Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
27.7.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
 Военная мысль столетияВедущая Ирина Лагунина. Ирина Лагунина: На сегодняшний день человечество тратит на оружие 800 миллиардов долларов в год. Около трех процентов валового внутреннего продукта всего мира. Почти такая же сумма - это коллективный доход половины жителей Земли, то, на что они живут. Эти данные статистики ООН не учитывают расходы на развитие военной науки и военной мысли. Что же из всего созданного за век в области вооружений считают главным сами военные? Французский генерал Алан Фопан: Алан Фопан: Я начал свою карьеру в седле - 40 лет назад в Алжире, и та военная техника, которой мы тогда пользовались, сейчас уже в военных музеях. Это помогает заметить, что ты стареешь. Однако не все оружие списано. Что-то остается до сего дня. Во-первых, ядерное оружие. Во-вторых, спутники - я начал службу как раз в тот момент, когда был запущен первый спутник. И, в-третьих, бронетехника, она модернизируется, броня все равно остается. Что еще очень важно, с моей точки зрения, - это средства связи и интернет. Интернет - это, без сомнения военное изобретение, и оно явно займет свое место в следующем веке. Что касается военной концепции... Я начал службу во времена колониальных войн. Но то, что сейчас называется колониальными войнами, тогда называлось миротворческими операциями. А миротворческие операции или операции по установлению и поддержанию мира сейчас по-прежнему проводятся. Техника этих операций совершенно одинаковая. Политические цели, может быть, были разные, но практически... Если французы без труда приспособились к миротворческим операциям, так это потому, что у нас был большой опыт в Африке и в других частях мира. Я говорю о технике, а не о морали в политике. Мы входим в новый век с миротворческой операцией в Косово, с подобными операциями во многих других местах мира. История не прерывается. Ирина Лагунина: Военное открытие века? Ник Пратт, полковник, бывший морской пехотинец, 30 лет в армии США, ветеран Вьетнама. Ник Пратт: Должно быть, военная технология, если посмотреть на историю, переживала несколько революций. Изобретение стремени, развитие морских держав, франзузские исстребители, ядерное оружие, народные войны. Но мы говорим о 20 веке. Три технологических открытия. Первое: создание эффективного и быстрого мотора. Второе: беспроводное радио. Третье: авиация. Три технологических составляющих, но посмотрите, что сделали из них две страны. Германия создала на базе этих трех технологических новшеств концепцию войны, которая получила название <Блицкриг>. Французы построили линию обороны, которая потом получила название Линии Мажино. А какие организационные перемены произошли из-за изменения технологий, из-за этих трех открытий? Немецкая армия создала дивизии-пантеры, дивизии наступления. Французская армия создала дивизии-крепости, дивизии обороны. У двух этих стран было приблизительно одинаковое количество техники и вооружений. У Германии к началу войны - 3200 танков, у Франции - 3400 танков, французские самолеты были лучше, но их было всего 700, у Германии самолетов было больше. Но каждая из этих армий по-своему подошла к использованию технологических новшеств. Они построили разные концепции, разную организацию, и результат в начале войны был поразительным. А что сегодня? Техника сегодняшнего дня - точные снаряды и ракеты, все то, что может поразить цель с потрясающей точностью. Иногда даже не требуется взрывчатка. Некоторые ракеты, которые применялись в Ираке, - это пустые оболочки. Но из-за того, что они попадают в цель с потрясающей точностью, достаточно инерции снаряда, чтобы поразить какой-нибудь радар ПВО. Военные единицы можно распылять и быстро перемещать. Во время войны в Персидском заливе у нас были системы спутниковой навигации, и потому что они у нас были, мы могли перемещать наши части и распылять их так, как никогда до этого. И мы знали совершенно точно, где какая единица находится. Невидимость - еще одно технологическое новшество. Технологии <Стелс>. Мы видим компоненты этой технологии в авиации, в военно-морской и сухопутной военной технике. Эти технологии начинают применяться все более и более широко. Ирина Лагунина: Военное изобретение века? Бывший заместитель министра обороны США Алвин Бернштейн. Алвин Бернштейн: Изобретений было несколько, но основное из них - ядерное оружие. До его появления войны велись для того, чтобы выиграть, чтобы разбить противника, в ХХ веке особенно, - чтобы разбить противника полностью. Раньше войны обычно заканчивались переговорами, которые давали победившей стороне то, что она хотела, но к полному разгрому государств никто не стремился, никто не покорял государства так, как мы их покоряли после второй мировой войны. До этого войны сводились к тому, что вооруженные силы, армии противника уничтожались так, чтобы потом победитель мог навязать свое решение. С изобретением ядерного оружия никто уже больше не хотел выиграть войну, тем более полностью выиграть, по одной простой причине: война стала ограниченной, ни одна из сторон, обладающих ядерным оружием, не хотела попадать в ситуацию, когда бы ей пришлось начинать вооруженный конфликт. Так что психология сместилась от <победить в войне> к <избежать войны> или <ограничить войну>. До этого оружие пытались сделать все более точным и все более смертоносным. И ядерное оружие - это своеобразный пик. Оно стало настолько смертоносным, что пошло во вред развитию вооружений в целом. И поэтому в последнее время наметилась тенденция к созданию оружия более точного и более выборочного, но не ядерного. Думаю, это то, что будет характеризовать развитие вооружений в ХХ1 веке и что уже заметно по последним двум десятилетиям ХХ века: не то оружие, которое дает вам преимущество только тем, что уничтожает все вокруг, уничтожает мирное население и при этом грозит ядерной катастрофой, а оружие, которое, конечно, тоже очень смертоносно, но не до крайности: очень выборочное, очень точное. Что произойдет в ХХ1 веке, и уже практически происходит: ядерное оружие перестает быть оружием как таковым, оно превращается в политическую поддержку государства, которое ведет войну. Воевать будут так, чтобы не пришлось применять ядерное оружие. Возьмем пример военного конфликта, в котором применение тактического ядерного оружия, несомненно, имело бы смысл с точки зрения самой операции. Это - Война в Заливе. В основном тактическое ядерное оружие имеет ограниченные последствия с точки зрения радиации, так что его можно было бы применить. Но использовать его означало бы разрушить концепцию неприменения ядерной силы, а это - табу. И Соединенные Штаты с самого начала заявили, что они на это не пойдут. Так что я не утверждаю, конечно, что ядерное оружие никогда не будет применяться, но в чем я точно уверен, так это в том, что оно будет обеспечивать политическую поддержку тому направлению, которое войны примут в будущем. Ирина Лагунина: А что со стратегией и структурой вооруженных сил. Полковник Ник Пратт. Ник Пратт: Структура вооруженных сил тоже очень сильно меняется: военные смотрят на то, как работает бизнес, и применяют такую же структуру организации. Она плоская, в ней нет иерархии. Это тоже технологическое изменение. Но, по-моему, самое интересное то, что происходит в космосе. Это действительно серьезно изменит войны. Как авиация в свое время заменила лошадь и кавалерию, так и космическое оружие может заменить авиацию: летчики в космосе не потребуются. Но вся эта новая техника приводит к тому, что во всем мире начинают развиваться новые военные концепции: военно-воздушные силы с концепцией глобальной силы, глобального достижения и поражения противника. Есть идея экспедиционного использования авиации, которая должна участвовать в боевых действиях и размещаться в любой части света без строго определенного базирования. В военно-морских силах США вы можете увидеть что-то типа концепции войны с моря. Чтобы проиллюстрировать историческим примером - взятие Нормандии было проведено на очень небольшой географической территории. Части располагались в Великобритании, чтобы совершить бросок на французскую территорию. Сегодня если вы разместите части во Франции, то вы можете атаковать всю береговую линию Соединенных Штатов. У вас есть спутники, которые показывают вам, где противник, и вы можете быстро переместиться туда, где противник находится в данный конкретный момент. Разрабатывается концепция военного маневра с моря с использованием технологии вертикального взлета, когда самолеты могут подниматься в воздух, как вертолеты, а потом лопасти винта убираются, и вот у вас вертолет, который может облететь земной шар. Есть бронетехника, которая может перемещаться под водой со скоростью 70-90 километров в час. Военно-морские силы переживают сейчас процесс трансформации, идет период обдумывания, как можно их реорганизовать. Сохранить ли авианосцы или отказаться от них, сохранить ли подводные лодки или они уже не нужны. А может быть, сохранить, но не в том количестве. Ирина Лагунина: Питер Ван Хэм, специалист по Восточной Европе, профессор, не военный, занимается проблемами войны и политики, политикой войны. Ван Хэм: Можно ли все еще говорить, что война - это продолжение политики, но другими средствами. Думаю, что это спорная парадигма. Если взять пример Косово, то многие скажут, что да, так и есть: война - продолжение политики. Но если посмотреть чуть дальше непосредственных событий, то видно - общественное мнение не готово было допустить, чтобы в Косово было большое количество жертв. Довольно любопытно было наблюдать за тем, как развивался спор об использовании наземных сил. Государствам-членам НАТО просто повезло в том, что Милошевич в последний момент сдался. Но теперь можно точно утверждать, что общественное мнение, по меньшей мере, в Западной Европе не готово допустить даже мысль о больших людских потерях. И поэтому, я думаю, мы, может быть, вступаем в фазу, когда война уже не является продолжением политики, потому что интересы, за которые страны Западной Европы, страны Запада должны были бы воевать, неясны. Стороны конфликтов уже сложно разделить на <белых> и <черных>. Не ясно, что могло бы означать вмешательство Запада в какой-либо конфликт: приведет ли оно к его разрешению, или нет. Мы разрешили конфликт в Косово? И еще, мне кажется, в западных странах уже сформировалась новая концепция безопасности: безопасность потребителей. Европейские граждане сейчас в безопасности, и поэтому они очень пристально наблюдают, как далеко политики готовы зайти в войне. Потребитель-гражданин уже больше не хочет участвовать в этих войнах с неясными целями. Поэтому то, что в прошлых веках выполняли наемники, теперь выполняет техника. Люди говорят: хорошо, у нас есть новые технические военные средства, давайте их использовать, давайте вести <чистые войны> - из космоса, используя все возможные виды компьютеров, они настолько превосходят по качеству технику других стран, что мы вполне можем безопасно воевать. Война уже не продолжение политики другими средствами. Война меняет динамику развития, и конечный результат не ясен. Мы даже с Косово не можем сказать точно: мы там выиграли? Можем ли мы сказать, что вот, мы использовали такое количество военной техники, что это принесло нам политический успех? Ирина Лагунина: Что в этом веке было главным, если говорить об ограничении войны? Вопрос профессору, специалисту по международному гуманитарному праву Майклу Шмидту. Майкл Шмидт: Этот век - это в большой степени век зарождения гуманитарного права, которое и определяет, как ведутся войны. Процесс немного захватил 19-й век, но именно в 20-м гуманитарное право действительно появилось. Оно появилось из-за того, что война стала делом нации. Раньше войну вели отдельные правители и их солдаты. С наполеоновскими войнами все изменилось: война переродилась во что-то такое, в чем участвует вся страна, вся нация. Как только это произошло, войны стали крайне жестокими. Жестокость конфликтов конца 19 века и первая мировая война вынудили международное сообщество сказать: нам нужно придумать что-то, чтобы это остановить. Даже не столько остановить, - хотя были и попытки поставить сами войны вне закона, - сколько ограничить уровень насилия в вооруженных конфликтах. Именно поэтому гуманитарное право описывает в основном нормы, ограничивающие насилие. Женевские конвенции 1948 - наиболее известные документы, но есть и много других. Протоколы к конвенциям 1977 года, которые приспособили женевские конвенции ко времени, конвенция о запрещении химического оружия, новый договор о противопехотных минах. Но! Все это произошло, когда вооруженные силы всех государств выглядели преимущественно одинаково. Они были разные по численности, но оружие у них было одно и то же, они выглядели одинаково, так что по базовым правилам можно было договориться. Ирина Лагунина: Что будет дальше? Майкл Шмидт: Думаю, что войны будущего - совершенно иные, не те, что мы наблюдаем сейчас. Основная тенденция развития, мне кажется: войны будут асимметричными. Причина в том, что в мире есть военные, которые благодаря высокому уровню развития своих стран, могут позволить себе использовать в войне новейшие технологии и новейшую технику. А число таких стран становится все меньше и меньше. Так что в следующем веке будет небольшая группа (назовем их) <государств имеющих>, и намного более многочисленная группа <государств не имеющих>. <Государства не имеющие> - это те, которые не могут позволить себе развитие военных технологий, которые не могут позволить себе построить такие вооруженные силы, которые бы конкурировали с французскими, американскими или британскими. И на поле сражения эти государства будут вынуждены вести себя иначе. Иными словами, если я не могу выиграть в твоей игре, то надо изменить правила. Так что эти государства будут прибегать, например, к террористическим методам, они будут использовать дешевое оружие, скажем, биологическое, химическое оружие будет для них тем недорогим средством, которое вполне можно применить против развитой техники. Вооруженные силы не только будут различаться по численности, они и выглядеть будут по-разному. Как небольшое государство сможет вести войну против Соединенных Штатов? Оно, конечно, не в состоянии будет купить системы ПРО или ПВО, с помощью которых можно сбить американский самолет. Но они смогут купить грузовик, начинить его взрывчаткой и подогнать к казарме. Они начнут прибегать технике и методам, которые нарушат нынешние соглашения о правилах ведения войны. С точки зрения международного права, это создаст большие проблемы. Прежде всего, потому, что современное международное право основано на том, что в военном отношении все страны приблизительно равны. Не с точки зрения объема вооружений, которое у них есть, а с точки зрения типа вооружений. Именно поэтому они могут договориться о правилах. Я могу согласиться на сокращение оружия N, потому что у тебя есть похожее оружие, и ты также можешь его сократить... Так что с точки зрения международного права, гуманитарного права перспективы на будущее весьма мрачные. Реальность войны будущего разрушит право, если мы сейчас уже не уделим всем этим вопросам должное внимание. Ирина Лагунина: Говорил профессор, специалист по международному гуманитарному праву Майкл Шмидт. С точки зрения международного гуманитарного права перспективы на будущее весьма мрачные. Реальность войны будущего разрушит право, - сказал юрист Майкл Шмидт. Реальность войны будущего - профессор Майк Михалка. Майк Михалка: Если посмотреть на Гражданскую войну в США и затем на первую мировую войну, то в обоих случаях одинаковый тип ведения боевых действий - это траншейная война. Война была статичной, и эта концепция ведения боевых действий подвигла, например, Францию на строительство линии Мажино. Франция думала, что именно этот, траншейный, тип войны и будет превалировать во второй мировой войне. Германия же начала развивать другой вид войны - Блицкриг, в котором были использованы некоторые новые элементы: система связи, авиация, танки. Это то, на чем мы стоим сейчас. И последняя крупная война - война в Персидском заливе - это в основном развитие той, оставшейся со времен второй мировой войны, концепции ведения войны. Надо еще учитывать ядерное оружие. Из-за его появления Европа с 45-го года не была, говоря военным языком, <театром военных действий>. И именно поэтому многие аналитики оценивают нынешнее состояние военной мысли в европейском контексте. И действительно, в Европе, должно быть, уже неприемлемо положение Клаузевица о том, что война является продолжением политики, порожденной государством. В том, что касается Европы, все действительно изменилось: и положение Клаузевица, и положение государства на Западе. Думаю, что это оправданно. Но если посмотреть на остальной мир, то европейские определения и стандарты там неприемлемы. Там мы видим откат к прошлому. Группы, вооруженные как Безумный Макс, которые сбегаются, воюют, разбегаются. Классический пример я видел в Афганистане. Ракетная установка, снятая с вертолета и закрепленная на джипе. Классический образ Безумного Макса. У них не было вертолета, но у них было оружие! Так что они приспособили это оружие к своим обстоятельствам. До этих людей европейские концепции дойдут еще не скоро, хотя новая техника явно будет доступна всем или многим, должна быть доступна - из-за принципов коммерции. Да, мы должны оценивать мир в различиях, потому что будет только одно <государство имеющее>, как сказал Майкл Шмидт, и это - Соединенные Штаты. Европейцы не захотят тратить огромное количество денег на то, что я бы назвал войной молекулярных, микроскопических роботов. Она основана на концепции распыления, милитаризации, точности и виртуальности. Но это могут сделать Соединенные Штаты, поскольку люди в Соединенных Штатах больше не захотят, чтобы молодых американцев убивали в военных конфликтах по всему миру. Как же решить проблему? У США есть много возможностей. Но самая привлекательная - использовать молекулярные роботы. Роботы - маленькие существа с ноготок, и их будут использовать для того, чтобы они сражались с противником, чтобы живые люди не участвовали в боевых действиях. Почему милитаризация - такой важный компонент этой концепции. Мы уже в Косово видели, что войну ведут люди, сидящие в уважаемых столицах мира, но в самих боевых действиях люди не участвуют. Вся операция в Косово могла быть проведена без участия живых людей. Так что вот такой будет война: война <государства имеющего>, каким являются Соединенные Штаты, - война будет вестись каким-нибудь человеком, который будет сидеть где-нибудь перед экраном компьютера и посылать своих молекулярных роботов. Роботы будут стоить очень дешево, и они сделают жизнь многих и многих людей невыносимой. Ирина Лагунина: Питер Ван Хэм, область исследований - война и политика. Питер Ван Хэм: Вы можете посмотреть на интернетовскую страницу НАТО, достаточно набрать адрес nato.org. Там вы найдете все видео файлы операции НАТО в Косово, и вы можете посмотреть 7-10-секундные видозаписи, сделанные с боеголовок ракет, которые поражали цели. Очень хорошо. Очень технично, и я тоже не хочу видеть, как умирают американские солдаты или солдаты НАТО. Ракеты лучше. Но у меня складывается ощущение, и думаю, я в этом не одинок, что эта операция теперь рассматривается как пример <чистой войны>. Военные самолеты летают на высоте в 5 тысяч метров и запускают точные бомбы с лазерным наведением. Но при этом многие как-то забывают, что очень многие бомбы и ракеты не попали в цель, что они убили большое количество ни в чем неповинных людей. Многие как-то забывают, что в конце этого видео, когда на экране красивый взрыв, реальные люди реально погибают, реально кричат от боли. Там реальная боль. Это не компьютерная видео игра. Проблема использования высоких технологий состоит в том, что они оторваны от реальной жизни, от политических решений, которые должны включать моральное представление о том, что вы собираетесь делать, представление о том, что вы собираетесь нарушить эту реальную жизнь, принести реальный крик боли, реальную кровь. За техникой их больше не видно. Конечно, есть возможность использовать технику и технологии, можно их использовать, но надо ли это делать? А если надо прибегать к технологиям, то неужели это единственный выбор? Уверены? А если это единственная возможность, то, используя парадигму Клаузевица, будет ли это эффективно с политической точки зрения? Использование высокотехнологичного оружия - хорошо, но в Косово мы вторглись в то, что в основе своей - племенной, этнический, религиозный, вековой конфликт. Неужели мы думаем, что если мы применим высокотехнологичное оружие, то мы изменим образ мысли этих людей? Да, на неделю, на месяц, на несколько месяцев, на столько, сколько международное сообщество согласится держать там свои миротворческие силы. А если мы уйдем, то все начнется заново. Я пессимист. Майк Михалка: Давайте посмотрим на Африку. Там есть люди, которые ходят и отрезают руки другим только для того, чтобы преподнести им урок. И здесь нет дистанции от насилия, взгляда со стороны, который убивает эмоции... Это что-то, что делается ножом или мачете. Это происходит в Восточном Тиморе, это происходит в Африке. Это делают не роботы, о которых я говорил. Это делают люди, абсолютно нечувствительные к насилию на уровне своей обыденной жизни. Этот аргумент о том, что технологии делают людей нечувствительными к насилию, приводится на протяжении всей истории, всех войн. Но что происходит? Войны по-прежнему ведутся, они по-прежнему грязные и жестокие, и в них по-прежнему погибает огромное количество людей. Иногда ради политических целей, иногда нет. Разница между войной по доктрине Клаузевица и другими типами войн в том, что война по теории Клаузевица ведется ради политических целей в интересах государства. А если нет государства и нет политических целей, то тогда мы видим такие конфликты и войны, какие происходят в Африке, как в Восточном Тиморе. И это норма для многих людей, потому что там не работает государство. Возьмем пример Судана... Никто никогда не говорит о Судане, но это самая отвратительная чертова дыра, которая когда-либо существовала. На протяжение восьми лет. Никто об этом не знал, но конфликт был варварским. И это то, что мы будем наблюдать и дальше. Какие-то страны будут создавать новые технические возможности, и их мальчики не будут погибать в войнах. А у других ничего этого не будет. Ирина Лагунина: Мнение военного юриста. Майкл Шмидт: Сам факт того, что войны по-прежнему жестоки, ничего не доказывает. Это просто означает, что еще есть над чем поработать. Но я думаю, что влияние права все-таки чувствуется. Когда американские вооруженные силы начинают операцию в Косово, или в Магадишу, их окружает огромное количество юристов, которые наблюдают за каждым шагом операции. Юристы садятся радом с командующими и разбирают правила проведения операции, то, как может применяться сила. Изменили ли законы природу войны? Думаю, бесспорно. Просто еще очень многое надо сделать. Я все время слышу о том, что военная техника делает людей бесчувственными к жестокостям войны. Конечно, это так. Что меня беспокоит, так это вывод из этого утверждения. Надо ли делать вывод, что война не должна быть технологичной? Наоборот, я думаю, мы должны использовать новейшие технологии, чтобы ограничить жестокость войны, сделать ее минимальной. Я думаю, что использование высоких технологий уменьшает количество случайных жертв, которые неизбежны в ходе войны, и это хорошо. И плюс, мы все всё видим. Питер Ван Хэм: Пожалуйста, не забывайте, что наше будущее поколение, наши дети проводят 3-4 часа в день, играя в компьютерные игры, где они убивают как можно больше людей и набирают очки, когда количество убитых переваливает за сотню. Это та жизнь, которой живут многие дети в западном обществе. Я сам отец, и мне кажется, что мы порождаем большую проблему. Дети заканчивают игру, а затем вновь включают компьютер, и все те, кого они убили, вновь живы. Когда мы используем технологии на том уровне, на каком мы их использовали в Косово, а в будущем, может быть, еще больше, и когда мы думаем, что это <чистая> война, мы ошибаемся. Те люди, которых мы видим на экране и в Интернете, - погибли, и они не <оживут>, они не встанут. Я согласен: когда мы можем с помощью технологии сократить число жертв, это хорошо. Но это только часть проблемы. Ирина Лагунина: Аргумент, что с развитием военных технологий войны становятся все более и более жестокими - звучит действительно на протяжении всего века. Самые отдаленные исторические примеры - у французского генерала Алана Фопана. Алан Фопан: Когда я был ребенком, я попал под бомбежки британской и американской авиации. С хирургической точностью бомбили немецкие войска во Франции... Я помню это. И могу вам сказать: то, что вы чувствуете под бомбами, вы уже никогда не забудете. Это совершенно унизительно. Вы находитесь под бомбами и вы ничего не можете сделать: вы унижены на всю вашу оставшуюся жизнь. Вот это на самом деле и есть техника. Влияние военной техники на гражданских людей совершенно унизительно, оно оставляет ощущение ужаса, оно оставляет шрамы от ужаса. Не забывайте, что с этой точки зрения война никогда не изменится, бомбы всегда будут производить такое действие на гражданское население. И если мы все больше и больше будем прибегать к технике такого рода, то мы глубоко не правы. Знаете, сражение лицом к лицу, сражение солдат с солдатами, таких шрамов не оставляет: там есть равенство сторон, это общая игра, в которую играют солдаты. Ирина Лагунина: Кстати, а солдат, пехота в будущих войнах останется? Бывший заместитель министра обороны США Алвин Бернштейн: Алвин Бернштейн: Пехота исчезнет последней. Пехота останется, потому солдата сложнее всего обнаружить. Солдат - это самый маленький сегмент войны. Солдаты, специальные силы будут как раз очень нужны для того, чтобы увеличивать возможности обнаружения противника, наводить лазерное оружие, например. Еще одна особенность будущих конфликтов состоит в том, что земля как таковая, земля в физическом смысле слова станет намного менее важным фактором, чем она была раньше. Если вы посмотрите на конфликты в прошлом, то все они велись за землю и на земле. Даже военно-воздушные и военно-морские силы - это все равно наземные силы. Войны велись за землю, за части земли - фабрики, нефть, ресурсы - теми, что определял себе через землю, то есть государствами. В будущем идеи по значимости превзойдут продукт, капитал и труд станут свободными от географической территории. Так что даже если вы завоюете какую-то землю, то это вам ничего не даст: ее экономическая ценность может легко исчезнуть. Капитал и труд будут намного меньше зависеть от земли и наций. Уже сейчас видно, что международные корпорации намного больше контролируют людей и деньги, чем нации, чем государства. Я не предсказывают конец государств, думаю, что они сохранятся на все обозримое будущее, но у национальных государств будет все меньше и меньше власти и силы, поскольку они уже сейчас теряют контроль над собственной экономикой. И поскольку их контроль над экономикой уменьшается, они все менее эффективны в обеспечении международной стабильности. Ирина Лагунина: Вернемся к технологиям, к спору об оружии уничтожения. Полковник, бывший американский морской пехотинец Ник Пратт: Ник Пратт: Технологии - это палка о двух концах. С одной стороны, есть технологические изобретения, которые развивают оружие уничтожения. Но есть и новые технологии оружия, которое не приводит к летальному исходу. Что я имею в виду: есть специальные кассеты, которые распыляют жидкую резину, так что военная техника и солдаты противника не могут передвигаться; есть специальные виды газа, которые усыпляют людей; есть графитовая бомба, ее применили во время операции в Косово, она обесточивает территорию, отключает электроэнергию, но не убивает людей. Есть целый спектр <нелетального> оружия, которое сейчас активно развивается. Эти технологии сводят количество жертв к минимуму. Но с другой стороны, развиваются технологии, которые позволяют космическому кораблю многоразового использования сбросить на землю большой кусок стали. Он со скоростью, в пять раз превышающей скорость звука, может пройти сквозь строение и поразить именно ту цель, которая ему задана. В нем даже взрывчатки нет, учтены только баллистические характеристики, и все. И это, конечно, оружие поражения. Так что технологии развивают оружие в двух направлениях: в одном количество жертв будет меньше, в другом - их число значительно возрастет. Майк Михалка: Вот мы говорим о точном оружии. А какого рода точность мы имеем в виду? Если мы имеем в виду такую точность, что с помощью бомбы можно сбить мост, то тогда это, с военной точки зрения, тупик. Это слишком дорого - применять высокоточное оружие, чтобы поразить танк. Оружие стоит намного дороже, чем танк, который им уничтожается. Нашим парламентам это не понравится. Вот именно поэтому я сказал, что будет создана концепция применения эффективной машины уничтожения, эдакое облако молекулярных роботов, нацеленных на отдельных людей. Они будут очень маленькие, очень дешевые, и именно они будут развиваться. И проблема с таким видом техники состоит в том, что она непременно будет распространяться по миру, потому что кто-нибудь найдет такую штучку после боя, и какой-нибудь умный ребенок из Селиконовой долины разберет ее, а затем создаст ей подобную. Но Соединенные Штаты будут развивать такого рода технологии, то есть, они уже их развивают. И эти технологии будут отвратительны. Но, с другой стороны, это означает, что тот контроль над ведением военных действий, который существует сейчас, исчезнет. И люди не будут бесчувственны к насилию, потому что эти технологии породят действительно отвратительные конфликты, которые тем не менее, будут относительно <чистыми> в том, как люди погибают. Потому что основной технологической проблемой войны всегда была проблема: как убить большое количество людей <чисто>. Ядерное оружие убивало людей на большой площади. Идея ядерного оружия была привлекательной, потому что само по себе это оружие дешевое. Им можно убить большое количество людей - быстро и дешево. Это было хорошее оружие. Но технологии развиваются, и неминуемо будет создаваться новое, более эффективное средство уничтожения. Размышления культурного морального плана ничего общего с этим развитием не имеют. Как вы можете применить этот культурный подход и нормы к моим российским коллегам в Чечне, например. Они используют ракеты типа ГРАД, чтобы очистить деревню. Они относятся к ГРАДу так же, как к оружию массового уничтожения. С помощью этого оружия можно быстро уничтожить большое количество людей на большой территории. Вот вам использование технологии для того, чтобы быстро убить большое количество людей. Но тогда мы должны опять вернуться к вопросу, какой политической цели это служит? |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
