Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[08-12-04]
Поверх барьеров - Европейский выпускСпоры вокруг Бернара-Анри Леви. Русский европеец: Чехов. 240 лет Эрмитажу. "Любовники и убийцы" - роман Владимира Парала. Русские слова в итальянском языкеРедактор и ведущий Иван Толстой Иван Толстой: Мы начнем со споров вокруг легендарной во Франции фигуры - философа Бернара Анри Леви. Рассказывает Дмитрий Савицкий. Дмитрий Савицкий: Квазиофициально, он считается самым известным французским интеллектуалом в мире. Даже несколько месяцев назад, когда последний крупный философ, Жак Дерида, был еще жив, он, BHL, как его привычно называют, Бернар-Анри Леви, был действительно более широко известен, чем автор теории деконструктивизма. А меж тем, с точки зрения философии, он, BHL, не создал ничего самостоятельного. Мне приходилось не так давно цитировать слова Корнелиуса Касториадиса, французского писателя и философа греческих кровей. Это цитата из журнала "Нувель Обсерватёр" 25 летней давности: "Мы боролись за то, чтобы сохранить в обществе место для мысли... Боролись против власти государства, но так же и против блефа, демагогии и проституции духа... Нынче же контрабандой общих идей (коктейлем из общественных наук, философии и политической мысли), можно, наконец-то, хорошо подзаработать, особенно во Франции..." Статья Корнелиуса Касториадиса называлась "Индустрия Пустоты". Автор имел в виду BHL. Бернар-Анри Леви человек не только известный, он богат, и он более чем - влиятелен. У него своя мощная сеть влияния, свои провода и кнопки. Его путь к успеху называется self-fiction, это упорное многолетнее создания мифа, собственной легенды. Этому служат и все разновидности СМИ, и вовремя сделанные дерзкие заявления, и бесконечное мелькание в светской, people, прессе, и хорошо продуманные поездки в Афганистан, Боснию, США или Пакистан. BHL - сам себе и актер и постановщик, настойчиво занятый одним: публика, должна видеть его авторский спектакль - постоянно. В этом смысле - он хороший ученик МакЛюена... До нынешней осени никто со времен Касториадиса не решился повысить голос на Бернара-Анри Леви. И вот теперь вдруг объявлено о том, что одна книга, исследующая феномен BHL, уже вышла и четыре - на подходе... Эта первая называется "Все о BHL" - "Le B.a.- ba du BHL" и написана она двумя авторами: Экзавье де Ла Портом из "Франс Кюльтюр" и Жад Лингаард из "Ан-рок-Ю-птибль". Жад Лингаард, она говорит о книге Бернара-Анри Леви "Кто убил Даниэла Пёрла". Жад Лингаард: Его последняя книга - типичный случай демонстрации "системы", приема Бернара Анри Леви. Перед вами книга, написанная на базе абсолютно неправдоподобных данных; набитая ошибками; в финале которой делается совершенно экстравагантный вывод. Леви претендует на то, что он изобрел новый жанр: роман-анкету, который он сокращает до "романкеты". То есть, это смесь романа, выдумки и расследования. Проблема заключается в том, что автор нигде не указывает, что он выдумал, а что у него относится к расследованию. Это приводит к потере доверия к тексту. А тут еще автор нажимает на слово "расследование"... Так что получается каша из жанров, а вдобавок, в эпилоге Бернар-Анри Леви делает вывод, который им не доказан и который нельзя проверить, но который он представляет как абсолютный факт... Вот центральный эпизод книги, иллюстрация метода Леви: он добирается до медресе Бинорита, знаменитого религиозного центра Карачи. Он у входа, это, конечно, врата ада, и он пишет, что "чуть ли не взломав дверь, дрожа от страха", он проникает на территорию медресе: он первый европеец, попавший сюда... Что, конечно же, не совсем так: за несколько месяцев до поездки Бернара-Анри Леви в Пакистан по французскому телевиденью был показан репортаж из Бинорита; журналисты были допущены вовнутрь и довольно долго интервьюировали талибов. Особенно тех, кто говорил по-французски. Это медрессе после 11 сентября посетили раз сто. Так что версия Леви - это чистое кино, Голливуд! Дмитрий Савицкий: Смысл книги Лингаард и де Ла Порта сводится к одной единственной фразе: "Как он умудрился в течении стольких лет создавать иллюзию"? Читай: нас дурачить... Вот уже тридцать лет Бернар-Анри Леви играет в богему, и лишь разоблачения этого года позволили увидеть на самом деле - кто он, и главное КАК он и во ЧТО играет. BHL - миллиардер во франках; он весит 120 миллионов евро. Наследство он получил от отца, Андре Леви, который в 42 году в Марокко создал фирму по покупке и сбыту древесины, "Бекоб". BHL владеет тремя крупными французскими фирмами: "Финадо", "Финатруа" и "Финакатр". Играя в левую богему, BHL дружит с главными китами французского капитализма - Франсуа Пино и Жаном-Люком Лагардером (в пакет акций которого входит и издательство Галлимар). На появление разоблачительных статей в прессе, предваряющих выходы книг, особенно в еженедельнике VSD, впервые заговорившем о миллиардах BHL, философ и писатель отреагировал четко. В газете Монд он писал: "Я с виду мирный, но (выделено большими буквами) на самом деле я violente - жестокий". Что больше всего злит BHL? То, что по его следам теперь бежит целая статья журналистов. Но не занимался ли и он сам тем же: низвержением, журналистскими расследованиями? Правила игры его устраивали. Злит то, что портрет переменился, романтизм схлынул. Столько лет он подавал себя по-байроновски - в белоснежной, на груди распахнутой рубахе... (самое красивое декольте Парижа, подлизывалась пресса) - и вот тебе! Поди теперь вылези перед телекамерами в рваной старой майке, как после провала снятого в Мексике фильма. 120 стартовых миллионов евро... гошист... На самом деле ему не простили не 400-метровой квартиры на Сен-Жермен, а введения нового жанра, который ему слишком удобен, - романа-анкеты, романкеты, но все же - self-fiction (есть у него в Москве близнецы). Вывод, читаемый меж строк книги "Кто убил Даниэла Пёрла" для self-fiction довольно страшный. Экзавье де ла Порт: Во время дискуссии на втором канале ТВ бывший министр иностранных дел Юбер Ведрин сказал Леви: - Постойте, если серьезно отнестись к выводу, который вы делаете в вашей книге, то это может привести к обстоятельствам весьма серьезным... То есть, Ведрин говорит о том, что по мнению Леви Пакистан одарил атомной бомбой Аль-Каиду. И Бернар-Анри Леви отвечает: - Все верно! Нужно к этому отнестись серьезно... В моей книге всего лишь два выдуманных момента: первый - это когда я воображаю, что происходит в голове Даниэля Пёрла перед казнью; и второй момент - когда я рисую портрет убийцы Пёрла... Все остальное, говорит Леви, это расследование. Дмитрий Савицкий: То есть, когда ему это удобно, BHL объявляет, что книжка - роман, когда удобно противоположное, что это расследование... Жад Лингаард: Феномен Бернара-Анри Леви - это интеллектуальные перекос, который во много раз его самого превосходит. Этот феномен народился в конце семидесятых годов и окреп вместе с экспансией ТВ и вместе с ростом эгоизма в СМИ... С развитием феномена "планетарной деревни", с концентрацией интеллектуальной, медиатической и политической власти в Париже, а так же под усилившимся давлением маркетинга в интеллектуальном мире... Все это привело в определенный момент к четкому разделению на медиатическую сферу и - интеллектуальную реальность. Что это означает в случае Леви? Это означает, что можно писать любое вранье, и никто в мире критики никогда вам не возразит... Дмитрий Савицкий: Означает ли это конец BHL? Вовсе нет. Скорее, наоборот. Здесь действует старое правило: чтобы бы о тебе ни говорили, лишь бы - говорили... И у жанра этого, "романкеты", то есть self-fiction, большое будущее. Читателей с настоящим интеллектуальным интересом - всегда очень мало. Массовому читателю приятно, когда его пугают, возбуждают, когда в нем пробуждают зависть (эта зависть и читает книжку) или паранойю или агрессивность... Короче, массовый читатель читает без фильтров. Экзавье де Ла Порт и Жад Лингаард прочитали Леви, активно фильтруя. И текст не прошел. Мало того, опубликовав свою книгу, они заявили и всем остальным, что они читают не вникая, без фильтра... А это уже скандал. Потому, что сам феномен BHL в Париже не новость. Всяк и каждый знает, что он отличный продавец товара и что товар этот - он сам. Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня в этой рубрике - Чехов. Я передаю микрофон Борису Парамонову. Борис Парамонов: Среди русских европейцев, которых, право же, было немало и ряд которых можно начинать не только с императора Петра, но и, положим, с князя Хворостинина (не говоря уже об Ордине-Нащокине, Артамоне Матвееве и Василии Голицыне), а продолжить такими блестящими именами, как Пушкин, Тургенев и Бердяев, - среди всех этих русских европейцев Антон Павлович Чехов занимает особое место. Он был новым и чрезвычайно многообещающим русским европейцем, порождал собой новый тип русского европейца: европейца низового, провинциального, не в барской усадьбе выросшего с французскими и английскими гувернантками, а в мелочной лавке купца третьей гильдии. Чехов - несомненный европеец, человек не только высокоталантливый (талантлив может быть и хам, а гений не быть европейцем: европеец ли Толстой?), - но и по-европейски воспитанный, благородный, изящный. Чехов был джентльмен - вот слово, и сам себя таким сделал. А ведь даже и коренные европейцы таким трудно уловимым, но бесспорно существующим качеством могут не обладать. Герцог Веллингтон, победивший Наполеона при Ватерлоо, сказал о нем: "На поле боя его шляпа стоит ста тысяч войска, но Бони не джентльмен". Надеюсь, понятно, что Бони - от Бонапарт. Джентльмен, в определении Ортеги-и-Гасетта, - это человек, которому важнее играть по правилам, чем выиграть. Выиграть можно ведь и так, как Ноздрев у Чичикова в шахматы. Я хочу привести один чрезвычайно значимый, но мало внимания вызывающий пример чеховского джентльменства: историю его женитьбы. В советские времена создался канон, по которому предписано было умиляться дружбе Чехова с Художественным театром, а в женитьбе его на актрисе этого театра видеть вещественное закрепление невещественных отношений. Это сентиментальная легенда, культурные сопли. Мейерхольд говорил Александру Гладкову: "Отношения Чехова с МХАТом совсем не были такими безоблачными, как пишут об этом в отрывных календарях". Что же касается актрисы Книппер, то женитьба на ней Чехова вызвала у современников тяжелое недоумение. Общий вопрос был: зачем это ему было нужно? Теперь мы знаем, что нужно было это - самой Книппер: тем самым очень солидно утверждалось ее положение первой в театре актрисы, коли она делалась женой писателя, за которым театр настойчиво ухаживал, желая сделать его своим, даже монополизировать. В такой ситуации роль ее вырастала до важнейших, она становилась чуть ли не наравне со Станиславским и Немировичем-Данченко. Сейчас издано научно-академическое собрание сочинений и писем Чехова, с приведением максимума доступных материалов - в том числе писем Книппер Чехову. Из этих писем видно, как она буквально вымогала Чехова жениться на ней. "Наши отношения предстают в ложном свете, бывая у тебя, я не могу смотреть в глаза твоей маме" - и прочее. При этом прекрасно знала, что настоящей семьи и дома не будет, что она не бросит театр - хотя бы потому, что Чехов никогда этого не позволит, а сам Чехов при таком условном сожительстве ни жены не будет иметь, ни налаженного дома. Мария Павловна, сестра Чехова, сочла невозможным быть хозяйкой ялтинского дома при живой, хотя и отсутствующей жене, - и весь так умело налаженный быт, первоочередно необходимый больному писателю, развалился, пошел насмарку. Заметьте по письмам: когда Мария Павловна приезжала при случае в Ялту, Чехову сразу делалось легче: она организовывала правильное питание и уход за больным. В ее отсутствие хозяйством ведали две дряхлые старухи. Можно не боясь ошибиться сказать, что Ольга Книппер ускорила смерть Чехова. Женитьба эта ей была нужна из чистого тщеславия. Сама же при этом завела в Москве роман с Немировичем - утверждалась с другого фронта. Со стороны Чехова это был очень характерный пример его благородства, глубокой его воспитанности. Женился потому, что не счел себя вправе отказывать настаивающей женщине, которая, конечно же, была ему приятна. Это был поступок тактичный. Собственному удобству джентльмен предпочтет - не обидеть другого человека. И ведь Чехов отнюдь не был бесхарактерным человеком. Он сумел себя поставить так, что никому не могло прийти в голову поступить с ним некорректно. Кроме одного, одной: Ольги Книппер. Другой пример, но из той же области личных отношений. Несомненно, у Чехова была некая потаенная любовь, он был влюблен в женщину, бывшую, в силу тогдашних нравов, всего бытового строя, недоступной: это Лидия Алексеевна Авилова, отнюдь не Лика Мизинова, вокруг которой шустрые журналисты и сценаристы сложили миф как о какой-то вечной любви Чехова. Авилова была замужней дамой, и она всю жизнь любила Чехова, и хотела уйти от мужа, и не ушла. Развод и новый брак были невозможны - вполне, однако, можно было завести роман, как, скажем, в "Даме с собачкой". Чехов на это не пошел. Предпочел написать "Даму с собачкой". Тут, кстати, и рок вмешался: в день свидания с Авиловой, когда что-то должно было решиться, Чехова постигло тяжелое горловое кровотечение, и из ресторана Славянский Базар его отвезли прямо в клинику Остроухова. О чем думают киношники, заездившие сюжет с Ликой Мизиновой, когда вот он - роман чеховской жизни, и конец этого романа: отказ от любимой и любящей женщины и женитьба на эффектной ведьме. Именно потому что этот сюжет из жизни Чехова обходят стороной, я решился уделить ему повышенное внимание. Конечно, во всех этих историях Чехов сказался с лучшей стороны. Но мы говорили о человеке; остается Чехов-писатель. Каков европеизм его литературы? Тут нужно вспомнить одно место из его писем, когда зашла речь о Достоевском: хорошо, но не скромно, сказал о нем Чехов. Вот критерий его собственного писательства: благородная сдержанность и вырастающая отсюда эстетика минимализма. Не раз Чехов советовал начинающим писателям: в прозе лучше недосказать, чем написать с избытком. Он же: написав рассказ до середины, выбрасывайте начало. Старательно следовал этому завету молодой Хемингуэй, подчас выбрасывавший и концы (вспомним рассказ "Не в сезон"). В отличие едва ли не от всех русских писателей-классиков Чехов запретил себе проповедь в литературе. В России принято было, чтобы писатель учил, звал к лучшей жизни, строил воздушные замки и приглашал в них жить. Таковы титаны Толстой и Достоевский, таковы же и многочисленные деи минорис, которых правильнее было бы назвать легионом (бесов). Чехов ничему не учил и никуда не звал. Звал он - ужинать (концовка "Скучной истории": "Право, не знаю... Пойдем, Катя, ужинать".) Европеизм Чехова был, конечно, ограниченным - таким, как в самой Европе, в самой эпохе. Говоря однажды о моральном учении Толстого, Чехов написал: "Я мужик, и меня не удивишь мужицкими добродетелями. Я с детства уверовал в прогресс и не мог не уверовать, так как разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная. Я любил умных людей, нервность, вежливость, остроумие, а к тому, что люди ковыряли в мозолях и что их портянки издавали удушливый запах, я относился так же безразлично, как и к тому, что барышни по утрам ходят в папильотках (...) расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса". Тут самое интересное - о прогрессе. Чехов не дожил до тех времен, когда люди увидели в столь поклоняемом прогрессе - Сизифов камень, каждый раз скатывающийся с горы. Но тогда же - то есть теперь - люди поняли и другое: эта игра всё же стоит свеч, Сизифов труд должен быть продолжен несмотря ни на что. И автор знаменитого трактата Альбер Камю заканчивает его парадоксальными в их напряженном морализме словами: "Сизифа следует представлять себе счастливым". После одного длительного заграничного путешествия Чехов написал Суворину: "Хорош Божий свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! (...) Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний - нахальство, вместо труда - лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше "чести мундира", мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых". Однажды, споря в письме о каком-то утверждении Льва Толстого, Чехов написал, что Толстой деспотичен, как генерал. Вот специфика Чехова: он гениальный писатель, но он не генерал. Он не имел амбиций говорить на все времена и на весь мир. Чехов - вроде вольтеровского Кандида, знаменитого его финала: буду возделывать мой сад. Это необходимое дополнение к "Пойдем, Катя, ужинать". Духовный тип европейца сказывается в Чехове больше всего в этом стремлении облагородить, окультивировать, благоустроить тот кусок земли, на котором ему выпало жить. Помните это: каждый человек должен вырастить дерево, вырыть колодец и родить сына. (Эта актерка и сына ему не родила, хотя Чехов очень хотел ребенка.) Скромное именьице Мелихово Чехов превратил действительно в культурное гнездо. Чехов не был дачником - но строителем. Строить нужно на том месте, где ты стоишь: на берегу пустынных волн. Какую библиотеку Чехов организовал в родном Таганроге! Там же памятник Петру поставил, попросив Антокольского сделать копию. После таких людей берега больше не бывают пустынными. Это напоминает об одном его персонаже - Лопахине из "Вишневого сада". В нем Чехов и себя дал - и чуемую им безжизненность русской буржуазии. Лопахин, хоть и покупает имение у милых, но никчемных бар, и даже как будто торжествует по этому поводу, - а настоящего победителя мы в нем не чувствуем. Это буржуа с надрывом, буржуа-декадент. А такими и были в России русские европейцы. Чехов не только свою смерть предчувствовал - ощущением чего полны его поздние вещи, - но и бесперспективность Европы в России. Тем не менее - вспомнив о Сизифе в интерпретации Камю - попытки требуется продолжить. Иван Толстой: Эрмитажу - 240 лет. С приветственной речью эрмитажная сотрудница Юлия Кантор. Юлия Кантор: Седьмого декабря исполнилось 240 лет Эрмитажу, созданному Екатериной Великой для "славы всероссийской". Собственно, точного дня рождения этого музея не зафиксировано - датой основания Эрмитажа принято считать 1764 год, когда в Петербург прибыла из Европы крупная партия картин, приобретенная Екатериной Второй. Эта коллекция положила начало систематическому собирательству художественных ценностей. Затем для размещения художественных коллекций рядом с Зимним дворцом был возведен павильон, получивший название "Эрмитаж". Потому седьмое декабря - именины святой Екатерины, покровительницы императрицы и созданного ею музея - принято праздновать как эрмитажный день рождения. Сегодняшней жизни музея, его прошлому и будущему посвящены Дни Эрмитажа. В Петербург приехали директора крупнейших музеев Европы и Америки, зарубежных клубов друзей Эрмитажа, представители музейных региональных программ. Первое, что увидели европейские гости - выставка "Фаберже - утраченный и обретенный", на которой представлена коллекция изделий фирмы Фаберже, сбиравшаяся американским газетным магнатом Малкольмом Форбсом. Коллекция, купленная российским предпринимателем Виктором Вексельбергом у наследников Форбса, приехала в Россию после 80-летнего изгнания. Изделия - пасхальные яйца, подарки Александра Третьего и Николая Второго своим августейшим супругам - были проданы в 20-30-году ХХ века в Англию и Америку. Гости Эрмитажа увидели знаменитую коллекцию на исторической родине. Газета "Фигаро", опубликовавшая список книг - лучших подарков к Рождеству, в первой пятерке назвала монографию сотрудника Эрмитажа Олега Неверова "Частные коллекции Российской империи". Книга вышла на английском, французском и, конечно, русском языках. Разноязыкие гости музея смогли познакомиться с книгой на презентации многочисленных научных и популярных изданий музея. Князь Николая Романов, праправнук императора Николая Первого, написавший предисловие к книге, подчеркивает: "Величайшим коллекционером в нашей семье была Екатерина Вторая, однако собрания, появившиеся в последующие царствования, не уступают им по количеству и качеству". Книга дает обзор частного коллекционирования в имперской России от Петра Первого, вывезшего первые экспонаты из Голландии, до московских коллекций европейского авангарда. Комментарии к иллюстрациям написаны Эммануэлем Дюканом - одним из крупнейших в Европе специалистов по русскому искусству 18-19 веков. Эммануэль Дюкан - вице-президент ассоциации "Париж - Санкт-Петербург", способствующей культурным связям между Россией и Францией. В день рождения музея открылся после реставрации Зал Ван Дейка, один из парадных залов Нового Эрмитажа - императорского музея, возведенного по проекту великого баварца Лео фон Кленце. В послевоенные годы зал перестраивался, ныне исторический его вид восстановлен: в этом европейские гости удостоверились, взглянув на акварель Эдварда Гау 1885 года и на исторические фотографии конца 19 века. Зал получил название по имени гениального фламандского живописца, чьи картины экспонируются здесь. Голландская тема звучит в эти дни в Эрмитажа довольно активно - среди гостей музея директор филиала Эрмитажа в Амстердаме - Эрнст Вейн. Вообще, деятельность эрмитажных филиалов на Западе - отдельный сюжет обсуждения европейских музейщиков. Это эрмитажное ноу-хау вызывает интерес профессионалов и любителей - публики. Эрмитаж, помимо того, что ежегодно делает довольно много выставок за рубежом, активно открывает в разных странах свои филиалы. Эта культурная экспансия - просветительство и способ зарабатывания денег. Вместе с музеем Гуггенхайм в Лас-Вегасе у Эрмитажа есть выставочный центр, созданный знаменитым голландским архитектором Ремом Кулхаасом, есть филиал в Лондоне, работает выставочный центр в Амстердаме. "Мало кто из музеев в мире имеет вот такие постоянные выставочные центры. В течение уже нескольких лет в списках лучших выставок Лондона фигурируют выставки, которые происходят в эрмитажных комнатах Сомерсет-хауса", - говорит Тимоти Стивенс, руководитель лондонского представительства Эрмитажа. "В Амстердаме к нам стоят очереди", - рассказывает Эрнст Вейн. Сейчас в Петербург находятся специалисты по музейной педагогике - в Амстердаме должен открыться детский образовательный центр, и голландцы приехали перенимать опыт у российских коллег. Это - о духовных дивидендах. Теперь - о материальных. "В Лондоне мы получаем один фунт с каждого билета, в Амстердаме - один евро. Мы получаем новые выставочные площади, новую аудиторию и еще - деньги, немножко учимся бизнесу", - комментирует директор Эрмитажа Михаил Пиотровский. Реконструкция Главного Штаба, рассчитанная на несколько лет, - еще одна тем для нынешнего международного обсуждения. Рем Кулхаас консультирует этот сложнейший проект, включающий целый комплекс программ. Его частью является реконструкция восточного крыла здания Главного Штаба, в конце 90-х годов перешедшего под юрисдикцию Эрмитажа. Шестьдесят процентов площадей станут чисто музейными, а сорок - коммерческими. Именно они будут приносить доход на содержание музейной составляющей Главного Штаба. Ресторан, музейные магазины, информационный компьютерный центр, мультимедийный центр, интернет-кафе, небольшой зрительный зал... Метрополитен, Британский музей, некоторые другие, идут неторопливо, но уверенно, - сочетая традицию и новаторство, популярное и элитарное. Эрмитаж делает то же самое, только в России, и этот эксперимент также будет обсуждаться на кругом столе - встрече европейских музейщиков в Эрмитаже. В Главном Штабе разместится искусство ХХ и ХIХ-го веков. Первые лица европейской архитектуры Френк Герри, Майкл Гревс, Норман Форстер - постоянные партнеры Эрмитажа. Дни Эрмитажа продолжаются - в день святого Георгия в Тронном зале Зимнего Дворца в присутствии российского и европейского политического и культурного бомонда состоится вручение государственных наград сотрудникам Эрмитажа. На этот раз первым из них награду - орден "За заслуги перед Отечеством" Третьей степени - получит Михаил Пиотровский. В этот же день в Александровском зале откроется выставка "За веру и верность". Иван Толстой: На днях в Праге вышло новое издание культового романа конца шестидесятых годов "Любовники и убийцы" - Владимира Парала. На этот раз с иллюстрациями - фотографиями из одноименного фильма, премьера которого состоялась на прошлой неделе. Рассказывает Нелли Павласкова. Нелли Павласкова: Владимир Парал - культовый писатель шестидесятых годов - начинал свою карьеру, как инженер-химик на крупном химическом комбинате в промышленном городе Усти на Лабе. Жизнь завода и провинциального областного города в необычном ракурсе, а точнее - эротическая жизнь победившего пролетариата и приспособившейся к режиму старо-новой интеллигенции стали темой и гиперболизированной сюрреалистической фреской всех прославленных романов Парала: "Ярмарка исполненных желаний", "Катапульта", "Радость до утра", "Частный вихрь", "Молодой человек и белый кит". Все они были экранизированы. 12 августа 1968 года вышел самый сильный роман Парала "Любовники и убийцы", сразу после советской оккупации он был изъят, а писатель наказан "запрещением на работу" на несколько лет. Вскоре после "бархатного переворота", уже в 1990 году, роман "Любовники и убийцы" был переиздан и вот теперь экранизирован. Я спросила писателя, что больше всего раздразнило тогда власть предержащих: изображение ужасающего положения победившего рабочего класса, падение нравов в цитадели флагмана экономики, или безнадежность и депрессивность тона романа? Владимир Парал: Книга была запрещена, потому что не соответствовала тогдашней официальной государственной политике и официальной поэтике. Вы правильно заметили, что книга эта - жесткая, а значит правдивая. Им мешали многочисленные и подробные эротические сцены, потому что в шестидесятые годы эротика в художественных произведениях была табу. Например, в то время в чешском кино, и не только в чешском - и в советском, польском, восточногерманском - когда мужчина и женщина попадали в интимную ситуацию, то сцена всегда кончалась тем, что его рука тянулась к выключателю - и конец. Это все, что было позволено. А моя поэтика - как раз начать с того момента, когда рука тянется к выключателю, и вот тогда у меня развертывается интимное эротическое действо. Нелли Павласкова: В книге "Любовники и убийцы" окружающий мир представлен в виде большого дома, где на первом этаже в одиночестве умирает его бывший владелец. На двух этажах - заводское общежитие для неженатых, третий этаж занимает семья директора завода. Общежитие - это "гетто красных", квартира директора - "гавань синих". В красном гетто пока обитает и главный герой романа двадцатипятилетний инженер Борек, ему суждено пережить роковой роман с директорской женой Зитой, закончившийся ее сумасшествием, самому спустя годы занять пост директора, жениться, создать семью и умереть в 45 лет в объятиях молоденькой любовницы - собственной секретарши. А пока молодой, полный сил Борек, как и стендалевский герой, мечтает о недоступном. Диктор: Сладкие доченьки своих могущественных папочек, выращенные в ошеломительных виллах, ранее принадлежавших погубленным еврейским и выселенным немецким коммерческим директорам, адвокатам и хирургам, виллах с террасами, балюстрадами и музыкальными павильонами в садах за высокими узорчатыми стенами с гербами; внутри тяжелые люстры бывших хозяев, их огромные темные портреты и раздвигающиеся стеклянные двери по всей длине залов. Эти голубые принцессочки, вскормленные дефицитной телятиной и соком полученных по блату апельсинов - их принимали вне очереди в лучшие школы; восседая на подушках казенных лимузинов, они читали комсомольские романы в советских оригиналах, их мыли в горячей воде, днем и ночью текущей из причудливых никелированных кранов, биде и душей - сегодня уже никто не умеет сотворить подобное; их тела были сформированы бадминтоном, теннисом и яхтспортом, зимой они катались на лыжах по татранским горам, летом валялись на черноморских пляжах, а во время наглых трехмесячных каникул - обменные лагеря во Франции, Швеции и Англии (Борек закончил вечернее отделение Политехнического без отрыва от производства, 14 часов работы ежедневно и отпуск 14 дней в году). Эти начитанные, культурные, умные, свежие, утонченные, такие желанные девчонки... Борек смотрел на обеих девушек с нежностью и желанием, болезненно заикающемся в половом органе, и с ненавистью, проходящей по всему позвоночнику. Нелли Павласкова: Роман "Любовники и убийцы" - о бешеной необратимой карусели мира, где новые революционеры власти и любви выигрывают свою революцию, потом почивают на лаврах, жиреют, теряют динамику и их свергает новая волна страстных мечтателей о благосостоянии. Их тоже ждет удел угасания. Писатель Владимир Парал. Владимир Парал: Действительно, это так. В романе, говоря упрощенно, действуют два класса: богатые и бедные, между ними царит антагонизм и постоянный конфликт. Это идет еще со времен французской революции: победители со временем насыщаются, слабеют и, напротив, голодный класс становится жизнеспособным. Благодаря накопившейся энергии, он может занять место наверху. В рамках столетий возникают циклы, подобные циклонам в природе. Я, как автор, хочу чувствовать симпатии ко всем своим героям. Очень легко чувствовать симпатии к томящейся в тюрьме королеве Франции и испытывать ненависть к революционному трибуналу. Но тогда это не искусство, а памфлет. Нелли Павласкова: Параловская королева, жена директора Зита (ее и зовут как последнюю австро-венгерскую императрицу) тяжело переживает эротическое вторжение плебса в свою семью. Диктор: Ночью здесь пусто - как для убийства или любви. Чем больше я думаю об этих двух актах, тем меньшую разницу я в них вижу. Мадда, девчонка из гетто, ворвалась в нашу гавань такой изголодавшейся, что это вселяло в нас ужас. Она была жаждущей. Похотливой. Ненасытной. Она загоняет нас в угол, оккупирует, грабит. Мы все всегда теряли. Умеем только отступать перед кем угодно. Мы альтруисты из-за равнодушия к самим себе. Делать добро - это абсурд. Сына Романа она уже крепко скрутила. Просто оторвала его. Мой бедный мальчик... Вертер в джинсах... Нежный, интеллигентный, пассивный, из принципа неспортивный - совсем, как я. Он ненавидит насилие, и вместе с тем оно странным образом его притягивает - как и меня. Он станет жертвой, как и я. Как мы все здесь, как все люди во всех синих гаванях, мы подчинимся красным людям из гетто. Их больше, чем нас. Бесконечно больше. Катастрофа неотвратима. Наша катастрофа. Их победа. Наша гибель. Зита стояла у окна и глаза ее блестели. Потом она тщательно опустила жалюзи на всех окнах, разулась и несколько раз прошлась по квартире, размахивая руками, пока не почувствовала легкую усталость. В спальню она вошла с бутылкой в каждой руке, в зубах - стакан из-под горчицы из грубого стекла. Ногтем отковыряла золотую обертку с пробки. Ах, ноготь сломался. Ничего, через минуту вся боль пройдет. В бутылках белый кубинский тростниковый ром. Правильное питье для супруги губернатора гавани. Зубами вырвала оранжевую пробку (это девушка кусает апельсин), и при звоне шарика в горле бутылки (это бренчит цепь якоря) налила первый стакан до краев. Спешить не надо. Экономить тоже. "750 граммов". Помножить на два - "1500 граммов". Это запас топлива до самого ада. Нелли Павласкова: И на прощание еще раз писатель Владимир Парал. Владимир Парал: Спасибо, мне очень понравилось, что я могу говорить по-русски. Потому что я был раз в России и на Кавказе. Мне там очень понравилось. Там горы и леса. Когда я ехал из Москвы в Ригу, я видел из вагона леса и это были самые красивые леса во всем мире. Там был лось. Прямо из вагона, из окна я его видал. Он смотрел на меня, а я смотрел на него. Лось - это бог леса. Не волк, не медведь, а лось. Иван Толстой: Русские слова в итальянском языке. За процессом проникновения русской лексики давно уже следит историк Михаил Талалай. Михаил Талалай: Я думаю, что это в той или иной степени неизбежно для всех, кто погружается в неродную языковую культуру. Встреча с русским словом в чужой среде, по меньшей мере, вызывает любопытство, а иногда - и шок, из тех, что называют культурными шоками. Уверен, что любой русский, живущий за границей, если он не замкнулся в своем языковом гетто, подсознательно собирает словарь родных слов, укоренившися вне России. Иван Толстой: И что вас удивило поначалу? Михаил Талалай: Помню, как в первую поездку в Италию, еще при Горбачеве, был потрясен местной модой на слово гласность, произносимой здесь, согласно фонетическим традициям как глазность. (с перед другой звонкой согласной всегда звучит как з - Зветлана, например, - итальянцу невозможно произнести правильно это имя). Глазность требовали повсюду, политики всех мастей утверждали, что они ее добиваются или уже добились. Это название присвоили даже мятным лепешкам, которыми посетители баров заглушали нехорошие выхлопы перед возвращением в конторы или к женам. Я такие лепешки любил привозить из Италии как сувениры. Сейчас их в продаже нет. Другая историческая эпоха. Иван Толстой: Ну, а после глазности, что проникло? Михаил Талалай: Я об этом размышлял несколько дней тому назад, на оригинальном спектакле "Три сестры". Он, правда, назывался иначе - "Ирина", по имени одной из сестер, и это был блестящий моноспектакль, монолог генуэзской актрисы Сары Бертоло. Она придумала, что одна сестер, Ирина, после долгих призывов А Mosca! A Mosca! A Mosca! выходит замуж за итальянца и вместо Москвы переселяется в Палермо. Монолог Ирины, ныне итальянской гражданки, шел с отлично сделанным русским акцентом и с рядом русских слов. Милый, хорошо, ностальгия. Причем актриса произносила ностaльгия. После спектакля я прошел за кулисы, и поблагодарив ее за действительно интересный спектакль и отличную актерскую игру, указал Саре на неправильно ударение. Но она мне резонно ответила, что ностaльгия звучит для чеховской героини лучше. И я ничего не мог возразить. Затем мне объяснили, что одноименный фильм Тарковского идет здесь с русским титулом и давно произносится именно как "Ностaльгия". Иван Толстой: А кто-нибудь кроме Вас ведет такие наблюдения? Михаил Талалай: Все мы в той или иной степени это делаем. Но удивительно, что на профессиональном уровне это совершил один итальянец. Только что в издательстве Bulzoni вышла книга Джорджо-Марии Николаи "Словарь русских слов, встречающихся в итальянском языке". Было бы естественным, если бы наша молодая нация составляла печатные справочники латинизмов и итальянизмов, и посему обратная инициатива может лишь приятно удивить. Судя по толстому словарю Николаи, итальянский язык буквально кишит заимствованиями из отечественной литературы и истории - даже сделав скидку на персональную увлеченность исследователя-слависта. Бросается в глаза большое количество слов, связанных с революцией и с советской эпохой. В самом деле, местное население известно своей политизированностью, а кроме того, здесь в течение нескольких десятилетий доминировала "левая культура", чувствительная ко всему, что происходило в "стране победившего пролетариата". Таким образом, помимо упомянутой "глазности" и усвоенных всем мировым сообществом "спутника" и "перестройки", тут возникли собственные идеологемы - назовем "брежневизм", "горбачевизм", "ельцинианство". До Путина еще как-то не добрались, судя по словарю Николаи. За последние годы многие русизмы, не известные прежде в самой России (русские горы, салат, рулетка, бомба или коктейль "молотов"), вроде бы вернулись на "родину". Однако, изучая книгу Николаи, открываешь новые - "астрахань", точнее астракань, например, то бишь каракулевая шуба, или совсем уж редкое - "кашисты", итальянские военнопленные, фашисты, которые ради тарелки каши отмеживались от прежних фашистских убеждений. Забытое наше "стахановец" охотно употребляется в отношении любого, упоенно занимающегося трудом, причем в форме "стакановист", почти совпадающей с нашим шутливым "стакановец". Особенно широко итальянцы используют наше слово "интеллигенция" (существуют, по меньшей мере, три разных способа его написания на латинице), подхватывая тем самым сей удивительный лексический бумеранг пришедший к нам из того же латинского. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
