Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
19.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[27-01-02]
Разница во времениАвтор и Ведущий Владимир Тольц
"Белой акации гроздья душистыя" (А.И.Куприн и В.В.Шульгин в "Русской газете")
- "Журналист всегда солдат и перо - его оружие, которое он носит с честью". Владимир Тольц: Это не Маяковский, с его желанием, "чтобы к штыку приравняли перо". Это его политические противники - звезды эмигрантской журналистики. Замечательный писатель Александр Иванович Куприн и известный политик Василий Витальевич Шульгин. Куприн и Шульгин в "Русской газете". Итак, сегодня речь пойдет о белоэмигрантской публицистике 20-х годов прошлого века. Прежде всего, представим более подробно публикации, фразы из которых прозвучали как эпиграф к нашей передаче. Александр Куприн. Речь на праздновании 35-летнего юбилей литературной деятельности. - Опубликовано в "Русской газете", 24-го декабря 1925-го года. "Журналист всегда солдат и перо - его оружие, которое он носит с честью. В Милане есть один огромный памятник. На высоком цоколе лежит полуобнаженный умирающий воин со шлемом в руке. Правой рукой он стискивает древко длинного копья, заостренного наверху как чернильное перо. Внизу надпись: Felice Gavalotti Gli Italiani Этот памятник поставлен Кавалотти, неустрашимому журналисту, умевшему стоять за свои убеждения не только пером, но и шпагой, и никогда не опускавшему своего оружия ни перед страхом, ни перед соблазном. Памятник - о котором должен не забывать каждый истинный журналист". А теперь - из статьи Василия Шульгина "Приготовительный класс" - та же "Русская газета", 22-го августа 1924-го года. "В мире борются человеческие союзы. Они борются на земле, в воде, в воздухе... И только? Нет, не только. Они свирепо борются и в других областях - на фронте агитации, на фронте экономическом, на фронте национальном, на фронте классовом... Разница между армией летчиков и армией газетчиков не больше, чем разница между моряками и кавалеристами. Все это различные роды оружия: перо и штык сблизились до чрезвычайности". Позвольте представить теперь исследователя этих патетических и давно уже позабытых всеми текстов. Гость московской студии Радио Свобода - старший научный сотрудник Института мировой литературы Российской Академии Наук Елена Анатольевна Осьминина. Вместе с упомянутыми уже Куприным и Шульгиным, чьи непубликовавшиеся в России никогда еще тексты она нам предоставила, Елена Анатольевна - автор сегодняшней передачи. Признаюсь, когда Лена предложила мне сделать передачу о "легендах и мифах русской эмиграции", я весьма усомнился в том, что наша уважаемая гостья именует "актуальностью темы". Ну, действительно, после эпохи гласности интерес к Куприну и Шульгину заметно угасает в России в сравнении, скажем с 1970-80-ми годами, когда его сдабривал привкус эмигрантской полузапретности (она же - полудозволенность), да и былой русской политической эмиграции давно уже нет, а ее внутренняя газетно-журнальная полемика превратилась в предмет интереса пары десятков исследователей, издающих свои сочинения друг для друга в сотнях экземпляров... - Это все пресловутая "разница во времени"... Но с другой стороны, журнальные проблемы и журналистские тоже, в том числе, жгучие для эмиграции проблемы зависимости от денег и издателя, партийных пристрастий, свободы, наконец, - они остались. Может быть, вы и правы, Елена Анатольевна? Елена Осьминина: - Конечно права. Именно в эмиграции писатели были свободны в своих политических пристрастиях и в своем самоопределении. Большинство из них и бежало от большевиков именно из-за идеологического гнета, цензуры, во имя свободы слова выбирая изгнание. И эмиграция предоставила им эту свободу. По подсчетам исследователей, только в 1925-м году в разных странах было зарегистрировано 363 периодических издания на русском языке. Существовало множество партий: от монархистов-самодержавников до социалистов и меньшевиков. Одних только монархистов было несколько направлений: легитимисты, непредрешенцы, конституционалисты, бонапартисты... Владимир Тольц: - Партий-то и сейчас, хоть отбавляй... (И, похоже, российское начальство уже этим занимается.) Елена Осьминина: Писатели были свободны от этих партий. Да, они печатались в газетах, потому что книг выходило мало, это было экономически невыгодно. Но их "газетные" публикации свободны от идеологии. Это прекрасные образцы беллетристики или публицистики. По ним надо учить писать студентов факультета журналистики! Вот и хотелось бы показать эти образцы на примере материалов из "Русской газеты", которая выходила в Париже в 1923 - 1925-м году. Сейчас в Институте Мировой Литературы готовится к печати сборник статей об эмигрантской публицистике. "Русскую газету" я расписывала как раз для подготовки материалов к сборнику. Газета не самая крупная и не самая известная, однако в ней печатались блестящие эмигрантские писатели и публицисты: Бунин, Куприн, Шмелев, Шульгин, Горный, Черный... Один только Куприн за два года написал более ста статей. Владимир Тольц: Надо бы хоть еще пару слов сказать нашим слушателям об этой самой "Русской газете". Я припоминаю одну парижскую публикацию московского литературоведа Рашита Янгирова, в которой он писал о политической одиозности этого издания, руководимого известным в ту пору эмигрантским деятелем Александром Филипповым. Янгиров привел отзыв о "Русской газете" Глеба Петровича Струве, написавшего своему отцу Петру Бернгардовичу в 1924-м: "Работа моя в "Русской газете" прекратилась. Я этим доволен, так как, хотя 250 фр<анков>, которые я там получал, для меня имеют значение, работать с таким отъявленным хамом, как Филиппов, и в такой, в общем, некультурной газете, было неприятно". Это качество издания отмечали тогда и другие - Владислав Ходасевич, Сергей Мельгунов, Иван Бунин. А вот Куприн сотрудничал. И Шульгин тоже. (О причинах давайте чуть позднее). А сейчас, Елена Анатольевна, расскажите, пожалуйста, нашим слушателям, о чем же они там писали. Ну, и о "прекрасных образцах", как вы говорите, их журналистики тоже... Елена Осьминина: На мой взгляд, это были прекрасные образцы, каким бы человеком ни был Филиппов. Самые интересные с художественной точки зрения статьи были написаны об армии, бароне Врангеле и интервенции. То есть первая тема писательской публицистики была военная, образно говоря, "о бравом солдате". Вторая тема - политическое будущее России, про великого князя Николая Николаевича. То есть тема монархическая, образно говоря, - "о добром царе". И третья, последняя - ностальгическая, о прошлой России, "о золотом веке" или, как писали в эмигрантской публицистике - о "Китеж-Граде". В России есть не все номера газеты, и хотелось бы сразу поблагодарить журналиста Радио Свобода Михаила Соколова, который привез из Праги недостающие ксерокопии . Очень много материалов Куприна привезены Михаилом именно оттуда. Начнем с одного из лучших произведений, опубликованных в "Русской газете" - очерков Шульгина "21-й год". Два небольших отрывка из этих очерков у нас печаталось, вообще же произведение совершенно новое для русского читателя, в эмиграции также было опубликовано только в "Русской газете". Шульгин описывает легендарный беженский Константинополь 1921-го года. Grand rue de Pera - главная артерия города, русские рестораны, русские книжные магазины. Русское посольство, мансарды, мост через Золотой Рог, дача "Терапия". Отрывочные мысли, наблюдения, бытовые сценки, диалоги, куски писем, прямые авторские отступления - каким-то чудесным образом Шульгину удается передать лик времени, создать живые образы... Владимир Тольц: Давайте приведем пример этой самой передачи "лика времени". Вот отрывок одной из глав "21-го года", опубликованный в "Русской газете" 7-го января 1924-го.: "Зеленое пальто, полосатый шарф и "чулочек" - это форма, которую создали себе русские беженки и которая избавляет их от многих затруднений: сразу видно - русская, для которой, значит, законы не писаны(...) Они идут, хрупкие, слабые, неумелые, но презирают в душе эту толпу, презирают, потому что чувствуют у себя за плечами крылья. И не замечают, что толпа этих земных людей смеется над ними(...) Трагедия для меня - мужские русские лица(...) Правда есть лица, которые "собрались". Но как "собрались"? Жутко собрались.... Не так, как собирается цивилизованная лошадь под мундштуком - орудием культуры... А так, как тот степной конь, той страшной ночью, когда перевалил дикий горный хребет человек "Страшной мести".. Вы помните Гоголя? Вдруг "собрался" конь... повернул голову к всаднику... посмотрел ему в глаза... и засмеялся... Вот этой оскаленной дико-конской улыбкой смеются теперь некоторые русские... О, у этих лица - "собранные"! И только иногда в глаза бросается благородное лицо, на котором мучения походов и эвакуаций провели не борозды отталкивающей злобы, а выгравировали красивый рисунок воли..." Владимир Тольц: - Елена Анатольевна, два вопроса: во-первых, что такое "чулочек" - составная часть "формы русских беженок? Во-вторых, в этом отрывке ведь содержится определенное противопоставление: "дико-конская улыбка" некоторых русских и "благородные лица" других, украшенные "рисунком воли". Что должны мы уразуметь за всеми этими газетными кружевами? Елена Осьминина: - "Чулочек" - это вязанный шелковый колпачок, который надевали русские женщины. "Дико-конские лица" - это растерявшиеся беженцы, "пероты" - по названию района Константинополя. Шульгин противопоставляет их "галлиполийцам"- военным, которые разбили лагерь на Галлиполийском полуострове. Там был порядок, было настоящее объединение, волевое усилие. Была цель - сохранить армию, вернуться в Россию. Эмигранты объединялись по частям, по полками. Поддерживали друг друга, жили общей идеей. Владимир Тольц: Действительно, мыслью о возвращении в Россию жили тогда, в 1920-х, в эмиграции многие. Для одних это была искренняя вера, для других - один из способов получить поддержку Запада, сохранить или повысить в новых условиях собственную общественную значимость... Сохранение армии было одним из весомых аргументов в достижении этой цели. Этим отчасти и объясняется та острая политическая борьба за армию, которая велась в эмиграции, как монархистами, так и республиканцами. Ну, а кроме того тысячи бедствовавших в Галлиполи солдат представляли серьезнейшую социальную проблему русского зарубежья, ответственность за которую не могли не ощущать совестливые люди из числа эмигрантских властителей умов и политиков. И по этому вопросу в эмиграции шла тогда острейшая дискуссия. Ну, вот, к примеру, отрывок из речи Владимира Феофиловича Зеелера на заседании парижской группы Партии народной свободы (это июль 1924 г.): "В то время, когда мы заботились всеми силами об устройстве приехавших из Крыма добровольцев как можно лучше на положении беженцев, о распределении их по учебным заведениям Европы, вы все время поддерживали мысль, что эта армия, что ее надо сохранять как армию, и мешали живому и необходимому делу. Сколько излишнего горя вы тем принесли. Теперь без этой палки в колесах давно все были бы устроены и размещены". Елена Осьминина: Эмигранты жили во имя общей цели, они жили с мыслями о возвращении домой, жили только ради этого возвращения. "Кубанский поход продолжается!" - это был лозунг военной части эмиграции. Интервенция - продолжение первого похода Добровольческой армии. И многие писатели разделяли идею интервенции. Еще в 1919-м году Леонид Андреев первым на весь мир прокричал свой "SOS". Обращались к помощи Европы и Мережковский, и Куприн. В "Русской газете" Куприн четыре статьи посвятил "Белой идее" и ее продолжению - военной интервенции... Владимир Тольц: Признаюсь, я не вполне детально представляю, зачем "идея интервенции" нужна была во второй половине 20-х западным политикам и государственным деятелям. Допускаю, что расхожее ныне мнение об ее использовании как инструмента давления на СССР, в общем виде имеет некоторые основания. Об эмигрантских политиках я уже сказал. Многие из них вполне искренне и в 1920-х, и позднее верили в реальность такого развития событий. В переписке 1940-го года оставшихся после октябрьского переворота за рубежом царских послов (кстати, вся она тайно, по крайней мере, с 1934-го года, перехватывалась НКВД и доставлялась Сталину), вот в этой переписке я наткнулся на рассуждения о вероятной интервенции эмигрантских сил в случае войны англо-французской коалиции с СССР. (Напомню - 40-й год!) И речь там идет о возможном использовании на юге одного из героев нашей передачи - "Шульгина и К°"! (Думаю, этот пассаж сказался на последующей печальной судьбе Василия Витальевича Шульгина. - Но об этом позднее). А вот что до бдительных советских "органов", так они уже с начала 1920-х внимательно следили за развитием в эмиграции идей интервенции, ловко им управляли и донесениями об этом повышали "статутность", как теперь говорят, своей конторы. Из сводки о деятельности правых партий за ноябрь, декабрь 1924-го года и январь 1925-го, опубликованной недавно в сборнике "Совершенно секретно: Лубянка - Сталину о положении в стране": "В противовес кирилловцам николаевцы ставят во главу угла, как путь завоевания власти, военную интервенцию. Благодаря этому николаевцы ориентируются на Францию в надежде, что наступит момент, когда Франция прикажет своим вассалам - Польше и Румынии - двинуться на Советскую Россию. Здесь-то и выступит роль русской армии (Врангеля), которая будет победоносно двигаться на Россию, встречаемая с ликованием крестьянством, которое измучено "большевистским игом". Елена Осьминина: Писатели-эмигранты еще во время гражданской войны практически все были на стороне белой армии. Они рассматривали интервенцию не как войну с Россией, а как войну за Россию. Кроме того, они искренне восхищались бароном Врангелем и имели полное на это основание, как его политикой во время правления на Юге России (Шульгин посвятил этому несколько статей в "Русской газетой"), так и самой эвакуацией и поведением в эмиграции. Они восхищались волей, умом, стойкостью командующего. Шульгин заканчивает свои очерки "21-й год" портретом командующего, жившего в это время на яхте "Лукулл" на Босфоре. "На палубе был только один человек... Он не заметил привета - моего привета, с пробегающего мимо шаркета. Я же видел его хорошо. Высокий, тонкий, в серой черкеске, с маленькой бритой головой... Он стоял, опершись руками о борт, который (борт) казался поэтому низким и смотрел прямо перед собой вдаль пролива... Это был генерал Врангель.." Владимир Тольц: - Знаете, Елена Анатольевна, вслушиваясь в музыку шульгинского пассажа о Врангеле, я вспомнил то, что выходит за хронологические рамки сегодняшней темы. - То, как писали другие русские эмигранты о героическом бритоголовом профиле дуче и (несколько позднее) о солдатской суровости фюрера и еще более поздний пассаж (уже западного происхождения) о человеке в простой солдатской шинели - Сталине. Поэтика "сказки о бравом солдате", как вы выражаетесь, начинает слагаться именно тогда, через несколько недолгих лет после мировой войны и русской революции. Образ "бравого солдата" нужен был политикам разного толка. Но лепили-то его не они, а писатели и журналисты! В том числе и герои сегодняшней нашей передачи. ...Вернемся в середину 1920-х к барону Врангелю, о котором прочувствовано писал Шульгин. Следует заметить, что претензии Врангеля на политическую власть в эмиграции, да и в России тоже, поддерживали тогда "монархисты-бонапартисты", желавшие видеть во главе освобожденной от большевиков России лицо, не принадлежавшее к династии Романовых. (Легитимными основаниями к этому рассматривалось то обстоятельство, что барон Врангель был избранным правителем Юга России). Но он не являлся единственным "кандидатом на должность". И уж, тем более, главным не являлся. Давайте познакомим слушателей с тем, что писал в "Русской газете", в мае 1924-го ставший вдруг монархистом Куприн: "Знать величие рода, богатство, почет, власть; претерпеть страшнейшее крушение всех этих даров, обусловленных всего лишь рождением; познать их суетность и тщетность и, наконец, на склоне дней увидеть, что величайший долг и сладчайшее бремя состоит лишь в усердном и бескорыстном служении Отечеству - все это так по-русски! Мы не можем не верить искренности и непоколебимости слов Великого Князя." Елена Осьминина: Куприн имеет в виду великого князя Николая Николаевича (двоюродного дяди Николая II), который должен был возглавить Национальное объединение эмиграции и будущую интервенцию. Куприн был ведущим "монархическим" публицистом "Русской газеты". Статьи его совершенно замечательны. Писатель, например, приходит к выводу о необходимости монархии, разбирая шекспировскую пьесу "Генрих IV"... Или рассказывая анекдот о слонах и Гагенбеке... Или сочиняя сатирический "Манифест Буденного" (которого некоторые эмигранты чуть ли не всерьез прочили на русский престол). К той же теме подводят - откровенно автобиографические отрывки, которые были переработаны затем в главу из "Юнкеров". Или останутся не переработаны - в так и ненаписанную книгу "Мои животные" . Куприн вспомнил одиночество царя, рассказывая о своей любимой собаке - меделянском псе "Сапсане". Владимир Тольц: - А вот, как по-Вашему, почему писатель, обличавший самодержавие в 1905-м году, стал монархистом? - На памяти наших слушателей немало примеров такого рода политических кульбитов служителей муз: еще недавно многие заядлые коммунисты-литераторы в одночасье становились "демократами", "либералами", "националистами" - кем угодно, в зависимости от конъюнктуры политического момента. Но Куприн - это ведь совсем другое: другое время, другая культура... Елена Осьминина: - Каждый писатель может измениться. Взгляды Куприна сильно изменились еще до революции. Нашим сектором в институте руководит доктор филологических наук Олег Николаевич Михайлов, большой специалист по творчеству Куприна, лично знавший его дочь....На наших заседаниях часто идет речь о Куприне, о его еще неизданной публицистике, в том числе с 1914-го года. Уже тогда настроение писателя изменилось, по сравнению с 1905-м годом. А в 1918-м году он был на три дня арестован большевиками , за статью по поводу великого князя Михаила Александровича. Кроме того, Куприн не стал монархистом-абсолютистом, он сторонник конституционной монархии. И, надо сказать, находит весьма остроумные доводы в пользу своих убеждений. Ну, например: "Монарх древних времен был прямым потомком патриарха и вождя племени. Он был алчнее и хитрее всех. Он был лучшим охотником и обладал физической слой. Он был выше ростом и корона очень шла к его роскошной бороде. Он судил справедливо и авторитетно, сидя под вековым дубом. Изречения его были полны доброты и крепкого юмора. Владения его не простирались по величине шире носового платки; в день огромного сражения с соседом его рать теряла одного убитого и трех легко ранеными. И рыцарь Францыль Венецыан не в сказке, а наяву получал руку и сердце королевны Ренцывены. Но жизнь бежит вперед, вперед, обгоняя все стоящее на месте(...) конституционная монархия (...) - это, конечно, паллиатив, это не королевна Ренцывена, а всего лишь Фекла. Ни что же? Лучше своевременно жениться на Фекле, прожить с ней, по старанию, мирную жизнь и, отходя, поблагодарить ее за верное супружество, нежели без пути шататься, во вред здоровью и совести, по сомнительным публичным площадям и площадкам...." Владимир Тольц: - Елена Анатольевна, всё это кучеряво написано. Боюсь, слушающим это с разницей во времени в семь с половиной десятилетий всех этих подколок и намеков без пояснений не понять. Ну, что это за "сомнительные публичные площадки", к примеру? Елена Осьминина : - Это тонкий намек. Монархисты в эмиграции разделились на николаевцев и кирилловцев, то есть приверженцев великого князя Николая Николаевича, о котором уже говорилось, он был русским верховным главнокомандующим в 1914-1915-х годов И приверженцев великого князя Кирилла Владимировича, двоюродного брата Николая II. Великий князь Кирилл Владимирович в 1922-м году опубликовал во французских газетах заявление, что он считает себя блюстителем императорского престола . А в 1924-м году объявил, он "Император Всероссийский". Великий князь Николай Николаевич вел себя осторожнее, говоря, что готов стать во главе русского освободительного движения, а вопрос о будущей форме правления должен решить русский народ. Купринский намек на публичные площади, то есть продажность - намек на денежные средства, которые получал великий князь Кирилл Владимирович из Германии и Америки. Владимир Тольц: - "Продажность", Елена Анатольевна, - сильное слово! Но если уж говорить о зависимости эмигрантских политиков от денег, нельзя не упомянуть и о той же зависимости журналистов, "обслуживавших" их политику. Еще Бунин подметил легкую способность Куприна сбывать свои сочинения "за сущие гроши, <...> ловко попадая, по своей талантливости, во вкус редактору и читателям". В 1926-м Куприн декларировал свое кредо: "печатная борьба с большевизмом, борьба прямая и открытая, без заигрывания, уверток и задних лазеек на всякий грядущий случай". Ну, а через 11 лет он говорил совсем другое: "... если бы в России меня оставили в покое, на какой угодно едальной категории, то я со своей стороны обещал бы не делать никакой политики и "не наводить мораль"". Поэтому к моральным инвективам нашего героя стоит относиться спокойнее. Ну, а обращаясь к эмигрантским страстям и интригам, которые обличал монархист Куприн, стоит отметить, пожалуй, что за ними внимательно следили на Лубянке Вот отрывок из недавно опубликованного ФСБ "Обзора политико-экономического состояния за сентябрь 1922-го года": "Кирилл Владимирович обладает довольно большими связями в монархической среде. Ему присягнул и небезызвестный по своим авантюрам в Венгрии, Латвии и Литве, проживающий ныне в Кенигсберге генерал Глазенап. Мюнхенские монархисты во главе с Бискупским также поддерживают Кирилла, установлена тесная связь с генералом Красновым, последний ведет работу среди казаков, находящихся на Балканах. У Кирилла установилась связь с партией Людендорфа, а также правой баварской группой (...) Высших Монархический совет давным-давно стремился к тому, чтобы возглавить монархическое движение кем-нибудь из членов дома Романовых и в качестве наиболее приемлемого кандидата выставлял Николая Николаевича. Эмигрантская масса монархического толка отнеслась к манифесту Кирилла Владимировича в общем отрицательно и больше склоняется в сторону Николая Николаевича." Владимир Тольц: Всю эту информацию Лубянка получала не только от своих агентов в эмигрантской среде, но и из эмигрантской прессы, в том числе и из публикаций героев нашей передачи. Вообще, по по эмигрантским изданиям отлично было видно, кто кого поддерживает, как меняются отношения различных общественных организаций с великими князьями. И писатели всем этим изменениям прямо "соответствовали"... Елена Осьминина: - Тут у меня довольно шаткая позиция. С одной стороны, нельзя сбрасывать со счетов писательское знание всяческих политических интриг и взаимоотношений. С другой - они все-таки могли идти наперекор линии газеты, не совпадая в оценках и пристрастиях. Вот пример с Куприным и Марковым II, известным лидером "Союза русского народа", а в эмиграции - главой Высшего Монархического Совета. В то время, когда Марков II ездил на прием к великому князю Николаю Николаевичу, а "Русская газета" ориентировалась на Высший Монархический совет, Куприн, с присущим ему юмором, писал: "Однако, даст Бог, придет время возвращения на Родину и Марков чудесно столкуется со своими соседними мужиками. Правда, руготни будет много(...) Однако(...) когда мужики в день святого Медосия или святого Языконта или просто во Вздумьев день сварят брагу, то лучшим гостем у них будет на беседе Марков. И еще припрашивать станут: что, барин, скоро уходишь? Побеседуй еще. Или брезгуешь?" И пианино ему возвратят. Правда, чуть-чуть попорченное курами и без струн" (А.И.Куприн "Знатоки" - "Русская газета", 4 июня 1923 г.) Елена Осьминина: Зато потом "Русская газета" обрушилась на Маркова, обвиняя его в антиврангелевской интриге и провокаторстве. Судя по взглядам Маркова, интрига вполне могла быть. Но есть архивные свидетельства, что сама и газета шантажировала Врангеля, желая получить от него финансирование. Свидетельства эти принадлежат Шульгину, который, однако, обрушился потом не на газету, а на Маркова. Куприн же в самой разгар полемики писал совсем в другом тоне. (А.И. Куприн "Гордые нищие" - "Русская газета", 10-го мая 1925-го года ) "Но есть упрямцы, для которых не существует истории, есть глухие и слепые люди, не уразумевшие смысла оглушительной кровавой катастрофы. До сих пор они перетряхивают древние, ветхие одежды, некогда шитые алмазами и золотом, и сами не замечают, что на их плечах лишь жалкие нищенские лохмотья, не скрывающие старого, иссохшего тела, которое сквозит через дыры. Это - монархисты - абсолютисты." Елена Осьминина: Такие "гордые нищие" - и крайне-правые и крайне-левые. Но: "Если уж выбирать между этими двумя категориями нищих, то, конечно, моя жалость и моя симпатия лежит на стороне крайних монархистов. За ними все-таки позади слава России и ее великая история, и прежнее могущество ее царей". Владимир Тольц: В заключение, Елена Анатольевна, давайте хоть несколько слов скажем еще об одной из упомянутых вами тем эмигрантской журналистики - мифе о прошлой России. Елена Осьминина: - Почему это миф? Были замечательные произведения о России, поэтические, ностальгические - как в беллетристике, так и в публицистике. Понятно, что изгнанники мечтали вернуться в Россию, тосковали, вспоминали... А писатели "возвращали" ее читателям в своих произведениях... Ну, вот, к примеру из статьи С. Горного - "Их сединам...", ("Русская газета", 26-го апреля 1925-го года): "Русь, которую мы упустили. - держава, как из мягкой глины слепившая души наши (...) строилась на "традиции"(...) ими она была крепка. Бытом - не поверхностным цветением его, а крепко вросшими корнями. Всем обликом, укладом жизни нашей. "Традицией" - которая уплотнялась, крепла, как сохнущий, каменеющий цемент таким блоком, монолитом, гранитом(...) Сперва нужно собрать и уплотнить Россию в себе, Понять, что было на ней легкой шелухой, ненужным ( и подчас ядовитым) цветением, а что было плотным, материковым, гранитным (...) Она вошла, Русь , в нас самих. "Пронизала бытом". Елена Осьминина: Так человек отрешался от чуждой ему, враждебной эмигрантской реальности и жил воспоминаниями и даже в воспоминаниях. Например, Шмелев, который дал в "Русскую газету" пятнадцать материалов. Среди них есть блестящая публицистика. Мы не приводив оттуда примеров, потому что она у нас опубликована. Все же публицистические материалы, здесь цитируемые - никогда в России не публиковались, о существовании некоторых вообще было неизвестно. Так вот, Шмелев как и Куприн, включал в свои публицистические статьи и живые диалоги, и отрывки из писем, есть у него и сатирические образы, и поэтические, художественные. Россия, Родина , она же - "Снегурка", "Татьяна", "Венчанная жена". Владимир Тольц: В слове "миф" для меня ничего дурного нет. Более того, миф эмиграции (любой, не только русской) позволяет ей сохранять себя на чужбине как культурную, духовную общность. Но трагическая особенность белого мифа о Родине в том, что он часто возвращал (реально возвращал - в "столыпине", а не в грезах) людей не в придуманную ими сказочную Россию прошлого, не в ложе "венчанной жены", а в СССР. И "Град Китеж" ностальгического мифа оборачивался для них Колымскими лагерями, Тайшетом, Владимирским централом... А мастерили этот миф не только политики, но прежде всего (за деньги или по заблуждению ума) властители эмигрантских дум - писатели и журналисты, в том числе и наши герои. Кстати, Александр Иванович Куприн понимал это, только все валил на политиков: "Для всех этих штукарей, рвачей, истериков и - черт их подери! - русских политиков родина существует лишь как выигрышная ораторская подставка или как предмет выгоды: переменить отечество для них скорее и легче, чем купить новые брюки! Ubi bene!(...) А полковник Иванов, красящий автомобили при адской жаре, любит родину глубоко и стыдливо: также, как и любимой женщиной, он не посмеет ни хвастаться, ни торговать." Елена Осьминина: - Ни Куприн, ни Шульгин не призывали вернуться в советскую Россию в 20-е годы. Наоборот они отговаривали всячески. Они призывали эту Россию вернуть, сохранить в памяти, чтобы потом воссоздать. И та дореволюционная Россия, которую они хотели вернуть, которую они воспели, была не столь уж плоха. А главное - и Куприн, и Шмелев, и Горный могли в это искренне верить. Писатели вообще люди доверчивые, обмануть их довольно легко. Шульгин - ладно, тут все куда сложнее. Так весь Шульгин и остался в истории не как писатель, а как политик... Владимир Тольц: В истории вообще трудно понять, кто - обманщик, кто - обманутый. Но история - не верховный суд. А историки - не судьи. Мы лишь рассказываем, как было дело и чем кончилось (Если кончилось, конечно.) Расхожая среди русских послереволюционных беженцев перефразировка известного романса:
Белой акации цветы распускаются,
в судьбах Куприна и Шульгина обернулся причудливо. Куприн вернулся в Россию (а точнее - в чужую для него страну СССР) в приснопамятном 37-м. В 1938-м умер. Бунин написал тогда: "Он не уехал в Россию - его туда увезли, уже совсем больного, впавшего в младенчество". В СССР Куприн не написал ни строчки. За него писали и приписывали ему другие. (Например, фразу "Меня , великого грешника перед родиной, сама родина простила".) И все же смертельно больного старика использовали, как могли: таскали на октябрьский парад - на гостевые трибуны Мавзолея, показывали красноармейцам... Но не долго. Пламенного политика и публициста Шульгина использовали дольше. Уже в 1925-м он оказался игровой фигурой в шахматной партии ОГПУ с монархической эмиграцией. Его не только увлекли тогда в СССР, но и выпустили обратно за границу. Вернувшись, он опубликовал в 1927-м книгу о своем "тайном", якобы, путешествии ("Три столицы"), где содержались рассуждения о положительных переменах в Советской России и постепенном вырождении большевизма. (Еще один "белый миф", созданный уже при соавторстве чекистов!) Разоблачение чекистской операции "Трест", жертвой которой стал Шульгин, надолго заставило его как публициста и политика замолчать. Но его, как я уже говорил, ни в эмиграции, ни на Лубянке не забыли. И в декабре 1944-го СМЕРШ захватил его в Югославии. Дали 25 лет тюрьмы. В 1956-м, после 20 съезда освободили. А в 1961-м он уже обращался к русской эмиграции : "То, что делают коммунисты в настоящее время, то есть во второй половине XX века, не только полезно, но и совершенно необходимо для 220-миллионного народа, который они за собой ведут. Мало того, они спасительно для всего человечества отстаивают мир во всем мире". В назидание эмигрантам его даже сняли в кино и пригласили гостем на ХХП съезд КПСС. Скончался Василий Витальевич в 1976-м в возрасте 98-ми лет.... |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
