Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
29.3.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Радио Свобода - XX век

Социальный эксперимент столетия - колхоз

Ведущий (Анатолий Стреляный):

Утопия, страна Небывалия, где устроен рай на земле - вечная сказка человечества. Но в России она лишь до поры до времени оставалась сказкой. Коммунистические сны героини Чернышевского Веры Павловны, уверенность Николая Федорова, что наука воскресит всех умерших, страстное желание Циолковского расселить людей в космосе - все это плавно перешло в грандиозный эксперимент, частью которого стало коллективное хозяйство - колхоз. Для торжества колхозов понадобилось уничтожить лучшую часть крестьянства, а в сознание оставшихся внедрить новые ценности, те самые идеалы, которые долго существовали лишь в революционном воображении, объявившем себя передовой научной мыслью. Утопия, Небывалия, явилась на шестую часть земли как политика государственной власти, в виде законов и предписаний, в виде совершенно конкретных порядков. Их смысл - равнение на худшего.

Сергей Никольский, доктор философских наук:

И Энгельс, и Маркс долго мучились над проблемой - как же мелкий крестьянин, который господствует в Западной Европе, превратится в сельского социалистического товаропроизводителя? И Энгельс, и Маркс были сторонниками мирного пути эволюции крестьянина досоциалистического типа. Но они признавали, что мелкое производство не эффективно, оно всегда уступает крупному производству. На мелком производстве нельзя эффективно применять достижения научно-технического прогресса, рационально использовать рабочую силу. И поэтому они ставили вопрос о том, что средний обычный крестьянин, бюргер, постепенно будет объединяться, он будет в Европе создавать ассоциации, что, собственно, и происходило в Европе потом, уже в 30-40-е и в послевоенный период. Но это должен быть мирный путь. Ленин подошел к вопросу более масштабно и более радикально. Он сказал так: мы же не можем дожидаться того, пока у нас крестьяне дозреют до того, как сами будут объединяться? Нет. Мы должны, отчасти принимая необходимость того, что Россия - это фундамент будущей мировой социалистической революции, этот процесс форсировать.

Ведущий:

Еще Герцен и Чернышевский были убеждены в том, что именно Россия сможет подать Западу пример мирного перехода к коммунизму. Они считали, что коммунизм, это "ощетинившееся чудовище, грозящее сожрать Запад, в России мирно пасется на крестьянских полях". После них мысль о мировой революции, в которую Россия поведет за собой человечество, только укреплялась. Мировой пожар, однако, раздуть не удалось. Единственная социалистическая страна должна была выживать во враждебном и вражеском, в капиталистическом окружении. К тому времени на смену влюбленным в народ русским интеллигентам 19-го века пришла волна выходцев из деревни, поднятая революцией.

Игорь Яковенко, историк, культуролог:

Коммунисты приходят к власти, большевики, когда массы людей из деревни хлынули в город. Об этом писал еще Плеханов: о том, что человек, ушедший из деревни в город, относится к деревне с презрением. Вот есть такой закон - человек, перемещающийся из деревни в город, в первом поколении проваливается в культурном отношении, он утрачивает ту культуру и не приобретает новую. Во втором, третьем, четвертом он может подняться до города, но может и не подняться, но первое поколение всегда деградирует в культурном отношении. Вот этот мигрант первого поколения и был тем, кто сделал революцию.

Сергей Никольский:

Возникла страшная для большевиков проблема - революция не пошла в деревню. Ленин очень четко ставит вопрос: либо мы сейчас остаемся на этом этапе и значит у нас будет обычная буржуазная революция с тем, что у нас остается мелкий производитель, собственник в деревне, либо мы должны экспортировать социалистическую революцию в деревню. В деревне были нормальные советы, в эти советы никакая беднота не входила - входили те, кого называли кулаками и середняками, разумные люди входили. И Ленин декретом 18-го года от мая месяца упраздняет существующие в деревнях советы и назначает совет бедноты, по классовому признаку. Единственный критерий: не обладаешь имуществом - ты входишь в совет деревенской бедноты. И вот эти люди, реально получившие власть, получившие поддержку от отрядов Красной Армии, они должны были озаботится тем, чтобы перевернуть деревню и заставить ее развиваться по социалистическому типу.

Александр Ахиезер, доктор философских наук, автор монографии "Россия: Критика исторического опыта":

Советская власть победила потому, что Ленин и партия большевиков сделали ставку на большинство. Какое большинство? Крестьяне. Потому что в России были одни крестьяне по существу. А крестьяне о чем говорили? Надо поделить землю и забрать землю помещиков. Что значит забрать землю? Куда - в частную собственность? Да смешно об этом говорить, крестьяне никогда не были (русские) сторонниками частной собственности.

Ведущий:

Во время переписи 1897-го года 74,3% населения России указали крестьянствование как свое основное занятие. Поэтому, по устоявшемуся мнению, лозунг "Землю -крестьянам!", брошенный большевиками летом 17-го года, и обеспечил им победу, не мог не обеспечить.

Святослав Каспе, кандидат политических наук:

Лозунг "Землю-крестьянам!" - это на самом деле очень старый лозунг всероссийского поравнения или "черного передела" (как это только не называли). Это он и есть - нивелирование всех форм земельной собственности, то есть ликвидация, естественно, и как раз частных владений, помещичьего землевладения, удельных земель и так далее, и уравнительное перераспределение, естественно, не на основе частной собственности, а между крестьянскими общинами. Вот такой, значит, крестьянский рай - та ловушка, в которую попалось русское крестьянство, откликнувшись на декрет "О земле" и начав, грубо говоря, хватать чужое, то, что ему не принадлежало, решив, что все права собственности отменены. Ведь по декрету "О земле" земля не принадлежит крестьянским общинам, не крестьянам, а Советам, которые уже именно уравнительно эту землю распределили. И в течении десяти с лишним лет никаких явственных претензий на эту землю не предъявляли. Всем казалось, что вот, собственно, передел состоялся. А потом об этом вспомнили, Советы к этому времени, если они и были, в какой-то степени тоже были результатом, инициативой, идущей снизу. Но вы понимаете, что к концу 20-х они опять-таки превратились в инструмент в руках большевистской власти и об этом крестьянам напомнили, что земля-то она советская.

Сергей Никольский:

Есть период временного отступления - НЭП, 21-27-й год. Часто говорят, что это новый период, когда Ленин осмыслил старые ошибки, и он стал ориентироваться на крестьянина-производителя, и он стал выступать за кооперацию. Некоторые основания для того, чтобы так считать, есть, безусловно. Но, я думаю, что все-таки здесь главенствующими были другие мысли Ленина. Он говорил, что если мы сейчас не сделаем тактическое отступление, мы можем потерять власть. И он четко выдвигает курс на НЭП, это значит сделать веревку подлиннее, отпустить ее послабее. Да и сами крестьяне это понимали. Мне говорили старики в деревне, что они НЭП расшифровывали как "неполная экономическая политика", что вообще-то им полностью не дают развернуться все равно.

Ведущий:

Военный коммунизм не был вызван гражданской войной. Ссылкой на гражданскую войну потом прикрыли сокрушительную неудачу. Весь 17-й год Ленин ни о чем так страстно не мечтал, как о военном коммунизме, ни к чему так громко не призывал как к военному коммунизму, ничего не рисовал с таким увлечением, как постройку военного коммунизма. Не терпелось в считанные недели, ну, в крайнем случае месяцы, осуществить коммунистическую утопию. Подвел человеческий материал, люди оказались не способными жить по великому учению. Даже существовать по великому учению у них не получилось. "Вы помните, какая невероятная грязь была в наркомпродовской лавке, куда приходили получать по ордерам? Мы видели там хищения государственного имущества, то есть отсутствие того коллективного стимула, который нужен для успеха дела. Теперь мы имеем НЭП, и тот же самый приказчик, который с такой грубостью и небрежностью отпускал вам продукт, как он увивается перед вами, когда отрезает кусочек колбасы в каком-нибудь частном магазине, где он работает у нэпмана". Так писал оскорбленный идеолог тех лет. Нэпман - значит частник, НЭП - новая экономическая политика, так Ленин назвал свое отступление, отказ продолжать военный коммунизм.

Святослав Каспе:

Есть одно обстоятельство, о котором мало знают, но которое очень важно для понимания российской аграрной истории 20-го века, вообще много чего еще в истории России. Мы редко задумываемся о том, каковы были формы организации крестьянства в кризис 17-го года и между Гражданской войной и началом массированной коллективизации. Так вот, на самом деле в эти 10 лет примерно, с 18-го по 28-й, по всей территории России пошло массовое возрождение общинных форм. То есть после того, как были сняты ограничения на деятельность общины, налагавшиеся царским правительством, вот в эту паузу, когда большевики сами еще не могли понять, чего они от деревни хотят, то есть они хотели только того, чтобы город не умер с голоду. И когда они не занимались вот этим тотальным преобразованием, деревня российская вернулась к естественной своей форме организации - к общине.

Сергей Никольский:

Крестьянство в России существовало в форме общины. И это было выгодно, и это было исторически и географически, и климатически определено. Помещики держались за общину и царская власть за общину, потому что было легче собирать налоги, было легче управлять огромной страной. Крестьяне выступали за общину очень часто во многих регионах, пожалуй, в большинстве, потому что суровые природно-климатические условия требовали использования коллективного труда. Низкий урожай, низкая продуктивность скота диктовала необходимость взаимной поддержки. Поэтому вот эта сельская общность, сообщество, оно имеет некоторые историко-географические основания. В России не было традиции развития индивидуального хозяйствования в массовом масштабе.

Александр Ахиезер:

В России государство долгие годы вообще видело в крестьянстве свою опору. То есть, государство защищало общины, это было совершенно естественно. Но под влиянием реальности государственная власть постепенно, как бы колеблясь, изменила свою позицию.

Ведущий:

Община объединяла и полностью контролировала крестьян. Это был замкнутый мир. Быт, даже обычаи крестьян в течении столетий были неизвестны и малопонятны просвещенной части общества. Главное дело общины заключалось в переделах земли. Земля была Божья, и делить ее следовало строго поровну, каждое поле разделялось на ярусы примерно одного качества, а каждый ярус - на доли, по числу ртов в семействе. Поборники равенства и справедливости вымеряли всё с такой точностью, что насмешники называли это деление "лапотным социализмом". По закону общий передел земли проводился раз в 15 лет. Людей в деревне становилось все больше, земли не хватало. Пашню нарезали такими узкими полосами, что иногда с бороной можно было пройти только в одну сторону, на переезды с полосы на полосу кое-где уходила большая часть рабочего времени. По урожайности Россия начала заметно отставать от Западной Европы. Именно благодаря общине деревня сохраняет тот быт, какой был у нее 300 лет тому назад. Сохраняется ничтожная производительность труда. Крестьяне и своей собственности не имеют, и чужой не ценят - таковы были главные доводы противников общины.

Игорь Яковенко:

В чем была суть крестьянской реформы по Александру Второму? В стране, а нас этому учили в школе все время, в этом была логика, создавались правовые и социальные предпосылки для капитализма - новые законодательства, новые права сословий. Но, как мы понимаем, права и право должны быть единым. В стране сложилось принципиально две правовые системы. С одной стороны, дворянство, горожане могли и реализовывали это право собственности, собственности на землю. С другой стороны, сельская община, а это была огромная часть населения страны, была лишена права частной собственности на землю. Это не может существовать стабильно. Какое-то время эта ситуация компромисса возможна, но этот исторический компромисс принципиально изживаем.

Владимир Мохнач, кандидат исторических наук:

Общины существуют в славянском мире столько, сколько мы его можем изучать, но она была всегда общиной свободных домохозяев, что видно от времен Олега до конца 17-го века хотя бы в том, что все подати всегда платились со двора, а вовсе не в порядке круговой поруки с общины, она не имела фискального значения. Но приобретает таковое значение в крепостническую эпоху. И славянофилы зря защищали однозначно общину своего времени, потому что она была изувечена крепостничеством. Там, где она не была изувечена крепостничеством, прежде всего, скажем, на русском севере, где никогда никаких крепостных не было, она сохранилась в своей прежней товарищеской роли.

Александр Ахиезер:

Выяснилось, что государство оказалось бессильно уничтожить общину. То есть, казалось бы, могучее государство, где темные крестьяне живут, делай с ними что хочешь. Эта просветительская иллюзия оказалась полным банкротом даже во времена столыпинской реформы. И община, это же можно посмотреть по литературе, это же видно, что уже через 20 лет после крестьянской реформы 61-го года начался процесс бурного восстановления функций общин.

Сергей Никольский:

Когда Столыпин столкнулся с проблемой общины, он, так уж складывалось исторически, до него Витте разрабатывал, приняли единственно верное решение - нужно часть свободных, часть активных крестьян выселить в другие территории, создав для этого необходимые экономические и финансовые возможности. Они это сделали. И это касалось примерно процентов 20-ти от населения России, европейской части, в основном.

Ведущий:

Реформы Столыпина натолкнулись на нежелание общины отдавать землю. При всей ненависти к кулакам, которые крутили общиной, как хотели, крестьянин помнил, что земля общая, и что чужой обихоженный надел сможет позже на какое-то время перейти к нему. Сразу после революции все виды крестьянской частной собственности были вновь поглощены общинами.

Владимир Мохнач:

Столыпин-то как раз вовсе не стремился разрушить общину, а стремился разрушить общинное землепользование. Если бы столыпинская реформа была завершена, она рассчитана была примерно на 20 лет, это 25-26-й, то крестьянство было бы навеки потеряно для революции. Причем, не в том смысле потеряно, что оно не стало бы революцию делать, оно и так ее не очень делало, но наоборот, что крестьянин был бы тот, который просто революционеров моментально разогнал бы.

Игорь Яковенко:

Либо побеждает система такого общинного владения, она исторически победила в советской системе, когда партия стала владельцем всего государства, а частная собственность как таковая была уничтожена. Либо развитие нормальных рыночных отношений - перелопачивает, маргинализует, оттесняет общинные представления и общинную форму собственности.

Владимир Мохнач:

Кто утверждает, что нам не заказан путь индивидуализма, и тот, кто полагает, что исконно русским проявлением социальным является коллективизм, мягко говоря, заблуждаются. На самом деле русский человек корпоративист, а это иное состояние. Всю масляную торговлю, а Россия предреволюционная - второй в мире экспортер животного масла, держало колоссальное молочное товарищество северное. Так ведь оно же было все из свободных хозяев, в том числе кто-то из них был недавно освободившийся от крепостной зависимости.

Сергей Никольский:

Большевики, кстати, разрушили кооперацию, она была мощным конкурентом в 18-м году: кто владеет хлебом, тот владеет властью, в особенности в деревне. А поскольку кооперация была хлебная, в том числе производство и распределение, то кооперацию нужно было уничтожать. Вот Ленин ее целенаправленно уничтожал, а потом уже стал говорить о том, что нам нужно возрождать кооперацию, ну это уже несколько позднее, когда возникла необходимость спасать власть в целом.

Игорь Яковенко:

Ведь любая кооперация, которая существовала к моменту создания колхозов, была результатом самоорганизации. А тоталитарная власть по определению должна уничтожить любую самоорганизацию общества. Не важно, эффективна эта самоорганизация или не эффективная, она должна быть уничтожена по понятию. Ибо, если человек умеет сам организоваться, то он задает совершенно другое соотношение с властью.

Владимир Мохнач:

Большевики не могли не разрушать формы кооперации, которые сложились до них. Ибо они и сложились на самом деле как кооперация хозяев, а вместо этого нужно было вернуться к уровню круговой поруки, к неокрепостничеству, это совершенно разные состояния.

Ведущий:

От войн, продразверсток и продналогов деревня хлынула в город. В то же время многие горожане, спасаясь от голода первых революционных лет, старались пересидеть это время в деревне. Такая встреча двух культур не могла не повлиять на массовое сознание. Деловитость и осторожность сочетались с верой в скорый рай на земле.

Ирина Казнова, кандидат исторических наук:

Рост крестьянского самосознания - это годы аграрной революции, 22-й год примерно. И по крестьянским письмам в центральные органы власти и в "Крестьянскую газету", в частности, это представление крестьянина о себе, скажем так, - равном партнере с рабочим классом в смысле управления государством, просматривается. Конечно, это была определенная часть, молодая, грамотная. Они пишут о том, что вместе с рабочим классом крестьяне воевали, боролись, что крестьяне поддержали рабочих, и если это наше общая власть, то, что называется, разрешите нам примоститься тоже с краешку. Можно было встретить и такие письма, что устали жить по таким ценам, устали платить такие налоги. Может быть, не лучше ли бы было, если бы мы работали так же, как работают рабочие, по 8 часов, а не так, как мы сейчас работаем по 16. Если мы были бы на полном государственном обеспечении:

Мелихат Юнисов:

В середине 20-х годов появилась такая традиционная эмблема: был амурчик нарисован с пухленькими ручками, с толстой шеей, с крылышками и на шее у него был повязан красный галстук пионерский. Это как бы и есть очень точная эмблема сельского театра. Потому что на празднике Красного календаря, а календари существовали тогда: двойной календарь - был Красный календарь и был Церковный календарь. Играли агитки, а на престольные праздники, на общецерковные большие праздники, на двунадесятые праздники играли мелодрамы, комедии, фарсы, то, что развлекало публику, и публика платила за это деньги, это были платные спектакли. Агитки были, конечно, бесплатные.

Ведущий:

В 1923-м году в Москве на сельскохозяйственной выставке огромный успех имела агитспектакль "Суд над коровой".

Мелихат Юнисов:

В чем была проблема? То, что корова была очень тощая, нечищеная, у нее были маленькие надои. И как бы эту корову решили судить - почему она такая плохая? В процессе суда выступали агроном, зоотехник, тогда это все были незнакомые еще слова, они объясняли, как надо кормить корову. Нужно было менять как бы культуру сельского хозяйства. Судили грызунов, которые уничтожали урожай, судили сорняки, судили соху, судили племенного быка, который плохо выполнял свои функции. И на самом деле крестьяне, которые и спектакль-то не умели отличать, реального исполнителя от персонажа, суды воспринимали как реальное судебное разбирательство.

Сергей Никольский:

К 29-му году в колхозы государству удалось записать порядка 4% всех крестьянских хозяйств, и то только потому, что там были очень сильные дотации, очень сильные льготы, и некоторые крестьяне на это дело покупались. Это не было естественным процессом развития крестьянского хозяйства, наоборот, кооперация, кооперация по отдельным направлениям, по отдельным этапам производственного, сбытового, снабженческого процесса. Вот это то, что естественно шло у крестьян, и в этом Россия очень сильно преуспевала.

Игорь Яковенко:

Если мы организовались в потребительскую кооперацию, в производительную, мы совершили некоторый акт самоорганизации, создали какую-ту структуру. Но если мы умеем организовывать себя сами, то зачем нам, извините, райком партии или министерство, или Москва? Поэтому все эти структуры должны были быть уничтожены. А на их месте, в соответствии с указаниями партии и советского правительства, заново создавались новые структуры, в которых каждый из нас включался как отдельный атом.

Мелихат Юнисов:

В 27-м году, если не ошибаюсь, газета "Беднота" организовала конкурс самодеятельных пьес, на который было прислано 4,5 тысячи пьес-рукописей из деревень. То есть, люди писали пьесы чуть ли не каждый день получается. Хотя пьесы были примерно так: приезжает в деревню красноармеец или председатель сельсовета или селькор, он начинает организовывать колхозы, естественно, у него появляются враги, они не появляются, они в деревне и были всегда, это конечно же кулак, дочь которого тут же полюбила красноармейца. А он сам боится его устранить и подбивает какого-нибудь местного пьянчужку убить этого героя этих агиток, но тот во время попытки покушения или убийства роняет кушак или ремень. Вот меняются такие мелкие детали. Его, конечно, ловят, их всех судят. Потом дочь конечно выдает: До Павлика Морозова было. В тысяче пьес отыграно в репертуаре. Готово это общество было стопроцентно. Дочь кулака сама же выдает своего отца, как правило. Ну, и потом счастливый конец и, как правило, все это кончается митингом. Должны были по сценарию осудить попа, самогонщицу, но общество пожалело самогонщицу, она солдатка, вдова, ее отпустили. Пожалели попа, это был как бы прокол этого агиттеатра, который приехал из Москвы. Только находчивость, как писала очевидец, в воспоминаниях я читал, находчивость исполнителя роли этого отца Гелионского, которого крестьяне отпустили из зала суда, думая, что это реальный суд, естественно, он сказал, что ни суд ваш, ни власть советскую не признает. Здесь подменялась реальность языком, собственно говоря, речью, новой речью, это был конечно новояз советский, с аббревиатурами. Масса пьес была о вступлении в Осоавиахим, ни один крестьянин такого выучить не мог, безусловно. Вот эти аббревиатуры, эта речь, этот язык, он входил через ткань этих речевых актов. Так подготавливался какой-то идеологический лингвистический базис колоссальных инверсий, которые произошли на рубеже 20-30-х годов.

Ведущий:

Проводимые взрывными сталинскими методами сверхиндустриализация и сплошная коллективизация, разорили и опустошили деревню. Писатель Александр Авдеенко, автор известного в сталинские годы автобиографического романа "Я люблю", писал: "Без всякого преувеличения могу сказать, что до приезда на Магнитку я считал себя ничем. И когда стал работать на паровозе, когда выдавал вместе с доменщиками рекордные плавки, когда стал ударником, заключил договор, то, естественно, появилась у меня гордость, самоуважение, достоинство человеческое. Рабочий человек, я, скажем, получал по карточкам 800 граммов, а то и килограмм хлеба. Моя мама жила в деревне, она и ста граммов не получала".

Сергей Никольский:

Коллективные хозяйства явились как раз идеальной формой для того, чтобы согнать крестьян в производственные коллективы, навязывать им план работы, отбирать у них продукцию, снабжать их ресурсами. Для этого действительно строились тракторостроительные и другие заводы, сельхозмашиностроение, это все имело место быть. Но самое главное, государство безжалостно эксплуатировало тот исторический трудовой культурный потенциал, который достался ему от предшествующих времен. Вот я много занимался сельской социологией, и когда разговариваешь с сельскими жителями пожилыми, то они, вспоминая то время, говорят: тогда были совсем иные люди, мы не могли не работать. Я говорю: ну как же так, вам не платили деньги, вас содержали как рабов. Он говорит: вы знаете, мы шли работать потому, что трава выросла, мы не могли не работать. Вот тогда была такая привычка, такая психология, они так жили. Вот государство, советская власть длительное время использовала это.

Ирина Казнова:

С 43-го года начали циркулировать слухи о возможном роспуске колхозов после войны. Вот война, видимо, подогревала эти слухи и ожидание такого освобождения было повсеместным, по крайней мере, в Центральной России. Слухи ходили, и они фиксировались и поступали информационные свертки в отдел агитации пропаганды ЦК.

Сергей Никольский:

После войны, когда все это вернулось фактически на круги своя, и власть только делала отельные телодвижения для того, чтобы немножечко смягчить положение крестьянина. Ну, разрешат там личное подворье, потом обложат налогами. Ну, добавят там некоторые дотации в сельское хозяйство, потом сократят. Ну, введут там доплату, а потом ее урежут, понимаете. Вот эти вещи они не решали вопрос в принципе. Но, ведь происходило и перевоспитание, историческая переделка человека, историческая переделка крестьянина. Вот тех, которые были в 20-30-е годы, унесло время, уничтожила власть, и пришли поколения, которые были воспитаны уже с другими мыслями. Их родители говорили: ну ладно, мы не знаем счастья, мы должны с утра до вечера работать и так всю жизнь, но вот вы уже вырастите, выучитесь, вы обязательно уезжайте из деревни, уходите или занимайте какие-нибудь другие места. И вот такая психология, что из деревни нужно уходить, бросать ее, оставлять как самое плохое, самое тяжелое место, это стало общественной психологией. И в деревне стали постепенно оставаться действительно те, кто не мог из нее уйти, убежать. Ну, а до начала 60-х годов крестьяне, кроме того, еще не имели паспортов, они не могли свободно передвигаться, покидать свое место жительства, они фактически были полурабами в этом смысле.

Ведущий:

В 1926-м году в поселениях городского типа проживало 18% населения. В 59-м году - 52%. Эти новые городские люди, с трудом вырвавшись из деревни, во многом оставались крестьянами по складу ума, по вековому недоверию к власти. Их основным желанием было выжить, спастись от "второго крепостного права большевиков". Именно так расшифровывали аббревиатуру ВКП(б), за что другая аббревиатура - НКВД жестоко наказывала. Оставшиеся в деревне колхозники продолжали выживать по старинке, стараясь держаться как можно дальше от начальства.

Александр Ахиезер:

Я во времена Хрущева был свидетелем и участником некоторых попыток власти поднять сельское хозяйство. Тогда был отменен старый устав сельхозартели и была попытка предоставить самим крестьянам формулировать эти самые уставы. Как это ни дико звучит, уставы, которые принимались в колхозах, проходили исключительно под влиянием председателей колхозов, местного колхозного начальства. А крестьяне сами, они ни малейшего интереса не проявляли вообще вот к этим новым уставам и не защищали интересы свои собственные, интересы, скажем, колхозного собрания перед правлением колхоза. В результате, новые уставы, которые принимались, они все носили авторитарный характер. Права их ограничивались, интервалы между их проведениями увеличивались, и по существу вся власть передавалась местным колхозным вождям. Я могу гарантировать, поскольку я сам тогда работал в системе советской, что никакого давления со стороны начальства на то, чтобы именно так делалось (начальство я имею в виду районного масштаба и выше) не проводилось. Это был чисто спонтанный процесс. Какой из него вывод вытекает: там, где существуют вот такие коллективные, иногда можем говорить соборные формы управления, то эти формы с легкостью, в результате каких-то пертурбаций, кризисов, передают свою власть авторитарному вождю. Это относится и к стране в целом, когда вдруг власть, советская власть, которая возникла в 17-м году, оказалась в руках партии, а потом и лично у Сталина, это были всходы на низших уровнях, где колхозное собрание, их уровень, степень их самосознания интересов колхозников оказываются таковым, что вообще все решения текущие передаются местной администрации.

Игорь Яковенко:

Есть две стратегии модернизации или развития. Можно брать новые технологии и менять общество в той мере, людей, чтобы они этим технологиям соответствовали - вводить всеобщее образование, вводить техническое обучение. А второй способ - выбирать стратегию, где старые культурные и социальные структуры можно будет увязать с новыми технологиями. Вот колхозы, а в 20-м веке их было много в разных странах и в разных вариантах, и были такой попыткой увязать классические традиционные крестьянские общины с промышленной технологией сельскохозяйственного производства.

Александр Ахиезер:

Мы подавлены старыми сложившимися отношениями. Когда-то мы развивали производство, Россия развивала производство, туда переносились отношения из деревни. Ведь производство в России основывалось на крепостном праве, это значит, что там были те же деревенские отношения. Но сами подумайте, может ли предприятие основываться на крепостных отношениях? Можно сказать, что это все история, это все давно прошло. Да нет, все советские предприятия - это тоже была некоторая община, некоторый колхоз, где был свой председатель, были свои колхозники, которые, вообще говоря, больше всего были озабочены тем, чтобы продолжать вот это производство, которое, может быть, и никому не нужно.

Сергей Никольский:

Коллективные хозяйства, колхозы, в своем историческом развитии привели к тому, что действительно сейчас у нас существует особый тип, социальный тип сельского жителя. Это люди в большинстве своем уже очень уставшие от длительной истории, это люди, привыкшие к тому, что ими командуют, это люди, которые в значительной своей части не хотят быть хозяевами, люди, которые нуждаются в том, чтобы ими постоянно, каждодневно мелочно руководили. Которые привыкли к тому, что власть их гнетет, их обманывает. И единственное средство защиты от власти - это либо игнорировать её решения, либо воровать, либо уходить из-под опеки этой власти разными способами. Это уже стало общественной психологией, это стало привычкой.

Игорь Яковенко:

Советское общество не может существовать, если в нем есть конкуренция, если рядом с государственным предприятием или колхозом, это одно и то же, будет существовать частник. Частник подлежит уничтожению. И заметим, после коллективизации, до конца советского общества, любые частники в любой сфере всегда давились. Всегда были полулегальные или совсем нелегальные.

Сергей Никольский:

Маркс говорил, что великая историческая заслуга капитализма заключается в том, что он выработал всеобщее трудолюбие. Великое или наоборот, самое тяжелое следствие большевистского эксперимента по насаждению коллективной производственной формы в сельском хозяйстве заключается в том, что она, эта форма, отучила крестьян от трудолюбия. Они действительно привыкли. Как домашняя птица, она может утром выйти, бродить где-то за двором, к вечеру она обязательно пролезет в свое помещение и устроится на свой насест, потому что здесь кормушка, здесь есть хозяйка и неважно, что хозяйка когда-то отрубит голову,- в общем, об этом как-то домашняя птица не думает.

Александр Ахиезер:

И вот система пережила не только советскую власть в значительной степени, хотя масштабы ее сильно уменьшились и в результате террора, и индустриализации. И сегодня, еще во времена Горбачева, собственно говоря, власть не защищала колхозы. Наоборот, вопрос стоял о том, чтобы их ликвидировать и создать систему фермерства. Но это уже не от власти зависит, это зависит от тех людей, которые могут быть способными переменить свой образ жизни, превратиться в фермеров. И этого власть сделать не может, она может способствовать этому процессу. И вопрос о том, насколько она способствует, требует обсуждения. Наверное, способствует недостаточно. Но это же все-таки способствовать или не способствовать, а создать это административными методами невозможно.

Игорь Яковенко:

Сегодня колхоз - очень интересный феномен. Там есть две группы: одна группа - это головка этого хозяйства - дирекция, верхний слой. Они, говоря грубо, растаскивают его. А для чего колхоз нужен самим работникам? Они тоже тащат себе на подворье. И постепенно сегодня происходит перераспределение продуктов, вырабатываемых сельским хозяйством, для нижнего слоя, для массы крестьян, на увеличение его подворья, а это создает для них потенциальную возможность стать товарным хозяйством. Сегодня они выращивают бычков, выращивают свиней, кормят, посылают своим родственникам в город. А сегодня всякий крестьянин имеет массу родни - дети, племянники, внуки в городах. Завтра или послезавтра они настолько поднимутся, что это станет товарным - то, что они производят.

Ведущий:

Когда Столыпин начинал свою "революцию сверху", от 70-ти до 90% крестьян и крестьянских земель были в общине. Реформа шла трудно. Спустя 10 лет, в 16-17- х годах, еще только 20-24% оказались прочно связаны с другими необщинными, неколхозными видами собственности. Некоторые говорили: для разрушения общины клевер сделал больше, чем Столыпин. То есть, крепких крестьян гнало из общины желание повысить продуктивность своего хозяйства. Но таких было мало. Реформы Столыпина их создавали, но медленно, такие дела быстро не делаются. Новая коммунистическая община разрушила все зачатки самостоятельности и в городе, и в деревне, но без самостоятельности не обойтись. Воплощение самостоятельности, предприимчивости, вкуса к собственности, к знаниям, воплощение ответственности, человеческого достоинства - фермер, лучшая из человеческих пород, выведенная на почве свободной частной собственности.

Сергей Никольский:

С кем, предполагалось, будет конкурировать фермер-одиночка? Именно одиночка, потому что колхозный строй у многих фермеров, это я уже от них неоднократно слышал, выработал очень четкую отрицательную реакцию, по крайней мере на первых порах на какие-то формы объединения. Они сами хотели везде все успевать и производить, и продавать, и снабжаться, все хотели успевать. Конечно, возникали объединения фермеров, но то, что в них происходило, сколько там скандалов, сколько там всяких конфликтных ситуаций - это все свидетельствовало о том, что нет серьезной привычки к совместной деятельности, к нормальной честной совместной деятельности. И в этих условиях делать ставку на то, что выскочивши из колхоза, или прибежавший туда, например, демобилизованный офицер вдруг превратятся в каких-то сознательных, свободных, активных фермеров, вот это была очень сильная иллюзия.

Игорь Яковенко:

Большевики и их историческая миссия- была миссия уничтожения традиционного архаического крестьянства. Как только они эту миссию выполнили ( ведь патриархальный этап кончается в середине 70-х годов), начинается резкое дряхление советской власти на наших с вами глазах, и она очень быстро сошла с исторической арены. Это не значит, что это оправдывает, скажем, так же как Атиллу или Чингисхана, которые были "санитарами истории", - не оправдывает то, что они были организаторами исторического императива. Но объективно советская власть уничтожала нетрансформируемые огромные массы, которые оказались поперек исторического процесса. Вот когда это было завершено, этот процесс, тогда кончились и советы.

Святослав Каспе:

Мы стали свидетелями и участниками не просто смены формы власти, а стали свидетелями космической, на самом деле, катастрофы. Потому что крах мировой империи, одной из самых могущественных, которые в мировой истории существовали, - это крах космоса. Прошло меньше десяти лет с момента этого краха, понятно, что нам всем не терпится, когда же, наконец, мы что-нибудь соорудим то, с чем мы сможем жить адекватно. Об этом рано думать. Торопиться с результатом - это очень опасно на самом деле, то есть, уже решить, что у нас не получилось, давайте как-нибудь иначе. Вот это одна из самых опасных позиций.


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены