Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
25.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зренияВедущий Яков Кротов Фридрих Йозеф ГаазИрина Лагунина: 24-го августа день рождения Гааза в 1780-м году. 29-го августа, по новому стилю, день его кончины. Между этими двумя датами жизнь, заполненная безоглядным служением ближнему. Молодой немецкий врач совершенно неожиданно в самом начале 19-го века отправляется в Россию. Его погнало, как он писал, "необъяснимое, невыносимое беспокойство". Врач, христианин, немец. И при жизни, и после смерти Гааза называли блаженным. У него практически не было последователей. Но забыт ли он? Или память о Гаазе и сегодня остается творческим движущим моментом в российской истории? Яков Кротов: Фридрих Йозеф Гааз родился в Германии в 1780-м году 24-го августа. В 1806-м году заключает контракт с княгиней Репниной о том, что он отправляется в Россию в качестве ее лейб-медика. Как он писал своему дяде: "Этот шаг отвечает неожиданной, неясно желанной возможности, открывшейся как раз в то время, когда совершенно необъяснимое, но невыносимое беспокойство гнало меня прочь из Вены". Жизнь Гааза проходит как бы в добровольном изгнании. Что его погнало, его, выпускника неплохого иезуитского колледжа, учившегося в отличных немецких университетах? Не материальная нужда, а, как он писал, необъяснимое, невыносимое беспокойство. И тем не менее первая четверть века, которую Гааз прожил в России, не отмечена чем-либо необычайным. Это обычный, хорошо зарабатывающий врач, придворный врач, главный врач Москвы, штат-физикус вплоть до 1825-го года, заработавший достаточно, чтобы купить завод. И вдруг все меняется в одночасье с 1829-го года, когда Гааз был назначен членом Попечительного о тюрьмах комитета. В чем же дело, что стоит за этим резким поворотом в судьбе Фридриха Гааза? Говорит Александр Иосифович Нежный, автор повести о Фридрихе Гаазе и один из издателей капитального сборника воспоминаний, очерков о Гаазе, под названием "Врата милосердия". Александр Нежный: Чисто механически, если мы просто взаимосвязь событий будем прослеживать, то да, конечно, может быть, он никогда бы и не появился в России, коли бы не приглашение Репниной и не контракт, который она с ним заключила. Но, оказавшись в России и оглядевшись в ней, все-таки не надо забывать, что этот человек не просто доктор, скажем так, не просто хороший доктор и не просто доктор, который пользуется успехом у пациентов и дает им облегчение, насколько это было возможно в медицине первой половины 19-го века, но это христианин. Является в Россию человек, для которого Евангелие - это норма жизни. Является в Россию человек, который бесконечно предан Христу. Является в Россию человек, которому здесь открывается абсолютно бескрайнее поле для того, чтобы как-то проявить свою верность Христу, как-то обогреть малых сих с тем, чтобы и обогреть самого Христа, самого Спасителя. И вот мало-помалу к доктору Федору Петровичу, который лечил своих богатых пациентов, не забывая и о бедных, он занимался московскими больницами, он стал главным врачом московских больниц, по сути, он получил орден стараниями Марии Федоровны, вдовствующей императрицы, за свою деятельность. Но истинный час его пробивает тогда, когда Голицын приглашает его в Московский попечительский о тюрьмах комитет. Но и здесь такая логика его судьбы и, может быть, нечто, что было в нем заложено, здесь это находит свое абсолютное самовыражение. Здесь он попадает на точку деятельности, наиболее естественную для него. Может быть он никогда бы не нашел ее и так бы остался в памяти медицины, скорее всего, в анналах медицины, остался бы просто приличным немецким доктором, который лечил нашу знать и помогал бедным в первой половине 19-го века. А тут эта точка и это понимание, что да, это деятельность, о которой я мечтал всю жизнь. И Гааз, приличный доктор, кончился, начался Гааз юродивый. Гааз преуспевающий человек кончился, началось сползание Гааза в ту самую блаженную нищету, из которой его вынесли ногами вперед, на кладбище. Яков Кротов: Когда в 1817-м году император Александр Первый рассматривал устав предполагаемого Попечительного о тюрьмах общества, он убрал оттуда все упоминания о том, что члены общества имеют право вмешиваться в дела тюремного управления. Это было достаточно бессильное заведение. Но когда в Москве в 1828-м году было организовано губернское Попечительное о тюрьмах общество, его возглавил всесильный генерал-губернатор Дмитрий Голицын. Он любил Фридриха Гааза и прощал ему многое, исполнял его, как тогда считали, прихоти и, благодаря этому, требования Гааза оказывались часто обязательными для московских тюремных чиновников. Речь шла прежде всего об облегчении участи тех заключенных, которых этапировали через Москву в Сибирь. Пересыльная тюрьма находилась на Воробьевых горах, тут планировали построить храм Христа Спасителя. Казнокрадство не дало довершить строительство, место оказалось неподходящим, а в оставшихся хозяйственных постройках содержали заключенных, причем в кандалах. Их приковывали к огромному железному шесту по 8-10 человек, так что они всю дорогу несли этот шест, прикованными ели, прикованными справляли большую и малую нужду. Это возмущало Гааза невероятно. А чиновники ему отвечали, он сам писал об этом в 1832-м году: "Арестанты уже в течение долгого времени следуют описываемому непорядку и к оному приучены. Но сие напоминает мне, - писал Гааз, - анекдот об английской кухарке, которая содрала кожу с живого угря. Один вошедший в то время на кухню сказал: как, сударыня, вы без сожаления это делаете? Ничего, сударь, отвечала кухарка, они к этому привыкли, на место того, чтобы сказать: "я к этому привыкла". Гааз не мог привыкнуть к такому бесчеловечному обращению. И с этого момента вся его жизнь оказалась сосредоточена мощно именно на том, чтобы помогать заключенным. В нем словно воскресли юношеские нравственные поиски, когда он изучал труды немецких философов, романтиков. Он опять вспомнил главную для христиан того времени проблему, проблему свободы человека, кто есть человек, насколько преступник виновен, существует ли свобода его воли. На этот философский вопрос Гааз давал ответ довольно отличный от ответа Гегеля или даже Канта, ответ не столько философский, сколько христианский. Вот как он писал: "Человек редко думает и действует в гармоническом соответствии с тем, чем он занят. Образ его мыслей и действий обыкновенно определяется совокупностью обстоятельств, отношение коих между собою, и влияние на то, что он называет своим решением, или свою волею, ему не только неизвестно, но и вовсе им не сознаются. Признавать эту зависимость человека от обстоятельств не означает отрицать в нем способность правильно судить о вещах, сообразно их существу или считать за мечту вообще волю человека. Это было бы равносильно признанию человека, этого чудного творения несчастным автоматом. Но указывать на эту зависимость необходимо уже для того, чтобы напомнить, как редки между людьми настоящие люди. Эта зависимость требует снисходительного отношения к человеческим заблуждениям и слабостям. В этом снисхождении, конечно, мало лестного для человечества, но упреки и порицания по поводу такой зависимости были бы и несправедливы, и жестоки". В пересыльной тюрьме Гааз сталкивался с людьми, лишенными свободы, и тем не менее обнаруживал, что они свободны. В состоянии несвободы одни насмехались над ним, другие благодарили его. И вот однажды в 1838-м году Гааз писал, что "арестант Алексеев случаем чтения Нового завета, тронутый словом Божьим, смирился силою совести и открыл, что он беглый дворовый помещика, к которому и должен быть ныне отправлен". Только Гааз боялся, что за это покаяние бедолаге придется хлебнуть лиха, и он умолял комитет принять меры к умягчению гнева помещика. В конце 19-го века на памятнике Гаазу сделали новую надпись, цитату из его французского сочинения, обращенного к христианкам: "Спешите делать добро". И в этом своем сочинении он так объяснял, какой должна быть мера этого добра. "Женщины-христианки будут деятельно помогать устройству приютов для нуждающихся: для бедных больных, для детей-сирот, для престарелых, дряхлых людей, покинутых и не имеющих силы добывать свой хлеб трудом. Они никогда не будут откладывать на завтра то, что могут сделать сегодня. Они будут торопиться делать добро. То, что им почему-нибудь недоступно самим, они настоятельно и кротко будут просить сделать тех, кому это возможно, и не будут краснеть, решаясь на эти хлопоты и просьбы, внушаемые им духом милосердия. Не станут останавливаться перед унижением, испытываемым при отказах. Всякое унижение, которое они будут переносить при исполнении воли Христа и ради желания пользы ближнему, в свое время превратиться для них в драгоценную жемчужину. Они будут делать добро скромно, не тщеславясь, стараясь как можно меньше тратить на себя. При искушениях роскошью они будут вспоминать о евангелиевском Лазаре и богаче. А если они уже поддались искушению роскоши, то пусть выделяют на дела благотворительности часть суммы, которую они тратят. Еврейский закон определял, что десятая часть, десятина, должна быть посвящена на добрые дела. Мытарь, тронутый посещением Спасителя, решился отдать половину своего имения бедным. Пусть каждый установит для себя правило относительно этого". Яков Кротов: Сам Гааз был готов отдать все, в том числе и жизнь. И один из молодых врачей с ужасом вспоминал, как однажды в екатерининской больнице Гаазу показали поступившую туда чрезвычайно интересную, как выразился этот врач, больную, крестьянскую девочку. "11-летняя мученица поражена была на лице редким и жестоким болезненным процессом, известным под именем "водяного рака", который в течение пяти дней уничтожил целую половину ее лица вместе со скелетом носа и одним глазом. Кроме быстроты течения и жестокостей боли, случай этот отличался еще и тем, что разрушенные ткани, разлагаясь, распространяли такое зловоние, подобного которому я не обонял затем в течение моей почти 40-летней врачебной деятельности. Даже нежно любившая ее мать не могла долго оставаться не только у постели, но даже в комнате, где лежала несчастная страдалица. Один Федор Петрович, приведенный мною к больной девочке, пробыл при ней более трех часов кряду и потом, сидя на ее кровати, обнимал ее, целуя и благословляя. Такие посещения он повторял и в следующие дни, а на третий девочка скончалась". Человек раздавал свои носовые платки, человек раздавал любые деньги, которые оказывались у него в кармане. Человек, в конце концов, вынужден был расстаться со своей подмосковной деревушкой и с заводом. Как на это реагировали тогдашние москвичи? Во всяком случае, вот мнение современника-мемуариста: "Доктор Гааз один из людей, чья внешность и одеяние вызывают мысль о чем-то смешном, чье поведение и разговор до такой степени идут вразрез с взглядами нашего времени, что невольно заставляют подозревать в нем или безумие, или же апостольское признание. По мнению одних - это помешанный, по мнению других - Божий человек". Откуда это - Божий человек? Александр Нежный: Это не от доброго чувства, это, кстати, не идет от тех, кому он служил, я хотел сказать, благодетельствовал, но потом сам себя поймал на том, что это неправильно, кому он служил, это идет не от тех, кому он служил почти всю свою жизнь в России, а от его недоброжелателей. Думая тем самым его унизить, они, сами того не подозревая, очень точно определили какую-то его очень важную сущность. Он человек не от мира сего, он человек, географически приехавший к нам из Германии, а мистически - спустившийся к нам с неба. Яков Кротов: А вот знаменитый хирург Пирогов? Александр Нежный: У Пирогова, конечно, есть это свойство и милосердие, и жертвенность, и все прочее, но до такой степени, как это дошло у юродивого Гааза, у него не доходило. Он же не остался к концу своей жизни без копейки денег, и его не хоронили на казенный счет, а даже забальзамировали. А Федора Петровича на казенный счет, пустая квартира, один телескоп. Яков Кротов: 9-го января 1838-го года генерал Петр Копцевич, герой Бородина, в отсутствии заболевшего князя Голицына замещал губернатора. И тогда он писал: "По целой России сего пререкания и затейливости доктора Гааза нет. Сей член комитета, утрируя свою филантропию, затрудняет только начальству перепиской, соблазняет преступников, целуется с ними. Просьбы несообразные преступников, которые его, Гааза, обманывают, исполняет. Например, арестант просит не отправлять его с партией, ибо он ожидает брата или родственника из Риги или другого выдуманного преступником места. Господин Гааз оставляет его на полгода и более. При том, когда батальонным командиром уже бумаги о сем арестанте подготовлены, и начальник батальона принужден вновь переписывать отправление. Мое мнение: удалить доктора от сей обязанности. Все затруднения и неудобства в наручниках происходят от излишней филантропии доктора Гааза, который, по моему мнению, не только бесполезен на этом месте, но даже вреден, возбуждая своей неуместной филантропией развращенных арестантов к ропоту и желанию почти совершенно освободиться от оков". Что же имел в виду Копцевич, когда писал об утрированной филантропии Гааза? Какая была филантропия нормальная? Александр Нежный: Норма, если она и существовала тогда в России, очень такой жиденький, реденький ряд тех самых людей, которых мы называем филантропами, ряд очень редкий. И норма какая: есть государство, есть чудовищная бюрократическая машина, если мы говорим, скажем, о тех же 30-х годах 19-го века, есть государство, которые смотрело, смотрит и, наверное, еще будет долго смотреть на человека взглядом Вия. Государство, для которого человек не представляет собой личность. Поэтому нельзя говорить в данном случае о некоей филантропической норме. Приехал к бедным и дал пряник, проезжая мимо нищего, опустил алтын - вот, может быть, в представлении генерала Закревского или генерала Копцевича, который сказал. Копцевич - это такой служака, такой аракчеевский человек, храбрый воин, но в то же время такой прямой, как штык или как прут, на который они приковывали арестантов и гнали их по каторжным дорогам. Поэтому, конечно, для него явление Гааза как звезда, упавшая с неба, и показавшись ему здесь, в этом мире, в котором ему и так светло, абсолютно ненужной. Ты же утрированный филантроп, что ты делаешь, куда ты лезешь, тут порядок. А ты тут немец, а не понимаешь, чужой, а лезешь. Норма, если была норма какая-то, то она была нормой, может быть, более случая, чем определенного порядка действий. Утрированный филантроп это, скорее всего, плод генеральского словотворчества. Яков Кротов: Утрированная филантропия. Но эта филантропия была утрирована в стране, где было утрировано человеконенавистничество. Вот 1844-й год, Гааз обращается в комитет и просит помочь дворовому мальчику помещика, чья фамилия не указывается. Мальчика звали Селиверст Осипов, у него были обморожены ноги, и Гаазу пришлось ампутировать ему стопы. Просит обучить его грамоте, пристроить куда-нибудь, если помещик согласится дать ему свободу. Гааз готов взять на себя все хлопоты. Именно Гааз был инициатором устройства тюремной церкви в Бутырском пересыльном замке. Сегодня в России уже во многих колониях, во многих тюрьмах есть храмы, их более двух сотен, но есть ли Гаазы? Как жизнь Гааза, как его подвиг были связаны с его верой? Гааз, пытаясь защитить заключенных, арестантов, пересыльных, постоянно входил в конфликт с тюремными властями, единственный из членов благотворительного комитета. Чиновники все время на просьбы Гааза отменить особо жестокие наказания отвечали, что есть закон, есть устав о ссыльных. На это Гааз писал: "Обязанность руководствоваться уставом о ссыльных может быть уподоблена закону святить субботу. Господь, изрекши, что он пришел не разрушать закон, сам истолковал книжникам и фарисеям, порицавшим его за нарушение субботы пособием страждущим, что не человек создан для субботы, а суббота установлена для человека. Так и устав издан в пользу пересыльных, а не пересыльные созданы для устава". В 1839-м году, когда московский генерал-губернатор Дмитрий Голицын болел, и Гааз опять лишился на время своего всесильного рычага, которым он сдвигал чиновничьи сердца, замещавший губернатора московский комендант Сталь просил тюремный комитет "ограничить распоряжения доктора Гааза". Сталь признавал: "Совершенное самоотвержение господина Гааза, удерживая, однако же, мысль, что и в самом добре излишество вредно, если оно останавливает ход дел, законом учрежденных". А Гааз в ответ писал, что "члены тюремного общества обязаны осуществлять намерения жить по-божески, то есть, чтобы правосудие сочеталось с милосердием, и Бог был бы виден во всех наших действиях". Один мемуарист вспоминал, что Гааз ему сказал, что он всегда молится, чтобы, когда все соберутся перед Богом, начальство не было осуждено этими самыми преступниками и не понесло в свою очередь тяжкого наказания. Чем же Гааз отличался от других филантропов той эпохи, от других членов попечительного комитета о тюрьмах? Александр Нежный: Филантроп, как мне кажется, для моего уха как-то звучит плохо, но мне представляется, что филантроп - это человек, который все-таки рационален, он все-таки знает, что какую-то часть своего времени, состояния и возможностей он посвятит окружающему его несчастью, а какую-то и, вероятно, все-таки большую часть он посвящает себе, своему семейству и своему личному окружению. У него нет той абсолютной безоглядности в жертве, у него нет той абсолютной, полной отдачи себя людям, другим людям, как это мы видим на примере Федора Петровича, которого московская толпа, московский народ может быть не знал такого слова - "филантроп", но, тем не менее, определение, имя, которое они дали Гаазу - "святой доктор", вот это, мне кажется, уже куда ближе к истине, чем филантроп. Потому что народ чувствует, как ты к нему относишься и вот эту самоотдачу, эту бесконечную самоотверженность, это забвение себя во имя любви ко Христу и любви к человеку, хранящему образ Христа, пусть даже искаженный какими-то нарушениями нравственных и евангелиевских норм, как это бывает в случаях с преступниками, с которыми Гаазу приходилось иметь дело, но все равно это ощущение полного самозабвения и полной самоотдачи. Она и побуждает людей говорить, что это святой, это святой доктор, это не филантроп, а что-то выше и значительнее. Яков Кротов: Во многих современных статьях, посвященных Гаазу, с удовольствием отмечают, что он обрусел, стал Федором Петровичем. Однако когда мы читаем письма его сестры, которая до середины 40-х годов с ним жила, помогала по хозяйству, она по-прежнему называла его Фрицем. И Гааз оставался прежде всего католиком. Другое дело, что в истории России Гааз остался прежде всего как человек, осмелившийся спорить с самим митрополитом Филаретом Дроздовым. В одном споре Гааз проиграл. В 1847-м году Гааз напечатал буклетик со словами молитвы из книги Фомы Кимпейского "О подражании Христу". И вот митрополит Филарет воспротивился раздаче этой молитвы, потому что она была взята в основном из Евангелия, из молитвы самого Господа Иисуса перед распятием. Митрополит Филарет писал так: "Прилично ли молитву Спасителя перед крестным страданием приложить к преступнику пред наказанием его?" Тогда Гааз уступил. Но было и другое столкновение. Когда во время заседания комитета митрополит Филарет сказал, в записи мемуариста Дмитрия Равинского: "Вы все говорите, Федор Петрович, о невинно осужденных. Таких нет. Если человек подвергнут каре, значит, есть за ним вина". На что Гааз ответил: "Да вы о Христе позабыли, владыка". Вскочил и даже всплеснул руками. И митрополит Филарет: "Нет, Федор Петрович, когда я произнес мои поспешные слова, не я о Христе позабыл, Христос меня позабыл". Здесь хитроумие митрополита Филарета проявилось во всей своей мощи, он обратил свой позор в свою славу, и на ходу, причем очень искусно, еще и вплел оправдания, мол, это были просто поспешные слова. Вот если бы с таким же искусством митрополит Филарет выискивал оправдания заключенным! И за этим столкновением может привидеться столкновение двух разных христианских традиций - православие и католичество. Вообще, насколько важно для понимания Гааза, что он католик? Ведь во многих очерках это абсолютно опускают и вменяют "яко небывши", по старинному выражению. Александр Нежный: Во-первых, он, несомненно, как говорят, добрый католик. Мы не можем спорить с тем, что он был членом, как сейчас говорят, приходского совета той самой церкви Петра и Павла, которая находится недалеко от храма Святого Людовика на Малой Лубянке, в здании которого была одна церковь Петра и Павла, старая, потом при активном участии самого Фридрих Йозефа Гааза, назовем его подлинным именем, от которого он никогда не отказывался, просто в России было удобнее себя именовать Федором Петровичем, так вот с участием Фридриха Гааза, я думаю, с его немалой материальной помощью было построено новое здание для этого храма. Он был католик, он был добрый католик, он был ревностный католик, он никогда не называл себя принадлежащим к какой-либо иной конфессии. Но, понимаете, какая тут, не то, что загадка, не то, что какая-то тайна, а это очень, мне кажется, такая вполне понятная вещь, когда человек, будь то православный человек, будь то католик человек, но если этот человек, называющий себя католиком и православным, по-настоящему остается верным Христу, по-настоящему имеет в своем сердце Евангелие, то соприкосновение с человеческими страданиями, с человеческой болью, постоянное соприкосновение с глубочайшим человеческим несчастьем, оно, конечно же, поднимает его над конфессиями. Он, конечно же, становится прежде всего христианином, и уже потом - католиком или православным. И, вероятно, такой умный человек, как митрополит Филарет Дроздов, прекрасно понимал эту сторону личности, главную сторону личности Федора Петровича, и именно поэтому он посетил его в скорбные минуты последних дней его жизни. И именно поэтому в православных храмах молились за упокой души раба Божьего Гааза. Для него человеческое несчастье было выше, чем расхождение в догматах между православием и католичеством. Скажем, от кого исходит Святой Дух, может, это имело для него значение, но, мне кажется, помощь страждущему человеку, умение пройти через колоссальные бюрократические препоны, умение преодолеть оскорбление, непонимание, жестокость по отношению к себе лично, презрение по отношению к себе лично во имя облегчения судьбы отдельного человека, для него, вероятно, это было куда более существенно, чем, повторяю, те расхождения между православием и католичеством, которые были и остаются. Когда в сердце человека есть такая любовь к ближнему, тогда, вероятно, и эти расхождения перестают иметь такое самодовлеющее значение, какое им придают ревнители благочестия с той и другой стороны. Яков Кротов: Жены и детей у Гааза не было, но был воспитанник, сирота, еврей Лейб Норшен, который был призван из Литвы в военное поселение, но по дороге заболел, отбился от отряда, попал в полицию и уже отсюда его Гааз вытащил. Фридрих Петрович крестил мальчика в католической вере, учил, довел до медицинского факультета. И Норшен стал врачом в Рязани. Когда воспитанник уезжал в Рязань, Гааз дал ему памятку и там писал: "Старайся оставаться христианином до конца и не умереть, не покаясь перед Богом. Тогда, если возле не будет католического пастора, зови, не задумываясь, православного священника и проси у него напутствия". Правда, когда воспитанник решил жениться, причем на протестантке, доктор не удержался и высказался саркастически: "Меня несколько тревожит разность ваших исповедований. Еще Шеллинг сказал как-то в Йене, что протестанты перестали бы быть таковыми, если бы постоянно не протестовали. Между супругами должно существовать полное согласие и взаимопонимание. Но лучше всего его достигнуть не спорами и препирательствами, а помня, что Бог один для всех". И в этом же письме Гааз написал часто цитируемые слова о счастье: "Оно состоит в том, чтобы делать других счастливыми". Есть ли у дела Гааза преемники, продолжатели в современной врачебной среде? Помнят ли его? Александр Нежный: Вы знаете, я разговаривал, когда делал эту книгу, разговаривал с некоторыми нашими крупными медиками разной профессиональной направленности: терапевтами, хирургами. Люди, скажем, которым сейчас где-то к 60-ти, люди, прошедшие другую школу и учения, и жизни, они Гааза знают. Может быть, они не читали Кони, не знают столь подробно историю его жизни, историю его служения в России, но Гааза: "спешите делать добро", то есть это был доктор, который помогал арестантам и бедным, это они все знают. Доктора более молодого поколения, многие из них, с этим именем не знакомы. А что касается линии Гааза, она просто у нас пресеклась. Яков Кротов: В России, как и во многих европейских средневековых странах, традиционно особое внимание обращали на то, как умирает человек. Смерть праведника - тихая, спокойная, а предсмертные мучения - это явно для грешников, они еще радоваться должны, что здесь помучаются, на том свете им убавят огонь под сковородкой. И вот Гааз, он умирал тяжело, мучаясь. Перед смертью сказал: "Я не думал, чтобы человек мог вынести столько страданий". Причем мемуарист отмечает, что самый конец был тих. Но вот в конце 19-го столетия Сергей Андреевский, юрист и литератор, тем не менее, сделал акцент именно на страданиях Гааза. Для Андреевского вот эти страдания святого человека, святого доктора, это преодоление лжехристианского в христианстве, это преодоление веры в справедливость страдания. Но это возможно только когда человек верует в то, что сам Иисус, несправедливо страдавший перед смертью, был Богом и Спасителем воскресшим. И в современной европейской культуре наибольшей заботой окружают именно тех, кто болезненнее всего умирает. И, конечно, немалую роль в этом играет отождествление их страданий, подсознательное, но тем более прочное, не со страданиями грешников, а со страданиями самого Христа. Совершенно бездоказательное отождествление, отчаянное, но восходит оно, во всяком случае, в России, конечно к Гаазу, с его возгласом "Вы о Христе забыли!" Мучительная кончина, почти забыт своими коллегами. Но принесли ли усилия Гааза какие-то плоды? Отличается ли сегодняшняя тюремная система от той, которую застал Гааз, когда он в нее вошел в 1829-м году? Александр Нежный: Во-первых, и в-главных, надо сказать, что сама система, вот этот ГУЛАГ, сейчас ГУИН, конечно, как, не то, что как небо от земли, но весьма существенно отличается от той тюрьмы, от тех зон, от тех лагерей, которые были, скажем, даже не 50-60, тут сравнивать нечего, а 15-20 лет назад. Это абсолютно точно, в лучшую, разумеется, сторону. Хотя бы потому, что вы с вашим микрофоном и с вашим фотоаппаратом, с видеокамерой вы можете сейчас посетить практически любой лагерь, система открылась. Она открылась для контроля, она открылась для благотворительности. Раньше же буханки хлеба не могли туда, если вы не родственник заключенного, а если вы некто, который хочет помочь или какая-то организация, которая хочет быть полезной для тех, кто находится. Сейчас это - пожалуйста. Раньше казалось совершенно жуткой насмешкой, если вы бы заговорили о том, что неплохо было бы, если бы к заключенным в тюрьму и в зону приходил священник. Я сейчас оставляю за скобками вопрос о том, какова высокая духовная польза этих посещений. Но один факт, что священник, мулла, пастор может прийти в зону - это факт. Опять-таки храмы за колючей проволокой, это уже явление стало, можно сказать, типичное. Все эти вещи, все эти факты они дают основание говорить о том, что система изменилась, она по-прежнему может нас болезненно поражать своей жестокостью, по-прежнему могут встречаться какие-то чудовища, которые там служат, и которые, как было в Капотне недавно, сообщали об этом газеты: новый начальник начал с того, что вызвал свой ОМОН тюремный и страшно избил всех заключенных, которые находились в следственном изоляторе. Люди там уже совершенно другие. Хорошо это или плохо, но та перетряска, которая случилась с государством, с обществом, которая выкинула многих военных со своих мест, многих преподавателей из школ и вузов, людей других профессий, и вы их там встречаете. Вдруг приезжаете в какое-то областное управление, в лагерь, и вы спрашиваете человека: откуда ты, кто ты? Нет, это не люди, рожденные ГУЛАГом, это люди, которые уже не знают, что такое ГУЛАГ, это либо бывший филолог, я встречал орнитолога. Как это у них получается все, вопрос другой, но люди другого качества, другого замеса. Яков Кротов: Гааз изо всех сил пытался как-то передать другим, окружавшим его людям, свое беспокойство. И выбирал он для этого образ колокола в тогдашнем Новодевичьем монастыре. "В Москве в Новодевичьем монастыре есть колокол, который звонит каждую минуту. Когда один человек поздравил монахинь с тем, что у них в образе этого колокола есть вечное напоминание того, чего нам не следует забывать, то одна из монахинь возразила: "Для нас это не так важно. Если бы мы были расположены прислушиваться к таким напоминаниям, мы воспользовались бы более сильным, которое имеем всегда перед собою, а именно могилами, которыми мы окружены". На памятнике одного доброго человека значилась следующая надпись: "Все потраченное им на себя, потеряно. Все накопленное для других, все розданное, осталось с ним". После смерти, которая не щадит никого и является почти всегда неожиданно, нужно сделаться или ангелом или демоном. Ангелом любви или безобразным адским чудовищем, демоном, сжигаемым себялюбием, гордостью и бессильною ненавистью. Выбирайте". Однажды Гааз подарил знакомому напольные часы с надписью, соответствующей ритму тиканья: "Как здесь, так и там". Таким образом, этот человек, который в юности остро стремился куда-то за горизонт и попал в Россию, обнаружил, что для христианина нет противоположности между "здесь" и "там". Этим и объясняется его поведение, столь неприличное, юродивое для солидных господ той и не только той эпохи. Гааз был способен под проливным дождем отправиться за ничтожной справкой, которая могла помочь заключенному, который требовал обезумевший подъячей. И вернуться, промокшим до мозга костей, но веселым, довольным, потому что вот, успел вовремя. Гааз мог заплакать прилюдно, потому что "и там, в Царстве небесном плачут, только не о своих несчастьях". Гааз мог часами ходить в кандалах, проверяя, где они больше всего натирают, где нужно подшить сукно для заключенных. Потому что и "там" способны безо всякой нужды брать на себя чужое страдание. Гааз мог опуститься на колени перед генерал-губернатором, потому что "тамошний" Христос не побоялся опуститься до "здесь", до уровня Понтия Пилата и даже ниже. Фриц Гааз сумел стать Федором Петровичем. Вовремя остановился и обнаружил, что хорошая новость, благая новость в том, что "там" небо, пространство истины и любви давно уже пришло в "здесь. И быть "здесь" как и "там" означает не убегать от людей, а бежать к людям. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
