Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
5.10.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Культура

Русские Вопросы

Автор и ведущий Борис Парамонов

Воры и поэты

Бродя по Интернету, я обнаружил интересный материал в январском номере журнала "Знамя" за этот год. Обнаружил, как кажется, запоздало, но все же решил поговорить об этом: обсуждаемая тема относится к разряду вечнозеленых, как говорят в Америке, и, похоже, долго не перестанет быть актуальной для России. Это тема о русской интеллигенции. На этот раз она берется журналом в новейшем политическом развороте: обсуждается вопрос о расколе в либералах. Понятия либерал и интеллигент, как известно, почти полностью совпадают. Раскол, как выясняется, идет по линии отношения к нынешней российской власти. Новация в том, что многие из интеллигентских либералов - едва ли не большинство - становятся на сторону власти. Другим кажется, что такая позиция принципиально неприемлема, что с русской властью у либеральной интеллигенции нет возможности сотрудничать, так было и будет. Естественная в России либеральная позиция - оппозиция. Вопрос неизбежно углубляется: существуют ли в России либеральные потенции вообще, свобода как национальный путь, движение по которому может быть мыслимо только как общенациональная, то есть в конце концов государственная политика? Сочетаемы ли не просто интеллигенция и власть, но Россия и свобода, или последняя навеки останется всего лишь интеллигентской мечтой, не терпящей прикосновения власти - отвратительной, как руки брадобрея? Или, с другой стороны, не есть ли лик чаемой свободы всего-навсего физиономия Березовского, по-модному небритая?

Представим полярные точки зрения. Семен Файбусович:

Наши либералы-государственники утверждают, что только сильное государство способно защитить личность, обеспечить ее права и свободы. Вроде, похоже на правду. Но вот заковыка: когда такое или что-то подобное говорит условный западный либерал, он под сильным государством разумеет равный для всех закон, соблюдение которого государство хочет и может гарантировать - и именно таким опосредованным образом гарантирует права и свободы своих граждан в своей стране. У нас же дело с точностью до наоборот: в лучшем случае можно говорить не о культе, а о культЕ закона - он по-прежнему никому не писан. Государство использует оную культю вполне произвольно и выборочно, в том числе для борьбы с неугодными гражданами, в том числе как инструмент давления и подавления, а граждане, даже самые лояльные и сознательные, при всем желании не в состоянии соблюдать все законы, а потому в принципе могут быть стукнуты культей в любой момент - и живут с сознанием этого (или это у них в подсознании).

Противоположную позицию наиболее остро сформулировал Александр Агеев:

Родовые качества (интеллигенции) - политическая безответственность, мышление стереотипами и нежелание считаться с исторической реальностью:решительно неважно, как относится "либеральная интеллигенция" к действиям Путина. Путин и его правительства пока что с завидным упрямством продолжают развитие "либерального проекта", от которого три года назад отреклась интеллигенция. К "либеральности" разве что добавлены черты "консерватизма" - такое ощущение, что Путин и его команда тщательно проштудировали труды П.Б.Струве (хотя бы его классическую "Патриотику"). Это очень достойный вариант либерального проекта, и он планомерно осуществляется... Что имеет против этого сказать "образованное сословие"? только то, что Путин - бывший чекист и, следовательно, втайне мечтает восстановить советскую власть. Если бы все сословия в России находились на этом уровне понимания происходящего, советскую власть можно было бы восстановить хоть завтра. И либеральная интеллигенция вернулась бы наконец в единственную соприродную ей среду.

Агеев исходит из того, что интеллигенцию и не спрашивают, что делать, никто из деловых людей ее мнениями не интересуется и в ее сотрудничестве не нуждается. У нее вообще нет организации и организованности, внутренней структурности, позволяющей говорить об имманентных реакциях, движениях вообще и расколе в частности. Либеральствующая интеллигенция - пассивная куча (едва ли не мусора), верхушку которой периодически сдувают те или иные ветры истории.

Агеев упоминает имя П.Б.Струве, о котором мы сегодня будем не раз еще говорить; пока же скажем только, что по мнению Струве, высказанному хотя бы в сборнике "Вехи", русская интеллигенция в той форме, в которой она существовала к моменту написания "Вех" (начало ХХ века), - исторически случайное образование, схождение которого на нет возможно и желательно. Несколько формул Струве:

Интеллигенция в русском политическом развитии есть фактор совершенно особенный: историческое значение интеллигенции в России определяется ее отношением к государству в его идее и в его реальном воплощении: идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему: В безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции - ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции. : отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, (интеллигенция) перестанет существовать как некая особая культурная категория: в процессе экономического развития интеллигенция "обуржуазится", то есть в силу процесса социального приспособления примирится с государством и органически-стихийно втянется в существующий общественный уклад, распределившись по разным классам общества.

Последняя мысль Струве (хотя со ссылкой на другого автора) по существу выражена и в выступлении Дениса Драгунского, сказавшего, что интеллигенция - это интеллектуалы в нерыночных средах. Значит, когда они в эти среды интегрируются, то и исчезнут в специфическом своем русском качестве противогосударственных оппозиционеров и печальников горя народного. А необходимую реформу ведет сейчас в стране именно власть, подчеркивает Агеев.

Перспектива как бы определена и беспокоиться вроде бы не о чем: поддерживайте Путина и его команду, не думайте о Березовском и Гусинском (Людмила Сараскина: НТВ так же похоже на свободу слова, как фальшивый заяц из лапши на кролика в собственном соку), и все будет в порядке: вы растворитесь, как сахар в чае. Однако исторический опыт учит, что в России доверяться власти - дело опасное. Мысли, выраженные Файбусовичем, списать в архив нельзя. А коли будет сохраняться неправедная власть - вариант очень возможный, - то сохранится и противогосударственная интеллигенция. В этом сюжете ощущается не случайность, а необходимость, некая русская судьба.

Откуда это пошло, этот русский порочный круг? Отвечая на этот вопрос, вспомним для начала опять же Струве, на этот раз не "Вехи", а "Из глубины", сборник 1918 года:

...один из замечательнейших и по практически-политической, и по теоретически-социологической поучительности и значительности уроков русской революции представляет открытие, в какой мере "режим" низвергнутой монархии, с одной стороны, был технически удовлетворителен, с другой - в какой мере самые недостатки этого режима коренились не в порядках и учреждениях, не в бюрократии, полиции, самодержавии, как гласили общепринятые объяснения, а в нравах народа или всей общественной среды, которые отчасти в известных границах даже сдерживались именно "порядками" и "учреждениями".

Получилось, что опыт второй революции подтвердил слова Гершензона из "Вех", написанных после первой: знаменитые слова о штыках и казнях власти, единственно охраняющих нас от ярости народной.

Но тут другой вопрос возникает: а почему все же возникало общее движение интеллигенции и народа, почему интеллигенция бывала в России не только либеральной, но и революционной, радикальной? Нет ли у них - интеллигенции и народа - общего корня, общего, так сказать, дела, кроме известного народолюбия, народничества интеллигенции, комплекса вины перед народом?

На этот вопрос тоже давались уже интересные ответы. Самый интересный - у Г.П.Федотова.

В замечательной статье 1938 года "Русский человек" Федотов выделяет два фундаментальных типа русских - интеллигент и московский служилый человек, портрет левого и правого русского:

Возьмем левый портрет. Это вечный искатель, энтузиаст, отдающийся всему с жертвенным порывом, но часть меняющий своих богов и кумиров. Беззаветно преданный народу, искусству, идеям - положительно ищущий, за что бы пострадать, за что бы отдать свою душу. Непримиримый враг всякой неправды, всякого компромисса. Максималист в служении идее, он мало замечает землю, не связан с почвой - святой беспочвенник (как и святой бессеребренник), в полном смысле слова : В терминах религиозных, это эсхатологический тип христианства, не имеющий земного града, но взыскующий небесного. Впрочем, именно не небесного, а земного. Всего отвратительнее для него умеренность и аккуратность, добродетель меры и рассудительности, фарисейство самодовольной культуры. : Не трудно видеть, что этот портрет есть автопортрет русской интеллигенции. Не всего образованного класса, а того "ордена", который начал складываться с 30-х годов ХIХ века.

Применительность такой характеристики в отношении советской интеллигенции оспорил А.И.Солженицын, отметивший, прежде всего исчезновение качества жертвенности в советском так называемом образованце. Это верно, но ставить это в минус интеллигенции нельзя, ибо за советское время она столько натерпелась сама, что прерогатива "горя народного" перестала быть связанной исключительно с "низшими" классами, с простонародьем: не станешь требовать жертвенности - от жертвы. Но у Федотова прослеживается куда более глубокая, чем в советское время, более традиционная и более фундаментальная связь типа интеллигента с одной из важнейших характеристик народного бытия: с типом русского религиозного искателя, страниика:

...здесь мы имеем дело не с прямым влиянием из народной глубины, а с темной, подсознательной игрой народного духа, которая в судьбе отщепенцев и мнимых апатридов повторяет черты иного, очень глубокого и вполне народного лица. Отщепенцы, бегуны, странники - встречаются не только наверху, но и внизу народной жизни. : В них живет по преимуществу кенотический и христоцентрический тип русской религиозности, вечно противостоящий в ней бытовому и литургическому ритуализму.

Здесь интеллигентское отщепенство, которое Струве называл безрелигиозным, связывается как раз с типом русской народной (естественно, не церковной) религиозности. Важна, однако, не содержательная мотивировка этого качества, а самая структура его, установка сознания, независимая от того или иного мировоззрительного наполнения. Таких кенотических странников изобразил Платонов в "Чевенгуре", а исповедуют они коммунизм - идею, владевшую также интеллигентскими теоретиками. Но чевенгурцы увидели у Маркса самую его кенотическую суть - враждебность к земной реальности, к "имуществу" под маской социалистического переустройства общественного производства и потребления. Им мотивировки не нужны, они, так сказать, обнажают прием. Кенозис, тяготение вниз, отвержение культуры - качество христианское, лучше сказать первохристианское, христианская архаика - этот кенозис внутренне, тайно агрессивен, и периодически эта агрессивность прорывается наружу. И тут нам вспоминается еще одно наблюдение Струве - о генетической связи интеллигенции с древним казачеством как силой противогосударственной и противокультурной, "воровской". Ворами раньше называли всяких уголовных преступников, антисоциальный элемент как таковой.

Нынешний - советский и постсоветский - интеллигент может быть как угодно внешне преуспевающим и высоко культурным профессионалом, но в своем качестве противника государства и власти он обнаруживает связь с этим архаическим кенозисом. Не удивительно, что ему прежде всего внутренне враждебен другой выделенный Федотовым русский тип - московского служилого человека.

Вот какими словами дает Федотов "второй тип русскости" - правый портрет русского:

Это московский человек, каким его выковала тяжелая историческая судьба. Два или три века мяли суровые руки славянское тесто, били, ломали, обламывали непокорную стихию и выковали форму необычайно стойкую. Петровская империя прикрыла сверху европейской культурой московское царство, но держаться она могла все-таки лишь на московском человеке. К этому типу принадлежат все классы, мало затронутые петербургской культурой. Все духовенство и купечество, все хъозяйственное крестьянство : поскольку оно не подтачивается снизу духом бродяжничества или странничества. Его мы узнаем, наконец, и в большой русской литературе, хотя здесь он явно оттеснен новыми духовными образованиями. Всего лучше отражает его почвенная литература - Аксаков, Лесков, Мельников, Мамин-Сибиряк. И, конечно, Толстой, который сам целиком не укладывается в московский тип, но все же из него вырастает, его любит и подчас идеализирует. Каратаев, Кутузов, Левин-помещик - это все москвичи, как и капитан Миронов и Максим Максимыч - пережившие петровский переворот московские служилые люди. Николаевский служака, которому так не повезло в обличительной литературе, представляет последний слой московской формации.

В этой классификации Путин без зазора включается в московский тип, хотя сам он из Питера, даже из "Ленинграда". Продолжая эту параллель, можно сказать, что он из тех "служак" - из тех служебных структур, которым так не повезло в отечественной обличительной литературе.

Нынешнее обсуждение в журнале "Знамя" темы о расколе в либералах значимо потому, что воспроизводит основную русскую тему - противостояние, лучше, пожалуй, сказать рядоположение двух основных русских духовных типов. И в том, что эта дихотомия обозначилась сейчас в либерализме как таковом, в "левом русском портрете", тоже ведь нет ничего принципиально нового: это отдаленное эхо старого раскола между западниками и славянофилами (хотя, конечно, эта линия разделения совсем не полностью совпадает с линией, разделяющей федотовские "правый" и "левый" русские портреты). Славянофилы тоже ведь были либералами; в любом случае, власть им не сильно доверяла.

Но в этих неладах славянофилов с властью был один любопытнейший мотив, обретающий актуальное значение, явственно звучащий в сегодняшних разговорах, образец которых представлен журналом "Знамя". Его как бы бессознательно демонстрирует Агеев. Нужно вспомнить славянофильскую теорию государства и земли, их представление о внеполитическом и внегосударственном строе русской народной души. Знаменитый славянофильский, Константином Аксаковым выброшенный лозунг: государству - силу власти, земле - силу мнения. Надо привести соответствующую мысль текстуально:

Государству - неограниченное право действия и закона, Земле - полное право мнения и слова : внешняя правда - Государству, внутреннее право - Земле; неограниченная власть - Царю, полная свобода жизни и духа - народу; свобода действия и закона - Царю, свобода мнения и слова - народу.

Создается впечатление, что по этой старинной славянофильской формуле построен нынешний российский режим. Вмешиваться в свои дела со стороны российская власть по-прежнему не позволяет, но свободы духа, мнения и слова - сколько угодно. Парадоксально, но факт: Путин - самый настоящий, можно сказать, идеальный славянофильский "царь".

Но это замечание, что называется, а propos. Важно другое. Славянофилы в теории государства и земли высказали некую темную, кривую, неадекватно выраженную, но истину о России. Неадекватность в том, что эту внегосударственность и внеполитичность русского народа, в его противоположности "публике" (еще одна аксаковская оппозиция), славянофилы сильно идеализировали, даже мистифицировали, представив эти качества свидетельством прирожденного христианства русской души. А христианство в их системе оценок было оценкой, понятно, положительной, верховно плюсовой. Они не задумывались о проблематичности этой характеристики, самого этого строя души. А между тем отсюда и можно вести, помимо каратаевской благостности, всяческое "казачество" в смысле Струве, то есть антигосударственный и антикультурный анархизм. Можно даже сказать, что христианство этому природному анархизму русской души давало позитивную санкцию, высокую мотивировку.

Непонимание этих сложных связей и взаимодействий приводит к большой путанице в осознании многих русских проблем. Пример такой путаницы демонстрирует Рената Гальцева, повторяющая на страницах "Знамени" старый славянофильский миф о Европе, утратившей христианство, и о России, его сохраняющей, и сетующая на то, что в постсоветской России не удалось организовать христианско-демократическое движение. Если же принять во внимание то, о чем мы только что говорили, то получится, что история России всегда была неким "христианско-демократическим движением", с анархическим отщепенством которого вынуждена была бороться власть. Отсюда и пошло, между прочим, огосударствление русской церкви, долженствующее быть понятым как дополнительное средство борьбы с христианским анархизмом народа. Христианство в России не сумели включить в культурный контекст - потому что такого контекста и не было, не было культурной традиции, на Западе шедшей еще из античности. Когда Бердяев писал о нерешенности в православии проблемы культуры, он это самое и имел в виду, только выразился дипломатично, потому что сказать то же самое прямо он не мог, не поставив под сомнение собственную духовную эволюцию к православию - та же мода начала прошлого (ХХ-го) века, которую повторила русская интеллигенция в застойные семидесятые годы.

Выходит, что гипертрофия власти - это инстинктивная реакция русской жизни на собственную же стихийность, анархичность, неуправляемость. И как говорил Константин Леонтьев, слова "реакция" бояться не надо, способность к реакции - это признак живого организма, не следует этому слову придавать подчеркнуто политический оттенок. Тем не менее, этот имманентный конфликт сил дезорганизации и порядка, запрограмированный в структурах российского бытия, породил инерционное движение власти в сторону именно политической реакции. Соблюсти в этом конфликтном процессе необходимую меру - громадное искусство, владение которым определяет значимость того или иного русского политического деятеля, правителя, если угодно - царя.

Интересное рассуждение на эту тему я обнаружил у поэта Д.Самойлова. Он задумался над словами одного из героев солженицынского "Красного колеса": "Важен не строй государства, а строй души" - и написал следующее:

Первый вопрос: можно ли сравнивать строй души со строем?.. одного ли порядка эти явления, чтобы можно было сказать, что в каком-то одном ряду содержание души сопоставимо с общественным устройством? По этому типу можно сказать, что важен овес, а не холера.

...Возможно, сопоставление строя души со строем и в обратном случае: если предположить, что в его устройстве отражено устройство души.

Но тогда какой души? Чьей конкретно?

Видимо, тогда уже не одной конкретной души, а души всеобщей, некоей одной народной души, в которой слиянны отдельные личные души. Какие же свойства этой души были точно отражены в российском самодержавии, в крепостном строе, в бюрократической иерархии российской державы?

Или, может быть, устройство души всей Руси потому и выше строя, что отражено в нем неполно или искаженно?

Ответа на все эти вопросы не дается, но замечателен самый анализ вопроса, детализация проблемы. Ответ же можно дать такой: в России строй государства не отражал строй души, а противостоял ему. Или если отражал, то в прямом, а не в метафорическом смысле - как отражают врага.

Что и требовалось доказать: народ и власть в России - враги. Вернее, даже и доказывать не требуется: это общеизвестный факт. Важно только понять, что у этой вражды со стороны власти был резон. Вот Струве это и понимал, за что был ошельмован либеральной интеллигенцией. Только сейчас начинают понимать самого Струве, что, по мнению А.Агеева, свойственно скорее команде Путина, чем либеральным интеллигентам.

У нас, однако, нет резона становиться на чью-то сторону окончательно, делать однозначный и бесповоротный выбор. Та русская стихия, которую принято называть антикультурной (контркультурной по-нынешнему), - она же, в другом повороте, есть источник всякой культуры. А если не всякой, то, по крайней мере, художественной. Это известная оппозиция культуры и цивилизации. Зачем же отказываться от русского художества? Это понимал Блок (стихия как культура). Это понимала Цветаева:

Я свято соблюдаю долг,
Но я люблю вас, вор и волк.


Другие передачи месяца:


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены