Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
24.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[01-05-05]
"Все свободны" - разговор на свободные темыВ студии Владимир ЛюбаровВедущий: Виктор Шендерович Виктор Шендерович: Художник Владимир Любаров. Книжный художник, художник-график, мой друг, чем горжусь. Самое трудное, не первый раз понимаю, когда пытаешься представить радиослушателям художника. С артистами полегче в этом смысле: называешь фамилию, не говорю хороший артист, но хотя бы известный, то непременно сразу понимают, о ком идет речь. А здесь картины Любарова наверняка вы видели, потому что последнее время, и по заслугам, они очень часто публикуются. Как бы вам описать? "Деревня Перемилово" - такой русский Пиросмани, и русский Шагал, такие совсем простые картинки. Возникает ощущение, что ты можешь так нарисовать, только почему-то раньше не догадался. Кроме того, Владимир Любаров долгое время был известен в стране как один из лучших книжных художников-графиков. Я тут прочитал в биографии Любарова, что он работал в первом в новой России книгоиздательстве "Текст" - и хочу похвастаться, что одной из ста его книжек, оформленных в ту пору, была моя первая книжка. Я тогда, разумеется, не знал, какого масштаба художник со мной работает... Спасибо за эту книжку. Это была моя первая большая книжка, она мне до сих пор жутко дорога. Как это случилось: вдруг успешный книжный художник, вполне реализованный и, в общем, вполне нашедший себя, вдруг все бросает, уезжает на край Владимирской области, находит себе в чистом поле разваленный дом и начинает там жить? Это что за "льватолстощина"? Владимир Любаров: Вообще я себе сам такой вопрос задаю и полного ответа, наверное, никогда не получу. Вообще что-то надоело. Это 91 год. И я ощущал себя именно как художник очень некомфортно. Мы сейчас живем в более спокойном мире. Этот мир был для людей слова, для журналистов, очень нужный, яркий. А я как художник ничего не мог делать. Может быть, просто осточертела Москва. Я поехал. Честно говоря, я не думал, что я там вообще поселюсь и мне понравится деревенская жизнь. Я вообще сугубо городской человек. Приехал. Я несколько мест смотрел, может быть даже десятков. Я решил, что я куплю дом, я хочу куда-то деться от Москвы. Может на лето, может на месяц, может на день, но чтобы у меня был свой уголок. Приехал я туда, это был недостроенный дом, кривой и косой, потому что его строил безработный историк. Это был первый и единственный дом в его жизни. Но вот какое-то ощущение, когда я только туда въехал на "Москвиче", я встретил очень доброго человека с такими умными прищуренными глазами. И он все объяснил про деревню, я понял, что я здесь останусь, что я здесь буду после этого вертепа московского страшного. Виктор Шендерович: А всего-то и надо - двести километров, уже другая вселенная. Знаешь, что меня поразило? Я знал, что серия называется "Деревня Перемилово". Был уверен, что это выдуманное тобой литературное название. Перемилово - как город Глупов. Я думал, что ты выдумал, ориентируясь на лица из твоих картин. Когда я узнал, что она по-настоящему называется так, я, признаться, был поражен. Для тебя это было как-то важно такое называние? Владимир Любаров: Думаю, что да, имело значение, но не главное. Виктор Шендерович: Задаю марсианский вопрос: чем отличаются - не то, что я не выезжаю из Москвы, просто интересно твое и сегодняшнее, и тогдашнее ощущение - чем отличаются люди за двести километров от Москвы от тех, которые внутри Садового кольца? Владимир Любаров: Дело в том, что и здесь очень разные люди. Здесь очень трудно взять и нарисовать портрет среднестатистического москвича. Там немножко полегче. Я бы так сказал, что если в каждом москвиче два или три человека живут одновременно, то там - полтора. Допустим, я всегда, когда что-то делаю, я, во-первых, через себя пропускаю. И если у меня девушка грустит, то я должен себя почувствовать девушкой и погрустить. Как говорил Флобер: "Мадам Бовари - это я". Во мне живет два человека. Один человек цивилизованный достаточно, какие-то университеты прошедший, который знает, как положено жить - не бросать окурки, не грубить, не бить никому в морду. А другой человек совершенно дикий, который хочет бросить окурок, дать в морду, выпить всю бутылку водки, а не одну рюмочку. И вот эти два человека у меня живут. Виктор Шендерович: А в тех людях - там цельнее? Там один какой-то человек? Владимир Любаров: Полтора. Все равно, конечно, это есть. Окурок они бросят, не задумываясь. И даже справить могут справить малую нужду около забора моего. Виктор Шендерович: Это легко делают и москвичи. Владимир Любаров: Дело в том, что москвич там освобождается, он цивилизованную шкурку сбрасывает. Виктор Шендерович: Должен тебя огорчить - он ее сбросил в Москве. Владимир Любаров: Безусловно. Вероника Боде: У нас есть звонок. Евгений из Воронежа, здравствуйте. Слушатель: Добрый день. Вопрос к Виктору Шендеровичу про политику, а не по теме. Приближается 9 мая, День победы. Помнят ли россияне, участники войны, что в мае 47 года Сталин отменил выплаты за ордена и медали? Мой отец участник войны с 42 года до конца войны. Начал войну он в Заполярье на полуострове Рыбачий, закончил под Берлином. Это 648 минометный полк. И вот в 47 году в мае месяце Сталин отменил выплаты за ордена и медали. Я помню, у отца был орден Красной звезды и Красного знамени, медаль "За отвагу" и "За доблесть", за которые платили деньги. Помнят ли россияне об этом? Виктор Шендерович: Я от вас узнал об этом, поэтому я не ответчик. Что значит, помнят ли россияне? Россиян довольно много. Вы помните, а я об этом не знал. Я думаю, что большинство не помнят. Думаю, что большинство не помнят про значительно более важные вещи. Раз уж мы об этом заговорили, у нас такая программа, она называется "Все свободны", и темы гуляют. Только что ты отметил 60-летие, ты такой ребенок военный, родившийся после войны. Начинаешь помнить с послевоенных лет. Где это все было? Где тебя застала жизнь? Владимир Любаров: Я родился на улице Щипок в Замоскворечье, причем я и жил там и родился там, потому что родильный дом был напротив дома. Детство прошло под знаком войны. Естественно, я родился в 44, поэтому празднование победы я не помню. Все детские игры были в войну - фашисты и советские солдаты. Я сам рисовал батальные сражения, танки шли: Виктор Шендерович: Во сколько начал рисовать? Владимир Любаров: По-моему, как родился. Я не помню, когда я начал, потому что было давно. Это, я помню, у меня ни одного рисунка не сохранилось, я рисовал большие батальные сцены, и взрослые ими восхищались, как много фигур у меня помещается на листе. Виктор Шендерович: По отдельным приметам, изучая твои рисунки, можно понять, что речь идет о сегодняшнем времени - майка "Кока-Кола" у мужика, какие-то наколки, приметы сегодняшнего времени, но при этом странным образом общее ощущение, что послевоенная какая-то улица, она так осталась. Владимир Любаров: Виктор, ты не видел книгу Улицкой "Детство 49"? Это же гениальная Люся увидела в моих работах свое детство. Она попросила сделать. Я ничего не рисовал, потому что я взял все из разных серий, в основном из серии "Щипок". Я уже сейчас понял, что детство живет в этом, даже в визуальном смысле живет и продолжает из меня вылуплять. Виктор Шендерович: В процессе рисования что-то вспоминается? Владимир Любаров: Что-то вспоминается отчетливо и рационально, а что-то, наверное, самое главное, оно где-то в подсознании. И когда я нарисовал, я вдруг могу увидеть дом, который в детстве напротив был. Виктор Шендерович: А ты когда рисовал, этого не знал? Владимир Любаров: Нет, я рисовал и рисовал. Я просто знаю, как дом устроен - крыша, труба, окна. А потом получался портрет дома. Виктор Шендерович: Как относятся эти люди, изображенные очень нежно, но комически? Они себя признают в этих? Иван Петрович, Саша, не пьющий три дня, учительница Сима - это же все, как я понимаю, персонажи реальные. Владимир Любаров: В основном главная критика идет в деревне, особенно женщины недовольны. Потому что они считают, что я делаю всех толще. Виктор Шендерович: "Женщина грустит, что зеркало ее толстит" - это Губерман. Владимир Любаров: Опять же, есть разные люди. Есть люди, которые воспринимают с юмором, видят какую-то философию мою, даже может быть которой у меня не было. А есть люди, которые говорят, что это безобразие, чернуха. "У нас деревня нормальная, у нас прямые дома". Ни одного прямого дома нет. "А все заборы у тебя кривые". Там ни одного прямого забора нет. Люди хотят, они понимают искусство, что я должен рисовать идеал, как должно быть. Виктор Шендерович: В "Портрете" Гоголя купец говорил: "Ты мне нарисуй, чтобы я был и рядом женщина красивая". С тех времен еще и задолго до Гоголя: нарисуй мне, чтобы я себе понравился. Кстати говоря, тема трогательная и комическая, в то же время не очень комическая. Мы представляем себе себя не по зеркалу, которое нас отражает, а по картинкам, какие мы должны быть, и требуем от искусства и от окружающих, чтобы нас оценивали так, в нас видели таких, какие мы должны быть. В этом смысле это честное их восприятие. Может быть надо быть приехавшим из Москвы художником, чтобы увидеть, что забор кривой? Может быть это не видно, когда живешь там? Владимир Любаров: Это, конечно, видно. Но я просто сказал об одной стороне восприятия искусства: искусство - это когда красиво, а не когда правда. Виктор Шендерович: А у тебя же замечательно красиво. Владимир Любаров: Мне прямой забор не нравится, я в нем художественности не вижу. А кривой - он художественный. Поэтому разное восприятие эстетики. Вероника Боде: Вопрос на пейджер: "Виктор, ваш гость мог бы на полотне, как у нас украдывают народное достояние наше народное правительство?". Спрашивает Владимир из Санкт-Петербурга. Виктор Шендерович: Вы знаете, может, отвечу за художника Любарова. Передо мной лежит альбом его замечательный. Если бы писал "банду Ельцина под суд" или любое другое имя, он не был бы художником. Но у него есть портрет "Нью Рашенс" в серии "Деревня Перемилово". И вот этот человек, в частности, который немножко поворовал, или какой-то другой. Просто художник не должен, если это не художник журнала "Крокодил" советских лет, он не должен бороться с расхитителями народной собственности. У него немножко другие задачи. Владимир Любаров: Вообще органы должны бороться. Виктор Шендерович: Художник не должен бороться, строго говоря, он должен по возможности давать людям посмотреть на себя. Вероника Боде: У нас есть звонки. Геннадий из Ленинградской области, здравствуйте. Слушатель: Здравствуйте. Хотел бы у Владимира спросить следующее: вы так занятно рассказывали о том месте, где вы сейчас живете. Сколько там дворов и держит ли кто-нибудь живность - козу, корову? Отражено в картинах ваших все это? Владимир Любаров: Знаете что, когда я там поселился, это была умирающая деревня. Там были козы, были коровы. Сейчас там нет ничего. Но это не значит, что деревня умерла. Но, к сожалению, умерли все аборигены. Последний абориген умер год тому назад. Люди из городков там поселились и ведут хозяйство. Некоторое количество москвичей, в том числе и я. Мы там просто огородом занимаемся и садом, живности нет. Вероника Боде: Владимир Петрович из Москвы, прошу вас, здравствуйте. Слушатель: Добрый вечер. По ходу дела у меня возник маленький вопрос. Вы сказали, что искусство должно быть в первую очередь красивым. Красота - понятие субъективное. Главный вопрос, который меня интересует, художник-иллюстратор книги, он полностью самостоятелен в своем творчестве или как-то соотносится то, что он делает, с автором литературным? Виктор Шендерович: Замечательно. Я только хочу внести ясность: мне кажется, что Володя не говорил по поводу красоты впрямую. Владимир Любаров: Я говорил о том, что думают отдельные люди, каким должно быть искусство. Виктор Шендерович: А вот второй вопрос очень любопытный. Свободен ли ты как художник-оформитель книжный? Владимир Любаров: Я свободен в рамках определенного поля. Так же как свободен футболист, но за пределы футбольного поля выбегать не может. Виктор Шендерович: Замечательные твои работы, очень много замечательных авторов иллюстрировал. Кто ближе всего? У тебя от Эдгара По до Стругацких диапазон оформительский. Кто попал ближе всего в твое настроение? Владимир Любаров: Я сейчас стал думать об этом. 14-томник Стругацких делал с огромным удовольствием. Виктор Шендерович: Перечитывал специально? Владимир Любаров: Перечитывал. Виктор Шендерович: Это уже было давно? Владимир Любаров: 10 лет назад. Виктор Шендерович: У меня ощущение, я недавно совсем перечитал пару вещей Стругацких и с волнением вдруг понял, что литература никуда не делась, что она вовсе не осталась в совке, она вовсе не советская литература. Это все живо и читается все любопытнее и любопытнее. Это все мощная литература, вневременная. Владимир Любаров: Вообще литературы очень много, у меня не хватает времени, чтобы прочитать. Виктор Шендерович: Что сейчас читаешь? Владимир Любаров: Я недавно прочел "Похороните меня за плинтусом". Совершенный талант. Вероника Боде: У нас есть вопрос, полученный по Интернету, вопрос и пожелание: "Желаю Владимиру Любарову, чтобы ему хватало сил и здоровья полноценно жить и работать. И прошу ответить, к какой книге хотел бы сделать иллюстрации больше всего?". Пишет нам Петр Иванович Капустин. Владимир Любаров: Не знаю. Виктор Шендерович: Честный ответ, прямой. Моя жена замечательно сформулировала: Я хвастаюсь - Володя подарил нам картину - кошка и собачка. Они очень похожи на твоих людей. Вообще у тебя звери и люди через запятую. И моя жена, поглядев на эту картину, сказала: "Такое ощущение, что он любит людей", - сказала с некоторым подозрением. Действительно есть ощущение, даже когда комический персонаж, все равно есть тепло. Владимир Любаров: Я вообще очень простой человек. Я, действительно, как мне кажется, люблю людей. Хотя, наверное, это странно. Виктор Шендерович: Были основания не любить? Владимир Любаров: Естественно. Вероника Боде: У нас есть звонки. Павел из Москвы, здравствуйте. Слушатель: Добрый день. Владимир, ваше Перемилово - это восхитительно. Надо сказать, что это не деревня, вообще-то говоря, хотя вы ее изображаете, - это контекст. Это же моя родина целиком. Это восхитительно. Я когда вижу, периодически возникают ваши выставки, в ЦДХ бывали, просто невозможно. Можно все время смотреть и смотреть. Я, к сожалению, не с начала слушаю, вы что-то сказали о Щипке. Вы знаете, я родился на Щипке и жил первые 13 лет своей жизни в тупике Зацепском. Я москвич, и я себя называю этнический москвич. Я бывал, и по стране ездил. Вы изображаете родину. На последней выставке, на которой я был, она была два или три года назад в ЦДХ, вы изображали, у вас картинки из еврейского быта. Это просто тоже потрясающе. Там несколько предметов и все - это удивительно. Особенно восхитительная картинка была: стоят мужчины, перед ними стол, на нем книга, естественно, Священная книга. И вот они стоят, где бы они ни были, это явно люди на далекой периферии, я не знаю, где они. Но это все равно, потому что они предстоят. Это может быть в самой гуще мегаполиса или вдалеке - это восхитительно. Я вам благодарен. Виктор Шендерович: Спасибо вам большое. Ужасно приятно, признайся? Владимир Любаров: Человек позвонивший - до 13, а я до 14 лет жил на Щипке. Виктор Шендерович: У вас одна родина в буквальном смысле. Вот этот еврейский цикл, который он упомянул. Эта попытка, вполне удавшаяся попытка взять евреев и переселить в это Перемилово, и вошли они без шва. И не возникает вопроса, почему они там. Это я вспомнил в связи с этим фразу Шкловского, по поводу чего уже не помню, он говорил: "У Гоголя черт входит к Солохе - я верю, а у писателя Н. учительница входит в класс - не верю". Вот у тебя эти самые люди в лапсердаках вшиты в Перемилово. Как в голову пришло? Владимир Любаров: Сначала я сам поверил, что они живут рядом со мной. Я выходил вечером, и мне казалось, там промелькнет какой-то мужик, мне казалось, что что-то он на еврея похож. Виктор Шендерович: Товарищ, сколько вы выпили перед этим? Кайтесь. Владимир Любаров: Перед эфиром? Виктор Шендерович: Нет, перед тем как выйти и увидеть. Владимир Любаров: Дело не в выпивке. Конечно, выпивал. Виктор Шендерович: Деревня Перемилово. Я прочел в твоем интервью, ты упомянул, что там такой обычай, что они должны допить до конца бутылку. Владимир Любаров: Безусловно. Виктор Шендерович: Вот такая решительность во всем, до самой последней черты. Владимир Любаров: Про еврейскую серию. 92 год, я еще работал в издательстве "Текст", и меня отметили западные как книжного художника и пригласили на свою ярмарку книжную. Сразу с самолета меня привезли на открытие и долго поили своим бельгийским пивом. В конце концов я оказался в какой-то гостинице, и утром я понял, что меня действительно напоили, что у меня болит голова и мне надо выйти на свежий воздух и, может быть, даже принять рюмочку. Решили, что из России, они там русского не видели уже давно, и он пьет. А я же должен был честь держать. Короче говоря, я вышел. Смотрю - идет человек в черной шляпе, пейсы, борода черная. Я думаю, чем они меня поили? Потому что у нас такие не идут. Иду дальше по улице - близнец предыдущего. Ну, думаю, все, надо быстрее в магазин. Захожу в магазин. В магазине все то же самое - стоит, только уже не в пальто, а в белой рубашке, тоже черная длинная борода. Виктор Шендерович: Где же они тебя поселили? Владимир Любаров: Они меня поселили на углу еврейского квартала. У меня был такой культурный шок. Виктор Шендерович: Как же пришло в голову их в Перемилово запихнуть? Владимир Любаров: Приехал, начал, чего-то мне захотелось. Я начал их рисовать. Рисуются, и какие-то они мертвые. И вдруг я подумал, это уже 95, 96, 97 год, серия "Перемилово" в основном, и как-то они зажили - персонажи. А почему, я думаю, не может быть поселения в деревне Перемилово евреев? Более того, я уже потом вычитал, что до революции там был уезд рядышком во Владимирской губернии, и там было триста еврейских домов. Это полторы тысячи километров от черты оседлости. Как они туда попали, я не знаю. Я думаю, примерно так же как мои евреи попали на мои картинки. Триста домов там было. Виктор Шендерович: А какие-то корни еврейские свои есть? Владимир Любаров: У меня бабушка. Виктор Шендерович: Что-нибудь рассказывала? Владимир Любаров: Конечно. Я думаю, что я никогда бы не отважился на такую серию. У меня бабушка умерла, когда мне было 16 лет. И она мне в детстве рассказывала. Она жила в местечке, все, как положено - были погромы... Родители мои в целом очень не одобряли эти рассказы. Отец говорил: все это умерло, старое время, все это глупости, предрассудки. Моисей, Бог - что за глупости? Виктор Шендерович: Она библейские истории рассказывала? Владимир Любаров: Чуть-чуть. Потому что, во-первых, она сама не очень хорошо это знала. Она больше еврейских анекдотов рассказывала. Она рассказывала вообще, какая бедность была. Она рассказывала про жизнь в местечке, даже в местечках, потому что ее гоняли много раз. Виктор Шендерович: Вообще я должен сказать, что посмотреть эту серию Владимира Любарова очень советую всем. Это серия, которая называется "Еврейское счастье", где эти удивительные евреи переселены в эту удивительную деревню Перемилово. Мне кажется, что по содержательности это вполне может заменить чтение книги Солженицына на эту тему, с гораздо большей человеческой пользой. Это мое личное мнение. Вероника Боде: У нас есть сообщение на пейджер: "Мы очень любим художника Любарова". Правда, без подписи. И у нас есть звонок. Мария Александровна из Москвы, здравствуйте. Слушательница: Я хочу художника спросить. Он живет в деревне Перемилово - это прямо по Салтыкову-Щедрину. Это первое. Второе: мне кажется, что этот художник как бы русское чудо. После перестройки его картины останутся как документ в деталях. Посмотрите, он рисует дома кривые, заборы и людей, то есть все, что видит. Эти собачка с кошечкой, подаренные Шендеровичу. Я хочу сказать - молодец он, конечно. Двести километров от Москвы - русское чудо. Что он мне на это скажет? Это русское чудо, и он тому свидетель. Виктор Шендерович: Как можно просить Владимира Любарова комментировать то, что он русское чудо. Он в затруднении, он нормальный человек и ему неловко это комментировать. А я вашу оценку в принципе разделяю. Настоящее чудо не должно себя чудом ощущать, должно просто утром вставать, выпивать рюмочку, если надо, и садиться работать. Вот я хотел спросить как раз: режим какой-то есть, художественный режим? Чтобы встать, чтобы были часы, когда ты должен рисовать, или ты ждешь состояния, настроения, потом уже подряд, не приходя в себя, рисуешь? Владимир Любаров: Что-то последнее время я в основном только и рисую, больше ничего не делаю. Даже почти не пью. Ты зря смеешься. Если бы я не пил с моими будущими героями... Я когда приехал в деревню, я даже не думал о том, что я вообще стану деревенским художником, у меня даже в мыслях этого не было. Я думал, что я хочу подышать свежим воздухом. Мужики строили дом, я с ними подружился. И я с ними выпил некоторое количество водки. Потому что пока они не выпьют, они про жизнь не рассказывают, они самого главного не говорят. Я на трезвую голову могу чего-то говорить, а они нет. Виктор Шендерович: Скажи, по аналогии с хемингуэйевским айсбергом, ты же о них знаешь больше, чем ты про них рисуешь? Эти персонажи, переходящие из картинки в картинку, ты знаешь какой-то сюжет их жизни, которого нет в картинке? Ты что-то про них знаешь, чего ты не рисуешь? Владимир Любаров: Я иногда рисую, что-то такое придумываю про человека, особенно про женщин. Мне очень трудно рисовать женщин, если я не попытаюсь войти в их шкуру. С мужиками мне более-менее понятно. Мужики - существа грубые. Виктор Шендерович: Штука сложная, но не беспрецедентная. Я сейчас, хотел сказать гордо, что перечитываю, а нас самом деле первый раз читаю "Войну и мир", если признаться по-честному. Потому что я выяснил сейчас, дойдя до четвертого тома, я выяснил, что раньше читал отрывками, что-то пропускал, что-то мне казалось неважным. А сейчас читаю подряд. И, кончено, способность графа Льва Николаевича стать 13-летней девочкой, она совершенно поражает. И то, что ты иногда влезаешь в эту шкуру... Кстати, я не считаю, что они некрасивые, они ужасно милые женщины у тебя. Владимир Любаров: Я как бы не делю. Все-таки надо отделить две вещи - искусство и жизнь в этом смысле. Потому что с этой точки зрения, есть портреты, но это портреты обобщенные. Потому что если я буду делать портрет натуральным, то я буду другим художником. У меня чуть-чуть выдуманный портрет. Но при этом выдуманном портрете, я помню, жена кричит: "Володя, поднимайся (у меня мастерская на втором этаже), пришел твой прототип". Я говорю: "Какой прототип? Я его нарисовал уже. Вспомни Сашу". Он пришел, хотя я его нарисовал до того, как я его увидел. Виктор Шендерович: Мечта художника. Владимир Любаров: Это не мечта. Я рисую все-таки чуть-чуть архетип человеческий. Я увидел Машу, она мне понравилась. А когда я рисую, я, во-первых, что-то обобщаю. Вероника Боде: Сообщение с пейджера: "Большое спасибо художнику за его серию о еврейских персонажах". Владимир Владимирович из Санкт-Петербурга пишет. И у нас есть звонок. Игорь Юрьевич из Москвы, прошу вас. Слушатель: Виктор, здравствуйте. Я ваш большой поклонник. Вы можете как маг, до позвоночника можете человека исследовать лучше любого хирурга. Вопрос к Любарову. Он сказал про провинциалов, что на забор помочиться - ничего страшного для него. Извините меня, Виктор, когда я выхожу я, уже пять лет в Москве живу, я сам из Саранска, я выхожу и иду как по минному полю. Собак выгуливают, но собаки не виноваты, виноваты хозяева, я понимаю. Так надо принимать какой-то закон. А москвичи хуже провинциалов. Это равносильно, что сам нагадил. Виктор Шендерович: Совершенно с вами согласен, жутковатые люди москвичи. Я сам москвич, абсолютно жуткий человек. Москвичи чудовищные люди, вы правы абсолютно, абсолютно с вами согласен. И Любаров, видимо, разделит. Владимир Любаров: Я и убежал из Москвы в деревню. О чем разговор? Прибегаю ненадолго. Вероника Боде: Еще один звонок. Исаак Соломонович из Москвы, здравствуйте. Слушатель: Добрый вечер. Я хотел бы предложить художнику сюжет для картины. Как вы смотрите на это? Владимир Любаров: Замечательно. Я слушаю вас. Слушатель: Картина такая: Горбачев в полный рост за руку ведет мальчика в коротких штанишках с лицом Гитлера. В общем, вся картина. То, что не смог сделать Гитлер, сделал Горбачев. Виктор Шендерович: Спасибо, что вы объяснили, что вы имели в виду. Я как-то гляжу на художника Любарова, я не думаю, что он сейчас бросится это рисовать. Как относишься, бог с ней, с картиной, к такой оценке Горбачева, который сделал то, что не смог сделать Гитлер? Владимир Любаров: Я к Горбачеву отношусь хорошо. Виктор Шендерович: А к Гитлеру, надо полагать, плохо? Владимир Любаров: А к Гитлеру плохо. Виктор Шендерович: Хорошо. Моя оценка совпадает с твоей. Разговариваем дальше. Вероника Боде: Есть вопрос к Владимиру Любарову, полученный по Интернету. "Мне очень нравилось ваше творчество. Несколько раз видел ваши работы в ЦДХ на Крымской. Однако однажды я открыл альбом очень известного за рубежом и малоизвестного в России художника из Колумбии Фернандо Ботеро. С тех пор Любаров мне разонравился. Создается впечатление плагиата и что повторена сама идея работ, как говорится применительно к Филиппу Киркорову, "римейки". Что вы можете сказать об этом?". Наш слушатель Владимир Коростылев из Москвы. Владимир Любаров: Спасибо. Я тоже знаю колумбийского писателя Ботеро. Более того, нахожу некоторое сходство. Но римейков я никаких Ботеро не делаю. И потом, если вы говорите про концепцию - это совершенно неправильно, потому что у Ботеро толстое все. У него толстый мир. У него толстая гитара, толстый лимон, толстое дерево - все толстое. У него как бы совершенно другая концепция. У меня худые нервные мужики. А потом, меня извините, в деревне Перемилово толстые женщины. Вот все сходство с Ботеро. Виктор Шендерович: Я боюсь, что колумбийский художник Ботеро не был в деревне Перемилово. Владимир Любаров: А я не был в Колумбии. Виктор Шендерович: Я так полагаю, что они оба не плагиаторы. Вероника Боде: Вопрос с пейджера: "Каково ваше отношение к Церетели, его чрезвычайной плодовитости и любви к тиранам Петру Первому и Сталину, которых он всем дарит?". Спрашивает Татьяна. Владимир Любаров: Мне нравится живопись Церетели и не нравится скульптура. Виктор Шендерович: Насчет плодовитости, вы знаете, он не только тиранов, он просто лепит все подряд, иногда дворников с лицом Лужкова, иногда жертв нацизма. Кого-то он хотел Америке подарить. Он просто все время в творческом процессе. А то, что он возле начальства оказывается - это такое видение художника. Художник Любаров в деревне Перемилово, а художник Церетели... Владимир Любаров: Все время были придворные художники. Виктор Шендерович: Это нормально. Кстати, были хорошие придворные художники. Владимир Любаров: Великолепные. Кстати говоря, живопись у Церетели очень недурна, в отличие от скульптуры. Виктор Шендерович: А кто вообще среди живущих и не живущих, кто нравится? Не то, что нравится, а кто близок? Владимир Любаров: Мне очень близко народное искусство, это очень чувствуется. Великие примитивисты - я их боготворю. Мне очень близок Шагал по мироощущению, по пластике. Из современных последних художников, наверное, мне очень близок Гриша Брускин и, как ни странно, Илья Кабаков. Эта поэзия коммунальной кухни. Кстати говоря, Кабаков работал у меня в "Химии и жизни" когда-то. Это достаточно близкий, из одного мы яичка. Вероника Боде: С пейджера: "Я ленинградка, но когда бываю в Москве, посещаю Щипок. Потому что, мне кажется, может быть я ошибаюсь, но там провели свое детство Андрей Тарковский и отец Александр Мень. Права ли я?". Спрашивает Ирина. Владимир Любаров: Тарковский, и не только Тарковский, и Высоцкий. Я не знаю, жил ли именно на Щипке и Шукшин. Короче говоря, Тарковский и Высоцкий точно жили, если не на Щипке, то рядом. Виктор Шендерович: Очень московское место такое, не парадно московское. Владимир Любаров: Когда я жил, это был домик - каменный низ, я жил в деревянном верху. Вероника Боде: Звонок из Петербурга. Сергей, здравствуйте Слушатель: Добрый день. У меня вопрос к художнику. Я видел пару ваших работ. Может ли оказаться ваша выставка в Санкт-Петербурге? Владимир Любаров: В 2002 году проходила очень большая выставка. Сейчас нет. Слушатель: Второй вопрос: кем сделали люди деревенские в табели о рангах вас? Владимир Любаров: Художник - всем. Виктор Шендерович: Отношение - воспринимают ли как некоторого пришельца или уже просто местный? Владимир Любаров: Сначала воспринимали как чужака. Более того, я должен был расплачиваться за грехи всех демократов и Ельцина и так далее. "А, вот он приехал, мы сейчас расспросим у него". Виктор Шендерович: Расплатился? Владимир Любаров: Расплачивался, я с собой привозил спирт. В какой-то момент я вдруг понял, что я стал своим. Как бы от меня никакой подлости и хитрости нет, я как-то стал своим. Виктор Шендерович: Штирлица внедряли в 30 годы заранее. За какое время внедрился и стал своим? Владимир Любаров: Да вообще быстро. Я думаю, за пару лет. Виктор Шендерович: Немножечко расскажи про эту замечательную эпоху "Химии и жизни". Это же был такой - может быть, не все знают, хотя, я думаю, что слушатели Радио Свобода многие знают, что это был удивительный островок в советское время, совершенно несоветский. Там замечательные люди обитали в нем. Владимир Любаров: В советское время были такие странности. Был, например, Театр на Таганке, который прямым текстом говорил непозволительные антисоветские вещи. И прямым, и непрямым. "Химия и жизнь" - тоже журнал, которого как бы была задача - здесь же тоже надо жить. И мы что-то такое делали для людей, чтобы жить, что-то читать, смотреть. Виктор Шендерович: Неделю назад здесь был Виктор Славкин, ты мне напомнил его слова о том, что уже живем, все равно живем. Про эти же годы речь шла - 60-70 годы. Уже так сложилось. Не борьба с режимом, а устройство внутри какой-то компании, малая родина, только не в географическом смысле, а в человеческом смысле. У меня будет родина - ты, этот, эта. В этом месте у нас будет хорошая музыка, нормальный разговор, нормальные отношения, не будет партийной ячейки. То есть устройство эмиграции такого рода в четырех стенах и устройство такого человеческого режима. В этом смысле совершенно уникальна его судьба. Владимир Любаров: У него интересная судьба. Он каким-то образом достиг полумиллионного тиража. "Химия и жизнь" - название, а название менять нельзя. Короче говоря, мы напечатали, мы выбирали странички, а потом нас практически разогнали. Виктор Шендерович: Не хочется заканчивать разговор на такой грустной ноте. Все-таки закончим на том, что ты, как справедливо было сказано, русское чудо. И я очень рад, что в деревне Перемилово и в России есть человек, который это рисует. Спасибо, что пришел. С праздником и со всеми грядущими праздниками. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
