалось бы, сегодня, когда спутник из космоса может сфотографировать номер машины, мы уже могли бы знать, как происходит сраженье "на самом деле". Но никакая технология не способна изменить неописуемый характер войны. Говоря об этом, французский философ Бодрийяр саркастически утверждал, что война в Персидском заливе, которой он посвятил особую книгу, велась на телевизионных экранах. Итак, войну нельзя рассказать, но Толстой-то это делает! Впрочем, всякая литература - опыт невозможного. Батальный жанр осложняется еще и тем, что автор должен выжить. Поэтому считается, что лучшие книги написали артиллеристы - от Толстого до Солженицына: у них было больше шансов. Конечно, никто не знает, появится ли в американской литературе большая книга об Иракской войне. Но если такое и случится, она наверняка будет написана очевидцем. Сегодня в нашей рубрике "Гость "Американского часа" - вы услышите беседу с профессором Колорадского университета и видным российским критиком Марком Липовецким. В Америке около двухсот славистских кафедр, и почти на каждой сегодня работает наш соотечественник. В этой армии профессуры Марк отличается тем, что он настойчиво преподает американцам не обычного Достоевского, а новейшую российскую литературу. Из-за чего, кстати сказать, у него даже в наше неблагоприятное для славистики время, нет недостатка в студентах. Воспользовавшись тем, что Марк Липовецкий посетил Нью-Йорк, я встретился с ним в нашем любимом гринвическом кафе, чтобы расспросить ученого гостя из Колорадо о жизни современной русской словесности - в том числе и на просторах Дикого Запада. Марк, Под вашей редакцией вышел том престижной энциклопедии, посвященный отечественной словесности последних 25 лет. Как выглядит этот том - а, значит, и наши достижения - на фоне других литератур? Марк Липовецкий: Том включает в себя большие статьи о 40 авторах. Называется он "Русские писатели после 80-го года". Он вышел в очень престижной серии "Словарь литературных биографий", и по счету это уже 285 номер в этой серии. Выглядит это очень разнообразно. Очень большой набор имен, и нобелевские лауреаты присутствуют, и эссеисты, и теоретики, и великолепные прозаики. Конечно, тут есть некое лукавство, потому что, допустим, статья о Евгении Харитонове лишь условно принадлежит к этому периоду, потому что Харитонов умер в 1981 году. А статья о Венедикте Ерофееве биографически принадлежит, поскольку он скончался в 90-м, но лучшие-то его вещи были написаны задолго до того. Так что всякие рамки условны. Но выглядит литература хорошо. Так же хорошо, как любая восточноевропейская или центрально-европейская литература. Потому что столетие - это очень интересный период распада одной культурной системы, а с другой стороны - революции и, наконец, некоего отката, реставрации. То есть, если искать параллели к тому, что происходило в русской культуре после 80-го года, то лучшие примеры будут 10-е, 20-е и 30-е годы ХХ века. Александр Генис: А как выглядит сегодняшний литературный процесс в России в контексте мировой культуры? Добралась до нас глобализация? Марк Липовецкий: Конечно, добралась. Во всяком случае, то, что с одной стороны последние новинки американского книжного рынка продаются в России буквально через месяц после их выхода на американском рынке, а с другой стороны, то, что практически все книги Пелевина лежат в любом американском магазине, и Акунина начали переводить - это все проявления глобализации. Конечно, печаль по поводу засилья массовой беллетристики - это тоже проявление глобализации. Литература, как товар, это и есть открытие глобализации. Конечно, не добралась еще в каком смысле? Глобализация, насколько я ее понимаю, всегда предполагает феномен локализации, то есть, когда есть глобальный рынок, и национальная специфика приобретает рыночное достоинство. Александр Генис: Совершенно справедливо - чем больше общего, тем ценнее местное. Марк Липовецкий: Конечно. И вот этого-то еще, все-таки, не чувствуется в достаточной мере. Я ни в коем случае не хотел бы, чтобы современные русские писатели рядились в фольклорных сказителей, не дай Бог, но именно потому, что у России очень сложный, интересный и, по-своему, уникальный культурный опыт, этот опыт мог бы приобрести рыночную стоимость на глобальном пространстве, чего, по-моему, еще не произошло в полной и достаточной мере. Александр Генис: В Америке сейчас много говорят о кризисе чтения, особенно - среди молодых. Как это сказывается на Ваших студентах? Что может вернуть молодых к книге? Марк Липовецкий: На моих студентах я не знаю, как это сказывается. Когда читаются курсы о русской литературе, это уже предполагает некий отбор студентов. Тот студент, который не любит читать, запишется на какой-нибудь другой курс - про кино, про массовую культуру. Если он записался на курс по Чехову, значит, интерес есть. Но, естественно, визуальные знаки, визуальная культура вытесняют словесную культуру. С этим можно мириться, спорить, расстраиваться, но это то, с чем мы имеем дело. И самые успешные романы последнего десятилетия - это те, которые легко экранизируются. Скорее всего, экранизация и обеспечивает успех литературе. И пример "Идиота" Достоевского это подтверждает. Но говорить о том, что кино поглотит литературу, я бы тоже не стал. Когда мы смотрим кино и видим сценарные провалы, мы понимаем, что кино без литературы существовать не может. Одно другое не победит. А что касается американского читателя, то тут очень интересный феномен. Заговорили, что детей к книге неожиданно вернула Роулинг с "Гарри Поттером". В России дети того же возраста, что и в Америке, запойно читают эту Роулинг. На мой взгляд, в России она вышла просто в ужасающих переводах. Моя племянница читала и буквально каждые две минуты приходила и спрашивала: "Папа, а что такое эксклюзивный" - и все в таком духе. Но, тем не менее, этот текст привлек. Чем? Все-таки, литературностью. Эта сказка ужасно литературная. Она предлагает массу литературных ассоциаций, она включена в богатую культуру. Я бы не стал говорить, что все кончено, и что литературы больше не будет никогда. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: На прошлой неделе, в возрасте 55-ти лет от рака умер гитарист группы "Рамонс" Джони Рамон. Он умер через три дня после бенефиса, посвященного 30-летнему юбилею легендарного коллектива. Созданная в 1974 году четырьмя Нью-йоркскими друзьями группа "Рамонс" никогда не достигла вершин коммерческого успеха, но зато стала одним из самых важных влияний в современной музыке и родоначальником целого направления - панк рока. Как сказал Глен Мэтлок - басист, пожалуй, самой известной панк-группы "Секс Пистолс": "Звук гитары Джони Рамона запустил в орбиту буквально тысячи рок-команд". Отцы-основатели панка "Рамонс". "Помнишь рок-н-рольное радио?" (Do You Remember Rock N' Roll Radio?) Один, два, три, четыре... Поехали! Александр Генис: Ну а сейчас пришло время "Книжного обозрения "Американского часа". У микрофона - Марина Ефимова. (Сюзан Кларк "ДЖОНАТАН СТРЭНЖ и МИСТЕР НОРРЕЛ") Марина Ефимова: Возвращение в литературу волшебства - пожалуй, самая большая неожиданность последних 10-ти лет. До этого мечи, темницы, волшебные кольца, подземные царства считались в Америке старомодной детской чушью даже среди любителей фантастики. Поклонники научной фантастики смотрели свои "Звездные войны", поклонники ненаучной - путаный фильм "Ива". И вдруг все изменилось, буквально, как по волшебству. Двумя супербестселлерами стали детская волшебная книжка английской писательницы Роулинг "Гарри Поттер" и "Повелитель колец" Толкиена. После этого сразу несколько талантливых писателей начали выкапывать и другую магию из-под груд видеоигр, альбомов с музыкой heavy metal и других наслоений Новой Эры, пресловутого Нью Эйдж: Нил Гайман, Филипп Пулман, Джордж Мартин... Но всех их обогнала Сюзан Кларк, скромный редактор малоизвестного британского издательства, написавшая роман-химеру "Джонатан Стрэнж и мистер Норрел". Действие романа происходит в Англии начала 19-го века, где осталось всего два волшебника: ученый зануда Норрел и светский шармёр Стрэнж. История этих двух магов - очаровательная смесь темной мифологии со светской комедией нравов в духе Джейн Остин. Рецензент книги Лев Гроссман пишет в журнале "Тайм": Диктор: "Главное, что выделяет роман из ряда других реанимаций магии, это отношения автора с волшебством. У Сюзан Кларк волшебство грустное и часто мрачное. Оно рождается из дождя, снега, из глубины зеркал и всегда описано с головокружительной реальностью". Марина Ефимова: Замечательно, что при этом роман написан со сдержанным и часто неожиданным английским юмором. Вот что происходит, например, когда мистер Норрел оживляет деревянную женскую фигуру на носу французского корабля, чтобы узнать у нее военные секреты Наполеоновского флота: Диктор: "Никаких секретов узнать не удалось, потому что ожившая деревянная ундина, проведшая жизнь среди матросов, запомнила только ругательства. И как только к ней приближались, начинала осыпать всех отборным матом - голосом, напоминающим скрип мачты". Марина Ефимова: Однако юмор в романе не спасает читателя от ужаса перед неведомым злом, от трепета перед тем непознанным и, скорей всего, непознаваемым, что мучает нас так же, как мучило обитателей темных веков. Гроссман пишет: Диктор: "Сюзан Кларк в романе "Джонатан Стрэнж и мистер Норрел" добралась до глубоких, запутанных корней фантазии. И волнение, которое мы испытываем при чтении этого романа, напоминает нам, что возрождение волшебства не беспричинно, что магия - это язык наших снов. И наших кошмаров". (Орхан Памук "СНЕГ") Марина Ефимова: "Снег" - седьмой роман известного турецкого писателя, лауреата многих литературных наград Орхана Памука. В каком-то смысле можно сказать, что Памук (который в Турции, да и в России, популярен, как рок-звезда) - писатель одной темы (вполне, впрочем, необъятной). Это - трагический конфликт между силами, которые толкают Турцию в исламский фундаментализм, и силами, которые стараются перевести страну на западный путь. Герой романа "Снег", поэт и журналист Ка, после долгих лет полудобровольной ссылки в Европе, возвращается в Турцию, в глухой городок "Карс" (что значит "снег"), имея перед собой две цели. Одна - официальная - расследование самоубийства нескольких школьниц, исключённых из школы за то, что они отказались выполнить правительственный приказ и снять традиционный головной платок. Вторая, тайная, цель - повидать любовь своей юности по имени Ипек. Городок Карс являет собой набор символических реалий: архитектурные остатки Оттоманской империи, пустая Армянская церковь - как напоминание о резне 1916 года, призраки русских царей и фотографии Ататюрка, основателя турецкой республики, преобразователя, который модернизировал страну практически насильно. Приехав в Карс, космополит Ка оказывается меж двух огней: народ, который держится за традицию, подозревает в нем безбожника и западника... Правительство боится его разоблачений, его терпимости к фундаменталистам, его философствований... А сам Ка, окруженный полицейскими шпионами и загадочными местными жителями, пытается понять, что довело юных турчанок до самоубийства. Диктор: "Как был шокирован не бедностью и беспомощностью погибших женщин, не той жестокостью, с которой их отцы или мужья не выпускали их из дома и следили за каждым их движением... Его шокировала та обыденность, с которой все эти женщины покончили с собой: без всяких ритуалов, без предупреждений, без записок... посреди ежедневной домашней работы"... Марина Ефимова: Роман "Снег" поднимает вопросы, которые тревожат не только турок: "Должна наша страна быть сильной или приличной?.. Что мы сделали плохого?.. По чьей вине?.. В какую сторону идти сейчас?" Памук не отвечает на эти вопросы и не принимает ничьей стороны. В интервью с корреспондентом газеты "Нью-Йорк Таймс" писатель сказал, что отводит себе роль Шехерезады... И он с поистине восточной красочностью рассказывает свои трагикомические сказки. Рецензент книги, известная американская писательница Маргарет Отвуд, пишет: Диктор: "Роман Памука я бы отнесла к жанру "мужского романа-лабиринта", который берет начало из Достоевского, Конрада и Кафки, приперченных темными триллерами Хаммета и Чандлера. Этот роман - мастерски смешанное зелье из фарса, игры и мрачной трагедии. В городке Карс, как узнает герой романа, редактор местной газеты печатает новости еще до того, как они случились. Например, он пишет, что в местном театре будет поставлена пьеса Ка. Когда поэт со смехом опровергает эту новость, редактор говорит: "Я бы на вашем месте не был так уверен. В нашем городе новости часто случаются именно потому, что мы о них написали"... Марина Ефимова: И, конечно, Ка, вернувший себе любовь Ипек и вдохновленный ею, пишет пьесу под названием "Платок или отечество". Пьесу ставят в местном театре, спектакль вызывает бешеный восторг подростков-фундаменталистов и хаос в зале, после чего полиция начинает стрелять в публику... Один из персонажей романа, мудрый житель города Карса, говорит, обращаясь к автору романа: "Зря вы хотите про нас писать - потому что никто не сможет понять нас издалека"... "И это, - говорит рецензент романа Маргарет Отвуд, - вызов писателю Памуку... Но также вызов и всем нам - тем, кто хочет понять". Александр Генис: Наша следующая рубрика - "Музыкальный альманах", в котором мы обсуждаем с критиком Соломоном Волковым новости музыкального мира, какими они видятся из Америки. Сегодняшний выпуск нашего альманаха мы откроем разговором о новом издании, которое обещает стать непременным пособием для каждого любителя музыки. "Нью-Йорк Таймс", чем отдел музыкальной критики, заслуженно считается самым авторитетным арбитром вкуса, выпустила свой гид "100 лучших записей". Соломон, давайте совершим экскурсию по этому справочнику. Прежде всего, как определяли "лучшие" записи? Какими критериями пользовались критики? Соломон Волков: Я отвечу просто: критерий - это личный вкус данного критика, который этот прелестный томик написал. Его имя Алан Козин. Он один из нескольких штатных музыкальных критиков по классической музыке "Нью-Йорк Таймс". Я его, как и остальных критиков из этой газеты, знаю в течение многих лет. Вообще, эта газета нам очень любопытна, я ее иногда называю манхэттенской стенгазетой. Это свое. Как и институтская стенгазета, которая, может быть, была провинциальной, но без нее нельзя было узнать, что делалось в твоем институте. Так же и с "Нью-Йорк Таймс". Она, может быть, не всегда сообщает о том, что творится в культурном мире Рима, Парижа или Лондона, но о том, что происходит на нашем Манхэттене, она информирует очень хорошо. Мне чрезвычайно любопытно, что эти люди думают о музыке. И вот тут есть такой парадокс: человек в собственных текстах раскрывается гораздо полнее, чем он раскрывается в личном общении. И скажем, теперь, я точно знаю каковы музыкальные вкусы Алана Козина. Александр Генис: А насколько это важно для слушателей, насколько авторитетно это мнение? Соломон Волков: Там все очень корректно. То есть, пользоваться этой книгой, как справочником, можно абсолютно без колебаний. Другое дело, что у меня есть некоторые претензии к этому. Я могу сказать, каковы слабости подхода Козина. В частности, он выстраивает эти 100 записей хронологически - от ранних композиторов, от композиторов старинной музыки до самых современных авторов. И что касается ранней музыки и, даже классиков, у него сдвиг, на мой взгляд, неоправданный, в сторону более поздних исполнений и интерпретаций. Скажем, если "Месса" Баха существует в исполнении фон Караяна и в исполнении какого-то современного ансамбля, то Козин обязательно выберет вот это более позднее исполнение. Мне кажется, что Караян, который работал с традиционным хором и оркестром, дает более проникновенное исполнение, но у Козина всегда вкусы смещены в сторону более современных интерпретаций. Александр Генис: Как представлена русская музыка в этом перечне лучших? Соломон Волков: Довольно прилично, учитывая, что есть у американских критиков в последнее время определенный крен, я бы его условно назвал националистическим: Америка в центре мира. Когда-то была знаменитая обложка журнала "Ньюйоркер" с картой мира, в которой центральное место занимал Манхэттен. Вот такой же сдвиг есть и во вкусах Козина. Но учитывая это все, русской классике дано очень приличное место. Скажем, если говорить о русской музыке ХХ века, то двумя дисками представлен Игорь Федорович Стравинский, правда, он русско-американский композитор, одним диском представлен Сергей Васильевич Рахманинов, и двумя дисками представлен Шостакович. Замечу, что Прокофьев в первую сотню не попал вообще. Но другое дело, что кроме собственно русских композиторов, там представлены еще композиторы их постсоветского пространства и композиторы восточноевропейские. Александр Генис: Насколько представителен вклад композиторов из постсоветского пространства? Соломон Волков: Тоже он мог бы быть более обширным, но, с другой стороны, там могло бы и вообще не быть записей этих авторов. В частности, в первую сотню, под номером 97, причем это вовсе не отражает ценности данной записи (они выстроены в хронологическом порядке) появляется запись Арве Пярта, эстонского композитора, который сейчас живет в Берлине. Там представлено сочинение "Табула раза" - сочинение 77 года, и запись эта чрезвычайно примечательна. Это произведение Пярта показано в исполнении двух солистов - Гидона Кремера и Татьяны Гриденко, литовского камерного оркестра и, что особенно интересно, здесь в первый и последний раз в записи появляется Альфред Шнитке в качестве пианиста. Причем играет он на том, что называется "подготовленный рояль". То есть рояль, в который запиханы разные предметы, которые изменяют его звук - появляется такой клавесинистый звук. Историческое значение этой записи в том, что это был первый выезд Шнитке за границу. Его тогда Кремер пристроил именно в качестве пианиста этого оркестра. Запись была сделана в 77 году в Кельне. Кстати, нашим слушателям эта музыка должна быть знакома по фильму Абуладзе "Покаяние". И вот там раздаются удары колокола, погружающие нас в эту таинственную, мистическую атмосферу - это как раз Шнитке за своим подготовленным фортепьяно. Александр Генис: Одна из самых симпатичных примет, увы, уже закончившегося нью-йоркского лета - концерты на барже. Нью-Йорк, не будем забывать, расположен на островах, как Петербург и Венеция, и такая топография дает возможность развернуться музыкантам, соединяющим две стихии - водную и музыкальную. Минувшим летом - центральным событием таких "земноводных" концертов стала серия выступления американского пианиста Джеффри Свана, который представил публике все 32 сонаты Бетховена. Завершил этот примечательный марафон крайне необычный концерт, посвященный бетховенскому юмору. Соломон, с комическими операми, скажем, все ясно, но что такое юмор в инструментальной музыке? Соломон Волков: Это довольно тяжелая штука. Очень редко бывает, что когда ты слушаешь инструментальную музыку и композитор хочет в ней пошутить, то ты действительно смеешься. Хотя такие случаи бывают. Вот как раз за Бетховеном я особого чувства юмора не приметил. Александр Генис: Из всех композиторов меньше всего похож на шутника Бетховен, этот патетический гений: Соломон Волков: Но с Джефри Сваном как раз любопытная штука. Это была действительно стоющая идея попробовать найти юмор в фортепьянной музыке Бетховена и в частности в 16 сонате, в которой при всем моем старании, я никогда никакого юмора не усматривал. Мы покажем запись в исполнении пианиста Ричарда Гуда, которая, кстати, входит в 100 лучших записей, рекомендованных Козиным. В 16 сонате, в которой Сван подчеркивал юмористические черты, и где можно было почувствовать бетховенскую идею юмора, но у Гуда я только могу показать и рассказать, где нужно было бы нам смеяться. Гуд это очень сглаживает - это очень интересно, потому что показывает силу интерпретации. Одну и ту же музыку можно сыграть как действительно смешную и как совершенно не смешную. Попробуем угадать следы юмора в данном исполнении. Эта соната начинается так что левая рука на какую-то микросекунду запаздывает против правой. И вот это секундное несовпадение дает эффект заикания. Так вот Гуд в данном исполнении это заикание сглаживает, а Сван его подчеркивал. А вот еще фрагмент из этой сонаты. Это адажио, которое тоже можно сыграть более конвенционально, как это и делает Гуд. Но я прошу нашего слушателя вообразить, как бы это сыграл Джеффри Сван. Он эту музыку сыграл бы как китчевую, и она действительно приобрела юмористический элемент. Александр Генис: Критик "Нью-Йорк Таймс" сравнивает эту интерпретацию с музыкой для немого кино. Соломон Волков: Действительно, ты начинаешь улыбаться. У Гуда нужно напрячься, чтобы уловить действительно присутствующий в музыке Бетховена китчевый элемент. Александр Генис: Сентябрьский Музыкальный Альманах, как обычно завершит блиц-концерт. В этом году он входит в цикл "Мастерская скрипача", где Соломон Волков, в прошлом - концертный скрипач, рассказывает о секретах этого искусства. Что Вы нам покажете сегодня, Соломон? Соломон Волков: Сегодня я хочу показать сочинение "Венский каприс". Автором его является Фриц Крейслер - сам замечательный скрипач. Александр Генис: Соломон, чем отличается музыка, написанная скрипачами-виртуозами? То есть, для себя написанная? Соломон Волков: Вы знаете, в данном случае, говоря о Крейслере, я бы не употребил выражение скрипач-виртуоз. Он, скорее, скрипач антивиртуоз. Когда я учился на скрипке, мне говорили: "Занимайся, занимайся". Но Крейслер принадлежал к числу музыкантов, которые поступали абсолютно наоборот. Он вообще не занимался. Мне о нем много рассказывал Натан Миронович Мильштейн, который с ним очень дружил. Это был человек, который уезжал в отпуск и не брал с собой инструмент. Вообще, его скрипка месяцами могла находиться у скрипичного мастера, он забывал об этом. Он оставил несколько классических записей, образцовых записей скрипичных сонат Бетховена, Шуберта, Грига с Рахманиновым. И, кстати, Козин этих записей в свой список лучших не включил. Я бы включил обязательно - это одна из вершин скрипичного исполнительства. Рахманинов просто на стенку лез, потому что Крейслер не желал ни репетировать, ни повторять, ни перезаписывать, если что-нибудь не выходило. Рахманинов не понимал, как так можно работать. Но итогом были потрясающие записи. Вот такой был Крейслер. В нем все было противно традиционному подходу. Для меня, как для ученика, который хотел стать скрипачом, подражать Крейслеру было бы невозможно. А записи с феноменальным обаянием. В них нет ничего виртуозного. В "Венском каприсе" есть такие вещи, которых построить нельзя, научиться этому нельзя. Крейслер этот шарм венский передавал безупречно. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
