Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[20-11-04]
Россия как цивилизацияГеннадий Шпаликов. Смерть поэтаАвтор и ведущая Елена Ольшанская
В передаче участвуют: Часть 2-я "Не верю ни в бога, ни в черта, Геннадий Шпаликов принадлежал к поколению тех, кто в детстве пережил войну, остался без отца. Он пришел в кино из Суворовского училища. По его сценариям были поставлены знаменитые фильмы: "Застава Ильича", "Я шагаю по Москве", "Я родом из детства", "Ты и я"... Кинопроза Шпаликова открывала путь к новой литературе, он писал пьесы, стихи. Когда общественный подъем 1960-х годов сменился откатом к прошлому, не все выдержали лицемерия и пустоты наступившей эпохи. В 1974 году Андрей Тарковский закончил фильм "Зеркало", в ту же осень бульдозерами была уничтожена художественная выставка, а 37-летний Геннадий Шпаликов - бездомный, сильно пивший, тяжелобольной человек - покончил с собой. Елена Ольшанская: Одним из важных событий начала 1960-х годов была картина режиссера Марлена Хуциева "Застава Ильича". Фильм начинался и заканчивался фигурами часовых, охраняющих мавзолей Ленина. Этот поэтический образ связывал революционное прошлое страны с ее настоящим. Главные герои - три друга, выросшие в московском дворе, простые парни. Скромный быт, честный труд, домашние неурядицы, ирония, однако - твердость в противостоянии соблазняющей фальши... Еще до выхода картины на экран писатель Виктор Некрасов, участник войны (автор знаменитого романа "В окопах Сталинграда") опубликовал в журнале "Новый мир" статью, где похвалил создателей фильма за то, что они "не выволокли за усы на экран старого рабочего, который учил бы молодых героев жизни". Об этом доложили Никите Хрущеву, он пришел в ярость. В марте 1963 года в Кремле была устроена встреча руководителей страны с видными деятелями советского искусства. После жестокой критики "Заставы Ильича" на трибуну пригласили ее авторов. Опасаясь за судьбу картины, режиссер вынужден был признать некоторые свои ошибки и обещал их исправить. Вслед за Марленом Хуциевым выступил 25-летний сценарист Геннадий Шпаликов. Он не понимал, как следует вести себя с высоким начальством, поэтому с некоторой обидой заявил, что настанет время, когда творческие люди будут пользоваться в стране таким же уважением, как герои-космонавты. Эти слова вызвали страшное возмущение в зале. Некоторые участники совещания даже топали ногами. Над фильмом нависла беда. Наталия Рязанцева, кинодраматург: Этот фильм был замыслом Марлена, я помню первые "смотрины", когда Марлен услышал, что есть такой талантливый мальчик во ВГИКе, и мы отправились на встречу в кафе "Москва" - на верх гостиницы "Москва". Я думаю, что Гена хотел очаровать Марлена, и, видимо, он его очаровал. Потому что ведь Гена был из училища Верховного Совета, а это охрана Кремля, караул Мавзолея, который был уже у Марлена придуман. Гена, видимо, показался ему как раз тем героем, которого он искал, человеком, который соединяет поколения, и так соединяет, как ему представлялось. И, видимо, он правильно думал. Потом картина была так измучена цензурой, что стала притчей во языцех. На самом деле, для более продвинутого круга интеллигенции тогдашней многое в ней казалось наивным. Но в то же время фильм полон живой жизни. И сейчас именно это ценится. Елена Ольшанская: В 1962 году фильм Андрея Тарковского "Иваново детство" получил главный приз на Венецианском кинофестивале, это праздновали в ресторане "Арагви". Писатель Владимир Богомолов, автор сценария "Иванова детства", позже вспоминал: "Часов в девять вечера Тарковский вышел позвонить. Вернувшись, он спросил: "Вы не возражаете, если приедут Хуциев и Шпаликов?" Конечно, мы не возражали... Мы пили за только что законченный их фильм "Застава Ильича", о котором Андрей сказал: "Эта картина сильнее нашего фильма". И вдруг Шпаликов, обращаясь ко мне и Андрею, говорит: "Ребята, закажите мне макароны!" ...В это время в кабинет, где мы сидели, зашел официант. Я попросил его принести макароны. Официант почти испуганно произнес: "У нас нет макарон. Не бывает". ..." Тогда я вышел к метрдотелю, дал ему "за культурное обслуживание", не помню, по-моему, рублей 25 и сказал: "Здесь за углом в магазине прекрасный бакалейный отдел, там наверняка есть макароны. Пошлите кого-нибудь, пусть купят и сварят..." Минут через 30 нам приносят макароны... Наш кабинет, где мы сидели, имел вентилляционные прорези, забранные бронзовыми решетками из вертикальных планок. И как только официант, подавший блюдо с макаронами, вышел из кабинета, Шпаликов встал и сосредоточенно стал заталкивать макароны между прутиками решеток. Я ничего не понимал... "Что вы делаете?" - обратился я к Шпаликову. Андрей смеялся. Шпаликов, продолжая заправлять макароны между прутиками, невозмутимо ответил: "Знаете, техника часто отказывает (намекая на подслушивающее устройство), и туда сажают живых сотрудников, а о них тоже надо думать!". Наталия Рязанцева: Была знаменитая история, как Гена украл картину. В Доме кино была выставка, он снял со стены картину с красным петухом, она ему понравилась, и понес ее. Естественно, его у входа остановили. Донесли немедленно Пырьеву, который как раз организовал Союз кинематографистов. Гену пожурили. Но я думаю, что Пырьеву это даже понравилось, что есть такой человек, который берет картину и уносит. Ну и история, как он познакомился с Виктором Платоновичем Некрасовым - это было как раз у Паши Финна. Потом мы загуляли и попали в компанию, куда нас привел Виктор Платонович, и был там Марлен Хуциев. А там все были литературоведы, серьезные люди, взрослые, "новомирцы". Говорили, естественно, о литературе. Гена вдруг показал на пустой стул и сказал: "А сейчас Добролюбов придет, он просто вышел". Все удивились. Это было несколько неприлично в той компании, потому что вот сидят Чернышевский, Белинский и все прочие прогрессивные деятели, только Добролюбова не хватает. Мы должны были уйти оттуда. Мы еще были женаты. Поехали с Виктором Платоновичем к нам, он у нас ночевал. Мы жили на Маяковской в комнате Гениной сестры Лены. У нас соседями были капитан МВД и майор МВД, она - капитан, он - майор. Они велели нам в 24 часа покинуть помещение. Это произошло из-за Виктора Платоновича, который приехал из Америки в очень красивой клетчатой куртке. Куртка висела в коридоре. И, видимо, они решили, что какой-то шпион, наверное, у нас. Павел Финн, кинодраматург: У Гены единственная картина, которую можно очень приблизительно назвать политической - это "Застава Ильича". Он в основном писал о другом. "Я родом из детства" - о детстве, связанном с войной, для него это было чрезвычайно свято. "Я шагаю по Москве"... "Долгая счастливая жизнь" - его лучшая, на мой взгляд, картина, которую он сам режиссировал. Когда возник Союз кинематографистов, он был принят туда сразу же, выбран в какие-то комиссии, как такая "большая белая надежда". Но Гена не был человеком этой ниши. Он относился с чрезвычайной иронией ко всему подобному. То есть, он принимал как заслуженное то, что он - знаменитость, но вместе с тем его это смешило. Он хотел поехать за границу, его не пустили. Он все писал во все инстанции письма по этому поводу. Потом пришел ко мне и говорит: "Не знаю, как их убедить, написал письмо в стихах". Юлий Файт, кинорежиссер: Он был достаточно скрытным человеком и охранял себя. Но внешне все выглядело очень открыто, весело. Удивительное дело: днем мы гуляли и ложились спать, а он ухитрялся за ночь написать полсценария. Масса идей, которые подхватывали другие люди. Это было время поиска нового киноязыка, и Марлен Хуциев открывал свой сдержанный поэтический язык, и Тарковский открывал свой язык. Но мне не казалось, что Гена ищет новостей в языке, его открытие было в том, что он нашел новых людей и привел их на экран. Это было, по-моему, самое большое открытие Шпаликова. Его мнение для меня, например, было всегда очень дорого. И однажды я проплакал ночь после того, как он посмотрел первую мою работу и сказал: "Все вы делаете, лишь бы не стыдно было". Наталия Рязанцева: Антимещанство было основной струей наших детства и юности. Розовские пьесы, "Осторожно - пошлость" - картина Элема Климова, которую он делал, и так далее. Ну и Маяковский, который звучит в "Заставе Ильича" - "Уже второй, должно быть, ты легла...". Не только на Маяковском мы сходились. Стихи Слуцкого он сразу мне прочитал, я очень хорошо помню, как он их читал: "Давайте после драки И он так кулаком это все показывал. Но в то же время он любил и Пастернака, которого мало кто знал, и Тютчева: "Она сидела на полу и груду писем разбирала...". То есть, у него вкусы были очень определенные. Елена Ольшанская: "Сквозь осенний лес, который для каждого имеет свою привлекательность, светило вечернее солнце. Свет его, проходя между облетающими деревьями, был ясен и чист. Он уже как бы снизу озарял стволы и ветви, мягко вспыхивали под его лучами верхушки деревьев, светились листья, застывшие в неподвижности. Ото всего неуловимо веяло ноябрем, хотя до снега было еще далеко, но воздух к вечеру холодел и был свеж, как перед снегом. Уже во многих приметах проступало нетерпение зимы". Сценарий "Долгая счастливая жизнь" был единственным фильмом, который Шпаликов поставил сам, как режиссер. Случайная встреча двух молодых людей в маленьком городе: она живет в этих местах, он - проездом. Вдруг становится ясно, что это - судьба. Но нет, парень испугался силы чувства. В ночь, когда все могло решиться, выпал снег. Герой уезжает. В самом конце, как несбывшаяся надежда, в эту историю заплывает баржа, она плывет из зимы в лето и обратно в зиму. Это баржа из старого шпаликовского сценария "Причал". ... О той неосуществленной работе, которая должна была стать дипломом режиссера Владимира Китайского, мы говорили в предыдущей передаче. В фильме "Долгая счастливая жизнь" нет социально-политических проблем, люди погружены в разрешение личных дел, причем, все без исключения - хорошие, порядочные люди. Никто никого не обманул. Герои молоды, кажется, что главное у них впереди. И вдруг становится ясно, что ничего не случилось, но уже все закончилось: из-за малодушия, небрежности, самоуверенности произошел непоправимый слом. Павел Финн: У него была еще одна картина, о которой следует сказать, которая тоже является этапом его, так скажем, философствования. Картина "Ты и я" - о раздвоении личности, о конформизме. Конформизм бывает ведь не только социальный, бывает еще и этический, нравственный конформизм. Елена Ольшанская: Фильм "Ты и я" в 1972 году поставила режиссер Лариса Шепитько. Через семь лет она погибла в автокатастрофе, когда готовилась к съемкам картины "Прощание с Матерой". Наталия Рязанцева: Генина судьба связана с пьянством и с алкоголизмом. Дома у них собирались гости. Водочка, селедочка, огурцы, всегда все чисто и уютно подавалось. И там много пили, Гена не мог столько выпить. Меня это не тревожило, потому что я могла выпить в два раза больше, чем он, да и все приятели вокруг могли выпить гораздо больше. Потом уже я поняла, что, во-первых, Гена спал, как кормящая мать, просыпался от любого шороха. Видимо, это нервы, с такими нервами нельзя было вообще в Суворовском училище учиться. Он рассказывал мне, как переживал детские страхи, как их ставили в карауле стоять. Не говоря о том, что в Суворовском училище тяжелая программа по математике и другим точным наукам. Там очень хорошо в этом смысле учили. Но он был к этому неспособен и мучался от этого. Он был чистым гуманитарием и поэтом сразу. Тогда я, конечно, ничего этого не понимала. Он же считал, что "я не алкоголик, это определяется работоспособностью". Он мог садиться и пьяный писать. Правда, с ошибками и без знаков препинания, но все равно ему хотелось сесть и писать. Вот Лариса Шепитько сумела продержать Гену больше месяца, когда он писал вариант сценария "Ты и я". Она следила за ним ежечасно, ежеминутно, носила за ним термос и пироги, всегда был горячий чай. И он, действительно, не пил довольно долго. Потом сорвался опять. Так что такое было. Наверное, может быть, если бы ему повезло с женами, сначала со мной, а потом с Инной Гулая, если бы настоящая писательская жена попалась ему, то, может быть, можно было как-то это компенсировать. Но для этого нужна была ежесекундная работа. Павел Финн: Гена был чрезвычайно уверен в себе. Очень уверенный в себе человек. Именно поэтому ему так тяжело было получать удары судьбы. И, кроме того, он был очень знаменит в тот период, вообще не было более знаменитого человека в кино, потому что он - сценарист. Это очень редкое явление для нашей профессии. Тем более, когда те же люди, эта же власть, это же кино стали ему отказывать, он не мог понять, в чем дело. Он писал то, что уже не было нужно. Это надо знать Гену. Во-первых, он был убежден, что все написанное им должно сниматься. Я прекрасно помню, и со стыдом помню, как я сидел у Фрижи Гукасян, главного редактора объединения на Ленфильме, самого главного нашего прибежища, и он привозил туда сценарии. Он не понимал совершенно, почему это нельзя ставить. Юлий Файт: Эпоха шла к постепенному застою и к достаточно серьезному зажиманию свободы творчества. Гена не то чтобы шел в другую сторону, он просто не мог идти в эту сторону. У Володина есть замечательная маленькая заметка в его "Одноместном трамвае", что он встретил Гену, который, взбегая по лестнице ленфильмовской, кричал: "Не хочу, не могу быть рабом!". Павел Финн: Все знают картины Шпаликова. К сожалению, мало кто знает сценарии не поставленные. У него есть два последних сценария, очень важные для него. Один сценарий называется "Девочка Надя, чего тебе надо?", а другой "Прыг-скок, обвалился потолок". Последний сценарий - "Девочка Надя" , там героиня - депутат Верховного Совета, и она кончает жизнь самосожжением, сжигает себя на огромной куче мусора. Это мог бы снять Панфилов, на самом деле, тогдашний. Это был абсолютный крик души. Я думаю, что это все ответ на вопрос, поставленный в начале нашего разговора: что с ним произошло? У него стало спадать что-то с глаз, и он стал видеть что-то другое, его стало мучить что-то другое. Юлий Файт: В одном из писем Гена мне написал, что у него случился прорыв, он сам не знает, к чему - к хорошему или к плохому. И все, что было, все прежние достижения его - это дешевка. Он очень хотел стать прозаиком, писателем. Это были 70-е годы, когда его успех достиг своего пика и, как всегда, на этом месте - провал. А что дальше? А дальше ему не дали развиться. Отчасти не дали, отчасти он сам не смог. Потому что в этом же письме написано, что "все дело не в Советском Союзе, а в собственном несовершенстве". И домашние обстоятельства, то, что он жил в основном или по друзьям или в домах творчества, это сильно действовало. Он очень хотел иметь нормальный человеческий дом. Я думаю, что он искал это, но искал как-то нецеленаправленно. Павел Финн: У него была до последнего времени квартира в Черемушках, потом он ее оставил Инне. Они развелись, это было незадолго до его смерти. И он жил в основном в Болшево, он тогда работал с Сергеем Павловичем Урусевским, который его обожал. Они сделали картину о Есенине. А последнее, что они тогда вместе делали - это была экранизация "Дубровского". Тогда мы все вместе жили в Болшево. Погиб Гена, Урусевский умер через две недели после этого, не зная, что Гена умер. Гена как-то так жил, скитался. Болшево было единственное место, но нужны были деньги, чтобы купить путевку, а для этого нужно было иметь некую опору в виде режиссера. Они жили в Болшево с Урусевским, я помню, достаточно долго, месяца четыре. С этим связана масса замечательных историй, прелестных, смешных. Я был его близким другом до конца дней. Не только я, Саша Княжинский, Юлик Файт, все мы были его близкие друзья. Но был период, когда Гена ходил своими ходами. Потом я только узнавал много нового и неожиданного. Были неожиданные компании. Я узнавал, что он дружил с людьми, которых я даже представить себе не могу. Это была уже жизнь осеннего листа. Он приходил - я не знал, мне потом моя покойная мама рассказывала, что Гена без меня приходил в мой дом, который давно уже не существует, его снесли вскоре, он очень любил этот дом, очень знаменитый, где жил Булгаков, где жил Мандельштам. Он об этом знал. Если он был очень пьян, то звонил в дверь, входил к маме, сидел с ней, разговаривал, писал что-то, заставлял ее записывать. Она его очень любила и он ее любил. А если он был не так уж сильно пьян, то стеснялся и уходил спать на чердак. Елена Ольшанская: Геннадий Шпаликов покончил с собой в доме творчества писателей "Переделкино". В его переделкинских стихах слышен Пастернак, живший там и похороненный на местном кладбище: Меняют люди адреса, Юлий Файт: В ночь, когда он покончил с собой, нам позвонил Саша Княжинский, наш друг-оператор. Мы сидели с Левенталем и только что открыли бутылку. И хорошо, что не успели выпить. Когда я приехал, я увидел жуткую обстановку, пустую комнату, Гену уже увезли в морг. Там был знаменитый его шарфик, там были его книги, наброски, рукописи какие-то. Эта холодная абсолютно комната в Доме творчества, не обжитая им, это удивительное ощущение дикого совершенно одиночества. И я представил себе его ночи, проведенные там. Он писал в своих записках, как он в Таллинне проводил такие ночи: "Зачем я это пишу?..". Елена Ольшанская: "Бездомные завидуют тем, у кого есть дом, а те - завидуют бездомным, потому что им кажется, что проще и веселее вообще не иметь никакого дома, никаких обязанностей ни перед кем, а я не знаю, кому я завидую. Я не завидую простому счастью - идиотская мысль, как будто есть еще и сложное счастье, но мне было тепло сидеть несколько вечеров в счастливом, простом доме, который, наверное, не такой уж безупречно счастливый, но все-таки больше, чем другие, больше, чем мы..." Наталия Рязанцева: Понимаете, Гена всегда говорил, что поэт в России не должен жить больше 37 лет, и 37 лет - это уже предел. Это такая идея фикс смолоду у него была. А на самом деле, что там случилось? Я больше всего верю Славе, полковник был Слава Григорьев, муж Гениной сестры Лены. И Слава, собственно, был первым, кто там в ту ночь оказался. Слава, как опытный человек, говорит, что Гена умер от боли, хотя он написал эти стихи: "Завещаю вам только дочку, больше нечего завещать". То есть, он был всегда к этому готов - к самоубийству. Но в данном случае, видимо, был какой-то очень сильный болевой приступ. Он не был в это время пьян. Приходится этому поверить, что ему стало так больно, он же был очень больной. Павел Финн: Когда Гена повесился, мне было 34 года. Это был конец молодости абсолютный, бесповоротный. Это было страдание, которое до сих пор не прошло, хотя 30 лет - достаточно долгий срок. Чувство вины? Безусловно. Во-первых, когда человек умирает, всегда кажешься себе виноватым. В последнее время у меня умерло очень много друзей. Гена, конечно, поэт, судьба поэта у него, не судьба сценариста. Его песни пели и тогда, когда он был не нужен, даже не зная его имени. Это уже есть некая связь с временем. На Тверской недавно открыли мемориальную доску: с одной стороны знаменитый вертолетчик Камов, с другой стороны - знаменитый клоун Карандаш, а посередке - Гена Шпаликов. Елена Ольшанская: Каждый год на могилу Геннадия Шпаликова приходят его близкие друзья. Они заботились о его дочери, собрали, сохранили и издали его сочинения. Если бы не они, многое погибло бы. Юлий Файт сделал документальный фильм о Геннадии Шпаликове, там звучит его живой голос: Ах, утону я в Западной Двине |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
