Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
26.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[26-11-02]
Ведущий Владимир Бабурин "Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства". Статья 1 Всеобщей декларации прав человека. В этом выпуске: Сегодня в программе "Человек имеет право" - рассказ о вечере памяти Александра Гинзбурга, прошедшем на прошлой неделе в обществе "Мемориал". Много людей, знавших Гинзбурга и любивших его, конечно, много фотографий на стенах и на большом телеэкране в углу зала, французский фильм, который в России никогда не показывали: Гинзбург рассказывает о своей жизни. Рассказывает так весело, как будто речь идет не о жизни за колючей проволокой, а о загородной прогулке. Александр Гинзбург: Только за то время, что я был в спецлагере (я был там недолго, может быть, года полтора), от нас ушло, ну, как минимум, 5 или 6 (не помню), 5 или 6 рукописей книг, которые потом были опубликованы на Западе. Мы умудрились там сделать 2 радиопередачи, которые передавал "Голос Америки". То есть мы делали все, что запрещено, и нам, слава Богу, это удавалось. Однажды приехала большая такая группа чекистов, вызвали одного нашего приятеля туда к ним, говорят: "Ну вот, скажите по-честному, как же это все-таки получается?" Он говорит: "Вы понимаете, ведь чтобы этого не было. Вы думаете, 8 часов в день, за зарплату. А мы, чтобы это было, 24 часа в день за совесть". В общем, вот такая была жизнь. Скажем так, не ангельская она. Это, в общем, был нелегкий лагерь. Не самый тяжелый. И производство у нас было очень смешное для мужского лагеря - швейное. Мы шили рабочие рукавицы, а о процессе производства рабочих рукавиц есть даже технологические стихи у Даниэля. Вот. В общем... точнее говоря, после второй радиопередачи, которую я сделал, меня оттуда отправили во Владимирскую тюрьму. Вообще, перевод из лагеря в тюрьму - это наказание. Причем, это - последнее из наказаний. До этого тебя должны там наказать тем, что тебе не дадут там закупать продукты, потом тебя посадят в карцер, потом тебя лишат возможности увидеть там жену, там, и так далее... свидания лишить. У меня это было в первый раз. У меня прямо с этого начали. В решении суда было сказано: "Дурно влияет на других заключенных". Все было вполне откровенно. В этом же лагере как раз было такое забавное событие - наша с Ариной свадьба. Что тут же... вот до этого это все было трудно предположить. Никому не удавалось добиться этой свадьбы, а тут коллективная голодовка и в лагере, тем, что об этом было известно, тем, что каждый день этой голодовки немедленно все передавалось по радио, - вообще, ну, добились. Но правда, начальство, так сказать, мстит по-своему. Скажем, свадьбу они назначили на 21 августа 1969 года. Это была ровно годовщина вторжения советских войск в Чехословакию, и они боялись, что в этот день на зоне что-нибудь произойдет. Уж лучше свадьба... Владимир Бабурин: Историю свадьбы Александра и Арины продолжил Александр Даниэль, сын писателя Юлия Даниэля. Александр Даниэль: Арина, помню, приехала с этой свадьбы и жутко гордилась, показывая свидетельство о браке. Потому что свидетельство о браке было написано по-русски и, соответственно, по-мордовски. "Вот, поглядите, - говорит, - чего про меня написали, - писала Арина. - Я, знаете, кто? Я - рвец." Там было написано слово "рвец", по-мордовски это значит - жена. А еще тоже какое-то неприличное слово было написано, вот что-то в этом духе, да. Что этот человек - муж. В этом свидетельстве. Я не знаю, интересно, сохранилось у Арины или нет? Наверное, сохранилось. Владимир Бабурин: Свадьбу лагерное начальство вынуждено было разрешить. А вот как удавалось записывать в лагере радиопередачи, остается загадкой. И - тем не менее. Александр Гинзбург: Здравствуйте, дорогие друзья. Наш микрофон установлен в политическом лагере номер 17". Владимир Бабурин: Разобрать слова на старой пленке сейчас почти невозможно. Это было начало программы: "Наш микрофон установлен в политическом лагере № 17..." (передача, кстати, была литературной). Но сам факт ее записи в лагере и, главное, передачи на волю, а потом за границу - грозил ее авторам серьезными карами со стороны КГБ и лагерного начальства. Александр Даниэль признался, что одну из двух пленок он, опасаясь за здоровье и даже жизнь заключенных, на Запад передавать не стал. За что ему потом крепко влетело и от Гинзбурга, и от отца. Александр Даниэль: Мы получили эту пленку "левым" путем и попытались ее послушать. А там ничего, только треск. Переночевали. У Арины был некоторый код, с помощью которого они письменно общались, и Арина этим кодом пишет Алику: "Чего делать с пленкой?" Код был такой, что там только очень короткие инструкции можно давать в этом письме. Алик пишет в ответ загадочную фразу: "Разведи головки". Что такое - "разведи головки"? Зачем - "разведи головки"? Непонятно. Но мы догадались, что это головки... эти вот, магнитофона надо как-то развести. Арина кинулась консультироваться к разным знакомым технарям. Один говорит: "Это чушь какая-то. Никакого отношения к качеству записи это иметь не может". Опять пытаемся слушать. Опять пытаемся чего-то чистить, но не слышно ни слова. Она опять пишет. Он отвечает: "Я же тебе написал: разведи головки". Вроде сердито пишет Алик. Ну, наконец, делать нечего. Разводим мы эти головки, и вдруг действительно с треском, с шумом, но можно разобрать, что там происходит. И вот эта уже пленка - это уже результат разведения головок. Владимир Бабурин: Любопытно, что диссиденты и бывшие политзаключенные никогда не рассказывают, не предают гласности методы своей работы, как и каким образом им удавалось дурить КГБ и передавать на волю и даже на Запад информацию о происходившем за колючей проволокой. Хотя сейчас времена-то вроде изменились, и процессы другие. Судебные - в том числе. 28 ноября в Пресненском межмуниципальном суде будет рассматриваться гражданское дело по жалобе Алексея Яблокова и Эрнста Черного к Управлению юстиции Москвы в связи с незаконным отказом (это было в марте 1999 года) в регистрации общественной организации "Экология и права человека". В обращении Алексея Яблокова и Эрнста Черного к московским правозащитным и экологическим организациям говорится: "Подходит к концу трехлетнее противостояние эколого-правозащитной организации "Экология и права человека" и чиновников Управления юстиции Москвы. Чиновники считают, что общественные организации не имеют права защищать права человека. Нам разрешено, с их точки зрения, только участвовать в такой защите, прерогатива которой принадлежит государству. Защита прав человека общественными организациями, по мнению московских официальных лиц, противоречит 45, 46 и 72 статьям Конституции России. Мы не согласны с такой издевательской трактовкой Конституции, - говорится в обращении, - и за 3 последние года прошли 3 судебные инстанции Москвы, от Пресненского межрайонного до Президиума Московского городского, которые, к сожалению, поддержали позицию Управления юстиции Москвы". Коллегия по гражданским делам Верховного Суда решением от 2 августа этого года полностью опровергла надуманные суждения московских судебных инстанций и обязала Пресненский межрайонный суд повторно рассмотреть жалобу. Но стало известно, что Управление юстиции Москвы предполагает снова отстоять в суде свою порочную позицию и даже наперекор решению Верховного Суда России. С остальными правозащитными новостями недели вас познакомит Анна Данковцева. Анна Данковцева: Всемирная газетная ассоциация обеспокоена ухудшением положения свободной прессы в мире. В опубликованном 25 ноября ежегодном докладе ассоциации говорится, что в этом году 41 журналист погиб, выполняя свой профессиональный долг, 119 находятся в тюрьмах. Авторы доклада особо отмечают угрозу свободе прессы в Китае, Колумбии, Зимбабве и России. Президент России Владимир Путин наложил вето на поправки к закону о СМИ, регулирующие работу журналистов в экстремальных ситуациях. 25 ноября на встрече с рядом руководителей российских средств массовой информации Путин сообщил, что обратился в Совет Федерации и Госдуму России с просьбой создать согласительную комиссию для разработки новой формулировки законопроекта. Правозащитная организация "Human Rights Watch" обвинила российские власти в нарушении законов при призыве в армию. По данным правозащитников, сотни молодых людей задерживаются милицией и насильно доставляются на призывные пункты, откуда их немедленно направляют в воинские части, не дав даже возможности связаться с родственниками. Двое пострадавших при захвате заложников в театральном центре в Москве подали в суд на столичное правительство. Каждый из истцов оценил нанесенный ему моральный и материальный ущерб в 1 миллион долларов. С аналогичным иском в суд обратился также отец молодого человека, погибшего во время штурма театрального центра. В результате операции по освобождению заложников погибли 129 человек. По данным Центра экологической политики, в России из-за болезней, вызванных неблагоприятной экологией, ежегодно умирает около 300 000 - 350 000 человек. Уполномоченный по правам человека в России Олег Миронов обратился к депутатам Госдумы с призывом провести слушания по экологическим проблемам. Мать украинского журналиста Михаила Коломийца, найденного на днях мертвым в Белоруссии, требует открытого расследования. Украинские и белорусские власти утверждают, что Коломиец, директор Украинского агентства новостей, покончил с собой. Коллеги Коломийца подозревают, что он стал жертвой политической расправы. Владимир Бабурин: Анна Данковцева, правозащитные новости. Продолжим рассказ о вечере Александра Гинзбурга в обществе "Мемориал". Я вначале уже отметил, что, хотя речь шла о жизни в лагере и в тюрьме, о суде, рассказчики, Гинзбург и гости на французской пленке были как-то веселы. Причем, естественно веселы. Одним из адвокатов Гинзбурга был Борис Золотухин. Суд тогда не принял во внимание, что он разбил доводы обвинения, и вынес подзащитному Золотухина обвинительный приговор. Спецслужбы, напротив, отметили адвокатский труд, изгнав Золотухина из партии и запретив почти 2 десятка лет заниматься адвокатской практикой. Борис Золотухин вспоминает процесс Гинзбурга. Борис Золотухин: Чем он все-таки отличался от всех других? Как мне кажется, от многих диссидентов он отличался тем, что он в несвободной стране старался жить, как свободный человек. Вот это было, на мой взгляд, самое важное качество, которым он отличался от других людей, которых я встретил за свою жизнь. И еще - и в тюрьме, и на процессе - он отличался такой озорной веселостью, несмотря на суровые обстоятельства. Или веселым он был... веселым озорником, вот что-то в этом роде. И это отразилось в процессе. Так и было. Он озорничал в процессе. И мне это очень импонировало. Была в процессе лингвистическая, стилистическая экспертиза. Были надежные эксперты у Комитета государственной безопасности, которые могли дать любое заключение. От них потребовали заключение, чтобы они, на основании сопоставления сочинений Александра Ильича Гинзбурга (у него сочинений было немного, сопоставлять было не с чем особенно), доказали... наверное, об этом тексте, хороший очень был текст, не написанный Гинзбургом. Я думаю, если бы он его написал, то мог бы гордиться. Я думаю, что, может быть, Шаламов написал. Очень хороший. Теперь ясно, уже можно об этом говорить, да? 30 лет прошло. Словом, был замечательный, замечательный текст. Замечательный текст. "Письмо старому другу". А КГБ где-то нужно было вменить какой-то антисоветский текст. Из всей толстой "Белой книги" всего 2 текста вменялись как антисоветские - листовка, подписанная "Сопротивление", и "Письмо старому другу". Эксперты дают такое заключение. А Александр Ильич говорит: "Но ведь это же пустяки. Это же не я. Давайте опровергнем им это". Как? "Давайте возьмем тексты Владимира Ильича Ленина, и на основании тех совпадений эта лингвистическая экспертиза устанавливает, как многие присутствующие в зале... какие-то устойчивые словосочетания, которые все знают, и закономерности повторяются в том или ином тексте. Если они повторяются в одном тексте и повторяются в другом тексте, то эксперты так называемые, судебные лингвисты говорят, что "вот на основании этих совпадений текст принадлежит одному и тому же автору". Можем мы такую работу проделать?" - "Ну, - я говорю, - мне это трудно. У меня много других дел. А вот вы здесь свободны (свободны в тюрьме!), вы давайте этим и займитесь". Он говорит: "Очень хорошо. Давайте. Я возьму в библиотеке тексты Ленина. Мы возьмем это самое "Письмо старому другу", мы возьмем заключение экспертизы, мы установим повторяющиеся фразы и все это сделаем. Хорошо". - "Сколько понадобится времени?" - "Ну, - говорит, - недели две мне понадобится. Через недели две приходите, и мы с вами посмотрим". Ну, конечно, все наши разговоры не могли быть тайной от начальника тюрьмы и его помощников. Прихожу я в очередной раз в тюрьму на свидание с Александром Ильичем, и запланирована у нас работа над этой лексико-стилистической экспертизой. И ведут меня куда-то совсем в другое место, не в ту маленькую камеру поблизости от входа, где обычно адвокаты и следователь встречаются со своими подзащитными или обвиняемыми, а совсем в другое место. По коридорам длинным, с этажа на этаж. И, наконец, мы попадаем в комнату. Я сначала попадаю в комнату. Просторное очень помещение, в середине - большой круглый стол, накрытый красной скатертью, а под потолком вот такое же количество софитов, как здесь, только более мощные. Они бросают яркий свет на этот круглый стол, за которым мы собирались с Александром Ильичем работать над экспертизой. И все, что мы писали (а мы, конечно, не разговаривали, как полагается, а переписывались друг с другом), мы потом сжигали написанные нами тексты в пепельнице. Он курил, и я курил, дыма было много. И они хотели все, что мы будем записывать, этим экспертам, видимо, сообщить, собственно, подготовить их к нашему ответу на экспертизу. Но когда ко мне привели Александра Ильича, мы посмотрели в комнате, где здесь выключатели, и выключили весь свет. И погрузилась эта камера, следственный кабинет в полумрак, и мы с ним все это там все, что нам нужно было, написали. И, конечно, он разгромил это заключение экспертизы. Он, можно сказать, разорвал ее в клочья, потому что те же самые словосочетания, которые показались устойчивыми у Шаламова, они почти так же часто могли встречаться у Владимира Ильича Ленина. Таким образом, было подорвано заключение лексико-стилистической экспертизы. Таким образом, нам казалось, адвокатам, что мы сорвали замыслы КГБ окончательно. Ну, мы их действительно сорвали, но судья с этим не посчитался. 5 лет. И финал очень примечательный его последнего слова. Он сказал, что "вы меня можете, конечно, осудить, еще не было ни одного случая, чтобы по Статье 70 был оправдательный приговор. Вы меня можете осудить, но ни один честный человек, ни один порядочный человек меня не осудит". По-моему, это были замечательные слова. Владимир Бабурин: Это был Борис Золотухин, адвокат Александра Гинзбурга на процессе. Еще раз напомню, что после процесса он был исключен из партии и почти 20 лет не мог работать по специальности. И завершу я рассказ о вечере памяти Александра Гинзбурга воспоминаниями Юлия Кима. Юлий Ким: Что касается процесса этого знаменитого, то сразу вспоминается некоторый реванш, который состоялся у нас отчасти и с Борисом Андреевичем, и был еще третий человек, я вот не помню, кто. Но нас было трое. Но это, по-моему, не Вера была. А вот Борис Андреевич точно был, когда телевизионные люди притащили нас в этот зал Московского городского суда, где действо это происходило. Что меня особенно поразило: в этом зале стоял огромный (может, до сих пор стоит), огромный рояль. И я сразу мысленно себе представил, как под этот рояль хорошо проводить политические процессы. И даже вообразил себе, что, может быть, так оно и было, в конце концов. А потом выяснилась, правда, простая истина, что этот зал одновременно был актовым залом для сотрудников этого учреждения, и тут они праздновали все свои вечеринки, дни рождения и "красные" даты. Поэтому там рояль и стоял. Но вот его наличие сразу, конечно, подвигнуло на мысли о создании некоторого мюзикла, где рояль стоял бы в зале суда, и под это дело все бы происходило. (Такой мюзикл в свое время я сочинил, он называется "Московские кухни". И там было нечто похожее. Был зал суда, был рояль, и под этот рояль выступали и подсудимые, и судьи, и многочисленные свидетели.) Но когда мы оказались с Борисом Андреевичем в этом зале, под дулом съемочных телевизионных камер, реванш заключался в том, что я именно в этом зале и спел песенку, которую сочинил в тот самый январь 1968 года, когда происходило действо. Это была, наверное, самая первая моя песня, которую я написал абсолютно всерьез, без единой какой-то такое присущей мне кривой ухмылки. А здесь я так рассердился на то, что там происходило, в этом суде, тем более что шло судилище под аккомпанемент жесточайшего мороза, было очень холодно, и поэтому собравшаяся кучка отщепенцев, которые пришли сочувствовать подсудимому, чрезвычайно там, на этом морозе, мерзла, и я вместе с ними. Поэтому моя злоба была увеличена еще и этим обстоятельством, и я сочинил эту песню, абсолютно откровенно подражая Высоцкому.
Тут за стеною ставит суд законы вне закона.
На тыщу академиков и член-корреспондентов,
Вон бывший зек стоит себе, ногой колотит ногу.
И вот стоят лицо в лицо, и судьи в поколеньях,
Ах, как узок круг этих революционеров!
Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
