Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
22.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зрениВедущий Яков КротовО лицедействеАнатолий Стреляный: Еще недавно жизнь в России была чрезвычайно театрализована. Это был спектакль, в котором участвовала вся страна, изображая более или менее искренне удобные властям чувства - сытость, веру в светлое будущее. Театры, все то, что объединяется старинным словом "лицедейство" (особенно - кино) были в руках государства средствами воспитания нового человека. В 90-е годы театр и кино заняли место, которое они занимают в современных демократиях - более скромное и творческое. Но тут их настигла новая неприятность - религиозное неофитство, религиозные новички в мире искусства. Уверенные, что следуют букве и духу подлинного христианства, они ополчились на театр, вообще - на игровое начало в жизни, стали поносить его как сатанинское наваждение. Что стоит за этим запоздалым неприятием лицедейства? Яков Кротов: Этот выпуск нашей передачи будет посвящен лицедейству. Старинное слово, которое в современном русском языке, между прочим, воскресло, - вошло в "желтую" прессу. Потому что вот, например, "Аргументы и факты" - относительно недавнее интервью с различными актерами, в том числе с Давидом Георгобиани. Этот актер, я думаю, хорошо знаком всем, потому что он исполнял роль художника в фильме Тенгиза Абуладзе "Покаяние". И Давид Георгобиани говорит: "Не скажу, что главная роль в фильме Тенгиза Абуладзе "Покаяние" обратила меня в сторону веры, во многом этому способствовала моя поездка в Печерскую лавру. Я пришел к мысли, что должен оставить свою лицедейскую профессию и начать изучать православие". Конечно, слова "изучать православие" звучат не слишком гладко именно для православного человека. Видно, что Давид Георгобиани только подходит к церкви и просто не очень хорошо знаком с терминологией православия; это не наука, его - не изучают. Но вот статья Владимира Николаевича Мезенцева, режиссера театра "Пилигрим". Уже из названия понятно, что это - театр, который ориентируется на христианскую миссию. И Владимир Мезенцев пишет: "Тиртуллиан обвинял актеров в том, что они притворяются. В средние века говорили: актер - вместилище чужих душ. Эта проблема ненадуманная. Во всех теоретических исследованиях, во всех актерских мемуарах мы встречаем отголоски этой темы. Дух человека-актера в творческом процессе встречается с другим духом, который его вдохновляет, им отчасти руководит и часто не сразу покидает по окончанию представления". И в наши дни очень часто в газетах упрекают бывшую партийную номенклатуру, что она стоит в храме и изображает, лицедействует, прикидываются верующими людьми, а сами не знают, как держать свечку. Но что греха таить, ведь этот упрек можно обратить не только к бывшим партийным деятелям, но и ко многим актерам, именно сейчас часто обращающимся в церковь. В чем здесь причина? Как на протяжении истории России последнего времени развивались отношения церкви и театра? Борис Любимов: Если говорить о совсем недавней истории, или - предыстории, скажем, в начале века, тут был такой великий замечательный архиерей как митрополит Трифон Туркестанов, одаренный артист, человек, произнесший пронзительную речь на отпевании Марии Николаевны Ермоловой. Вообще это особое событие в истории взаимоотношения церкви и театра, когда в ее отпевании принял участие тогдашний патриарший местоблюститель, потом - патриарх Сергий. Я думаю, что это единственный случай в истории церкви и театра, когда патриарх, вообще представитель церкви - отпевает актрису. И епископ Трифон сам написал текст "Печного действа", который он реконструировал, даже поставил его в 13-м году. Но все равно некоторое подозрительное отношение церкви к театру, конечно, было. Не будем забывать и о том, что после революции для Владимира Ильича прежде всего, конечно же, кино было важнейшим искусством, но и театр тоже. И уже Федотов в начале 20-х годов говорил о театральных артистах, которые принимают участие в антирелигиозных представлениях. Я не буду сейчас перечислять количество спектаклей, в которых отрицательно изображались деятели церкви в трудную для нее минуту - как сталинских гонений, скажем, так и хрущевских гонений. Достаточно вспомнить, скажем, спектакль "Без креста", поставленный в "Современнике" в один из самых трудных годов для церкви. Так что эту оппозицию забывать не будем в сегодняшнее время, она действительно очень любопытна. С одной стороны, артистов профессии, стоящих и молящихся как среди прихожан, так и иногда их даже в очень потянуло в театр, я никогда не видел так часто людей этой алтаре, а некоторые просто идут туда. У церкви, у части церкви, скажем так, есть конечно же к этому отношение подозрительное. Для многих это или абсолютно противоположное явления, или даже - враждебные друг другу. В-третьих, мне кажется - знаете, как бывает - когда резкий поворот налево или направо, то всех несет в одну сторону. Очень большое количество наших "батюшек", да может быть даже и архиереев, я меньше знаю, рванулись туда именно потому, что им обрыдла светская культура. Может быть, еще и потому, что у них не получилось себя реализовать там, - я и таких знаю. Они относятся к светской культуре с очень большим подозрением и враждебностью. А театр -как некое место, где эта культура сосредоточена, где есть все - и живопись, и слово, и литература, и музыка и так далее. Еще если есть за этим традиция, на которую всегда легко сослаться - это не моя точка зрения, а святитель Иоанн сказал, или праведный Иоанн Кронштадтский, вот я могу сослаться на этот авторитет, и дальше уже "долбать". Да, я знаю священника очень уважаемого, который говорит, что можно всем заниматься, кроме театра. Вот, то есть, можно быть, понятно, что он не призывает быть киллером, но - "любая профессия возможна, только не будь актером". Яков Кротов: И вот в уже цитированном интервью Давида Георгобиани актер говорит: "Актерство считается отступничеством от истины, это очень печальный факт. В Законе Божьем сказано, что актера могут принять в христианство лишь после того, как он покается. Вселенский Собор так определяет (не я придумал). И это правда. 24-й канон 6-го Вселенского Собора, прошедшего полтора тысячелетия назад, определил, что священник, который пришел на конские ристалища (попросту говоря - на скачки, которые тогда несли функцию нынешнего футбола), который посетил позорищные игры (слово "позорищные" в славянском языке не имело того уничижительного оттенка, что ныне - позор, но тем не менее, оно не случайно этот оттенок приобрело). Позорище, зрелище, театральная игра. Если священник зайдет в театр, он отлучается от церкви. И 51-е правило того же Собора гласит: "Святый Вселенский Собор сей совершенно возбраняет быть смехотворцам и их зрелищем". (Имеются в виду - мимы, то есть комедии, в отличие от трагедий.) "Трагедии представляли сцены из жизни богов, они изображали отцеубийство, кровосмешение - все то, чем переполнена античная мифология. Комедии расслабляют, колеблют настроение", - писалось в постановлениях Вселенского Собора. Они возбуждают смех. И это уже говорит о том влиянии, которое оказывало христианское монашество на восприятие театра. К сожалению, в мировой истории есть и другие параллели - внецерковные. Они как бы показывают нам, где специфично христианство, а где - нет. Вспомним Владимира Ильича Ленина, (царство ему небесное,. Бог милостив, может быть, и его впустит в свои объятия), который говорил, что - "не могу слушать музыку, потому что - расслабляет, революционер должен быть собран". Не так же ли и христианин... насколько больше христианин должен быть собран. Так говорит православная аскетика. Но только ли православная проблема - вот это неприятие современного театра, как, впрочем, и древнего? Евгений Хорхардин: Нет, конечно же, это не только православное явление. Я сам, например, в Курганском государственном театре 7 назад был уволен с группой других актеров именно по религиозным убеждениям, потому что мы отказывались играть один спектакль, который, как нам тогда казалось - с этим, собственно, я и сейчас согласен - полностью противоречил нормам, принципам, моральным правилам... что себе может позволить делать христианин. Потом, общаясь со студентами театрального вуза, я сталкивался с верующими, то есть с людьми, уверовавшими уже в тот период, когда учились в театральном вузе. И перед всеми вставал этот вопрос: можно ли оставаться дальше в этой профессии, заканчивать ли высшее учебное заведение, идти ли после этого в театр? Кого-то уговаривали просто - "уж доучись, получи высшее образование". Но самый замечательный ответ получил один из этих братьев... теперь уже, естественно - братьев... он очень долго "мытарил" своего пастора, своих дьяконов, что он уверовал в протестантской пятидесятнической церкви - причем, достаточно жесткой, ортодоксальной такой церкви, - всех долго мытарил. Он учился на 4-м курсе. В начале 4-го курса он уверовал;, 4-й курс выпускной. И такая огромная дилемма - для дома проблема, для него проблема, куда теперь деваться. И вроде как в театре... не столько даже в театре, сколько в институте театральном оставаться невозможно, потому что я же делаю не то, что необходимо Господу, пьесы же - не о Христе, и чему они учат, и какие мне достаются роли, мало ли какие могут предложить роли дальше, и так далее. Пока однажды один из дьяконов не дал ему замечательный ответ, который, мне кажется, всеобъемлющ для всех, живущих этой проблемой. Он ему сказал: ну а что ты хочешь делать? Я найду более христианскую профессию. Он ему сказал замечательные слова: почему ты думаешь, что если ты не можешь быть христианином там, где ты находишься, ты сможешь быть христианином где-то в другом месте? Суть, наверное, не в самом деле, как тяга любого человека к обозначению своих собственных внешних вешек праведности - в одежде, в еде, в том, что он делает. Естественно, театр - завтра там может быть поставлена какая-то пьеса чрезвычайно фривольная. Конечно же, спектакли Виктюка - это крупные театральные явления, потому что, я понимаю, там можно заменить мужчин на женщин, это будет прекрасный спектакль; можно поменять, что женщины играют женщин, мужчины играют мужчин, это все равно будет прекрасный спектакль. Он сам по себе не привлекает не тем просто, что там мужчины целуются, много целующихся мужчин в дешевых порнофильмах для "голубых", но, однако, они не пользуются славой Виктюка. Стало быть, там есть, помимо этого, еще что-то большое, что и называется искусством. Яков Кротов: Почему в наши дни значительная часть духовенства с подозрением относится к театру? Борис Любимов: Истоки подозрительного отношения, скажем так, церкви к театру совершенно очевидны. В театре до эпохи Вселенских Соборов и вообще до того, как христианство стало если не господствующей религией, то, во всяком случае, допустимой религией, - в театре оскорбляли, унижали христиан, над ними издевались, физически уничтожали иногда на этом пространстве, где проходили всякого рода представления и так далее, и генетически в памяти у христиан 4-7-го века это осталось. Кроме того, театр для них был тем местом, где прославляли умирающих античных богов соперники. Поэтому у Иоанна Златоуста так много отрицательных мнений о зрелищах вообще. Но, кроме того, действительно в театре есть своя демония, и такой глубоко религиозный, глубоко культурный священник, как отец Александр Ельчининов об этом тоже пишет. Там - опасность; у всякой человеческой деятельности есть опасность, у театра - в том числе. У России, в этом смысле, история особая, но не забудем, что театр возник в России... скажем, первые представления - в конце 17-го века. И они, с одной стороны, шли с Запада, из Польши, Украины, и какая-то опасность католических идей через это, конечно, была - и примысливалась, но была и реальна, и бесспорна. А с другой стороны - были первые представления: инсценировки Ветхого Завета, сделанные руками протестантских пасторов. Понятно ощущение чего-то пришедшего извне. Извне - и национально, и религиозно, конфессионально. Ассоциация была проста: театр - это то, что пришло после Петра, со всем тем, что может. Это - если говорить об истории. Яков Кротов: Почему сейчас многие актеры, священники, да и просто верующие христиане - отходят от театра, начинают относиться к нему враждебно? Что произошло? Говорит Арина Ардашникова, православная, актриса, автор нескольких статей о взаимоотношениях театра и церкви. Арина Ардашникова: Мне прежде придется обратиться к Пушкину. Пушкин сказал замечательно. Он говорит: "Правдоподобие все еще полагается главным условием, основанием драматического искусства. Что, если докажут нам, что самая сущность драматического искусства именно исключает правдоподобие?". Перехожу в конец этой мысли, то, к чему приходит Пушкин в связи с "Марфой-посадницей". Он говорит: "Ну, где правдоподобие в здании, разделенном на две части, из коих одна наполнена зрителями, которые согласились - et cetera?". Так вот? я хочу сказать, что вот это "et cetera" - это и есть то, что мы сейчас разбираем. Потому что очень важно, о чем договорились зрители с теми, кто играет на сцене. О чем они договорились - таков и театр. Вот, в советское время были разные театры, и люди любили разные театры, - я сейчас говорю о тех театрах, которые были властителями наших дум и чувств. Так вот, о чем это был договор? На сцене - по репликам, по деталям, по интонации - мы угадывали больное наших дней. О нем нельзя было ни прочесть в книгах, ни говорить между собой, за это люди попадали в тюрьмы. Церковь в те годы относилась лучше к театру, потому что он рассматривал вот эти больные места, он позволял людям увидеть ненормальность этого строя, этого греховного и бездуховного образа жизни, - и церковь тогда относилась лучше. Но я сейчас хотела коснуться вот чего: а что в результате случилось с нашим театром, что мы потеряли? Мы потеряли глубину переживания, главными стали подтексты, а театр во все времена ценен этим первым. То есть - каким первым: что происходит? Яков Кротов: В искусстве актера есть свои подводные камни, как и в любой профессиональной деятельности. Наверное, театр может быть полезен, но если театр вреден для самого актера, то какая бы польза ни была от театра - Бог с ней, с пользой, запретить театр, потому что лучше жить без театра, лишь бы не погубить единственную человеческую душу. Вот это притворство актера, которое рассматривается многими людьми как непреодолимая смертельная опасность, - совместима ли эта сторона актерской работы, другие аспекты актерского творчества, с исповедованием веры? Борис Любимов: Демония театра... я оставляю в стороне такие общие страсти, как, скажем, честолюбие. Значительно более опасно здесь то, о чем говорил Ельчининов: это призрачность актерской жизни. Когда ты не очень понимаешь: сегодня ты - царь Федор Иоанович, завтра - ты Смердюков, и как это сказывается на человеческой душе, вот это призрачное существование, и чем больше ты перевоплощаешься, чем ты талантливее - тем больше к тебе "присасывается" всего того, что есть в страсти того персонажа, в который ты погружаешься. Это несомненно. Это - с одной стороны. А с другой стороны - даже еще больше - это то, что ты в какой-то момент сам не знаешь, кто ты есть на самом деле. Отсюда так много актерства в жизни. Я бы, с одной стороны, относился к театральной атмосфере с очень большой степенью осторожности, как человек проживший в нем без малого 40 лет... уже поверьте, здесь нет никакого консерватизма в том, что я говорю, это просто так оно и есть. А с другой стороны - я не вижу в этой профессии ничего более страшного, чем в любой другой. Она - это жизнь... это человек, после грехопадения. Но очень предельно сконцентрированы все - и достоинства, и пороки человека. Яков Кротов: И получается парадокс, потому что, если актер изображает грешника, перевоплощается в грешника, то церковные моралисты утверждают, что он сам портится, он отождествляется с пороком, и он уже никогда не будет прежним. Но если актер изображает святого, тоже говорят - и это недопустимо, это осквернение святыни, это профанация. Порочный круг, потому что кого бы не изображал актер: и то, и то - тупик. Есть ли выход из этого тупика? Почему именно в сегодняшней России такое непонимание своеобразия театрального творчества, вообще - представления, изображения, лицедейства как такового? Этот выпуск нашей передачи, напомню, посвящен лицедейству, прежде всего, наверное - театру. Потому что из всех форм игры, того, что на церковном языке называются "позорищные зрелища" и церковные каноны запрещают посещать священнику (но, значит, в идеале - и всякому христианину) - это театр. Великим постом на Руси театры просто закрывались, потому что это было запретное явление. И спрашивается - что в этом явлении такого недопустимого для христианина? Может быть, самый яркий пример 90-х годов: замечательная актриса Екатерина Васильева, которая публично, в многочисленных интервью, на протяжении середины 90-х годов, в 97-98-м - говорила о том, что театр это профессия, не угодная Богу. "Моя профессия, - говорила Екатерина Васильева в одном интервью, - заставляет душу раздваиваться, а это противоестественно для человека и противно перед Богом. Играющий лжет. Считается, что чем человек многоплановей - играет одно, думает другое, подразумевает третье, тем он талантливее. В конце концов, бывало, так запутываешься, что забываешь, каким ты был на самом деле. Это и есть западня. В церкви я учусь чистосердечному существованию без лукавства". Что же это за лукавство в театральной жизни, в лицедействе? Не то ли это лукавство, о котором мы просим в молитве "Отче наш", чтобы Господь от него избавил? И возможно ли быть актером, не впадая в грех лукавства? Арина Ардашникова: Все зависит от того, каких искушений боится человек. Вот вино, например: тот, кто пил и тот, кто излечился - он не будет пить нисколько; а тот, который никогда не пил - может себе позволить и стакан выпить. Так и вся эта история, тут дело не в Екатерине Васильевой, не в священниках, а просто в том, как человек стоит перед Богом. И так как театр искушает... А все в жизни искушает. А наше достоинство разве нас не искушает? Все в жизни может нас искушать. Если Бог нас ведет в нашей духовной жизни, то он может испытывать нашу веру любыми способами. Просто театр - массовое такое явление, на нем это видно. Вот для таких людей, вероятно... Я знала Катю только когда работала в театре, она была тогда очень молодая, очень привлекательная, милая была женщина, какая-то открытая и честная по поведению... а потом я Катю не знала и жизни ее я не знаю. Но просто, я думаю, что если для нее театр является таким испытанием, то это - правда. И для таких людей, которые по отношению к Богу стоят в подобной ситуации - как Катя - тоже это правда. Но есть и другие люди. Яков Кротов: Между театром и церковью есть много общего, прежде всего потому, что и театр, как и церковь, это синтез искусств. Выражение, которое известный богослов 20-го столетия священник Павел Флоренский применил к православному богослужению: это синтез искусств, здесь и слово, и зрение, и обоняние - все влияет на человека. Так же и - театр. Поэтому, в то время, как кинематограф не представляет такой капитальной проблемы - театр представляет. И уже до революции была совершенно четкая раздвоенность - театр воспринимался как нечто инородное церкви, как нечто противоположное; было раздвоение культуры. Неслучайно в начале 20-го века в России целенаправленно церковная и светская интеллигенция встречалась. А граница проходила - в том числе - и здесь. Церковный интеллигент (не обязательно - священник) в театр не ходил, а светский - ходил спокойно, для него пьесы Ибсена были частью проповеди каких-то светлых начал в жизни. Для него Ермолова была столь же важна, как и священные писания. Малый театр действительно был храмом. Почему же тогда совершилось это раздвоение, и преодолимо ли оно? Борис Любимов: Просто если говорить о фактах, я вернусь все-таки к митрополиту Трифону Туркестанову. У Станиславского есть запись, где он пишет о тех актерах-любителях, которых он считает наиболее перспективными на амплуа героя-любовника. Первая фамилия - совершенно неизвестная, третьим он считает себя, вторым - Туркестанова. Туркестанов приходит к Станиславскому, делится своими впечатлениями от его игры, будучи уже послушником у Амвросия Оптинского. Владыка Трифон вспоминал, что когда он сказал своим друзьям по университету, что он уходит, и не просто уходит, а уходит в монахи (кстати, под влиянием игры Ермоловой в "Орлеанской деве", о чем он сказал на отпевании), то студенты университета его "оборжали", как теперь бы мы сказали, или "облажали", а его хорошо знакомый артист Малого театра Марк Шеев обнял его, поцеловал; и он сказал, что - "лицедей меня благословил". Это значит... я не думаю, что он на исповеди у старца Амвросия утаил бы грех посещения театра. Кстати, Амвросий говорил о другом; он спорил с тем, что сейчас некоторые театр считают прямым путем в Царство Небесное. Это, говорил он, не так, если это и вход, то разве что с заднего крыльца. Просто, мне кажется, есть некоторые тенденции, их можно было по Достоевскому - один Зосим, другой Ксеропонт. Архимандрит Киприан Керн, ученый монах, глубокий, тонкий человек, так блистательно описанный Зайцевым в известной его новелле. В его книге, которая называется "Православное пасторское богословие", книге, предназначенной для священнослужителей, он пишет о том, что - как же можно священнику не ходить в театр, он тогда не будет знать тех, кто приходит к нему на исповедь. И он приводит пример отца Георгия Спасского, который ходил "даже в синема". То есть для него "синема" был еще хуже, чем театр, и может быть даже это в чем-то и правильно. Единственное - поскольку свидетель Иоанн Златоуст про "синема" ничего не знал, ничего поэтому не сказал, очень многие священники в "синема" ходят, телевизор смотрят, а в театр - не пускают. Что, вообще-то говоря, строго говоря - бессмысленно. Яков Кротов: Во многих других мировых религиях к театру относятся довольно спокойно. Индуисты представляют Веды, снимают по ним многосерийные фильмы, ставят спектакли, наслаждаются этим; никто не делает проблемы. В иудаизме есть свой религиозный театр, и спокойно относятся и к светскому; нет проблемы. Именно христианство, именно современное христианство - в "нервных" отношениях с театром. И, пожалуй, именно с тех пор, как на Западе театр вырвался из-под опеки церкви. Это произошло в 16-м веке. И, конечно, здесь имя Шекспира высится как веха; это - канон, это - основа канона западной культуры. И когда в Россию приходит театр, он приходит вместе с западной культурой. Это средство вестернизации, будь то лютеранский театр Немецкой слободы или театр Дмитрия Ростовского. Святой Дмитрий Ростовский - украинец, и он получил характерно прозападническое образование, поэтому здесь в России он так до смерти и остался чужим и подвергался гонениям со стороны патриарха Иакима. И вплоть до революции остается этот конфликт, правда очень скрытый, сдержанный опекой империи, - между русским театром и русской церковью. Но этот конфликт есть и на Западе. В 19-м веке, когда один католический священник организовал театр в Италии (святой Людовик Павони), специально для обучения подростков, это был катехизический театр, и тем не менее было глобальное возмущение духовенства. Это было в городе итальянском Бреши. И только епископ пришел в этот театр и тем самым снял все возражения. Откуда этот конфликт между современным театром и церковью? Может быть, потому что театр и церковь занимают одну нишу, пытаясь воздействовать на человека? Есть ли между ними разница? Борис Любимов: Разница все-таки принципиальная. Если театр не пытается совершать какого-то кощунственного акта, и не пытается творить евхаристию, он просто не священнодействует, он - действует... У меня книга моя называется (простите, вы спрашиваете меня, поэтому я ссылаюсь на самого себя), книга называется - "Действо и действие". Вот театр - это действие, церковь - это действо. Театр - это перевоплощение, если пользоваться очень нестрогим, но понятным термином, а церковь - это все-таки "присуществление". Центр церковной жизни - это евхаристия; центр евхаристии - это присуществление. Мы веруем, что под видом хлеба и вина мы приобщаемся к страстям Христовым, телу и крови. Ни один, самый наивный зритель, кроме детей, не верит в то, что Качалов, играющий Барона в "На дне" - это Барон. И в числе православных - святых есть трое, артисты играют на сцене, играют христианина, в момент игры перевоплощаются и принимают на себя все муки, причисляются к лику святых. Вот это, очевидно, есть та игра, про которую Пастернак сказал: "Сколько надо отваги, чтобы играть навеки". Но есть еще один момент, мимо которого мне бы тоже не хотелось пройти. Свидетель Афанасий, столп и утверждение истин. В его житие рассказывается замечательно, как он в детстве с ребятами играл в обряд крещения, и проезжающий мимо епископ признал обряд действительным. Значит, и в игре есть своя антология, в этом ее сила, в этом ее и опасность. Станиславский в конце 90-х годов прошлого века едет в Париж, смотрит "Самаритянку" Ростана... не уверен, что Ростан будет причислен к лику святых, но, тем не менее, пишет письмо родным своим и, внутренне полемизируя с кем-то из своих родственников (родственников своей жены, по-моему), он пишет: "Для меня, посмотрев "Самаритянку"... я уверен, что человек может поверить в Бога больше, чем если иногда он придет в церковь, и так далее". Поэтому не стоит и западных людей подозревать (в том числе - театральных людей) в тотальном уходе от христианства. Яков Кротов: Одно из главных возражений против театра, напомню - это то, что актер, изображающий порочного человека, сам становится порочным, и это уже необратимо. Насколько это справедливо? Арина Ардашникова: Если так огрубить, то есть два типа актера. Актеры, которые лицедействуют, которые изображают, - эти люди с детства все изображают, они изображают котов, шкаф... И есть актеры, которые ни походки, ни звука голоса другого человека тебе не изобразят, они будут всегда ходить, как они ходят, и говорить, как они говорят. Но эти актеры все время раскрывают то, что в их личности происходит, как преломляется мир через их личность. Вот это преломление мира - прошлого, настоящего, собственного, текущего в пространстве и времени - вот то, что происходит с этим миром, когда он проходит через мою личность, вот это делает актер. Безвреден театр тем актерам, которым свойственно изображать. Они не берут это внутрь, они это показывают, изображают. Но есть актеры, которые играют глубинами внутренними. Для них это очень опасно, и такие актеры не на всякую роль согласятся. Значит, актер должен обладать стойкостью внутренней и верой, вот тут-то вера необходима. Если это все есть, тогда можно в души этих людей спускаться - как Господь в ад. Яков Кротов: Недавно в Пскове актеры верующие, православные актеры ставили большое представление на Соборной площади, показывающее историю города. И они хотели, чтобы актер, изображающий древнего православного епископа, выходил из храма. Обратились к духовенству с соответствующей просьбой - отказали. Усмотрели в этом кощунство - актер в рясе. Почему? Потому что актер рискует, он - не священник; одевая рясу, он занимает чужое место. Насколько оправдана вот эта боязнь риска? Действительно ли это так пагубно? Откуда это неприятие? Николай Каракаш: Мне дорога мысль Бердяева про то, что все, что связано с духовной, какой бы то ни было жизнью, в искусстве ли это, в религии ли это, - все связано с риском. И не может быть никакой гарантии, что с тобой будет и что произойдет дальше, и так далее. Человек, который хочет найти какое-то успокоение, какую-то твердо зафиксированную позицию по какому-то вопросу, - он обречен, потому что он ее никогда не найдет. Никогда нельзя сказать, когда рясу можно надевать, когда ее нельзя надевать, кто ее может одевать и кто ее не может надевать. Нужно понимать следующую вещь: в 20-м веке (кстати, это целая тема для 20-го века) - что иллюзорно, а что реально. Что является театром в нашей жизни, а что в нашей жизни театром не является. То, что в 20-м веке очень часто стиралась граница между зрительным залом и сценой; то, что 20-й век поставил эту проблему, - конечно, это очень покоробило людей, которые за этот мир хотят держаться и хотят, чтобы в нем надевал рясу тот, кто должен надевать, а тот, кто не должен надевать, рясу надевать не должен. Конечно, это покоробило, но что поделать... Духовное развитие научное, в искусстве - оно идет своим чередом. Если этот вопрос встал, значит он имеет право на существование. Яков Кротов: Чем объяснима позиция священника, который считает недопустимым появление актера в рясе, в облике святого? Борис Любимов: Очень многие у нас живут сейчас по принципу "или - или". Вот как мотнуло сюда в церковь - и все, и я уже себя стилизую. На самом деле очень многие, на мой взгляд, псевдоаскеты здесь так же гримируют себя, свою жизнь раскрашивают, как гримируют их актеры. Сегодня они гримируют себя под некоего человека 17-го века - до чего? До Петра? При Тишайшем Алексее Михайловиче театр был. До Никона?.. В этом - глубочайший драматизм их жизни, я им очень сочувствую. Нне разделяю их точку зрения, но очень им сочувствую. Яков Кротов: Конечно, сегодня церковь приняла театр, киноискусство, лицедейство вообще - как средство миссии. И теперь уже и православные часто спокойно к этому относятся. Но это маргинальное явление, наши фильмы о Евангелии, даже если их делают великие кинорежиссеры. А что стоит в центре, скажем, театральной жизни Москвы? Спектакли, главные герои которых далеко не святые, где вообще о святости речи нет. И, тем не менее, туда идут, идут именно христиане всех конфессий, потому что там интересно, там живое дыхание духа. Как же это совместить? Что, нужно принять творчество - и при этом погубить свою душу? Как совместить поиск истины, стремление к святости - с тем, что эта истина часто оказывается лучше явленной за границами церкви. Евгений Хорхардин: Помните, как сказал Спаситель, абсолютно точно и всеобъемлюще: "Нет ничего нечистого самого в себе". Вот, почитающему что-нибудь за нечистое - тому, конечно же, оно нечисто. То есть, если эта вещь на тебя как-то действует - во-первых, не обязательно считать, что она будет точно так же действовать на другого, что у другого тот же самый ассоциативный ряд. И второе, что, мне кажется, в этом споре самое главное - что уж очень мы любим навешивать ярлычки и ориентироваться по ярлычкам, по словам, а не по делам. "Христианский" - значит там должен быть Христос, "христианский" - там должно быть о праведности. Почему же не искать сам смысл, то, о чем это, а не то, какие ярлычки на этом сверху висят. Как Спаситель сказал: "Добрый человек выносит доброе, злой выносит злое". Хочешь найти что-то плохое... Вот я читал признания какого-то маньяка, который рассказывал, что впервые на него так сексуально-возбуждающе подействовало именно церковное пение в сочетании с иконой Девы Марии. Вот с тех пор он искал эти глаза и не мог этого найти, и поэтому он твердо был уверен, что все, что он после этого творил, это ему было дано от Бога. Действительно художник, любой действительно человек искусства, не просто творящий сегодня на продажу. Но даже, собственно, на продажу творят иногда очень хорошо, но именно если человек творит по воле внутри его вложенного, и если Бог их создал такими, именно Бог создал - не дьявол же! - человека, и вкладывает ему желание и потребности внутрь, то пытаться их духовно кастрировать, выдавая это за праведность, то это больше всего похоже доктрину скопцов, что выросло оно зачем-то, такой вредный отросток, если удалить его, тогда святость будет. Яков Кротов: Причина неровного, нервного, такого неравнодушного отношения христиан к театру, очевидно, в том, что отличает веру в Христа от всякой иной веры. Любой театр начинался как религиозный, как изображение иного, высшего, божественного мира. Но вера в Христа есть вера в то, что Бог переступил границу человеческого мира, вошел в него, стал человеком, и тем самым открыл и возможность человеку выйти за свои пределы, за пределы своей личности, за пределы земного горизонта. И, с одной стороны, это обесценивает актерство и театр как религиозное явление, как какую-то попытку изобразить божественное, театр меркнет перед церковью. Но в то же время именно боговоплощение, пришествие Христа придает новое значение театру в мире, культура которого основана на христианской традиции. Театр получает значение как путешествие вглубь другого человека, как сопереживание, как открытие иного в божественном мире, иного в космосе, душе ближнего. Театр и путешествие вглубь собственной души, которая оказывается намного сложнее, чем казалась в мире до Христа, путешествие в глубину Бога человечества. И театр оказывается одним из помощников в осуществлении той цели, которую задал Христос человеку, но Христос дал и все необходимое для решения и для победы. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
