Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
3.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-03-03]
Россия как цивилизацияЖивая память ("Маковец")Автор Елена ОльшанскаяВедущая Ирина Лагунина В передаче участвуют:
Они называют друг друга Соня и Юрочка. Ему 87 лет, она на три года старше. Он - график и живописец, она из-за плохого зрения к краскам давно не притрагивается, вышивает нитками на холсте. В конце 30-х годов Сонечка Пестель пригласила своего институтского товарища Юру Щетинина в гости, познакомила с матерью, художницей Верой Пестель, с ее друзьями. Мать Сони в 20-е годы входила в объединение "Мaковец" - как и другие, оно было уничтожено после полной победы социалистического реализма. Но не все поддались государственному давлению - к устоявшим художникам, в их нищие коммуналки пошла молодежь. Уроки мастерства для нового поколения стали также и жизненными уроками. Елена Ольшанская:
Художник Георгий Щетинин, как и поэт Осип Мандельштам, родился до революции в еврейской семье, имевшей право жить в столице, вне обязательной в то время для евреев черты оседлости. Предки Георгия Александровича служили в армии, они - из кантонистов, солдатских детей, еще со времен царя Николая 1 причисленных к военному ведомству. Георгий Щетинин: Мои оба прадеда они были из солдат. Вообще надо сказать, что евреи - солдаты были несколько изолированы, настоящие евреи за них не очень охотно дочерей выдавали. Если богатые, то женились на бедных девушках. И они были правы, потому что, как отец мой смеялся, "мы свинину не ели, а ветчину ели". Хотя в синагоге купили кресло, на синагогу хоральную дали деньги. Мой дядя даже имел медаль за Севастополь. Но я подозреваю, что это была формальность - у нас ведь медали и за взятие Будапешта давали не только тем, кто там был, а кто в это время служил. Он мальчиком попал в армию, родился он в бедной семье. Они были ремесленниками. Мой прадед, Демент, который потом переехал в Москву, отец моей бабушки, он был шорник - это тот, кто шьет упряжь. А вся артиллерия была на конной теге, и он был хороший мастер. Видимо, в армии были свои мастерские. Он приехал с небольшими деньгами и начал шорное дело, сам кроил. Демент очень быстро разбогател. Была турецкая война, армии стали большими, и у него была кожевенная фабрика на Яузе и была фабрика напротив Симонова монастыря на Москва-реке ( все кожевенные фабрики на воде) - ее я никогда не видел. Дед мой, отец отца, тоже из солдатской семьи, из бедной семьи, из Рязанской области. Там он демобилизовался, там и остались, какая-то мелкая торговля была. Мальчика решили отправить в Пинск, а в Пинске были ешибот. Ешибот - это высшее учебное заведение духовное. До этого было обучение в хэдере, у рэбе. В каждом маленьком городишке, на каждой улице существовал рэбе, к которому мальчиков водили с 4-5-ти лет. А ешибот - высшее училище, я думаю, что это духовная семинария по уровню. Потом, я знаю, что на больших раввинов учились в Германии. Но до этого не дошло, потому что отец убежал оттуда. Когда они жили в деревне, он говорил по-русски, а туда он попал в этот типичный еврейский городок, Пинск, им запрещали говорить на русском, запрещали говорить на идише, они должны были говорить только на древнем. В данном случае, это, может быть, и правильно. Короче говоря, он убежал. Он был к каком-то родстве с моего прадеда женой, тот его приютил. Он был мальчиком лет 17-ти и стал вроде приказчика. Там его ровесницей была бабушка моя, возникла любовь, и они поженились. Прадед дал ему приданое, по тем временам, огромное, и он начал свое дело. Елена Ольшанская: Софья Евгеньевна Пестель живет одна в маленькой квартире на северо-востоке Москвы, на улице Декабристов. Это район новостроек 80-х годов - огромные белые панельные дома, необъятные дворы, в одном из них - дом Софьи Евгеньевны. Рядом - улица Пестеля. Софья Евгеньевна предполагает, что предком ее отца был дядя знаменитого декабриста. Мать Софьи Евгеньевны, художница Вера Пестель, родилась в просвещенной купеческой семье и была наполовину француженкой. Софья Пестель: Мать - урожденная Бальи, по-французски Байи. Ее отец - Ефрем Дезидерьевич Бальи (по отцу - Дэзире), и он сам имел три имени, как положено - Эфрем Жан-Батист Эмиль. Он был привезен в Россию в возрасте 10-ти лет к своему дяде, который во время севастопольской войны попал в плен, прижился в России и преподавал французский язык в гимназии. Дедушкина семья во Франции, очевидно, жила бедно. Учился он в школе, где преподавали иезуиты. Вероятно, это была дармовая школа начальная, но он приехал в Россию уже вполне грамотный, потому что там обучали детей с шести лет. Русского не знал совершенно. Так как его дядя преподавал французский язык в гимназии, а летом ездил как репетитор и жил в старой дворянской семье Суриковых, соседей Толстых, то он там за лето очень быстро освоил русский язык. И чуть ли не в том же году поступил в гимназию русскую, окончил русскую гимназию, потом окончил русский университет, факультет естественных наук, специальность его была химия. Потом он встретился со своей будущей женой, Марией Алексеевной Цыплаковой, дочерью купцов первой гильдии, которая очень любила музыку и ходила учиться музыке к частному учителю. Она всегда говорила: "Мой незабвенный учитель Бош". Она училась музыке не трень-брень, она по-настоящему училась. Встретились они на лестнице - в доме, где жил дядя его. Любовь с первого взгляда. Москва была мала, лучший друг деда, как оказалось, преподавал бабушкиным братьям как репетитор (у бабушки было четыре брата), и он был очень влюблен в бабушкину сестру, и она в него была влюблена. Но она не решилась выйти замуж за бедного студента, который потом стал довольно известным архитектором в Москве. А бабушка решилась выйти за деда, она сказала об этом отцу, отец заплакал. Она была младшая дочь в семье и очень любимая. Отец заплакал, но не запретил. Очень хорошо потом к деду относился, как положено, снабдил бабушку большим приданым, хотя дед об этом не хлопотал. И, надо сказать, из-за этого ему всю жизнь пришлось очень много работать. Знаете, тогда считалось нехорошо, если семья находилась на иждивении у жены, а не у мужа. Елена Ольшанская: Некоторым категориям евреев: купцам первой гильдии, лицам с высшим образованием, провизорам, аптекарям, дантистам, фельдшерам, повивальным бабкам и некоторым другим с 1859 года было дано исключительное право повсеместного жительства в России. Но после убийства Александра П его сын Александр Ш начал бороться с демократической интеллигенцией и заодно очищать Москву от инородцев. Высочайшим повелением 28 марта 1891 года, право жительства в Москве и Московской губернии для многих категорий лиц было отменено. Георгий Щетинин: Из 80-ти тысяч осталось 800 семей только. Оставались потомки николаевских солдат и оставались только купцы первой гильдии. Ну этих было немного. Вот вы если читали Мандельштама (читали, конечно) - отец его числился купцом первой гильдии, а был нищий. Почему? Потому что он хотел жить в Петербурге, за это платили 1000 рублей в год - на эти деньги могли прожить не десять, а двадцать семей бедных, и вот люди собирали эти деньги и платили. Представляю, как отцу этому доставалось: эти дети, которые хотели писать стихи: Мой отец окончил Плехановку - до революции это было Коммерческое училище. Он работал на фабрике, говорил, что механизация была примитивной - только швейные машины, а в основном все делали руками. Кустари работали в деревнях вокруг Москвы. Русские фабрики такого рода все объединяли вокруг себя кустарей. Богатства не было, в том-то и дело, что это неправильное представление. Те, кто богатели и хотели богатеть, жили очень бедно, экономили каждую копейку. Строились. Морозовы, Хлудовы, Прохоровы - это уже четвертое поколение богачей. Эти имели особняки, иногда недалеко от фабрики, но - особняки. А такие, которые только начинали и в таком ажиотаже жили: У деда - старое здание фабрики двухэтажное, и один этаж занимала семья, а ведь было 15 детей. Софья Пестель: Полагалось так: если католик женился на православной, то их венчали в двух церквах - в католической и в православной. А так как дед был формально католиком, но был равнодушен к религии, и поэтому он обвенчался только в православной церкви, но в православие не переходил. Отец моего отца был профессиональный скрипач-виртуоз, у меня даже есть его диплом лейпцигский - он рано умер, так что я этого дедушку Пестеля не знала никогда. Отцу моему было 9 лет, когда умер его отец, а он был старший сын. Георгий Щетинин: В конце концов дед решил, что неудобно, когда девочки подросли - женихи, то-другое, а квартира находилась на фабричном дворе, там воняло кожей. Сняли на Малой Полянке в "модернском" доме, там только построили дом, уже с газом, с лифтом, он там снял квартиру, снял, а не купил. Мой отец три года прослужил в армии, потом, когда вышел из армии женился на матери, мать моя была студентой медицинского факультета. Стали искать квартиру. На Якиманке были богатые купцы Орловы, и был большой дом с колоннами, с большим садом, с огромным железным крытым балконом, который выходил в сад. Договор был такой, что в сад наша семья не могла выходить. Они сдали флигель - пять комнат, ванна. Это дом моего детства, там я родился. Софья Пестель: Было 40 тысяч приданого, тогда это были большие деньги. Бабушка привыкла к определенному быту, конечно, с приданого брали, очевидно, проценты - капитал тогда не полагалось тратить. Дочери воспитывались, как положено барышням, их, как всех барышень, учили рисовать. Мама поступила в гимназию только в шестой класс, а до этого дома их обучала француженка,мадемуазель Фалис, а ее сестра преподавала барышням рисование. Она была настоящим учителем. Мама хотела рано выйти замуж, чтобы быть свободной, не под родительской властью. Она чуть не вышла замуж совсем не по любви. Но вот здесь ей повезло - ее одноклассница была дочерью врача, очень известного детского врача, доктора Филиппова, который был учителем отца. Был детский бал, и отец был, и мама была на этом балу. Мама была одета гейшей, ей было 16 лет, а отец был одет немецким рыцарем. Надо сказать, что тип немецкий у него сохранился. Он был блондин, но прямые волосы. Я тоже была блондинкой в детстве, но у меня волосы кудрявились. Мама была брюнетка кудрявая, она француженкой была по типу. Брат пошел в нее, а я - в отца. Она встретила отца, и они влюбились друг в друга, как в сказке. И тут же мама стала такой подругой Нины Филипповой! Это был брак по любви и по полному благословению семьи. Георгий Щетинин: У меня был брат старше на год, нужна была няня. Отец очень хорошо говорил по-русски, на московском настоящем языке. Няня была из Ярославля, а там тоже говорят хорошо, не окают. Отец слушал, как говорят няньки, одна, другая, эта хорошо говорила, и он ее сразу нанял. Саша, няня Саша, Александра Ивановна Евдокимова. Она мне потом рассказывала, что к священнику пошла - можно ли ей у евреев служить. Он сказал - у татар нельзя, у евреев можно. Ой, няня, - это такое было чудо, неграмотная, сколько я ни пытался мальчишкой ее учить грамоте - нет. Читал ей "Тараса Бульбу", она очень любила слушать, и плакала почему-то над Гаршиным. Потом еще она сама рассказывала, любила рассказывать: "Я тебе, Юрочка, расскажу об Алексее Божьем человеке". Сейчас уже не снится, а раньше все снилось, что я прихожу в этот двор, стучу в окошко и няня мне отворяет. Вечный сон такой, что мы уже уехали, а няня еще там живет, хотя няня умерла перед войной. "Ах, Юрочка!" И вот Юрочка туда входит: Няню я очень любил и очень я дорожил ею как-то. Софья Пестель: Она стала художницей, потому что ей, видимо, Бог велел. Я не знаю точно, как она познакомилась с Татлиным, но дело в том, во время войны мама сдавала ему свою мастерскую. Отец был на фронте, мастерская была в той же квартире, где мы все жили. Мама стала футуристом, первый раз она выставлялась как футурист. Она дружила с Удальцовой, с Поповой. Длинные разговоры с Удальцовой по телефону - это я помню, мне было четыре года, наверное. Я помню, до революции на нашей квартире в Грибоедовском - как мама без конца разговаривала по телефону. И потом ездила в Петербург, тогда это был Петроград, ведь уже война была. В Москве были Лентулов, Якулов: А потом после третей выставки она порвала с футуризмом. Елена Ольшанская: Софья Евгеньевна хранит воспоминания матери, где описано ее творческое соседство с Владимиром Татлиным, одним из столпов российского авангарда: " Ему негде было работать. Он переехал к нам (муж был на фронте) и снял у нас комнату для жилья и для работы. И вот началась очень интересная работа вместе. Он в кабинете строил свои контррельефы, а я мастерской - комната рядом - писала свои работы". Татлин очень дружил со знаменитым в дальнейшем архитектором Александром Весниным, ходил к нему обедать. "Сегодня не стоило бы меня кормить, - говорил он Вере Пестель, - ничего хорошего я не сделал". "В тот же вечер, - пишет Вера Ефремовна, - приходил верный друг Веснин и взволнованно и глубокомысленно смотрел на контррельефы в углу кабинета. Шторы спущены, потому что Татлин даже днем не поднимает их, так как боится Малевича, который может пройти по Грибоедовскому переулку и увидеть в окно... Веснин добр, жалостлив, но всегда правдив. - Знаешь, Володя, - и делает какое-то замечание, усматривает недостаток. Татлин молча и мрачно сидит в углу. Он не идет пить чай. Говорит Веснину: "Ты знаешь, Шура, какую каменюку мне подложил". Веснин чуть не плачет от сочувствия.. В эту ночь Татлин говорит, что он не может спать в кабинете, рядом с контррельефом, и он спит в столовой на диване". Сохранился портрет Татлина с музыкальным инструментом - бандурой, сделанный Верой Пестель в кубистической манере. Каждый вечер, когда собирались друзья, шло обсуждение будущих выставок, Татлин играл на бандуре и пел песни. "Он, когда сидит, то всегда очень прямо, и как фараон держит руки на коленях". Футуристический период был недолгим эпизодом в творческой биографии Веры Пестель, но он навсегда связал ее имя с Татлиным, а также с "амазонками авангарда" - Натальей Гончаровой, Любовью Поповой, Ольгой Розановой, Надеждой Удальцовой и другими. Муж Веры Ефремовны, Евгений Альбертович Пестель умер в 1919 году, во время гражданской войны. Софья Пестель: Отец умер очень молодым. Он был врач. Брат был с мамой, она увезла с собой в Сызрань к больному отцу. Он при ней умер от тифа. В военный госпиталь привозили тифозных, пол хрустел от вшей, так что не быть укушенным тифозной блохой было трудно. Тогда половина медицинского персонала умерло. Мама обратно два месяца ехала в Москву в поезде, где были вдовы и дети умерших врачей. Мы добровольно переехали в квартиру с печным отоплением. Центральное отопление практически тогда не работало. Мы не понимали, что все равно будет не так, как по-старому: дворник наколет дрова, кухарка растопит печи - был холод страшный. И даже приходя, люди не раздевались. Сидели в пальто той комнате, где мы обедали, в столовой - мы еще по старой привычке обедали в столовой, спали в спальне. Меня на ночь клали в меховой мешок. Елена Ольшанская: Георгий Александрович Щетинин родился перед революцией, в 1916 году. Георгий Щетинин: Я помню только голод. Мы были коренным образом разорены. Я знаю, что дед ругался, когда прислуга брала керосин, нянька по существу была экономкой, она руководила домом. Мать работала. Иди за керосином - фабрика была недалеко, а керосин там на две копейки дешевле, то есть, нам давали бесплатно керосин. На склад приходила: дай керосин! - у кладовщика. Он ей давал. Она шла, на тротуар поставила бидон - дед шел и увидел, что бидон отпечатал керосиновый след. Что это за безобразие! Бедность, мы все впали в безумную бедность, по сравнению с тем, что было в старое время. Софья Пестель: Не думайте, что вся интеллигенция испугалась тогда революции, вовсе нет. Мама организовала вместе со своей двоюродной сестрой Галиной Викторовной школу детского творчества - она была лет на десять моложе мамы и очень поклонялась ее таланту. Хотя родной брат мужа Галины Викторовны, защищавший Кремль юнкер, был расстрелян, и его вдова (он был женат) родила ребенка после его смерти. С ней Галина Викторовна очень дружила. До революции тоже был совсем не сахар, все мечтали о свободе, а ее не было. То, что стреляли и убивали - это была война. Но я помню, как мама плакала, когда в какой-то уже советской газете было напечатано о расстреле Алферовых, а Алферов - это был директор гимназии, в которой мама училась, и она очень любила Александра Даниловича Алферова, который был преподавателем литературы и очень всегда отмечал ее талант литературный. И она узнала про это, а потом еще хуже - стало известно, что их по ошибке расстреляли. Елена Ольшанская: "Культура стала военным лагерем: у нас не еда, а трапеза, не комната, а келья, не одежда, а одеяние, - писал Осип Мандельштам. - Культурные ценности окрашивают государственность, сообщают ей цвет, форму и, если хотите, даже пол". Мандельштам был сотрудником Наромата просвещения (Наркомпроса) в Петрограде, Татлин возглавил отдел изобразительного искусства Наркомпроса в Москве. Он скупал картины современных художников и рассылал по провинциальным музеям. Вера Пестель в своих записках вспоминает: "Татлин - громадный, худой, но ширококостный, бледный, желтый, с соломенными волосами, с большим носом и светло-голубыми, очень выпуклыми и своеобразно кверху смотрящими глазами... улыбался и говорил, разводя громадными красными руками: "Случилось чудо. Ко мне приехал на автомобиле Луначарский, и вот я теперь здесь". И друзьям: "Несите, несите картины, все купим. У меня теперь денег, как у проститутки, и тоже в чулке ношу". Мы все ходили туда (в Наркомпрос) в шубах и платках, как в трамвай, в любое время, когда нам этого хотелось. Входили и выходили... Все считались там на работе и изредка получали зарплату." Софья Пестель: Дед работал преподавателем французского языка в Институте красной профессуры. Он был как все французы страшный политик, читал все газеты французские - "Le Temps", "L' Umanite" - он приносил их домой, что уже тогда начиналось делаться опасно. Туда брали студентов из рабочего класса, чтобы образовать советскую интеллигенцию. И один из них, по-моему, Болотников, сказал деду: "Ефрем Дезидериевич, вы не очень-то говорите, здесь стены уши имеют". Елена Ольшанская: Художественных объединений в то время было множество, каждое выступало со своим манифестом. Вера Ефремовна Пестель сблизилась с художниками, назвавшими свою группу по имени холма, на котором стоит Троице-Сергиева Лавра - "Маковец". Главным идеологом и творцом там был живописец и график Василий Чекрыгин. "Что за необыкновенные рисунки! Нет, это не рисунки, так как это слово не выражает верно. Не определяет эти работы прессованным углем на бумаге. В них нет штрихов, и, хотя они сделаны одним цветом, кажутся богатыми, сверкающими композициями, и догадываешься об их цвете - хотя его и нет. Есть только важнейшие переходы от глубоких черных к светящемуся белому" (из дневника Веры Пестель).Василий Чекрыгин в юности учился иконописи в Киево-Печерской Лавре и был горячим стороннником "философии общего дела" Николая Федорова - мыслителя, который еще в 19 веке мечтал о нравственном прогрессе, о науке, которая научится воскрешать людей прошлого - "отцов". Мечтой Чекрыгина было создать "Собор воскрешающего музея", для которого он готовил серию фресок. В 27-летнем возрасте Василий Чекрыгин трагически и нелепо погиб - попал под поезд. Журнал "Маковец" успел выйти в 1922 году двумя номерами, третий запретила цензура. В разработке концепции "Маковца" участвовали также священник Павел Флоренский, поэт Велимир Хлебников, среди сотрудников назван Борис Пастернак. Организаторы объявили, что приглашают в свои ряды Наталью Гончарову, Михаила Ларионова, живших тогда в Париже, и знаменитых французов - Мориса Вламинка, Андре Дерена и Пабло Пикассо. Ближайшим соратником Василия Чекрыгина был его друг, художник и теоретик искусства Лев Жегин. Софья Пестель: У мамы бывали "субботы", но я была маленькая и спала в соседней комнате с бабушкой и дедушкой. Мы тогда жили в коммунальной квартире. Я помню, как к маме пришел Лев Федорович Жегин и сказал совершенно трагически: "Вера Ефремовна, умер Чекрыгин". Жегин обожал его и как художника, и как человека, устраивал его выставки. "Маковец" распался, он существовал фактически три года, потом развалился, и почти все "маковчане" вошли в МОСХ. Мама не пошла в МОСХ. Не потому, что ее не принимали, ее бы приняли, она не хотела быть художником, который делает, что приказано государством. Она понимала, что все это к этому идет. Когда "Маковец" распался, она со Львом Федоровичем и с некоторыми учениками Льва Федоровича - молодые мальчишки, он преподавал рисунок в школе при типографии и заметил талантливых, и он с ними отдельно дома занимался. Мама и Лев Федорович были в этой группе мэтрами. Эту группу Лев Федорович назвал "Путь живописи". Эта группа была небольшая, имела одну выставку за границей, у меня есть каталог всех их выставок. Работать стало негде и некогда, мама много работала, зарабатывала на хлеб, она преподавала художественное воспитание в Доме художественного воспитания, в школе преподавала рисунок. Бралась за любые заказы, была и оформителем магазина. Иногда бывали хорошие заказчики, например, ей повезло, был хороший заказ в 1937-м году, она расписывала зал ожиданий на вокзале. Мама зарабатывала очень мало, я тоже с 18 лет работала. Но она все время работала как художник. Это уже не выставлялось. Георгий Щетинин: Я сижу на книжном шкафу, он до сих пор у меня стоит дома, и рисую на газете. Почему-то я считал, что это лошади, на них сидят какие-то люди и почему-то они в немецких касках. Где я видел немецкие каски? Непонятно. Я не знал, что существуют художественные заведения, хотя я рисовал. И, надо сказать - у меня сохранились рисунки - я был способный парень. Кончил техникум, в связи с этим я бывал каждое лето на практике, такой рабочей практике, это было довольно хорошо организовано, работали только шесть часов, но нас гоняли по всем профессиям. Так что я немножко каменщик, немножко бетонщик, немножко арматурщик. Я был строителем. Потом, когда я закончил, отправили меня работать в Смоленск. БВО, Белорусский военный округ. Там какая-то была возможность, я попросил, чтобы меня отпустили. Я приехал в Москву и здесь поступил в Коммунэнергострой. А Коммунэнергострой - там были архитекторы, человек 8, и они стали рисовать обнаженную модель. Я пришел и попросился к ним. Они сначала заподозрили, что я насчет модели, а я им сказал, что хочу рисовать. Ну рисуй. И настолько стал лучше их рисовать, что учитель сказал, что мне надо серьезно учиться. И вот получилось так: мы с ним были вместе на выставке, по-моему, Петрова-Водкина - на Кузнецком мосту, а там секретарши сидели: "А-а, молодой человек, сейчас в Союзе формируется студия для самодеятельных художников, вы пойдите в МОСХ на Ермолаевский. Я пошел, куда они меня направили. Я оказался в студии художника Пустовалова, от МОСХа. Сначала было много народу, а потом к весне уже народ разошелся и осталсь человек немного - это те, кто были моими друзьями всю жизнь. Софья Пестель: Лев Федорович Жегин преподавал в Текстильном институте рисунок и, собственно, он, Лев Федорович, меня толкнул в этот институт. Потому что пока не ввели конкурсных экзаменов, я вообще не могла поступить в институт - по документам мне не полагалось. Во-первых, "третья группа", то есть, дети интеллигенции ( первая - рабочие, вторая - крестьяне, третья - интеллигенция, называлось это "люди умственного труда"). Их принимали, когда они были активными комсомольцами или, как тогда называлось, "рабочие из под станка", то есть, поступали на фабрику работать и считались рабочими - таких было много. Я никогда не была пионером, не была комсомольцем и не была, естественно, членом партии. И уже когда объявили конкурсные экзамены.. Если ты выдерживал конкурс на экзамены, то уже не так было важно, кто ты, чья ты дочь, потому что это только давало преимущество, но не определяло. В тот же год поступил туда и Щетинин. Лев Федорович, придя как-то к нам, говорит: "Ну конечно, они ничего не понимают, там только один есть - Щетинин, он кое-что понимает". Я его тоже тогда заметила, Щетинина. Он был очень говорливый, говорил остроумно, страшно картавил. Очень был живой. Нам же надо было обязательно сдавать физкультуру, без этого у нас отнимали стипендии. И мы с Юрой как раз в одной группе сдавали лыжи, и так нам понравилось кататься, и мы потом долго катались вдвоем, разговаривали. Георгий Щетинин: Соня меня познакомила с матерью, а с Львом Федоровичем я был знаком до этого, здоровался, он мне прямо сказал: вам надо немножко иначе. И весь круг: Жегин, Пестель - это были старые московские семьи. Я очень мноих знал. В частности, я у Зефирова учился в институте, у Родионова Сергея Васильевича. Все это были очень разные люди, абсолютно разные. Они были несовместимы. Допустим, Вера Ефремовна рассказывала: к нам Крымов пришел! На первой выставке, если вы читали энциклопедию, там был Крымов, а потом уже там не был. Истомин был, потом он ушел к Фаворскому в "4 искусства". Перед войной я бывал у Веры Ефремовны, она не любила показывать работы. Все в диванах лежало. Соня мне как-то тайно показала из дивана, мы вдвоем были, она открыла диван и показала мне работы. Потом при мне в эти два-три года, когда она уже шла к болезни, она написала две свои работы. "Семья", которую вы, наверное, видели на выставке "20-й век": старушка с двумя девочками. Одна девочка - Соня. Елена Ольшанская: В 1940 году Георгий Александрович был на производственной практике в Ленинграде и там познакомился Павлом Николаевичем Филоновым, в то время уже отстраненным от преподавания в Академии художеств. Привели его к Филонову домой молодые ребята, которые ходили к мастеру на занятия - в большой комнате в коммунальной квартире на окраине города, где Филонов жил с женой. Свой рассказ Георгий Александрович опубликовал в журнале "Наше наследие": "Беседы у Павла Николаевича, или, как их все называли, "занятия", проходили вечером с 6 до 9 часов. Народу бывало немного, пять - шесть человек, все одни и те же, главным образом, молодежь. Заходили и "старые" ученики, то есть, мне они тогда казались старыми (им было, наверное, лет по 40-50). Ребята с уважением говорили: "Это Цибасов, это Тагрина", - других фамилий не помню". Цибасов и Тагрина были участниками известного коллективного труда "школы" - иллюстрировали древний эпос "Калевала". Георгий Щетинин: Я вам расскажу из сказки Андерсена, как бедная Дюймовочка попала к кроту, он, помните, хотел на ней жениться. И он ее начал спрашивать: любишь ли ты корешки? - Нет, не люблю. - А любишь ли ты, когда холодно? - Нет, не люблю. - А куда же ты годишься после этого? Вот так я могу сказать, что если вы не видели "Калевалы", то вы Филонова не видели. Это не Филонов, это его ученики. Это единственный пример, с моих позиций, когда автор работает с учениками, и достигается единство. Софья Пестель: Историю искусства у нас преподавал Федоров-Давыдов - три года, два года зарубежная, год русская история искусств. Историю стиля - Пашков. У нас давали хорошее образование, но все это легло на фонд домашнего художественного образования. Я поняла, что так рисовать, как я, умеет тысяча художников, что это совершенно неинтересно, может я ошибалась. Я поняла, что значит рисовать по-настоящему - нужно всю себя отдать этому, а надо было деньги зарабатывать. Потом, может быть, из-за моего зрения, может, из-за моего характера, я чувствовала, что у меня не хватит этой преданности искусству. Брат мой погиб как враг народа, его расстреляли. Я считаю, что он был арестован за французский язык. Мы все знали французский язык, у нас был второй язык в семье. У Щетинина брата тоже сидел и тоже умер т а м. Бывшая жена моего брата, которая была химиком, устроила меня в химическую лабораторию, и там в меня влюбился один геолог, а мне было уже 30 лет. Я не хотела за него замуж выходить, потому что он был старше меня на 17 лет, но в конце концов он меня, как говорится, "обработал". Мы жили очень хорошо с ним, и вот 22 года как я живу одна, мы с ним прожили вместе 36 лет. Вышла замуж - и не жалею. Георгий Щетинин: После войны я приехал в Москву и сразу пошел к Вере Ефремовне. Я помню, как я вошел, постучал, она открыла, она была одна. Мать ее незадолго перед этим умерла, и она закричала: "Юрка!". Она была одета - в рваном ватнике, из гардины была сделана юбка, рубашка на голом теле. Было холодно, печурка стояла жалкая. Короче говоря, после этого до ее смерти я с ней дружил. Соня была в эвакуации, потом она приехала. Софья Пестель: Мама умерла в 52-м году в полной бедности, потому что продано было все, что только можно было продать, все, что оставалось. Когда я вернулась, мама поступила преподавать изготовление школьных пособий в школьный кабинет Исторического музея, где дети под ее руководством делали, там, возок Петра, такой-то хан такого-то времени, портрет такого-то царя: Приходили целые группы. Но к ней привязались четыре мальчика, которые хотели быть художниками. Она постепенно позволила им приходить к себе. Они привыкли к маме, после маминой смерти ко мне с мужем, остались при моем доме. И когда они выросли и стали членами Союза и какой-то даже властью, они позаботились, чтобы устроить в МОСХе мамину выставку. Тогда это были художественные среды, где выставляли невыставлявшихся художников. И вот после первой же выставки ко мне посыпали художники из музеев. Елена Ольшанская: Георгий Александрович Щетинин в течение многих лет негласно считался в Москве "королем промграфики", был крупнейшим книжным иллюстратором, оформителем нескольких изданий Генриха Белля, "Доктора Фаустуса" Томаса Манна и многих других книг, преподавал графический дизайн в московском Суриковском институте. О том, что он писал картины, знали только близкие друзья. Единственную выставку организовал три года назад в средней художественной школе на окраине Москвы скульптор Артем Власов, ученик Георгия Щетинина. Эти картины, выполненные в черно-белой технике "гризайля" гуашью и темперой, написаны на высоких и узких фанерных листах, в манере, напоминающей трагические формы немецкого экспрессионизма. И одновременно они излучают странное сияние чекрыгинских угольных набросков к "Собору воскрешающего музея". Фигуры слиты с мутно-серым клубящимся фоном, он и снаружи и внутри них, кажется, что это - души людей, переживших страшный ХХ век. Георгий Александрович каждый день приходит в свою мастерскую. Сегодня главное дело его жизни - рисунки к книге баллад великого француза Франсуа Вийона. " Я - Франсуа, чему не рад, увы, ждет смерть злодея. И сколько весит этот зад, узнает скоро шея". Георгий Щетинин: Я работал по переводу Мендельсона, он мой приятель был, я не знаю, жив он или нет. Так страшно позвонить. Я все думаю, когда закончу, тогда позвоню. Он из ученой семьи, отец академик был, экономист, мать - врач. Он был такой мальчик восторженный, только начинал переводить. Он учился в школе военных переводчиков, такой был институт. Допустим, он пишет: ":за хлеб сухой и вечный мрак". Я говорю: дорогой мой, если человеку дают сухой хлеб, он счастлив, потому что ему обычно дают мокрый, чтобы нажиться на этом. Он исправил, написал "мокрый хлеб". Но Пинскому не понравилось, он заменил опять "сухой". Люди, не знающие жизни, не понимают многого. Ох, небитые они фраера ! Я вот поработал на стройке, и потом я много путешествовал, много ездил, ночевал везде. Я знаю жизнь. Эта книга моя "60 лет с Вийоном" - все это мыслится вроде дантевского "Ада", это путешествие Вийона, бегство из Парижа в провинцию, пять лет в провинции и потом год скитаний по Парижу. Даже одна иллюстрация изображает Христа, который говорит о том, что все звери имеют логово. Я вообще религиозные сюжеты вношу. Это сложная работа, и конечно, безнадежная в смысле понимания. Где вы это видели? - я часто слышу по поводу моих работ. Софья Пестель: Все они - люди, родившиеся свободными, и принять рабство, которое нам предлагалось, рабство духовное, они не могли. Они в нищенстве работали, как хотели. И между собой, тогда еще стукачей в таком количестве не было, говорили как хотели. Лев Федорович был знаком с религиозными кругами, такими, как Флоренский, он, конечно, верил в Бога, в Христа, он был христианином. Мама рассказывала - когда отец заболел тифом, тогда это был смертный приговор, она пошла в церковь, "я так горячо молилась, и Бог не услышал, я после этого не верю в Бога!" Когда я ее везла больную в больницу, и мы проезжали мимо кладбища, где похоронены ее родители, мама молится: - "Мама, ты же не веришь в бога?". - "А почему ты знаешь?". В конце концов, люди искусства, преданные искусству, они все верят в Бога. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
