Я попробую в двух словах объяснить, за что мне нравятся эти стихи. Тема их - вполне не шуточная - тщета человеческой участи. Но в искусстве никакая тема сама по себе погоды не делает - от нее ни холодно, ни жарко. Важно то, как автор эту тему подает, чтобы ее наново прочувствовать. Не как отвлеченность и трюизм, а как личное переживание. В помянутом стихотворении автор перепоручает все роковые и жестокие, приблатненно-романсовые и отвлеченные слова, чрезмерные для нормального человека, отвлеченному персонажу - вокзальному гармонисту, которому по штату и положено их навзрыд выкрикивать; амплуа его такое. И одновременно, за счет размера, рифмы и песенного повтора, как бы пропитывает все стихотворение вокзальной, железнодорожной душераздирающей музыкой, так что у нас создается впечатление, что мы - а не кто-то - слышим эту гармонь и сами мы участвуем в вокзальном прощании. Таким образом, автор обманывает нашу взрослую бдительность и недоверие громким словам именно тем, что не на чем особенно не настаивает, а просто делает нас свидетелями выстроенной им ситуации и вроде бы оставляет за нами право реагировать на случившееся по своему усмотрению. И только тогда все это трогает чуткого читателя, потому что у него складывается иллюзия, что это его собственный опыт, а не нечто, навязанное ему. В этом и состоит искусство. То есть, мы имеем дело с кустарным изделием, существование которого возможно лишь в единственном числе.
А поскольку условием передачи мифа и репутации было сказать и о плохой книге, то я, тоже в двух словах, попробую такую обобщенную плохую книгу смоделировать, раз ее, как я уже сказал, у меня нет. В этой книге, декларация о намерениях, пусть даже самых благих, останется декларацией. И чтобы возместить отсутствие жизненной коллизии, автор прибегнет к неуместным словам - чрезмерно чувствительным или чрезмерно бесчувственным. Тогда, и только тогда, станет возможным школьный разговор о форме и содержании, потому что форма будет, как былая школьная форма, сидеть вкривь и вкось, скорее всего - с чужого плеча. Слова будут употребляться не на безошибочно-узнаваемый кустарный авторский манер, а строго отвечать коллективному и, вместе с тем, ничейному словарному значению. В итоге, читатель будет иметь дело не с поэзией, а с очередным упражнением в красноречии, и тем более это вызовет досаду, чем значительней будет заявленная автором тема. Словом, вкус у меня зрелый, как у Кота Бегемота: хорошо - люблю, плохо - нет.
Иван Толстой:
Филолог и переводчик Михаил Гаспаров был, возможно, крупнейшей фигурой, которую потеряла в 2005-м русская наука и литература. Портрет ученого представит филолог и переводчик Виктор Сонькин.
Виктор Сонькин:
Русский гуманитарный пейзаж безвозвратно изменился. Не с кем стало сверять научную честность и академическую чистоплотность. Не от кого ждать парадоксальных взглядов, выстроенных на фундаменте безупречной логики и выраженных кристальным, простым языком. Мне хотелось бы сказать несколько слов о системе взглядов Михаила Леоновича, о неповторимости его вклада в мировую культуру. Об этом стоит рассказать незнающим и нелишне напомнить знающим.
В русском языке нет противопоставления ученых и гуманитариев, которое существует в западной науке. Возможно, именно поэтому русская школа дала столько людей, которые подходили у гуманитарным дисциплинам с методом точных наук. Гаспаров был приверженцем именно такого подхода к литературному материалу.
У классической риторики есть три задачи - доказать, убедить и усладить. Наука, строго говоря, интересуется только первой - доказать. Если упростить и суммировать научные убеждения Гаспарова, именно это он и утверждал на протяжении всей своей творческой жизни. Доказательность гуманитарной науки ничем не отличается от доказательности в любой другой науке. Считать доказанным можно только то, что можно подсчитать. В гуманитарной науке, в частности, литературоведении, в меньше степени пользуются собственно научными методами, чем в химии или биологии. Это результат двух факторов. Во-первых, литературоведение, как наука, находится в зачаточном состоянии. Его история насчитывает всего лишь несколько десятилетий. Когда-то, до того, как Лавуазье стал заниматься количественными подсчетами, химия тоже была алхимией, то есть искусством, таинством, ремеслом. Только с 18-го века она стала превращаться в науку. Есть и вторая причина. Предмет изучения литературоведения невероятно сложен, и разложить его на составные части объективно труднее, чем физический и химический процесс. Легче всего поддаются подсчету такие простые явления, как, скажем, ударение в стихе. Именно поэтому стиховедение, изучение теории стиха, стало передним краем точных методов в литературной науке. И в этой области Гаспаров был главным и самым выдающимся исследователем. Первая значительна работа его в этой области была его докторская диссертация, которая вышла в 1974 году в виде монографии под названием "Современный русский стих". За ней последовал "Очерк истории русского стиха" в 1984 году, и "Очерк истории европейского стиха в 1989-м". Колоссальный, всеобъемлющий труд, который не мог бы сделать никто другой.
Гаспаров много занимался работами по семантике стиха, по сложным взаимодействиям между метром и смыслом, между формой и содержанием. А в последние годы уделял много внимания новой дисциплине - лингвистике стиха, где он снова выступал в качестве первопроходца, потому что в классическом стиховедении все главные задачи уже были решены его усилиями и усилиями его соратников.
Зачем вообще нужно научными методами изучать произведения искусства? То есть, если воспользоваться избитой цитатой, поверять алгеброй гармонию? Можно сказать, что это не очень важно, потому что у фундаментальной науки свои задачи, которые не сводятся к практическому применению. Но на самом деле ответ на это есть, и он довольно прост. Творчество - проявление высшей психической деятельности человека, научное изучение творчества, а также сознания, языка, воображения, эмоций, помогает нам лучше и объективнее разобраться в том, кто мы такие, что отличает нас от других животных и как рациональнее использовать ресурсы собственного мозга. Понимание и воспроизведение - не одно и то же. Классический аргумент противников алгебры - если выучить все размеры, то все равно не станешь великим поэтом. Да. Так и знание астрономии не дает людям возможности зажигать новые звезды. Но благодаря ему стало возможным открывать новые земли на собственной планете и, вообще, лучше понять, как устроен мир. А это знание не бесполезное. Стиховедение было для Гаспарова областью первопроходческой, а классическая филология, изучение древнегреческой и римской литературы - областью, обжитой предшественниками. Но нельзя забывать о том, что первые попытки применить подсчеты совершались филологией именно на античном материале. Что риторическая выучка Гаспарова, которая поставила ему слух и голос, родом из античности. Переводческая практика коренится в традициях классической филологии, и никто из современников не сделал так много для того, чтобы древние греки и римляне стали нам ближе и понятнее.
Филология - наука понимания. Этот афоризм любили повторять и Гаспаров, и его друг и коллега Сергей Сергеевич Аверинцев. Чтобы понимать, надо знать, а не воображать, что знаешь. С характерной полемической резкостью Гаспаров однажды сказал, что "Душевный мир Пушкина для нас такой же чужой, как древнего ассирийца или собаки Каштанки". Комментаторский труд Гаспарова был направлен на преодоление этой чуждости с полным осознанием того, что до конца преодолеть его невозможно. В предисловиях к трудам античных и новых классиков от Катулла до Мандельштама Гаспаров вводил современного читателя в тот самый чужой душевный мир состоящий из истории, политики, литературной среды и другого языка. Благодаря этим удивительным эссе, стихи, в том числе и стихи двухтысячелетней давности, внезапно становились не то, чтобы понятными, это было бы слишком самонадеянно, но объяснимыми. Например, "Скорбные элегии" Овидия, в результате объяснений Гаспарова, переставали быть жалобным скулежом опального поэта, а превращались в первый в европейской литературе опыт творческой переработки чувства, нового для европейской культуры - одиночества.
Рассказывать о сложном просто - особый дар, доступный только тем, кто очень хорошо знает то, о чем говорит. Гаспарову этот дар был присущ в высшей степени. Ярче всего он проявился в книге для детей "Занимательная Греция". Это введение в мир классической культуры в самом широком смысле обоих слов. Оно написано так увлекательно, так живо, так остроумно и так блестяще, что годится для самых неожиданных целей - для захватывающего чтения на ночь с маленьким ребенком или для подготовки к экзамену по истории античной философии. Гаспаров здесь выступил продолжателем славной отечественной традиции. А на Западе сейчас научно-популярная литература становится все более массовой, все более коммерческой. Происходит настоящий всплеск интереса к ней. И жаль, что как всегда это всплеск происходит без нашего участия, при том, что у нас, в лице Гаспарова есть такие замечательные примеры этого жанра. Посредническая миссия, в том числе, и в культуре, самая благородная и самая неблагодарная. Гаспаров был идеальным посредником, его всегда волновало и то, не подведет ли он того, от чьего лица он говорит, и то, не будет ли он непонятен для тех, к кому обращается.
Самая очевидная форма литературного посредничества - перевод. Один только список переводов Гаспарова займет множество страниц. И среди этих его трудов такие шедевры как "Наука любви" Овидия, "Лирика вагантов", "Неистовый Роланд" Ариосто.
Гаспаров понимал, что в переводческой деятельности могут быть два разных, по сути дела, противоположных подхода. Один - это приближение оригинала к читателю, то есть стилизация, в некотором смысле, упрощение, и другое - это втягивание читателя в мир оригинала, когда читатель перевода должен все время помнить, что он читает именно перевод, текст, написанный на чужом языке в чужой культуре. Гаспаров следовал и той, и другой традиции, понимая, что компромиссное решения всегда оказываются не совсем удачными. При этом, переведенная буквально, дословно точно "Наука любви" стала прекрасными стихами на русском языке. А "Неистовый Роланд" Ариосто, переведенный верлибром, или другие его переводы, где произведения других культур и эпох переводятся на сжатый современный поэтический язык 20-го века, становились порой боле точными, чем самые точные эквиритмические переводы.
Гаспаров сам учился у книг и, несмотря на свою преподавательскую работу в МГУ, РГГУ и множестве западных университетов, не имел среди учеников апостолов, которые нередко сопровождают великих ученых. Своей единственной ученицей он по праву называл только стиховеда Татьяну Владимировну Скулачеву. Несмотря на это уже несколько поколений отечественных филологов выросло в лучах его научного и человеческого обаяния. Стиховеды, филологи-классики, переводчики, специалисты по русской поэзии, истории, лингвисты. В сущности, и в академически активной гуманитарной среде нет, наверное, ни одного человека, которого Гаспаров чему-нибудь не научил бы. Он учил не наставлениями. А текстами и примером фантастического, нечеловеческого трудолюбия.
Абсолютно все, кому посчастливилось общаться с Михаилом Леоновичем, отмечают его учтивость, старомодную обходительность, невероятную деликатность, доходящую, порой, почти до абсурда. Но на интеллектуальном пространстве Гаспаров умел за себя постоять и яростно воевал с тем, что казалось ему неверным. Хотя иногда делал это так элегантно, что противник не осознавал себя побежденным. Вот пример, который иллюстрирует гаспаровское отторжение общепринятых мнений. В "Занимательной Греции" он пишет: "Для нас прогресс что-то само собою разумеющееся. 1097, 1316, 1548 годы... Даже если мы не помним ни одного события происходившего в эти годы, мы не сомневаемся, что в 1548 году люди жили хоть немного лучше и хоть немного умнее а, может, и добрее, чем в 1097 году".
Гаспаров не мог не понимать, что общественное мнение всех эпох, а уж нашей и подавно, всегда считало современность средоточием всех пороков и вершиной всех бед. А прошлое неустанно идеализировало. Но он отказывается даже обсуждать эту предпосылку, логически, безусловно, неверную, но эмоционально такую привлекательную.
Вот характерная цитата из "Записей и выписок", книги, изданной в 2000 году. "В младших классах меня били, в старших не били. Поэтому я и уверовал в прогресс. Для вас прогресс банальность, но только благодаря ему мы с вами и разговариваем. 1000 лет назад мы бы оба умерли в младенчестве".
Без этой веры в прогресс невозможно в полной мере понять и мировоззрение, и творческое наследие Гаспарова. Не выдавать творчество за исследование Гаспаров умел. Но в комментаторских, популярных, да и собственно академических текстах он никогда не переходил на птичий язык псевдофилологического дискурса. Внимание Гаспарова к языку было удивительным. Недаром его так ценил Иосиф Бродский, считавший поэта инструментом языка. В своем жанре, точнее, в своих жанрах, Гаспаров тоже был таким инструментом. И его труды демонстрируют нам лучшее, на что оказался способен русский язык второй половины 20-го века.
С выходом "Записей и выписок", книги, в которой собраны мемуары, цитаты из писем, фрагменты переводов, и которая представляет собой нечто уникальное для русской культуры, стало понятно, что Гаспаров, в сущности, лучший из пишущих в наши дни на русском языке. То, что он лучший их отечественных мыслителей, в общем, уже и до этого было понятно.
Я хотел бы завершить цитатой из первой оды таинственного и темного древнегреческого поэта Пиндара. Пиндар писал об атлетах и победителях спортивных состязаний. В своей области, точнее, в своих областях, которых было очень много, Гаспаров неизменно занимал первые места. И так горько, что нам больше не с кем сверять свои научные и творческие деяния.
Пиндар, первая Пифийская ода. Перевод Михаила Леоновича Гаспарова.
Первый успех - первая награда.
Добрая молва - вторая доля.
А кто встретил и принял обе,
Тот стяжал себе высочайший венец.
Иван Толстой:
Принято считать, что некоммерческий журнал обречен на гибель вскоре после выхода первого номера. Поспорить с этим рыночным мифом взялся историк Олег Будницкий.
Олег Будницикий:
Для меня историк прошлого года - Сергей Секиринский. Почему Секиринский? Ведь он не написал какую-то выдающуюся монографию, во всяком случае, в прошлом году, и, вроде бы, ничего сенсационного не опубликовал. А вот почему. Секиринский создал журнал. Журнал необычный и совсем не вписывающийся в жанр наших исторических журналов. Называется он претенциозно и просто - "Историк и художник". Вообще-то, в миру Сергей Секиринский вполне статусный историк, доктор наук, профессор, заведует много лет отделом новейшей истории академического журнала "Новейшая история", преподает в паре университетов, но как исследователь - это тот редкий случай, когда человек, по моим наблюдениям, всю жизнь занимался тем, что ему интересно, а не тем, что требовалось по плану, или на что поступал так называемый социальный заказ. Занимался когда-то родословной российской свободы, историей русского либерализма, а с некоторых пор заинтересовался художественной литературой и другими видами художественного творчества и отражением в них исторических реалий. То есть, искусством, как историческим источником. А дальше - больше. И историческое сознание, так, как оно отражалось в кино, и каким образом кино это историческое сознание формировало. Ведь не секрет, что люди знают об истории или о тех или иных ее персонажах не из учебников или научных монографий, а в основном из фильмов, романов и Бог знает из чего. И весьма любопытно, как же вот это все на самом деле выгладит, как оно отражает эпоху, и как эпоха отражается в литературе, кино, живописи. Это одна сторона медали. А другая состоит в том, что многие уже забыли, что когда-то литература и история были нераздельны. Достаточно вспомнить Карамзина, не говоря уже о Геродоте. И вот на каком-то этапе разошлись историк и художник, настолько далеко, что теперь исторические журналы делятся на журналы двух типов - скучные и очень скучные.
Отнюдь не отрицаю научной важности публикаций. Но я не об том. Я о том, что искусство должно быть понятно народу, и история пишется, все-таки, не для узкого круга профессионалов, а для людей, для читателей. Для тех, кто этим делом интересуется. Может быть, я говорю некоторые еретические вещи, но, как мне кажется, в этом есть некоторое рациональное зерно. Но вернемся к Секиринскому. Сначала он инициировал и издал сборник статей о литературе, как историческом источнике, а потом инициировал, подготовил, собрал замечательный сборник статей "История страны. История кино". Дело в том, что никто этого сборника из серьезных академических издательств издавать не хотел. Как-то не в тему, непонятно, что это такое. И тогда Сергей начал искать издателя через интернет. А где же еще искать издателя? И нашелся такой издатель - Леонид Слуцкин, который до этого издавал исключительно литературу по электротехнике. Главный журнал, который он издавал до встречи с Секиринским в виртуальном интернете, был журнал "Электричество", которому, кстати, скоро исполнится 125 лет. Так или иначе, встретились историк и издатель, и издательство "Знак", директором которого является Леонид Слуцкин, выпустило "Историю страны. Историю кино". Книжка, кстати говоря, вошла в число пяти книг недели престижного "Экслибриса НГ". А дальше, видимо, не захотелось им расставаться, и получился журнал. Журнал "Историк и художник". Вышло уже 6 номеров журнального формата, по 200 страниц в каждом. Очень прилично сделанного, хорошая печать, рисунки, но, главное - тексты. Тексты совсем необычные. Тексты как раз по теме передачи о мифах и репутациях, в значительной степени. И пишут, вроде бы, те же люди, которые публикуются в серьезных академических изданиях, но пишут как-то не так. Иначе. Ярче, свежее, оригинальнее. В общем, дай историкам свободу, они такое напишут!
Например, приведу несколько публикаций. Почти все они очень интересные, но некоторые привлекли внимание. Например, статья Алексея и Дарьи Завельских "Миф о враче-убийце". Это вовсе не то, о чем вы подумали. Это не о деле врачей, это о народных представлениях о врачах, а также об образе врачей в литературе. И именно на этих народных представлениях, возможно, впоследствии и выросло и получило такую всенародную поддержку дело врачей. Ведь врач имеет дело не только с жизнью, но и со смертью, и образ врача всегда в народном сознании был таким двойственным. Кого начинали бить во время эпидемий холеры и чумы? Понятное дело, врачей. Ибо кто ж, как не врачи, колодцы отравили? Да и в литературе нашло отражение. Вот, скажем, доктор Чехов: "Доктора те же адвокаты, с той только разницей, что адвокаты только грабят, а доктора и грабят, и убивают". Или доктор Вересаев: Врач прописывает лекарство старушке от дизентерии, а заодно и карболку дал ей, чтобы старушка продезинфицировала отхожее место. А старушка не захотела столь ценный продукт выливать в отхожее место и выпила стаканчик. И, естественно, померла. А доктора и побили, едва ли не до смерти, поскольку кто ж виноват? Понятно, врач.
Или другой миф. Кавказский миф. Людмила Гатагова - автор статьи "В плену "Кавказского пленника"". В этой замечательной статье рассматривается история вот этого самого представления о Кавказе от "Кавказского пленника" Пушкина до "Кавказского пленника" Сергея Бодрова старшего, включая, кстати, "Кавказскую пленницу", где по словам автора, зрителю является смазанный образ кавказца, вполне соответствующий массовым представлениям. Не правда ли, звучит весьма актуально? И, кстати говоря, "Кавказскую пленницу" снимали вовсе не на Кавказе, а в Крыму, а главного кавказского героя играл Владимир Этуш. Или самая, может быть, мифологизированная фигура нашей истории - это, конечно, Иосиф Сталин. И немалую роль в его мифологизации играло кино. Множество фильмов было снято с товарищем Сталиным, и главный исполнитель Михаил Голования, о котором статья в одном из номеров. Как образ сросся с актером, и как он этого актера, грузинского дворянина, между прочем, погубил.
Там масса забавных деталей, в том числе, статья Нины Черновой. Любопытный штришок. Один из первых исполнителей роли товарища Сталина был Семен Гольдштаб, который был и покрасивше и повыше Иосифа Виссарионовича, но тот лично утвердил его на роль - кому ж не хочется быть или казаться повыше, или покрасивее. Любопытно, правда, что в титрах фильма "Ленин в Октябре", где Сталина играл Гольштап стояли три звездочки - видимо, фамилия показалась неподходящей.
Много других интереснейших публикаций в журнале. Неутомимый разоблачитель всяких киномифов и, в частности, развесистой клюквы Никиты Михалкова (я имею в виду "Сибирского цирюльника"), Александр Кибовский, на сей раз разоблачает создателей фильма "Турецкий гамбит" на предмет соответствия реалий фильма исторической достоверности. Конечно, авторы фильма говорят: "Ну что вы хотите? Это ведь художественное творчество". И они правы, и может быть, прав был Тынянов, который говорил: "Я начинаю там, где кончается документ". Но представьте себе, что более 70% радиослушателей отдают приоритет достоверности исторического кино, а вовсе не его художественной ценности. Парадокс? Любопытно. И вот Александр Кибовский, который преподает в школе студии МХАТ, рассказывает, что на самом деле винтовку надо было носить не так, как в фильме, а совсем иначе, не за плечом, а на плече, и обращаются к генералу не "Ваше высокопревосходительство", а "Господин генерал", что можно было бы себе представить после февраля 17-го года, но никак не в период штурма Плевны. Добавлю от себя, что хорошо, что не "Товарищ генерал".
Замечу, что журнал и вот это изящное разоблачение мифов, и анатомия мифов, и анализ, а иногда и разрушение различных репутаций, все это вызвало интерес, не могу сказать, широкой общественности (для этого тираж журнала слишком мал - 500 экземпляров), но круга московской интеллигенции, которая, представьте себе, пишет для журнала, читает журнал и собирается вокруг журнала. Слуцкина я бы назвал издателем года, несмотря на то, что он не издавал каких-то бестселлеров, но издает совершенно бескорыстно и себе в убыток вот этот журнал. При журнале образовался клуб, который так и называется: "Историк и художник". Собираются люди по случаю выхода очередного номера журнала и по другому случаю - то в Герценовском музее, то в Доме учителя. Всегда интересно, любопытно, неожиданно, забавно, в общем, почти как в детстве. Викторины и стихи, и конкурсы стихов и серьезные исторические рассуждения и размышления, и лекции, и кино. И как, кстати говоря, квалифицировать это неформальное объединение, учитывая принятый в третьем чтении закон о некоммерческих организациях? И не станет ли пророческим экспромт, сочиненный на одном из поэтических турниров клуба "Историк и художник" редактором энциклопедии Борисом Ивановым:
Историк и художник сидели на трубе,
За ними наблюдали агенты ФСБ?
Надеюсь, что это шутка, которая никогда не станет реальностью, а историки и художники будут процветать и дальше, и писать, творить, создавать новые мифы, разоблачать старые, и успехов тем людям, о которых я сегодня говорил, - Сергею Секиринскому и Леониду Слуцкину. Надеюсь, что журнал будет жить долго, а содружество историка и художника вновь станет содружеством, а не вот таким разделенным на две части единым некогда телом. Когда историк писал так, как художник, а художник, когда писал, имел в виду вечность и писал для истории.
Иван Толстой:
Кино ушедшего года. Чему вы порадовались, что вы отвергли? Размышления Андрея Шарого.
Андрей Шарый:
Вы знаете, Иван, так сложилось, что уходящий год оказался для меня годом французского кино, я посмотрел несколько десятков французских фильмов разных лет, а самое большее и самое приятное впечатление произвел на меня фильм австрийского режиссера, снятый на французском языке. Это копродукция, очень известная в Европе. Это фильм Михаэля Ханеке под названием "Скрытое". Речь идет, конечно, о чистой воды авторском кино, речь идет о привычной для этого режиссера работе в манере интеллектуальной провокации. Но самое важное в этом фильме, который, я уверен, известен многим нашим слушателям, это возможность для каждого зрителя своего прочтения этого фильма, как и в любом хорошем авторском кино. Вы выбираете ту грань проблемы, которая вас волнует больше всего. Я смотрел этот фильм вскоре после тревожных событий в парижских окраинах, и проблема ответственности человека за, если высоко говорить, судьбы страны, судьбы общества, сложность морального выбора, связанного с тем, что иногда приходится отказываться от своего статуса, от своих денег, от своей карьеры под воздействием каких-то чрезвычайных жизненных обстоятельств и сложности этого морального выбора, это то, что мне показалось очень важным и для России сегодня. Не говоря уж о том, что фоном этого фильма проходит проблема отношения метрополии к своим бывшим колониям. Во Франции, конечно, это проблема Алжира. А если экстраполировать, то, о чем говорит Ханеке зрителям, то это, конечно, проблема отношений России со Северным Кавказом. И вот это сочетание моральных проблем, которые стоят перед каждым из нас, перед отдельным человеком (в данном случае, этот человек это блестящий французский актер Даниель Отёй), и соотношении этой личной, моральной дилеммы с теми проблемами, которые стоят перед обществом. Вот для меня этот фильм был и сейчас остается с этой точки зрения очень важным.
Если же говорить о кинопровале или кинорасстройстве этого года, то для меня это российский фильм режиссера Евгения Лаврентьева "Личный номер". Это фильм самого конца 2004 года, но пошел он широко на экранах в 2005 году. Фильмы эти сравнивать нельзя, и я не буду их сравнивать в силу того, что это разные жанры и разное всё. Их объединяет только то, что это просто кино. Но помимо этого, есть такое понятие, как творческая задача. И творческая задача, которую решает Ханеке, это задача приближения искусства к жизни. Это фильм о том, как люди живут. А фильм Лаврентьева - это фильм-пропаганда о том, как нужно, чтобы люди жили и как хорошо бы было бы, чтобы международный терроризм побеждали такими способами.
Фильм сделан на материале Дубровки, и это абсолютно бесстыжая провокация и бесстыжая эксплуатация человеческого горя. И все бы было ничего, ну, боевик и боевик. Их снимают десятки в Голливуде и всюду. Но здесь все основано на реальных событиях с, якобы, с какими-то реальными героями. Абсолютное все вранье. Фильм снят по заказу и с участием организации ветеранов спецслужб с совершенно ясной пропагандисткой задачей показать, как хороши российские спецслужбы, и как они честны, и как они успешно решают задачи борьбы с международным терроризмом. Решаются они на самом деле совершенно по-другому, и Россия в этом плавает уже не первый год. И то, что на этом фоне, на крови, на страданиях людских, на тяжелейших проблемах к ним возможен вот такой бесстыжий подход, это вызвало мое сильное расстройство. Я не помню, чтобы я так расстраивался, когда я отошел от экрана. Поскольку фильм-то для молодой аудитории. И понятно, что в тех условиях, в которых Россия сейчас живет, этот фильм, который недавно показывали по первому каналу, конечно, найдет своего зрителя.
Иван Толстой:
Продолжаем панораму взглядов на кино. Дмитрий Волчек.
Дмитрий Волчек:
Я бы выделил, в первую очередь, две латиноамериканские картины. Латиноамериканское кино вообще уже несколько лет на подъеме, но 2005 год принес две самые любопытные ленты. Это "Мертвые" Алесандро Алонсо, аргентинского режиссера, и фильм, который произвел фурор на Каннском кинофестивале, хотя и не получил наград, - "Битва в небесах" Карлоса Рейгадаса. Эти фильмы связаны не только местом происхождения, но и темой: картины о преступлении и наказании, или, быть может, отсутствии наказания. Новая стилистика, неожиданный киноязык, - в общем, это в высшей степени любопытные произведения. А третий фильм, который я хотел бы выделить, это фильм российского режиссера, - впервые за много лет в мой собственный рейтинг вошел российский фильм - "Четыре" Ильи Хржановского по сценарию Владимира Сорокина. Он получил великолепные оценки международной критики и главную премию Роттердамского кинофестиваля в этом году. Довольно сложной была его судьба в России, он не сразу попал в прокат, были проблемы, но в конце этого года он наконец появился на российских экранах. Я думаю, что это замечательное произведение и жду следующего фильма, который снимает Хржановский: он делает экранизацию мемуаров Коры Ландау - вдовы академика Ландау.
Иван Толстой:
А известные режиссеры, большие имена?
Дмитрий Волчек:
Есть два фильма, которые, очевидно, следует выделить, хотя не все критики оценивают их достоинства высоко. Это вторая часть трилогии Ларса фон Триера "Мандерлей", фильм, который не получил ни единой награды на Каннском кинофестивале и сейчас был совершенно незаслуженно обойден вниманием на вручении Европейских кинопремий. От Ларса фон Триера всегда ждут каких-то новых трюков, но на этот раз он повторил стилистику своего фильма "Догвиль", первой части трилогии, и это многих разочаровало. К тому же фон Триер ставит проблемы, которые не принято обсуждать в политкорректном кинематографе, и это тоже кого-то, вероятно, смутило. Очень интересно, как завершится эта трилогия. И вторая картина, которую я хотел бы отметить, это фильм "Капризное облачко" тайваньского классика Цая Минь Ляна, - он участвовал в этом году в конкурсе Берлинского кинофестивале, но сожалению, не получил награды: видимо, потому, что некоторые сцены сочли слишком откровенными, на грани порнографии - я сам видел, как публика негодовала в зале. И все же это замечательное произведение выдающегося мастера и один из лучших фильмов этого года.
Иван Толстой:
Что было в этом году для Вас самого интересного в голливудской продукции?
Дмитрий Волчек:
Вероятно, главное достижение Голливуда, - во всяком случае, большинство американских кинокритиков сделало такой выбор, - это "Горбатая гора" Энга Ли. Он и является главным претендентом на премию "Оскар". И я думаю, что этот выбор совершенно справедлив. Фильм нельзя назвать выдающимся с точки зрения киноязыка, но работа неожиданная и любопытная как опыт мутации жанра: Энг Ли, замечательный профессионал, снял классический вестерн, добавив тему, которая в этом жанре совершенно немыслима и никогда в нем не присутствовала - тему однополых отношений. Эксперимент этот вполне удался, и я думаю, что выбор американских кинокритиков вполне оправдан.
Я бы хотел обратить внимание еще на один любопытный голливудский фильм, который вполне моно назвать мейнстримным, хотя его сделал известный арт-хаусный режиссер Атом Эгоян. Это фильм "Где скрывается правда" - он, кстати говоря, только что появился в российском прокате. Фильм не лишен недостатков - затянут, очевидные ошибки кастинга, но в целом картина в высшей степени занятная, - как все картины Эгояна, такой сложный многоуровневый детектив с неожиданной развязкой. Просто очень увлекательное зрелище.
Иван Толстой:
И, наконец, если отвалиться от этой бочки меда и припасть к ложке дегтя. Что было провальным в этом году в кинопродукции, с Вашей токи зрения?
Дмитрий Волчек:
Я бы не стал говорить о том, что это провалы, но, по крайней мере, две картины, которые получили очень высокие оценки критиков, меня лично разочаровали. Это картина "Дитя" братьев Дарденнов, которая получила в этом году Золотую Пальмовую ветвь Каннского фестиваля. Мне кажется, что достойные бельгийские режиссеры не сделали абсолютно ничего нового, просто повторили на бис то же самое, что они уже не раз делали. Стилистика у них не меняется абсолютно. Их фильм "Розетта", который несколько лет назад тоже получил премию Каннского фестиваля, намного сильнее. Поэтому выбор жюри, а выбирать приходилось из многих интересных картин, мне не вполне понятен. Я бы, будь у меня такая воля, выбрал фильм Карлоса Рейгадаса, о котором я уже говорил.
И вторая картина тоже, на мой взгляд, перехвалена. Это фильм Михаэля Ханеке "Скрытое", которая получила уже множество наград, - и в Каннах получила приз за режиссуру, и сейчас получила все европейские премии. Картина удачно попала в струю политической конъюнктуры в связи с недавними событиями во Франции, показалась критикам и публике политически актуальной. Но эта актуальность очень быстро проходит, а великим кинопроизведением ее назвать, на мой вкус, нельзя.
Иван Толстой:
А что думает театровед Марина Тимашева, кстати, напомню, перед самым Новым Годом получившая престижную премию "Чайка" как лучший театральный критик года?
Марина Тимашева:
Киношума год наделал много. "Турецкий Гамбит", "Статский советник", "9 рота" и так далее, и тому подобное. Произведений искусства в кинематографии раз-два и обчелся. Раз - это фильм "Солнце" Александра Сокурова. Взят незначительный по времени эпизод из жизни японского императора Хирохито, превращен в трагифарс, историю одного из тех маленьких людей, которые, сами того не желая, принесли неисчислимые беды другим людям и народам. Виртуозная, каллиграфическая работа и самого Александра Сокурова, и его актеров.
Два - это фильм Алексея Германа младшего "Гарпастум". Тоже на историческую тему, тоже судьба человеческая - судьба народная, тоже невероятно красиво снятый и с замечательными артистами. Актеры вообще то немногое, что продолжает радовать в современном российском кино даже вне зависимости от качества фильма. Взять того же "Статского советника". Картине можно предъявить множество претензий, но ради роли Никиты Михалкова ее надо смотреть. То же самое с фильмом "Бедные родственники". Здесь замечательные Константин Хабенский и Сергей Гармаш. А если говорить о кинематографе в целом, то серьезно следует относиться к документальному кино. Именно фильмы режиссеров-документалистов и молодых, и мэтров могут по праву называться художественными.
Иван Толстой:
Новогодний взгляд на кинофильмы 2005-го. Удачи и поражения.
Петр Вайль:
Меня огорчили две экранизации книг Акунина - "Турецкий гамбит" и "Статский советник". Не то чтобы это были самые плохие фильмы 2005 года, но уж очень велики потери.
Ведь чем замечательны книжки Акунина? Не сюжетом детективным, хотя с сюжетом все в порядке. Но и другие детективщики строят его не хуже. Но он умеет погружать в эпоху деталями материального быта, транспортом, одеждой, обстановкой, словечками. Кроме того, он замечательный стилизатор. Он может писать под Достоевского или Лескова так, что это действительно узнаваемо. Причем, не какой-то одной-двумя фразами, а десятками страниц. И все это улетучилось на экране. Все это превратилось в плоское сюжетное изложение. Что касается "Турецкого гамбита", то это просто для детей среднего школьного возраста, по-моему. А "Статский советник" - весь набор масок. Просто на удивление неразвивающиеся характеры. Какими приходят, такими и уходят. Действительно, единственная там роль живого человека - это молодую террористку играет молодая актриса Эмилия Спивак. Мне до сих пор не известная. И на мой взгляд, она начисто забивает всех звезд. Там собраны все корифеи российского кино. Ну, может быть, Владимир Машков играет крошечную роль убедительно. А все остальные - действительно, неподвижные ходульные маски. И когда таким образом преображаются хорошие книги, я огорчаюсь.
Иван Толстой:
Петр, вы больше 30 лет пишете о литературе, а смотрите кино еще больше. Могло ли быть иначе?
Петр Вайль:
Да, конечно, могло. Дело в том, что всегда экранизация уплощает книгу. Это разумеется. Потому что вся прелесть настоящих книг, будь это хоть Толстой, хоть Достоевский, не в изложенных идеях или философии, как у Толстого, историософии, а именно в мелких деталях. Прелесть не в передвижениях колонн, как в "Войне и мире", а в губке с усиками маленькой княгини, в тяжелой поступи княжны Марьи, в том, что Андрей Болконский похож на часы. Вот это все и делает чтение прелестным, отчего невозможно оторваться. И это неизбежно пропадает в фильме, мы к этому все привыкли. Нет ни одной выдающейся книги, по которой сделана адекватная экранизация. И Бог с ним. Мы с этим смирились. Но когда уходит главное, вот тут в тебе возникает протест. Как, я повторяю, в фильмах Акунина перемещение во времени, перемещение в эпоху - ничего этого не получилось.
Иван Толстой:
Ну, хорошо, в 2005 году, наверное, были и хорошие фильмы.
Петр Вайль:
Конечно. Бегло назову исключительно стильный фильм Алексея Германа младшего "Гарпастум". Добротную и крепко сколоченную картину, несмотря на банальный сюжетный и психологические ходы, - "9 рота" Федора Бондарчука. Но наиболее мне показался многообещающим дебютом и вообще киноявлением 2005 года - фильм Ильи Хржановского "Четыре". Он получил приз в Амстердаме. Но это не важно. Важно, что это фильм о России и русском народе. А такой замах, а он поневоле замах, хотя человек, понятно, никогда не снимает фильм о России и русском народе, он снимает фильм о герое, который встал, пошел, сел, напился, заснул и так далее. И что получается, то получается. А получился такой обобщающий взгляд на родину. И это всегда сложно, потому что иностранцу не хватает вовлеченности и понимания изнутри. Соотечественникам, как правило, не хватает именно объективности и отстраненности. Илья Хржановский сумел каким-то образом соединить эту самую вовлеченность и отстраненность и создать некий алгоритм российского человека. Это тем более удивительно, что ему, если я не ошибаюсь, 29 лет сейчас, значит, когда он снимал, было еще меньше. Он поехал в деревню, которая появляется на экране, провел там несколько месяцев и как-то сумел в это все вникнуть. Вы понимаете, когда взрослый человек снимает фильм, производящий впечатление обобщения, то ты можешь подумать, что это на основании жизненного опыта, возраста. Здесь этого никак не может быть просто арифметически. Значит, человек обладает подлинной художественной интуицией и талантом. В общем, что называется, от него много можно ждать.
Иван Толстой:
Сделало ли российское кино какой-нибудь шажок в какую-нибудь сторону относительно себя, российского? Стало ли оно более европейским, западным или менее?
Петр Вайль:
Оно пытается стать более западным. Тому пример "Ночной дозора", или фильма, который скоро выйдет, - "Дневной дозор". Вот эти все попытки, этот дробленый клиповый монтаж, как в "Турецком гамбите". Мне-то представляется, что все это заимствование не органично для российского искусства, которое тяготеет к такому повествовательному жизнеподобию. Вот на этих путях, по-моему, и стоит искать удач. В частности, у Хржановского это вполне традиционное, с точки зрения русского искусства, произведение. А попытки делаются и правильно, что делаются. В конце концов, люди гонятся за славой и деньгами. А слава и деньги на Западе.
Иван Толстой:
На мнении Петра Вайля мы закончим панораму взглядов на кино прошедшего года и обратимся к музыке. Чем жил эти 12 месяцев Париж? Я передаю микрофон Дмитрию Савицкому.
Дмитрий Савицкий:
2005 год стартовал во Франции как "Год Бразилии". Решение в течение 12 месяцев праздновать "Бразилию во Франции" было принято на правительственном уровне, и неизбежно "Год Бразилии" начался с самбы и закончился 31 декабря "Вечером латиноамериканской музыки" в самом престижном парижском джаз-клубе New-Morning.
Быть может, Министерство Культуры год назад решило, что стране нужна срочная психотерапия, что французы редко улыбаются (верно...), что общий маразм крепчает (справедливо...), что пора и нам приобщиться к искусству "веселья не смотря ни на что" (оказалось неподъемным...) и что Бразилия (в этом смысле) станет для нас примером (мм..., не стала).
Ближе к лету столица наша была убрана в цвета Бразилии, желтый и зеленый; были розданы десятки тысяч желто-зеленых маек, и над искусственным насыпным летним пляжем на набережных Сены бились на слабом ветру бразильские флаги.
Французы всегда любили бразильские ритмы, мечтали о Баийе и Рио. Имена Каэтано Велосо, Марии Бетаньи, Чико Буарке, Антонио Карлоса Джобима, Венисиуса де Мораэс, Жоа Жильберто, Милтона Нассименто хорошо знакомы нашим aficionados. Любовь французов к стране нескончаемого карнавала осталась стабильной, на том же уровне, не изменив, однако, ни на градус настроение в самой Франции - не разогрев.
Причина? Их много. Одна из них зрима в данный момент: мэр Парижа способен был бросить миллионы евро налогоплательщиков на создание искусственного пляжа (шаг, явно попахивающий популизмом) для горожан, и не способен зимой предоставить убежище бездомным. Неправда ли - есть в том странный перекос? Но даже наши бомжи, sdf, в не такие студеные, конечно, денёчки, как нынче, с удовольствием слушали на транзисторах бразильские ритмы практически на широте диапазона ФМ:
Недурно поет министр культуры Бразилии Жильберто Жиль! Хвала небесам - есть же на свете министры культуры, способные не только на идеологические молитвы и партийную феню... Все же скорее за талант, чем за усилия по распространению бразильской культуры получил Жильберто Жиль французский орден кавалера Искусств в сентябре 2005 года. Или, как иногда пишут красивой вязью в грамотах нобелевских лауреатов, "за сумму достижений"...
В начале года был открыт официальный сайт "Год Бразилии во Франции", где в первую очередь можно было предаться самообразованию и вникнуть в историю Бразилии, ее традиции, ее культуру от живописи, литературы и до музыки. Так я, наконец, узнал, что "бой-бумба" - это музыка Севера, как и "каримбо", "ламбада" и "марабайксо"; на Северо-востоке царят ритмы и мелодии "ксоте", "эмболада", "фрево" и "маракуто"; на Юго-востоке, кроме самбы и боссы, "джонго", "конгада", "чоро" и "фанк-кариока"; на Юге - "милонга", "катумби", "ваньерао" и "фанданго", а в Центре - "куруру", "фолиа-де-реис", "катира" и "полька пантайнера"... Похоже на то, что страна выдает на гора лишь музыку, а президент Лула добывает деньги где-то на стороне...
Трудно не любить этот веселый, танцующий народ, трудно не любить бразильские песни и ритмы. Но во Франции более чем хорошо известно, что передозировка бразильскими мелодиями ведет к стабильной меланхолии и может вызвать настоящую депрессию. Как сами аборигены справляются с повсеместно присутствующей "триштезой" - совершенно не понятно..
Латиноамериканская музыка (в последнее время сальца и кубинские ритмы) в особом почете во Франции. Но один музыкант и композитор пользуется особой симпатией меломанов. На своем единственном концерте в Москве два года назад он признался:
"В моей крови намешена и итальянская, и испанская и русская кровь.." Это аргентинец Лало Шифрин, пианист, композитор, ученик Оливье Мессиана, автор музыки к более чем двумстам фильмам... Не может быть, чтобы вы никогда не слышали Шифрина, ведь даже телесериалы, такие как "Старский и Хатч" или "Миссия невозможна", буквально плавают в его музыке ...
Что характерно для Лало Шифрина, это многообразие жанров и стилей, в которых он работает. Он начинал в Буэнос-Айресе как классический пианист, затем учился в Париже и был близок к авангардной школе, а в итоге сам Диззи Гиллеспи пригласил его в свой джаз-банд - пианистом. Шифрин-композитор сочинял и чисто джазовые композиции ("Новый Орлеан", "Фортепьянный концерт №1"), музыку для голливудских лент и нечто среднее между джазом и фольклором, то, что теперь стало называться world-music, и - современные музыкальные головоломки... Он был музыкальным директор Театра-на-Елисейских Полях в Париже, выступал с оркестром Лондонской филармонии, с Лондонским симфоническим, с Венским симфоническим оркестром, список, клянусь, велик...
Но так как Лало Шифрин по непонятным причинам упорно свингует, свингует во всем, он все время сбивается на нечто джазовое, чаще всего - с латиноамериканским акцентом...
Расстаться же я вам предлагаю под песню общенародно любимого Алена Сушона. Он, конечно, напоминает иногда Боба Дилана далеких 60-х, но в самом лучшем смысле... Его "хипповатость" связана, видимо, с его детством - как никак вырасти в Касабланке, это все равно что в Коктебеле. Его последний компакт вышел совсем недавно, кажется, в начале декабря, а продано уже четверть миллиона дисков... и лишь на Амазон.ком!
Французы называют хиппи - "баба-кул" - Ален явно "баба-кул", переодевшийся в простой свитер и джинсы, талант же его остался таким же цветным и ярким, как и в 60 годы.
Я родился, поет Ален, в Касабланке в ту эпоху, когда там снимали фильм, который назывался - "Касабланка"... Надеюсь, вы его видели ....
