Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
3.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Герои времениИнженер ГаринАвтор и ведущий: Петр Вайль Петр Вайль: Роман Алексея Толстого "Гиперболоид инженера Гарина" написан в середине 20-х годов и тогда воспринимался, безусловно, как фантастический. Для более поздних поколений интерес к Гарину оживило изобретение и применение лазерного луча, а уж образ гениального изобретателя, мечтающего о власти над миром, стал куда как актуален во второй половине ХХ и в наступившем ХХI веке. Герой в романе сильнее и долговечнее сюжета, тем более повествовательной и описательной ткани толстовской прозы. Правда, сейчас, и в литературном и в социальном отношении многое прочитывается по-новому. Но главное - герой. Инженер Петр Петрович Гарин. О нем наша программа, в которой принимают участие: культуролог Мариэтта Чудакова, кинорежиссер и литератор Олег Ковалов, писатель-фантаст Олег Дивов. Ведет программу Петр Вайль. Вопрос Мариэтте Чудаковой: что это все-таки за книга "Гиперболоид инженера Гарина" - фантастическая или, в первую очередь, социальная? Мариэтта Чудакова: Это вообще роман на излете той приключенческой волны, которая началась в начале 20-х годов под флагом лозунга, выдвинутого Бухариным - "красного Пинкертона". Это был уже излет, только еще не осознавали сами пишущие, что это был излет. Конечно, это и приключенческий, и фантастический и, в каком-то роде, роман-антиутопия тоже. Потому что примыкает к жанру, который начинает набирать силу, начиная с "Мы" Замятина и дальше по миру, по Европе. Роман-предвидение, предощущение. Потому что и в Европе, и в Советском Союзе уже колышется плазма, которая должна породить кровавых диктаторов. Вот-вот они из нее вспучатся. Сталин еще не развернулся в полную меру, Гитлера еще нет, только Муссолини. Петр Вайль: О своем знакомстве с романом Толстого - писатель-фантаст Олег Дивов. Олег Дивов: Сначала я краем глаза увидел фильм, который шел по телевидению и, несколько позже, лет в 12, прочел книгу Толстого. Так получилось, что мои отношения с фантастической прозой складывались под влиянием западной литературы и Стругацких. К Толстому я обратился достаточно поздно. Я с самого начала воспринял эту вещь как очень качественно сделанный авантюрный роман с небольшим фантастическим элементом, работающим как пресловутое фантастическое допущение, с очень хорошо для своего времени прописанными образами героев. Это сейчас, с годами, с опытом, я понимаю, что выписать такого правдоподобного психопата как Гарин, обаятельного и отвратительного одновременно, достаточно сложная задача. С годами мое отношение к этой вещи не изменилось. Петр Вайль: Не устарела ли книга Толстого? Олег Ковалов: Я не очень люблю писателя Алексея Толстого. Я думаю, что он достаточно средний беллетрист и читать его невероятно тяжело. Может устареть фантастика, скажем, технические описания в романе Замятина "Мы". Но это столь блистательно написано, что вещь - вечная и нестареющая. Но тут беллетристика средняя, в этом отношении роман устарел. Но что там интересно? Когда имеешь дело с фигурой, ставшей нарицательной, будь то Чапаев, или Микки Маус, или Буффало Билл, или Тимур, всегда понятно, какие социальные, политические, психологические коллизии стоят за образом. Когда читаешь роман "Гиперболоид инженера Гарина", то мне было безумно интересно, какой герой выведен и что за ним стоит. Ведь герой такого популярного произведения не может с неба свалиться? Петр Вайль: Так откуда свалился герой? Олег Дивов: Эта вещь вписывается в канон. Четко прослеживается генеалогия образа изобретателя-злодея не только от жюльверновских героев, но можно копнуть и глубже, вплоть до доктора Фауста и Франкенштейна. Все сделано очень точно. Фантастика сама по себе не жанр, это творческий метод. В данном случае, мы имеем дело с авантюрным романом, приключенческим, который просто построен на ряде фантастических допущений. Более того, исследователи нашли некоего Ингланда, который за 15 лет до Толстого написал практически аналогичную вещь, где тоже были лучи смерти, которые использовались для добычи золота в промышленных масштабах, была попытка взломать мировую финансовую систему путем обесценивания золота. Я недостаточно компетентен, чтобы говорить о плагиате или ремейке, но факт остается фактом - сама концепция уже была использована. Олег Ковалов: Алексей Толстой сказал парадоксальную вещь: в литературе все воруют. Но хороший писатель сворует так, что за руку его не поймаешь. Украдет талантливо и сделает заимствование личным своим изобретением. А плохой - украдет, и все заметно. Читая роман "Гиперболоид инженера Гарина", я не мог не видеть, что вещь имеет очень сложную слоистую структуру, множество отсылок и заимствований, переплавлены они очень ловко в единое целое. Заимствования самые неожиданные, которые проливают свет на то, о чем написано произведение. Во-первых, сразу бросилось в глаза, что роман был создан под влиянием фильма Льва Владимировича Кулешова "Луч смерти" 25-го года. Мало кто о нем знает, но "Луч смерти" - один из лучших авангардных научно-фантастических фильмов. В нем излагается идея гиперболоида - луча смерти - за которым охотятся зарубежные разведки. Многие эпизоды романа Толстого навеяны просмотром этого фильма. Линия заброшенной дачи, линия инженера, который изобретает среди колб и пробирок режущий луч смерти. Это все списано с фильма Кулешова. Атмосфера воссоздана, и более того, в самом тексте романа несколько раз повторяются слова "луч смерти". Петр Вайль: Так или иначе, Толстому удалось наполнить свои образы живой жизнью. Олег Дивов: Гарин удался сам по себе. Роман достаточно схематичен и сделан по канону, который допускает существование такого безумного изобретателя. Причем давайте сделаем несколько оговорок. Во-первых, Гарин не такой уж сумасшедший, во-вторых, у Толстого просчитано, откуда он берет деньги, там вопрос финансирования решается неоднократно, просчитана и система безопасности, и какие-то стратегические моменты. Это достаточно глубокий текст по проработке мелких деталей. Поэтому все получилось так достоверно, поэтому все в принципе читабельно и сейчас. Петр Вайль: Олег Ковалов обнаруживает еще один источник образа инженера Гарина. Олег Ковалов: Когда писатель создает своего героя, то интересно, как он выглядит. Я пытался представить образ Гарина. Много раз подчеркивается мефистофельская бородка этого персонажа. Это нечистый, дьявол, который пытается овладеть миром. Кого же он напоминает? Алексей Толстой - писатель Серебряного века, и наверняка он читал роман Федора Сологуба "Творимая легенда". Роман малоизвестный сейчас, но меня поразило сходство мотивов. "Творимая легенда" рассказывает об инженере Триродове, который в России начала века пытается воплотить некую руссоистскую утопию - мир счастливых, обнаженных, свободных людей, которые живут по иным законам. В конце романа инженер Триродов со своей возлюбленной Еленой улетают на некий таинственный остров, покидают страну, чтобы утопию воплотить в ином месте. Меня поразило это сходство, никем, кажется, не отмеченное. Внешне герои очень похожи, цели похожи. Более того, это роман Серебряного века, поэтому он очень эротичен, на него было написано много пародий. Роман Сологуб писал как гимн сатане. Торжествующий сатана как положительный герой. Сологуб считал, что сатанизм начало дерзкое, смелое, эпатирующее, бросающее вызов обывателю, пресному миру, и такого героя воспел. Петр Вайль: У Алексея Толстого два романа, которые принято относить к разряду фантастики. Один вот этот, демонический сатанинский "Гиперболоид инженера Гарина", другой - лирическая "Аэлита". Как бы их сопоставила Мариэтта Чудакова? Мариэтта Чудакова: Общее - его ясное понимание, что должно быть в произведении в эти годы для того, чтобы оно было напечатано. У Толстого было совершенно животное чувство предъявленных социумом требований, он прекрасно знал, что надо: чтобы там были хорошие большевики и чтобы они каким-то образом были выше других. И там и там это есть. Гусев, конечно, посимпатичнее, почеловечнее в "Аэлите". Хотя схема одна и та же. По этой схеме большевиков потом лепили и лепили на протяжении полувека. Конечно, "Гиперболоид" более схематичен, чем "Аэлита". В "Аэлиту" все-таки Толстой вдунул что-то художественное, хотя бы этот голос женский, который несется через космос. Там была какая-то живая нота. Петр Вайль: Роман о Гарине, действительно, сильно политизирован. Поэтому резонно вылавливать в нем полускрытые политические подтексты, как это делает Олег Ковалов. Олег Ковалов: Фига в кармане или нет, можно спорить. Но в романе есть одна оппозиционная антисоветская фраза, которую произносит Гарин. В разговоре с миллионером Роллингом и коммунистом Шельгой он описывает жуткое общество будущего, которое он построит, где сверху будет горстка диктаторов во главе с вождем, внизу порабощенные массы, а тех, кто будет сопротивляться, безжалостно уничтожат. Он Шельге говорит: "Именно это строите вы, коммунисты. Но вы строите долго, а я хочу построить сейчас". Поэтому, мне кажется, столь странное положение занимает в романе Шельга. Вроде положительный герой, но ведь он не очень-то враждебен Гарину. Петр Вайль: Мариэтта Чудакова - о важном побудительном мотиве написания романа, мотиве как раз,= социально политическом, что тогдашней русской публикой прочитывалось нужным образом. Мариэтта Чудакова: Мы не можем угадать, что двигало художником. Мы можем гадать, но не можем точно угадать. Конечно, было желание изобразить богатую жизнь. Видимо, ему надоело изображать нищенствующих эмигрантов, захотелось изобразить то, что он так любил, что ценил и чем умел наслаждаться. И вот он окунулся в эти все рестораны. Недостаточно реальных ресторанов, реального богатства, так Зоя Монроз рисует химерические дворцы. Типичная старуха из "Золотой рыбки" - уже хочет чего-то немыслимого. Петр Вайль: Там много описания красивой западной жизни, что пытались передать в экранизациях 64-го и 73-го годов советские кинорежиссеры. Разговор о власти над миром Гарин, в исполнении Евгения Евстигнеева, ведет в ресторане под звуки шансона. - Необычайно, Роллинг пошел на все. Когда начнется эксплуатация - 50 процентов ему, 50 процентов нам. - Ты подписал контракт? - Подписываем через два-три дня. Ты помнишь Манцева Николая Христофоровича? - А причем тут Манцев? - Он на Камчатке. - Что он там ищет? - Манцев должен подтвердить мои теоретические изыскания, что расплавленная порода оливинового пояса ближе к поверхности земли по краям Тихого океана. - Не понимаю, зачем тебе этот оливиновый пояс? - Владеть миром, дорогой мой. Весь мир у меня будет - вот. Выпьем за успех! Петр Вайль: Советскому кино никогда не давалось изображение Запада. Показ был старательный, подробный, неправдоподобный, неумелый. Помимо идеологических заказов и запретов, еще же и не ездили свободно никуда. А всю Европу снимали в Прибалтике. Моя родная Рига несла ответственность и за Германию, и за Францию, и за Англию. Помню, как мы хохотали, глядя на какого-то героя, который в открытой машине долго ездит по западноевропейскому городу. Мы-то знали, что машина кружит и кружит вокруг все той же церкви святой Гертруды, да еще на улице Карла Маркса. В советской литературе западу везло больше, особенно если авторы имели опыт заграничной жизни. Олег Ковалов: Когда я читал роман впервые, меня поразило, как там описан Запад. Советский литератор, описывая Запад, проявлял удивительную слепоту и удивительное незнание западной жизни. Напудренные обнаженные девушки в мюзик-холле или мокрые улицы Парижа - это просто поэма. Запад описан со знанием дела и очень эротично. А как описаны туалеты Зои Монроз, сколько раз она раздевается, как описано невесомое белье этой героини. Петр Вайль: Однако идеология господствовала и у знатока зарубежной жизни Алексея Толстого. Вот как Гарин соблазняет Зою Монроз, даже ее ставя в тупик своей вульгарностью. - Вот мой аппарат. За два года борьбы, стоившей жизни двум моим помощникам, был создан этот аппарат. - Что вы мне предлагаете взамен Роллинга? Я женщина дорогая. - Оливиновый пояс. - Что? - Оливиновый пояс. Это власть над миром. Вы будете не просто богатой женщиной, а очень богатой. Я построю вам храмы на всех пяти материках. И увенчаю ваше изображение виноградом. - Какое мещанство! Надеюсь вы шутите Гарин? - Нет, я не шучу. Петр Вайль: Правда, можно храмы и статуи отнести на счет безудержного гаринского воображения, в конце концов, он гениальный безумец. Насколько плодотворна для фантастической литературы модель безумного гения? Олег Дивов: Так получилось, что во второй половине ХХ века эта модель сошла на нет, она отступила во второй ряд, ушла в комиксы и в литературу третьей степени свежести, где такая условность допустима. Фантастика первого эшелона, сделанная если не очень талантливо, то профессионально, все больше и больше становилась беллетристикой. А качественная беллетристика такого героя не очень любит, потому что он не очень правдоподобен. Но сейчас, с учетом появления и развития гуманитарных технологий, не исключено, что образ безумного изобретателя начнет в фантастику возвращаться. Более того, уже есть и отечественные попытки поработать в этом направлении. Петр Вайль: Модель моделью, но образ должен быть живым. Алексею Толстому потому так удался инженер Гарин, что образ этот был близок самому писателю, считает Мариэтта Чудакова. Мариэтта Чудакова: Там вымещаются загнанный в глубь души его собственный безбрежный имморализм и цинизм. Ничто не забивается так глубоко у художников, чтобы потом тем или иным боком не вылезти. Это закон художества. Все потом сублимируется. Ему захотелось изобразить, как разворачивается человек, лишенный моральных устоев. Он с удовольствием описывает, до каких пределов можно дойти. Там видно это удовольствие. Петр Вайль: Олег Ковалов видит в изображении Гарина сильную романтическую, героическую линию. Олег Ковалов: Возьмите сцену, когда Гарин стал диктатором: Толстой описывает человека, который покорил мир, а ему скучно. Смертная скука, одни и те же чиновничьи рожи вокруг. В конце романа Гарин оказывается на необитаемом острове. Он низвергнут с пьедестала восставшими массами, а ты видишь, что это пародия на Робинзона. То ли пародия, то ли отпевание героя. Толстой дарит ему счастливую судьбу. Потому что Робинзон - романтический герой. Это тоже парадокс. Толстой описывает абсолютного мерзавца, авантюриста, но, тем не менее, он и Зоя Монроз самые симпатичные и интересные герои романа. А положительные герои бледные, схематичные, и часто непонятно, зачем вставлены в это произведение. Почему это получилось? В романе он совершил много злодейств, убил много людей. Но читая "Трех мушкетеров", мы не очень сочувствуем гвардейцам кардинала, которых Д'Артаньян истребляет. И здесь мы убийства воспринимаем как чистую литературную условность, а на передний план выходит что-то другое. Петр Вайль: Гарин у Толстого не только злодей, но и игрок. - На деньги Роллинга я построю новый аппарат. Здания, дредноуты, воздушные корабли - все пронижет, прорежет мой луч. - И зачем тебе все это? - Как зачем? Чтобы нанять вашего Роллинга в швейцары. - Ты действительно веришь во все это? - Верю. Понимаешь, нужно рисковать. Вся моя жизнь - риск. - Тебе очень много нужно от жизни. - Да, все. До капли. Иначе я не согласен. Петр Вайль: Олег Дивов прослеживает эволюцию образа гениального изобретателя. Олег Дивов: Образ изобретателя-одиночки очень интенсивно эксплуатировался в начале века, достаточно вспомнить классические романы Герберта Уэллса. От него в какой-то степени отталкивался Толстой. От Толстого отталкивался временами Беляев. Хотя Беляеву такие образы не удавались. Он, на мой взгляд, просто не умел хорошо выписывать зло. Он должен был сопереживать своему герою, и тогда появлялась на свет трагедия парня с жабрами, парня без крыльев или профессора без головы. А потом изменилась сама ситуация. Наука вломилась в нашу жизнь, и стало ясно, что науку делают коллективы, а их разработки воплощают в жизнь корпорации. И, соответственно, изменился вектор фантастики первого эшелона. Фантастика, которую условно можно назвать научной фантастикой катастроф и рисков, начала говорить о коллективной ответственности каких-то научных групп и их хозяев. В знаменитом классическом романе Майкла Крайтона "Штамм Андромеда" опасный вирус на землю затащило американское правительство, а борется с этим вирусом правительственная же команда ученых из лаборатории, созданной на случай бактериологической угрозы. Это самый мощный пример. Это не значит, что безумных изобретателей во второй половине ХХ века не выписывали. Но это, действительно, литература второй и третьей свежести. Я помню книги 72-го года выпуска, где действовали безумные ученые, но эти книги сейчас даже сложно найти. Петр Вайль: Изобретатель всепроникающего луча невиданной мощности мечтает стать властелином мира. Каким целям служит гениальный интеллект? Вот важнейший вопрос уже не только и не столько литературы, а самой жизни. Мариэтта Чудакова: Мечта художников - изобразить силу интеллекта в эти самые годы, например, "Голова профессора Доуэля". Потом, не забудьте, что Гарин не целиком автор своего изобретения. Он украл многое. Воровство интеллектуальной собственности - очень распространенный мотив в литературе. Вообще, там видны эти считанные мотивы, которые двигают острофабульными произведениями. Там же все-таки поставлена проблема, пусть схематично, но та, которая потом необычайно занимала мир в середине ХХ века на протяжении 40-х, 50-х, и 60-х годов - на кого работает гениальный интеллект? Петр Вайль: Особенно после появления ядерной бомбы, разумеется. Мариэтта Чудакова: Да. Надо сказать, что Толстой эту проблему остро поставил. На кого работает, чему служит, и что должно быть с великими изобретениями, куда их вообще приспособить? Человечество до сих пор не решило эту проблему, она остается актуальной. Петр Вайль: Не хочется все на свете политизировать, но рискну предположить, что во второй половине ХХ века безумный изобретатель отошел, поскольку было противостояние разных миров. Попросту говоря США и Советского Союза. Вот, где находился полюс врага для каждой стороны. Олег Дивов: Я могу просто вспомнить известную историю, когда молодой еще Сахаров предложил идею тектонического оружия, и его начальники, боевые генералы, сказали ему: "Да ты людоед". Он предлагал закопать водородную бомбу, взорвать ее, и целое американское побережье было бы смыто приливной волной. То есть образ такого, несколько оторванного от жизни ученого, работающего на правительство - вполне жизненный образ. Мы знаем об этом случае, а сколько таких интересных предложений, вероятно, поступало и с другой стороны? Петр Вайль: Правильно, но вспомним хотя бы фильмы о Джеймсе Бонде. Как менялся враг, с которым борется Бонд. Были советские спецслужбы, а когда наступила разрядка и вовсе мирное сосуществование, Бонд стал бороться только с безумцами-одиночками. Олег Дивов: Бонд и начинал с безумцев-одиночек. Достаточно вспомнить доктора Но, который был в самом начале бондианы. Русские шпионы и всяческие советские негодяи появились чуть позже. Тут нужно еще учесть один момент. Я приведу аналог. У раннего Хайнлайна его герои могли собрать ракету в гараже, заправиться на бензоколонке и полететь втыкать американский флаг в Луну. Это типичный комикс. Но у раннего Бредбери герои тоже могли взлететь с любой лужайки и на черный день припрятать ракету тоже в гараже. Тем не менее, Бредбери - это высокая литература. Сложно придумать что-нибудь более условное, чем вот эти космические корабли Бредбери из "Марсианских хроник". Дело в том, что там ракеты это всего лишь художественный прием, расширяющий возможности автора и возможности его героев. И нет никакой аналогии между героями Бредбери и, допустим, тем же самым инженером Лосем из "Аэлиты", который тоже строит ракету в каком-то сарае и сразу летит на Марс. Все упирается в эмоциональную условность. Бонд - это эмоционально холодный персонаж. Там всё эмоции, там нет особой психологической глубины. Петр Вайль: Бредбери - лирик, в первую очередь. Олег Дивов: И поэтому безумный изобретатель-одиночка, талантливый псих в бондиане смотрится абсолютно естественно. Но как только текст претендует на глубокий психологизм, он должен быть максимально достоверен, и такой персонаж уже в него не вписан. Петр Вайль: Верно, текст должен быть мотивирован. Не только художественной логикой произведения, но и самой эпохой. Олег Ковалов: Вообще-то, есть две редакции романа. Одна редакция 26-го года, а другая, написанная Алексеем Толстым в героическом 37-м году. Роман был переделан, добавлены некоторые главы, и мне было интересно, почему в столь мрачное время Толстой переписывает именно это свое давнее произведение. Толстой же всегда имел кого-то в виду. Он писал "Приключения Буратино", и там четко просматривались Станиславский, Мейерхольд, Блок. И здесь, вероятно, кто-то был реальный. Мне кажется, что это Троцкий. Еще раз напомню, что Толстой переписывал роман в 37-м году. Герой хочет подчинить мир, создать более жестокую коммунистическую утопию, чем это делал Сталин. Об этом сказано в романе. Международный авантюрист, беглец из Советского Союза пытается навести мосты с западным с капиталом во имя власти над миром. Грубо говоря, то же самое о Троцком говорили и на больших московских процессах. И демоническое обаяние Троцкого здесь присутствует. - С моим аппаратом мы сможем проникнуть в землю так глубоко, как людям никогда и не снилось. Мы проникнем под дно океана, в самое сердце земли. Там золота и металлов в тысячу раз больше, чем на поверхности и причем все это не тронуто, представьте себе, Роллинг! Нужно очень много денег, стоит это дорого. Но именно это я называю властью над миром, властью подлинной, абсолютной, безраздельной! Я, Петр Гарин, милостью сил, меня создавших, с моим мозгом, с моими неизжитыми страстями, от которых порой и мне бывает тяжело и страшно, с моею жадностью, беспринципностью, с моей фантазией, которая, возможно, вам кажется безумной! А я верю. Петр Вайль: Мариэтта Чудакова, отдавая дань актуальности образа инженера Гарина, говорит о его более глубоком историческом происхождении. Мариэтта Чудакова: Это традиция плутовского романа. В центре герой, который может намного больше, чем окружающие его люди. Один более ловкий, другой более изворотливый, третий более интеллектуально сильный и так далее. Традиция, которая уходит далеко вглубь европейской литературы. В России потом эта традиция в литературе советского времени исчезла. Остап Бендер - последнее, что было. Она исчезла на несколько десятилетий и возрождается в последнее десятилетие, я бы сказала. Она пресеклась насильственным путем. Петр Вайль: За этой традицией - столетия читательских симпатий. Олег Дивов: Сугубо по-человечески, если отстраниться от профессиональных моментов и расценивать образ Гарина с позиций простого читателя, там есть некое демоническое обаяние. У этого человека чувствуется определенная предыстория, которая сделала его таким. Вот это яростное желание власти над миром и осознание собственной исключительности. Буквально несколькими штрихами Толстой давал понять, что все не так просто. Петр Вайль: Что-то байроническое? Олег Дивов: Возможно. Потом еще важный момент. Классическая фантастика по большому счету - гуманистическая литература. Злодей, решивший поставить весь мир на колени, непременно несет возмездие. Гарин остается на необитаемом острове с женщиной, которая его уже ненавидит. Петр Вайль: Итак, Гарин может и нравиться, и вызывать некоторое сочувствие. А что в нем более всего неприятно Олегу Дивову? Олег Дивов: Его жизненная позиция расходится с моей. Для меня вполне естественно осуждать человека, который безудержно рвется к личной власти, разменивая свой талант на пятаки. Таких персонажей в литературе много, причем они попадаются не только в фантастике. Вспомните профессора Мориарти, например. Талантливый математик, который бросил свои способности на создание преступной организации. К таким персонажам я всегда испытывал определенную жалость. Петр Вайль: Когда литературный герой вызывает живые человеческие чувства, положительные или отрицательные, в данном случае неважно, мы говорим, что писателю образ удался. Олег Ковалов: Мне неинтересна сама история гиперболоида, честно говоря. Но какие социальные вещи выразил роман - интересно. Мне кажется, здесь Толстой проиграл любимые мотивы своей прозы 20-х годов, как в рассказах "Голубые города" и "Гадюка" - о том, как человек революции, лихой рубака, идеалист, попадает в мир советских мещан-обывателей, и они его сживают со свету. В этом романе в увлекательной беллетристической форме выражен тот же самый комплекс последнего романтика. Отчаянные попытки заявить о себе в этом мире, но человек настолько ярок и интересен, что современный мир не принимает. Об этом и написано, как мне кажется. Петр Вайль: Герой, противостоящий обществу, которое интеллектуально явно ниже его. Неожиданную параллель инженеру Гарину предлагает Мартиэтта Чудакова. Мариэтта Чудакова: Мне показалось, в последнее время, что в какой-то степени инженер Гарин был одним из толчков для Воланда. Булгаков с болезненной пристальностью следил за Толстым и за его успехами. Даже внешне есть общее. "Когда стало известно, что на заседании будет сам Гарин, публики в конференц-зале набралось столько, что висели на колоннах, на окнах. Появился президиум. Сели. Молчали. Ждали. Наконец, председатель открыл рот, и все кто сидел в зале, повернулись к высокой, белой с золотом двери. Она раскрылась. Вошел небольшого роста человек, необычайно бледный, с острой темной бородкой, с темными глазами, обведенными тенью:" В общем, необычность, некоторые подчеркнуты внешние черты и то, как к ним привлекается внимание: "Джентльмены, я Гарин. Я принес миру золото". Весь зал обрушился аплодисментами. Все, как один поднялись и одной глоткой крикнули: "Да здравствует мистер Гарин, да здравствует диктатор!". И у Булгакова толпа ревела: "Бруски, бруски!" Вот этот мотив жажды денег, жажды золота у толпы - это мотивы "Мастера и Маргариты". Петр Вайль: И Мефистофеля. Мариэтта Чудакова: Но "Мастер и Маргарита" связан как и с Мефистофелем прямым образом, так и с Гариным, который, мне кажется, не прошел мимо взгляда Булгакова. Петр Вайль: Михаил Булгаков очень не чужд фантастике. Олег Дивов: Мы тут ударяемся уже в терминологические дебри. Что, собственно, считать фантастикой, что не считать. Фантастика за последние сто лет прошла очень серьезный путь, она всегда старалась социализироваться, старалась быть, в первую очередь, литературой, а во вторую очередь фантастикой. Собственно, современный мейнстрим использует приемы, наработанные фантастами. Я воспринял "Мастера и Маргариту", которая стала моей настольной книгой, только с третьего захода, но зато стала надолго. Да, безусловно, там очень мощный фантастический элемент, но это, в первую очередь, история обо всем. Петр Вайль: А более простые жанрово вещи - "Собачье сердце", "Роковые яйца", образы профессора Преображенского, профессора Персикова - ведь они какая-то, если не сознательная, то случайная родня тому же Гарину. Олег Дивов: "Роковые яйца" я не понял и не очень понимаю до сих пор. То есть, как профессионал я понимаю эту вещь, а как читатель - нет. Что касается "Собачьего сердца", то фантастическое допущение применено в том ключе, в каком считается нормальным и естественным для фантаста. Вот это "что было бы, если", оно использовано для того, чтобы сделать очень едкую и мощную социальную вещь. В первую очередь, это сатира. Мариэтта Чудакова: Почему симпатичен герой плутовского романа? Он симпатичен по незыблемым законам литературы, а не потому, что автор стремится сделать его симпатичным. Просто в построении литературного произведения есть несколько законов, близких к физическим. Так, центральный герой неизбежно вызывает нашу симпатию. И ничего с этим сделать нельзя. Если автор изо всех сил будет стараться, чтобы он не вызывал симпатии, все равно прорвется эта телеология, и мы все равно не будем хотеть, чтобы его полиция схватила. А здесь этот закон в какой-то степени нарушается из-за того, что Толстой (у актеров есть смешная поговорка "хлопочет лицом") слишком хлопочет, чтобы учесть все тогдашние требования регламента. Чтобы всем сестрам по серьгам, чтобы вовремя появлялся представитель из Советского Союза, и так далее. И вот у него образт расфокусируется несколько. Он просто боится строить по законам плутовского жанра в чистом виде. Петр Вайль: Я в свое время даже для себя сформулировал применительно к кино, что крупным планом злодеев не бывает. То, о чем вы говорите. Если бы Толстой перешел к приемам психологического романа, ему бы пришлось показать Гарина сочувственно. Так он этого, как вы считаете, сознательно избежал? Мариэтта Чудакова: У него была звериная интуиция, что нужно, что положено, что нужно советскому рынку, и он это выполнял. Это же хорошо видно во всем его творчестве. Петр Вайль: И, конечно, эти конъюнктурные страницы, эпизоды, диалоги - такие, как разговор Гарина с коммунистом Шельгой - наглядно и поучительно выделяются на фоне полнокровной толстовской прозы. - Аппаратом могут завладеть те, кто использует его как оружие против человечества. - Кто же это? - Националистическая организации в Германии, которая стремиться к захвату власти. - Что же вы мне предлагаете сделать? - Отказаться от своих планов. Вернуть аппарат в Россию. Там его используют для прокладки горных дорог, для постройки шахт. - А я хочу власти, власти над миром! - Вы становитесь врагом человечества, Гарин! - Человечество меня не интересует. Моя цель иная - высшая, абсолютная свобода! - Да бросьте вы, ваша цель - золото. Ничего нового не выдумали. Только разбудили в человеке алчность и ненависть. - В человеке!? Ну, Василий Витальевич! Человек, что это такое? Это же ничтожнейший микроорганизм, в несказуемом ужасе смерти вцепившийся в глиняный шарик земли! Я чувствую в себе силы подчинять людей своей воле. Аппарат это только инструмент моей воли! Олег Ковалов: Я читаю роман, где описаны приключения, море, прекрасные женщины, Париж, борьба за лидерство в мире. Все аксессуары авантюрных произведений. Герою скучно, он уходит, его вытесняют отсюда. И мне вспоминается, что в 37-м году написал поэт Коган -стихотворение "Бригантина", которое кончается: Так прощаемся мы с серебристой А написано-то в годы московских процессов. И понятно, кто уходит по крови горячей и густой, какие флибустьеры и авантюристы. В контексте литературы роман воспринимается мной как реквием по романтику, по идеалисту, по человеку, который хотел переделать мир, в общем-то, по революционеру. Не случайно Гарин похож и на Мефистофеля, и на Троцкого, и на Дон Кихота. Петр Вайль: Олег Ковалов уверен, что роман насквозь пронизан тем, что можно назвать комплексами эпохи. Олег Ковалов: С одной стороны, это время, когда наступал фашизм, когда сталинизм уже был с лагерями и с большим террором. Это время, о котором Карел Чапек написал роман "Война с саламандрами". Готовится Вторая мировая война, саламандры съедают человечество. Но кто они? Ведь саламандры - существа, которых сделали сами люди, это и жертвы времени, и его палачи. Люди издеваются над саламандрами, они прививают им самые вредные комплексы и привычки, а потом саламандры берут оружие и истребляют самого же человека. Кто же виноват в этом? Точно таков же и образ Гарина. Человека, который рожден больным временем и становится его невольным судьей и изгоем. На вершине власти скучно, и он уходит опять в авантюру, то ли навсегда на острове оказывается, то ли на время. То ли романтический герой, то ли победивший, то ли пострадавший. Одним словом, мне кажется, что роман выражает сумрачную атмосферу предвоенной Европы. Петр Вайль: Социальное чутье и литературное мастерство Алексея Толстого сомнению не подвергаются. Олег Дивов: Это очень профессиональный беллетрист-многостаночник, который, если вы помните, работал в самых разных жанрах и направлениях и почти всегда успешно. Толстой с равной легкостью мог качественно сделать что исторический роман, что приключенческий роман, что такую эпопею, как "Хождение по мукам". Виден очень высокий профессионализм. Толстой для меня - грамотный профессионал в первую очередь. Петр Вайль: Лучший в России знаток межвоенной эпохи, Мариэтта Чудакова, считает единственным по настоящему искренним произведением Алексея Толстого "Детство Никиты". Мариэтта Чудакова: Существует мемуарный эпизод о том, как возник замысел. Будто бы он шел по Парижу с трех- или четырехлетним Никитой за ручку. Никита поднял головку и спросил: "Папа, а что такое снег?". И тут пронзило Толстого. Ему захотелось написать для сына про Россию. Он же, когда начал писать, то еще не думал, что вернется, в процессе у него созрела эта мысль. Поэтому все проникнуто острым ностальгическим чувством. Я хорошо помню, как я в первый раз читала "Детство Никиты". Солнцем залитая комната, я сижу на коврике, и до последней страницы, пока не прочитала, не могла оторваться. Так что у него есть произведение, в котором нет никакой подделки. Петр Вайль: Вы сюда не относите даже такие рассказы, как "Мишука Налымов"? Мариэтта Чудакова: То, что до революции, это до революции. Они жили в свободной правовой стране, о чем часто забывают. Россия начала века - правовое государство, свободное, где каждый человек мог сказать дворнику: "Принеси-ка мне, братец, через два дня паспорт". Тот приносил, человек шел в кассу, покупал билет и ехал в любую страну мира. У нас об этом забывают. То написано свободно, как и пишется в свободных условиях. Петр Вайль: Возвращаясь к инженеру Гарину, нельзя не сказать о двух экранизациях, фрагменты из которых мы сегодня слышали. В 64-м фильм с Евгением Евстигнеевым в заглавной роли поставил Александр Гинцбург, в 73-м с Олегом Борисовым - Леонид Квинихидзе. Олег Дивов: Я их не пересматривал потом. Фильм более поздний с Олегом Борисовым был безбожно затянут. Петр Вайль: Похож был Борисов на ваше представление о Гарине? Олег Дивов: Борисов вообще величайший актер. По-моему, он справился очень неплохо. Олег Ковалов: Мне в советских экранизациях не хватило концепции. Я люблю очень экранизации, которые отступают от текста. В этих отступлениях видно дыхание времени. Но что играет Евстигнеев, я не мог понять. Он играет никакого злодея. Злодей, в котором нет демонизма. Евстигнеев актер социальный, конкретный, бытовой, ироничный, у него демонизм не получается, глаза не сумасшедшие. Получается человек, похожий на Васиссуалия Лоханкина злобного. Более остро сыграл Борисов, я помню его ухмылку демоническую. Но все равно мелкий получился там человек. Надо не разоблачать, а сыграть крах - не инженера Гарина, а крах крупной личности в эпоху унифицирования. Мне не кажется, что кинематографические воплощения были удачные. Я отрицательно отношусь к идее сверхчеловека. Но сверхчеловек противостоит обывателю. А в фильмах и Борисов, и Евстигнеев были похожи сами на мелких обывателей. Злобные, мелкие, и непонятно, почему они пытаются овладеть миром. Петр Вайль: Да, фильмы о Гарине сейчас смотрятся с трудом. Но книга, чему свидетельством и наша сегодняшняя программа, жива. Повлияла ли она на современную российскую фантастику? Олег Дивов: Насколько я знаю, а я знаю почти всех лично, многие упоминали и "Аэлиту", и "Гиперболоид инженера Гарина" как вещи, если не прямо инспирировавшие их, то во всяком случае, участвовавшие в этом. В принципе, подавляющее большинство наших авторов в какой-то степени дети Стругацких, а Стругацкие в большей степени опирались на Ефремова, хотя их с ним формально мало что связывает. Но безусловно, Толстой там каким-то образом отметился. Петр Вайль: А для вас лично? Олег Дивов: Я достаточно поздно с ним познакомился. Я начинал читать совсем малышом Хола Клемента, потом фантастические вещи Конан Дойла, потом Стругацких и много позже уже Толстого. Петр Вайль: В завершение вопрос Мариэтте Чудаковой. С точки зрения художественной, к каким вещам Толстого вы "Гиперболоид инженера Гарина" отнесли бы? Мариэтта Чудакова: Я бы поставила его к весьма средним. Помню свое первое чтение. Сюжет захватывал, но все время был какой-то привкус разочарования. Схематично, скелет торчит, кости торчат. Петр Вайль: Но образ оказался работающим, что называется. Мариэтта Чудакова: Конечно, с этим спорить никак не буду. Сам скелет образа точно ухвачен, точно очерчен. Просто мало мяса. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
