Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
25.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[07-08-05]
Поверх барьеров - Европейский выпускАрхитектура и город: в поисках стиляРедактор Иван Толстой
Увидим ли мы рождение нового большого стиля, или архитектуры больше нет? Художник Юрий Лужков и Москва. Проект Всемирного торгового центра в Нью-Йорке - памятник или офис? Центр города и гипермаркет на окраине - кто победит? Здания, меняющиеся при разной погоде. Последний проект идеального города. Валентин Барышников: Говоря об истории архитектуры, вместо дат часто называют стиль. Готика, ренессанс, барокко, неоклассицизм, модерн или модернизм - это не только эстетические системы, но и времена. Времена феодов и империй, глубокой религиозности и социалистических утопий. Но, читая книги по архитектуре, я с удивлением обнаружил, что на подходе к нашему времени стили тают, теряются. В поисках стиля я обратился к известным архитекторам и культурологам, задавая вопрос: что происходит сейчас, и как назовут потомки архитектуру, создаваемую в наши дни. Первый, кто отвечает на этот вопрос, - директор британской "Урбан дизайн групп", автор "Словаря урбанизма" Роберт Коуэн. Роберт Коуэн: Сейчас есть одновременно много разных стилей, и, я думаю, трудно предвидеть, какой из них будет доминировать в этом веке. Есть модернизм, есть обращение к классике, есть постмодернизм, который берет классические и барочные мотивы и использует их в новом, игровом ключе. Есть новая архитектура, которую сделали возможной компьютеры, - такие как деконструктивизм и блобитекче - некоторые из таких зданий невозможно создать без компьютеров, потому что в них нет ни одной прямой линии. Валентин Барышников: Но что же Большой стиль - тот, под чьим именем эпохи входят в учебники истории? Владимир Паперный - живущий в Лос-Анжелесе известный культуролог, автор книг "Культура Два" и "Мос-Анджелес". Владимир Паперный: Сейчас большого стиля нет. Последний большой стиль, который существовал, его можно называть или модернизмом, или современной архитектурой. Это то, что создавалось в начале 20-го века Корбюзье, Гропиусом, русскими конструктивистами. Этот стиль в Европе - его, как бы, идеологически дискредитировали уже к началу второй мировой войны, после чего он был экспортирован в Америку и поставлен на индустриальные рельсы. И, практически, вся Америка с конвейера была застроена. То, что критик Том Вулф назвал "рациональным жилищем для рабочих, раздутым до размеров в сто этажей". Где-то в 60-х годах начался протест против этой архитектуры, возник антифункционализм, постмодернизм. Все это стало разваливаться и, в результате постмодернизм оказался очень недолговечным, и по существу его больше нет. Я недавно разговаривал с архитектором Ричардом Майером, который построил музей Гетти, и он сказал: "Какой постмодернизм? Уже нет никакого постмодернизма. Он существует только в тех странах, которые слишком поздно узнали о его существовании. Например, во Франции". Я говорю: "И в России". На что он выразил мне свои соболезнования. Таким образом, современного стиля нет, есть несколько интересных или не интересных направлений. Скажем, Ричард Майер - это один из немногих, который пытается сохранить верность идеалам Корбюзье и всему этому движению интернациональной архитектуры 20-х годов, При этом, выхолостив его политическое содержание. Потому что и русские конструктивисты, и Корбюзье видели архитектуру как средство политики. Они видели в архитектуре возможность перестроить общество. Ричард Майер взял красивую оболочку, вынув из нее полностью политическое содержание. Другое направление это, скажем, Френк Гери или испанский архитектор Колотрава, которые, все-таки, создают технологически сложные структуры. В случае Френка Гери это превращается, по существу, в скульптуру, в каком-то смысле, перестает быть чистой архитектурой. Таким образом, мне кажется, что современного стиля нет, а есть индивидуальности и есть несколько ярких направлений. Предсказать, конечно, очень трудно, но мне кажется маловероятным появление опять большого, глобального стиля. Мне кажется, что эпоха глобальных стилей прошла, и одна из заслуг постмодернизма и в философии и в искусстве состоит с том, что постмодернизм заявил и, в каком-то смысле, доказал что эпоха, которую они называют grand narratives, прошла. И я боюсь, что безвозвратно. Валентин Барышников: А вот фрагмент нашей беседы с профессором Московского архитектурного института, доктором искусствоведения, автором многих книг, в том числе "Энциклопедии архитектуры" Вячеславом Глазычевым. Вячеслав Глазычев: Действительно, были эпохи больших стилей, но они абсолютно неотторжимы от эпохи больших феодальных конструкций, в которых придворный характер жизни, придворный стиль и задавал все остальное, чему оставалось только подражать. При утверждении той или иной формы демократии еще лет на сто хватило инерции подражания феодальным стилям. Замечательный пример это Молл в Вашингтоне - здание архивов. Но рано или поздно этот порыв должен был иссякнуть. Поэтому стиля больше не будет. Валентин Барышников: На мой взгляд, архитектурные шедевры в прошлом всегда были результатом каких-то идей, начиная с пирамид. В вашей же книжке прочитал, что во Франции огромную часть валового продукта в средние времена была потрачена на создание соборов. Если это так, если архитектурные шедевры, действительно, являются плодом каких-то идей, то тогда это означает, что в будущем нам таких архитектурных шедевров, в прежнем смысле, не ждать. Вячеслав Глазычев: Это не трагедия, это просто другая стадия бытия. Так же как литература сократила свое тотальное верховенство. Ничего с этим не поделаешь, и на первый план вышли ТВ программы, компьютерные игры и прочие вещи. Но у литературы есть своя ниша. У архитектуры тоже есть своя ниша, но это становится элементом клубной культуры. Валентин Барышников: Но, с другой стороны, люди всего мира едут, чтобы погулять по площади или увидеть площадь перед собором Святого Петра, погулять по площади Согласия или по Дворцовой площади. Значит, интерес к этому есть. Что же мешает появлению новых монументальных шедевров? Вячеслав Глазычев: Дело в том, что вкладываться в монументальность сегодня могут себе позволить не демократические правительства, как правило. Франция была исключением в 80-е годы. Потому что от Наполеона идущий имперский стиль очень окрашивает республику. Поэтому парижские новые ансамбли, это, все-таки, ансамбли Помпиду-Миттерана. В других случаях, это просто невозможно. Власть не имеет собственного вкуса и никогда не имела. Разве что Екатерина Великая или Фридрих Второй. Соответственно, кто же начнет это решать? Голосованием вы не можете определить что делать - слишком сильно разойдутся мнения. На 10 экспертов противная сторона выдвинет 10 других экспертов, которые с яростью будут доказывать, что это так и не иначе. Короче говоря, монументальный шедевр предполагает монументальную, монолитную, единую волю. Без этой воли он возникнуть не могут. И поэтому, когда едут в Венецию и наслаждаются на Сан-Марко и на Сан-Пьетро в Риме, это и есть некая ностальгия по приятно ушедшей в прошлое могучей воле. Валентин Барышников: Шедевры монументальные, они с житейской точки зрения неудобны. Если ты живешь где-то рядом с площадью Согласия, то для того, чтобы перейти на другую сторону, если там табачная лавка: Вячеслав Глазычев: Да, это сложно. Валентин Барышников: То есть если теперь архитектура для нужд людей, то это исключает любое появление монументальных шедевров. Вячеслав Глазычев: Естественно. Потому что здесь абсолютным шедевром является любой мега молл. Внешне никакая оболочка, а интерьер, полностью пригнанный к интересам всех и вся, - и фаст фуд вам здесь, и ролики, и разные разности. И кафе в книжном мегастрое. Это ведь идеальное отражение комфорта. И, при этом, полностью исключает вообще архитектурное отношение к задаче. Мега молл складывается в любую оболочку. Что мы с огорчением или с нейтральным отношением воспринимаем по всему свету. И здесь комфорт людей и эстетическое отношение воли, которая к этом людям не имела никакого отношения: только одного - как отношения к зрителям, которые хлопают в ладоши. Вот это создало великую архитектуру. С уходом этого из жизни, она может только пробовать, имитировать. Это редко получается. Валентин Барышников: Прежде чем вернуться к разговору с Паперным, наверное, нужно пояснение, почему я спрашиваю экспертов, прежде всего, о судьбе площадей ,- мне они кажутся венцом архитектуры. Как бы ни были прекрасны отдельные здания и церкви, площади - огромные пространства, объединенные волей художника в единое целое, - волнуют больше. Слово "ансамбль" очень подходит - это симфонии тектонического искусства. Владимир Паперный. Владимир Паперный: Я думаю, что эпоха монументальных площадей уходит в прошлое, как и эпоха этих grand narrative философий. Потому что вся систем коммуникаций строится по другим принципам. Все больше людей работают дома и связываются со своим работодателем через интернет и другие каналы коммуникаций. Я живу в Лос-Анджелесе, где идея ходить пешком, в общем, во многом умерла. Этот город для машин, а не для людей. В Европе, к счастью, это не так, но движется все в эту сторону. К сожалению, мы входим в какую-то виртуальную эпоху, когда реальное общение заменяется виртуальным, и такие вот непосредственные каналы коммуникаций, когда люди встречаются лицом к лицу, заменяются такими опосредованными. Поэтому я думаю, что нет будущего у таких грандиозных площадей, которые бы при этом еще были удобны для жителей города. Валентин Барышников: Мы продолжаем говорить с Владимиром Паперным о влиянии идеологии, точнее даже будет сказать, идеологизированности общества на архитектуру. Владимир Паперный: Для того, чтобы создать готический собор, все население города в течение нескольких веков должно было разделять одни и те же идеологические установки и одну и ту же систему ценностей. Люди в течение нескольких веков должны были быть согласны, что нет ничего важнее в жизни города, чем создать вот этот памятник, устремленный к Богу. Значит, должно было быть единство религии, этническое единство и сильная власть, а именно граф, принц, герцог, который владел этим городом, должен был быть в состоянии направлять все существующие ресурсы на создание этого гимна, прославляющего Бога. В настоящее время такая ситуация почти не возможна. Последние примеры чего-то похожего - это, скажем, эпоха Гитлера и Сталина. Но эпоха Гитлера была слишком короткой, ее большая часть пришлась на войну, поэтому почти ничего не удалось построить. Но если мы возьмем сталинскую эпоху, то, теоретически, там были все элементы, которые создавали готические соборы, - идеологическое единство общества, представление о том, что прославить наше общество - это самая главная задача, которая перед нами стоит, и была достаточно сильная власть, которая могла перераспределять ресурсы практически без всякого контроля со стороны кого бы то ни было. Таким образом, главное градостроительное достижение сталинской эпохи - это генеральный план реконструкции Москвы 1935 года, где практически весь город Москва был подвергнут глобальной планировке. Нечто похожее сделал в свое время Осман с Парижем. Но, надо сказать, что генеральный план 35 года блистательно провалился. Во-первых, центром этого плана должен был быть дворец Советов, который никогда не был построен. Что касается планировок площадей, то, в известном смысле, этот план стал жертвой собственного размаха. Поскольку практически все архитекторы Советского Союза были брошены на улучшение Москвы, то в каком-то смысле количество перешло в отрицательное качество. Было бесконечное количество конкурсов на застройку каждой площади. Существовало 10-15 проектов реконструкции каждой площади. И идея состояла в том, что не надо давать одному архитектору или одной мастерской полностью победить в этом конкурсе, а надо, каким-то образом, смешивать их, чтобы как-то распределять заказы более ли менее равномерно. Так, например, происходил конкурс на тот же самый Дворец Советов, когда первые три выигравших проекта решено было объединить в один. В результате, когда начиналось строительство, то вместо того, чтобы выбрать какой-то один глобальный проект реконструкции площади, выбирались все сразу. Одной группе давался один дом, другой - третий. И, в результате получалась полная каша. Теперь, наконец, если обратиться к Америке, то понятно, что в условиях капитализма и демократии очень трудно создавать такие гигантские ансамбли, потому что, во-первых, есть разные точки зрения и, во-вторых, существует система владения землей, деньги, земля, банки и так далее, где не существует такой инстанции, которая могла бы сказать: вы сделаете это, а вы это. И замечательный пример - это конкурс на застройку разрушенных башен ВТЦ. Пока что это серия грандиозных провалов. Валенитин Барышников: Я тоже хотел упомянуть об этом, потому что тут-то, казалось бы, в вашей формуле все подходит. Есть единение нации по этому вопросу, и, видимо есть деньги, и все возможности, чтобы построить что-то грандиозное. Это будет самое высокое здание мира. Почему же провалы? Владимир Паперный: Вы совершенно правы. Казалось бы, все сходится. Есть общая идеологическая установка. Две проблемы. Во-первых, это демократическое общество, где очень трудно постановить, что вот этот проект признаем самым лучшим. Было же ведь несколько конкурсов. На одном победил Майкл Эред, на другом Дэниел Либескинд. Победивший проект подвергался резкой критике в прессе. И, в общем, было трудно найти и общее архитектурное мнение, и общую идеологическую установку. Все согласны, что это должен быть мемориал, но что такое мемориал, все понимают по-разному. Одни говорят, что это должен быть скорбный памятник смирения перед превратностями судьбы. Другие говорят, что это должен быть жест, показывающий нашу силу. Третьи говорят, что мы должны восстановить все как было. На самом деле, нет единства по поводу того, как он должен выглядеть. И самое главное, что на самом деле нет власти, которая могла бы принять решение, которому все могли бы подчиниться. С одной стороны, есть губернатор Патаки, власть которого ограничена. С другой стороны, есть Лэрри Силверстин, у которого лиз на 99 лет на эту зону, и он обладает некими финансовыми рычагами. С другой стороны, существует Нью-Йорк порт ауторити, которому принадлежит эта земля, и там возникает очень сложная система власти. Кто сильнее, кто слабее? До сих пор идет борьба. Был объявлен новый проект, который сделал архитектор Дэвид Чайлдз с компанией СОМ. И это печальный факт, потому что Дэвид Чайлдз -один из самых неинтересных архитекторов. Он взял какие-то элементы из победивших проектов на предыдущих конкурсах, но он достаточно скучный. Это какой-то компромисс между всеми сложными идеологическими и финансовыми требованиями. Кстати, интересно, что, в конце концов, строить эту башню будет не какой-то знаменитый архитектор, а Дэвид Чайлдз, который является частью гигантской корпоративной американской архитектурной компании. Даже в самой стилистике его проекта есть такое корпоративное нейтральное, деловое начало, которое снимает всю идеологическую сторону вопроса. Там будет все в порядке с рациональным использованием площади, но его символическая функция постепенно сойдет на нет, как я думаю. Валентин Барышников: Вячеслав Глазычев уже в самом начале интервью подводит итог. Вячслав Глазычев: Строго говоря, на мой взгляд, архитектуры уже давно нет. На самом деле есть некая система тотального дизайна, которая включает в себя в том числе и привлечение тех, кого время или маркетинг выдвигает в позицию звезд. Сегодня есть несколько таких имен. Некоторых их них я знаю лично, и люди это все в высшей степени достойные, но это давным-давно не определяется ими самими. Маркетинговые соображения, рекламные, эго крупных корпораций - вот что здесь выступает на первый план. Валентин Барышников: Тем не менее, несмотря на клубный, по словам Вячеслава Глазычева, характер современной архитектуры, в ней есть какие-то стили, пусть не большие, назовем это течениями, направлениями - их упоминал, например, Роберт Коуэн в начале программы. Снова Вячеслав Глазычев: Вячеслав Глазычев: Что носят в клубе? Тут разные клубы. Есть клуб зеленой архитектуры, отрицающей самостоятельность формы, в основном старающейся вписаться в ландшафт. Это очень сильный клуб, в нем есть свои шедевры, свои блистательные вещи. Я очень люблю одного из его лидеров Кристофера Дея, работающего в Англии. Есть клуб суперэстетической игры, принцип которой такой: да ладно, технологи функцию засунут во что угодно, а мы сыграем в игру с яркой работой, с формой в диалоге с компьютером. Заха Хадид и целый ряд других играют в эту, довольно игривую, не лишенную блеска, таланта игру. Третий клуб, во главе которого как раз и был Норман Фостер, когда это возникало - хай тек, архитектура в чистом виде, 80-е годы. Он никуда не ушел. Этот клуб тоже довольно силен. Есть клуб людей, так называемой, архитектуры соучастия, партисипации, в которой главное - не эстетская форма а то, насколько удалось вовлечь жителей квартала или города, или района в общую игру, в общее преобразование среды. То есть, единый клуб существует лишь номинально - это Международный Союз Архитекторов. Но это Конгресс раз в 4 года, рукопожатия, душеспасительные речи по воскресеньям. Это клубом не очень-то и является. Клубы вот так, почти секты, они разошлись. Не воюют друг с другом, а просто друг друга не замечают. Даже в Москве, которая изо всех сил старается играть в свою игру, задаваемую московским начальством, есть клубные работы другого характера. То есть рядом с таким московско-петушковым стилем, такое неолужковское барокко, есть и хай тек, вещи, запрятанные по переулкам. Например, центр современного искусства на зоологической улице. Это работа другого клуба. Поэтому, слава богу, мегаполис позволяет клубам жить вместе. Валентин Барышников: Вячеслав Глазычев сам завел речь о Москве. Преобразование города, которое происходит при Юрии Лужкове, вызывает массу критических отзывов. Но все же, чем руководствуются московские власти, когда принимают решение, как именно должна выглядеть та или иная часть столицы, и почему, например, перестроенная Манежная площадь выглядит именно так, как выглядит, а не как-то иначе. Вячеслав Глазычев: Это чистый эстетизм. Юрий Михайлович Лужков вообще-то вылитый Миттеран в этом отношении. То есть, стремление точно обозначить свои собственные художественные пристрастия. Он художник в душе, это совершенно очевидно. И все идеи носят художественно-концептуальный характер, включая идею закрутить в Садовое Кольцо транспорт. Это чисто эстетически. Недаром кто-то его назвал властелином колец. Третье кольцо, четвертое кольцо: И вот эта эстетика, помноженная на мощь московской бюрократической системы, которая, фактически, задает правила игры для всех архитекторов, которые работают на так называемых красных линиях, не в глубине. Поэтому это будет такой геологический слой - лужковская Москва, по-своему, наверное, жутко интересная для потомков. Валентин Барышников: О Москве мы поговорили, а что происходит в провинции? Вячеслав Глазычев: В Нижнем пока был жив мне хорошо знакомый, увы, трагически погибший в автокатастрофе главный архитектор города, невероятно витальный и энергичный, складывался в 90-е годы свой собственный, несколько разудалый нижегородский стиль. Такого сложного, немножко постмодерна, помешанного на модерне российском провинциальном, не лишенный шарма в каких-то вещах, несколько избыточный, чрезмерный и прочее. Но, увы, он погиб, хотя остались на должностях его же друзья и последователи, такие вещи личностно окрашены. И сегодня это несколько пригасло, и Нижний утрачивает такую особость, ярко выраженную. Есть ярко выраженный казанский стиль, немножко смешной, на мой взгляд, но очень опознаваемый. Непременные зеленые крыши, как и в Москве, шишечки, шатры венчающие. Некоторый набор простых элементов, перекликающихся с провинциальным приволжским модерном начала 20-го века. Ему подражают в окрестных региональных столицах. Скажем, в Чебоксарах в Саранске. Но с некоторыми своими оттенками. Поэтому, к счастью, сейчас, как везде научились делать свою водку и свое пиво, также начинают возникать собственные оттенки. Это очень хорошо. Валентин Барышников: А нет ли ностальгии, и поэтому некоторого возрождения сталинского стиля? Вячеслав Глазычев: Если и есть, то опять же, носит совершенно эстетский характер. То есть это не идеологема, это тоска по рюшечкам, по ордерным, но при этом ордерным таким, кудрявым конструкциям. Потому что классический сухой ордер, то есть детский неоклассицизм слишком мало оставляет возможностей для игры. Конечно, можно Казакова воспроизвести или Перро с его восточным крылом Лувра. И что? Раз, два, три, четыре - это все совершенно одинаково. А сталинский стиль очарователен по-своему тем, что все время делались попытки придумать на базе какой-то единой конструкции что-нибудь эдакое. Самый потрясающий набор сталинской архитектуры - это Баку, конечно. Столько сочинить ордеров, это не снилось даже авторам трактатов 17-18 веков. Поэтому обращение-то идет к этому, а вовсе не к идеологии, которая это порождала. Валентин Барышников: Я попросил Вячеслава Глазычева попробовать спрогнозировать, как будут выглядеть дома через 50 лет. Вячеслав Глазычев: Честно говоря, на 50 лет не хожу, не знаю. Но лет на 20 вперед достаточно прозрачные все тренды. Один из них, тоже клуб своего рода, это вечный отдельный дом для богатых, небогатых, средненьких. Здесь архитектору все меньше дела. Потому что начинают включаться инженеры по экономии энергетики, очень начинают считать, сколько стоит его содержание, а не только строительство. И поэтому лучше всего здесь архитектор самовыражается, когда делает для себя или для друга, как всегда это и было. Другой тренд - это другой клуб, это, с моей точки рения, идеал, это английский террас хаус. Система застройки улиц и вот этот домик, у которого боковые стены делятся с соседями как общие. А на самом деле он идеально встроен в городской образ жизни. И отельная семья там может жить и две семьи, и взрослые дети, отделяющиеся внизу, а потом дети уезжают там можно сдать в аренду для мастерской и прочее. В общем, идеал, сделанный еще в конце 18-го - самом начале 19-го века. Никто лучшего придумать не сумел. Это идеал. И есть проклятие многоэтажного дома, которые так модны в Советском Союзе и в России, где архитекторы находятся в роли декораторов. Так или иначе, он может придать пластику этому делу. Этот клуб играет очень активную роль. Вот Москва просто ярмарка такого рода прожектов. Вот три клуба. Нового здесь: а можно ли всерьез новое в костюме придумать? Штаны есть штаны. И так и здесь: таун хаус британский - это как брюки. Отменить их никак нельзя. Можно сделать пошире. Поуже, с отворотами. Но это брюки - удобная и практичная форма костюма. Несколько таких удобных форм отработано, а вокруг них, в зависимости от денег застройщика архитектору дают возможность так или иначе поиграть. Валентин Барышников: А вот мнение Роберта Коуэна. Роберт Коуэн: Есть много интересных направлений. Для многих архитекторов важны экологические соображения. Люди пытаются найти способы сделать использование зданий менее энергоемким. Есть много путей, например, использовать солнечную энергию, или построить здание в наиболее удачном месте - например, люди живут и работают в одном месте или поблизости и не тратят кучу энергии и топлива на то, чтобы колесить вокруг. Другие архитекторы пытаются использовать новые материалы, например, стекло, меняющее цвет в различное время суток, которое пропускает или отражает свет, стекло, которое реагирует на изменения в погодных условиях. Я не думаю, что будет какая-то одна эстетика в 21 веке, наоборот, будет огромное разнообразие. Будут здания, которые будут выглядеть словно их построили несколько сот лет назад, потому что люди по-прежнему будут верны традиции и строить что-то сочетающееся со зданиями вокруг. Всегда будут ультрасовременные здания, построенные с использованием новейших на тот мoмент технологий. Будут и здания совсем непривычных очертаний, потому что их построят из незнакомых нам материалов, например, пластика, созданного при помощи компьютеров. Я думаю, будет большое разнообразие. Валентин Барышников: Помочь понять, к чему идет архитектура, могли бы проекты идеальных городов - в них кристаллизуются идеи архитекторов. Вспомним проекты эпохи возрождения, проект города Шо архитектора Леду или идеи Ле Корбюзье. А как сейчас обстоят дела с планами создания городов с нуля, идеальных городов? Владимир Паперный: Последние 30 лет я не знаю ни одного проекта идеального американского города. Я помню около 30 лет назад, когда я еще переводил, живя в России, книжки с английского языка, мне дали на перевод книжку, которая называлась "Компактный город", где два инженера решили создать оптимальный с инженерной точки зрения, город. Это был город, полностью герметически замкнутый в какой-то купол, где поддерживалось идеальное количество воздуха с помощью кондиционеров, идеальная температура. Такой полностью искусственный климат, полностью искусственный город. Все критики обрушились на него с такой силой, что эта идея быстро умерла. Насколько мне известно, это был последняя инженерная утопия. Это, действительно, производило ужасное впечатление. Причем, те люди делали это вполне всерьез. Они говорили, что это самая рациональная организация жизни. Это был какие-то инженерные отголоски модернизма начала века, то есть если Корбюзье и русские конструктивисты, которые мечтали об идеальных городах, подходили к этому с художественной точки зрения, а уже потом политика была них них вторичной, то это была ни политика и не художественность, а чисто инженерная вещь. Валентин Барышников: Рассказывает Роберт Коуэн Роберт Коуэн: Один из крупных проектов в Британии в последние десятилетия был Милтон Кейнс - новый город к северу от Лондона. Это - крупнейший эксперимент по созданию нового города. Он не был полностью удачен, вы бы сказали, что ему не хватает живости настоящего города. Отчасти это потому, что город построен на более или менее прямоугольной сетке дорог, которая делит его на части, не очень связанные между собой, замыкая население каждой части на себя. Сейчас власти думают, как повернуть эти сообщества друг к другу, создать для них общие публичные места, чтобы, когда вы двигаетесь через город, вы видели не зады домов да деревья, а чувствовали, что вокруг жизнь. В долгосрочной перспективе Милтон Кейнс - самый крупный пример успехов и неудач городского планирования. Вячеслав Глазычев: Мы с вами знаем, Бразилия была последним примером столицы в красной пустыне. Нимейра, Коста нарисовали этакий арбалет. Все, он построен. Дальше все обросло фавелами, стихийным нагромождением микрорайонов. Где-то симпатичные зоны вилл. Энергетики и воли для удержания большой схемы давно уже нет. В маленьких кусочках можно сделать свой парадиз. Вот этим, как раз, как правило, все и заняты. Это совсем не так плохо. Валентин Барышников: А взялся бы вообще кто-нибудь создавать идеальный город? Продолжает Вячеслав Глазычев. Вячеслав Глазычев: Думаю, что всерьез, не в игровом ключе никто не возьмется. Потому что когда мой любимец Антонио Аверлино Филарете, трактат которого я перевел и издал в России, сочинял свою Сфорцинду, то было совершенно очевидно, кому был адресован этот проект. Правда, автору пришлось придумать там обнаружение философского камня для достаточных финансовых ресурсов. Он был реалист и понимал, что таких денег нет. Но, тем не менее, всякий идеальный проект предполагал идеальную волю. Сегодня любой профессионал знает, что такой сосредоточенной, концентрированной воли в природе, в мире не существует. Даже уже в Северной Корее дело с ней обстоит не идеально. А, следовательно, можно только делать вид, что можно всерьез. Это игра, требующая серьезного отношения. Вера в то, что мою конструкцию можно сделать. Сегодня всякий понимает, что демократические процессы, выработка консенсуса и все прочее непременно сломает любую крупную схему. Ее можно делать в мини-варианте. В целом никто не хочет играть в идеальные города. Дай бог нынешние-то привести в чувство. Валентин Барышников: А что нужно делать для того, чтобы нынешние привести в чувство? Вячеслав Глазычев: Это сложно. Потому что это вступает в противоречие с автомобилем, от которого никто не хочет отказаться. Хотя умом рационально понятно, что автомобиль в городе есть вещь вредная, непременно его ломающая и разрушающая. Но понимать понимают, но это как с курением - знаешь, что вредно, но бросать не хочется. Валентин Барышников: А сформулированы ли вообще принципы, как спасать города? Вячеслав Глазычев: Здесь есть несколько заходов. Один, довольно сильный, который начала Джейн Джекобс. Слава Богу, старушка еще жива и даже напечатала новую книгу (я надеюсь ее издать по-русски), с нежным названием "Средневековье притаилось за углом". То есть, начиная с 60-х годов, это город как переосмысление, как город людей. Маленьких людей, маленьких сообществ людей и обустройство его так, чтобы им было удобно. Это мощный тренд, развившийся и в большей или меньшей степени захвативший весь мир. Но это решает часть задачи. На уровне микрорайонов. Больших инфраструктурных задач не решает. Вот почему я начинал с автомобиля. Хорошо в Нью-Йорке, в Манхэттене, там как-то сложилось, что ни один нормальный человек на своей машине по Манхэттену не ездит. Или на такси, или на автобусе, или на метро. Лондон пытается это мучительно сделать, ограничивая въезд. Москва придумывает свои собственные способы все один другого хуже. Но это могло бы решаться в тех не то что бы идеальных, а концептуальных схемах развития, которые делались. Последний рывок был в 70-80-х годах прошлого века. Для Москвы мой покойный друг Алексей Гутнов и его группа сделали абсолютно рациональную картинку развития - по главным направлениям (они у нас железнодорожные и автострадные). В принципе, это все можно было делать. Но для этого нужна была радикальнейшая реконструкция способа организации строительного процесса, строительного рынка, строительных правил. Нигде в мире муниципальные системы оказываются не в состоянии работать на том квалификационном уровне, чтобы эти свои идеи воплотить. Валентин Барышников: Здесь надо сказать, что вопрос, на который отвечал сейчас Вячеслав Глазычев - как спасать города, - не содержал важного дополнения - от чего, собственно, спасать. С другой стороны, каждый житель большого города прекрасно понимает, что в этом вопросе речь идет не о спасении города, а о спасении его жителей - от выхлопных газов, толп людей, неразберихи общественного транспорта, непутево придуманных схемы движения и многого-многого другого. Но есть, хотя о нем пока еще не говорилось, и буквальный смысл вопроса как спасать город - город, как живое существо, по артериям которого бежит поток людей. О жизни американских городов - Владимир Паперный. Владимир Паперный: В течение многих лет в Америке происходил процесс расползания городов. Самый яркий пример - это город Детройт. А процесс этот связан с тем, что центр города постепенно оказывается заселенным бедными слоями населения, национальными и этническими меньшинствами, и белое население уезжает все дальше и дальше от центра, появляются города-спутники, и город движется все дальше и дальше. Тем самым, все больше и больше дорог, на этих дорогах появляется все больше и больше машин, доехать до этих мест все труднее и труднее, они оказываются все более перенаселенными. Классический пример -это Детройт, в котором я недавно был. Это фантастическое зрелище. Это город-призрак, где весь даун таун состоит из гигантских небоскребов с выбитыми стеклами, пустых, заброшенных. Есть попытки его каким-то образом возродить. Но никто не знает, насколько они будут успешными. Классический сюжет. Негритянские бунты произошли в 60-х годах, когда черное население города стало жечь и грабить магазины. Практически весь город горел. И белое население стало выезжать на окраины, двигаться все дальше и дальше от центра, и сейчас вся центральная часть Детройта - это пейзаж космического разрушения. Стоят улицы пустых частных домов, которые ничего не стоят. Можно просто приходить и брать. Земля ничего не стоит, дома ничего не стоят. Если бы кто-то хотел сильно разбогатеть, с расчетом на 100 лет вперед, то сейчас можно было бы скупать там просто целые улицы, а точнее, брать их, практически, бесплатно. Но это такой крайний пример. Но в принципе, что-то похожее происходит во многих городах. В Лос-Анджелесе было несколько попыток возродить даун таун и сделать его пригодным для жизни. Потому что даун таун - это деловой район, где жизнь кипит до 5 часов вечера. С 5 часов вечера это абсолютно пустое место и не очень безопасное для существования. Когда там оказываешься где-то в 8 часов вечера и тебе надо дойти от какого-то офиса до своей машины, то ты чувствуешь себя немножко некомфортабельно. Было много попыток его возродить. Но, опять-таки, это попытки не на глобальном уровне. Не на уровне муниципалитета. Муниципалитет Лос-Анджелеса - это очень слабая организация. У него нет ни денег, ни возможностей. Существует мэр, существует муниципалитет, масса организаций, но в Лос-Анджелесе структура города такова, что нет сильной городской власти. Поэтому попытки возродить даун таун - это всегда попытки каких-то застройщиков, и это всегда связано с идеей, что люди на этом просто сделают деньги. И сейчас идет третья волна, которая началась со строительства мюзик-холла имени Уолта Диснея, который построил Френк Гери. Это такой цветок из нержавеющей стали. Было решено, что поскольку это такое уникальное здание, то теперь люди захотят жить неподалеку. И, действительно, построили много многоэтажных кондоминиумов, сейчас есть проект реконструкции улицы Гренд, масса застройщиков вкладывает в это деньги, и, может быть, что-то удастся. Но, опять-таки, это на уровне индивидуальных застройщиков, а не на уровне городских властей. Валентин Барышников: А вот что рассказывает о чешских городах архитектор Владо Милунич, построивший в Праге вместе с Френком Гери так называемый "Танцующий дом". Владо Милунич: При социализме людей из центра переселяли в эти уродливые панельные дома, и центр умер. Здесь в Праге, самом красивом городе мира, 40 процентов населения живет в этих уродливых коробках. В центре же дома ветшали. Никто их не ремонтировал. То же было и с магазинами, при социализме, вы знаете, они не очень важны. После бархатной революции богатые люди из центра стали переезжать в эти глупые дома за городом. Теперь там же строят эти гигантские магазины. Бессмыслица - почему я должен ехать 20 километров, чтобы что-нибудь купить, и когда этого у них не оказалось, 20 километров назад. Я - выходец из средиземноморского региона, я люблю компактные структуры. Город растет, но мы не в Сибири и не в Америке, мы в Центральной Европе и должны экономить пространство. Город должен оставаться компактным. Нам нужно использовать любую возможность, чтобы строить в центре, там достаточно места. В Таборе, например, было шесть супермаркетов за городом, и они строят еще два там же. При этом в центре стоят пустые казармы - Табор был военной базой. Почему не построить там? Построить за городом дешевле для парня, который получает прибыль, но не для города. Валентин Барышников: А вот рецепты Роберта Коуэна - как сделать жизнь в городе привлекательной. Роберт Коуэн: За последние годы мы узнали много о том, что делает то или иное место успешным. В ХХ веке было построено много публичных мест, не пользовавшихся популярностью, и мы на самом деле не знали, почему. Но, мне кажется, мы начали понимать. Например, публичные пространства должны быть окружены зданиями, представляющими не только архитектурный интерес. У зданий должны быть живые фасады - с витринами, магазинами: Если улица или площадь упирается в глухую стену, это вряд ли кому-то понравится. Мы также знаем, что хорошо спланированная на бумаге улица или площадь не обязательно будет иметь успех в реальности. Эта улица или площадь должна быть встроена в сеть маршрутов, которыми в действительности следуют люди, чтобы они попадали туда не только из-за привлекательности этого места, но и просто потому, что проходят мимо. Так что надо думать о взаимосвязи с окружением. 25 лет назад в Британии архитекторы и те, кто занимался планированием городов, редко говорили друг с другом. Каждый думал, что именно он должен контролировать градостроительство. "Урбан дизайн груп" была создана, чтобы помочь архитекторам, людям, занимающимся городским планированием, инженерам, архитекторам по ландшафтам и всем остальным осознать: создание городской среды зависит не от одной профессии, а от всех профессионалов, работающих вместе и понимающих друг друга. Понимающих, как надо создавать публичные пространства, привлекающие много людей, потому что, в конце концов, самые удачные в этом смысле места - это те, где можно посмотреть на других, почувствовать себя в компании, сбежать от одиночества. И мы начинаем понимать, как создавать такую среду, и это миссия "Урбан дизайн групп". Вячеслав Глазычев: Это все - то, что на Западе называется проблемой down-town, потому что речь идет не вообще о городе, а о том, что традиционно называлось словом "центр". Это место, где люди жаждут "людей посмотреть, себя показать". А пригород этого не дает. Поэтому тяготение к тому, чтобы иметь место, где, как Хемингуэй писал, "чисто и светло", и где, при этом, есть еще и музыка и другие развлечения, чрезвычайно важно, и эта потребность никуда не ушла. Кроме того, одного обстоятельства, что сегодняшние мега-моллы, возникающие уже по финансовым соображениям, по удобству парковки, за пределами города, или на его границе, все больше начинают брать на себя эту функцию. Удастся ли сохранить центр как центр наибольшего напряжения разнообразия, это пока вопрос. Конкуренция очень серьезная. Валентин Барышников: А что делать? Какие есть рецепты? Вячеслав Глазычев: Рецепты не вырабатываются на чертежном столе. Рецепты здесь требуют серьезного взаимодействия горожан и экспертов - не только архитекторов. Ясли я не ошибаюсь, в Дэнвере, штат Колорадо, удалось достичь такого, когда целая куча экологически ориентированных активистов кинулась туда переселиться. Они отстояли down-town, они не дали развиться крупным мега-моллам. Они изменили принцип зонирования. То есть возникла коллективная воля в какой-то точке, которая породила множество идей. Потому что любой профессионал будет сводить дело к простым схемам. Совсем простые схемы были с середины XIX века в Англии, Аберкромби. Их потом подхватили в СССР - микрорайоны, и т. д. В простых схемах главное то, что человек равен человеку. Поэтому все можно считать в радиусах и в квадратных метрах или в местах: койки в больнице, места в кинотеатре, квадратные метры в магазине. А когда возникла более сложная действительность, когда человек может ехать через весь город, чтобы получить специфическую услугу, значит вся территория мегаполиса начинает быть полем разнообразия услуг. И эти услуги, это разнообразие порождается не воображением архитектора или урбаниста. Они даже выдумать это не состоянии. Они порождаются отчасти коммерческой, отчасти творческой энергетикой между собой. Тогда и возникает шанс на то, что центр города будет жить вечно. Или надо иметь наследие имперского Рима. Валентин Барышников: В завершении беседы я спросил у Вячеслава Глазычева: была ли, в результате, идеология лучшей вдохновительницей градостроительства, и придет ли что-то ей на смену. Вячеслав Глазычев: Лучше или не лучше, я не знаю, но она, скажем, определяла собой урбанистическое видение мира. Сегодня - нет. А культура еще по-настоящему не отстроилась. И иногда, как в Париже Миттерана, пробуют использовать старые средства. Или в Москве Лужкова. Но из этого ничего не выйдет. А диалога культуры и урбаниста еще толком и не было. Валентин Барышников: А будет? Вячеслав Глазычев: Я хотел бы надеяться. Другие передачи месяца: |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
