Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[30-12-01]
Разница во времениАвтор и Ведущий Владимир Тольц
Мода и власть в России"Прежде сего заметна была страсть к усам, но теперь по сделанным с прошедшего года от гражданского губернатора в следствие последовавшего о том Высочайшего повеления, внушениям, усов никто не носит..." "Мужчина, выросший в пятидесятых и шестидесятых, приходит сегодня в отчаяние, пытаясь купить себе пару брюк: все это бесформенное, избыточное, мешковатое барахло!" "Чистопольский завод "Восток", быстренько выпустил "часы для левшей" под названием "Кремлевские" с заводным колесиком слева, а не справа, как у обычных. Первый экземпляр был отправлен лично Путину, а остальные были раскуплены чиновниками, чтобы не отстать от жизни". "Отказ от регламентаций облика подданных одно из несомненных доказательств завершения в России перехода от традиционного к современному обществу..." Владимир Тольц: Те, кто слушают нашу программу более- менее регулярно, и те, кто знаком с ее текстами в Интернете, знают, что темы "Разницы во времени" весьма разнообразны. Сопоставляя разные эпохи, мы говорим о политике, и о хронологии, об исторических мифах и об архивных находках, о частной жизни и об общественной... Сегодня мы соединим несколько сюжетов, которых касались уже в предыдущих передачах. Поговорим о модах далекого и недавнего прошлого и опыте регламентации их властью в России давнего и недавнего прошлого. Тема, как вы понимаете, безбрежная, поэтому для нашей 40-минутной передачи мы ее ограничим, во-первых, предметом - речь пойдет о модах, связанных с внешним обликом и одеждой, а во-вторых, введем и хронологические рамки, внутри которых рассмотрим явления, так сказать, пунктирно - речь пойдет о некоторых эпизодах российского и советского прошлого с петровских времен до наших дней. Для "затравки" - несколько документов. Первый - письмо начальника 3-го Отделения собственной Его Императорского Величества Канцелярии графа Александра Христофоровича Бенкендорфа генерал-губернатору Юго-Западных губерний Дмитрию Гавриловичу Бибикову (год 1838-й): "Секретно. Милостивый Государь, Дмитрий Гаврилович! Доходит беспрерывно до моего сведения, что в Киевской, Подольской и особенно в Волынской губерниях молодые люди, упитанные духом вражды и недоброжелательства к правительству, и, принимая все мысли и даже моды Западной Европы, отпустили себе бороды [jeune France] и испанские бородки. Хотя подобное себя уродование не заключает в себе вреда положительного, не менее того небесполезно было бы отклонить молодых людей от такого безобразия, не употребляя однако же для достижения сей цели мер строгих и каких-либо предписаний. А потому не изволите ли Выше превосходительство найти возможным приказать всем будочникам и другим нижним полицейским служителям отпустить такие бороды и, для вернейшего успеха, отпустить их в некотором карикатурном виде? Но в случае Высочайшего проезда Государя Императора чрез губернии, Вам вверенные, полицейские служители должны быть немедленно обриты, дабы все видели, что такое уродование лица противно Его Величеству и что было допущено единственно в насмешку безрассудных подражателям чужеземных странностей. Передавая Вашему превосходительству мое на сей счет мнение, я сообщаю оное Вам, Милостивый Государь, только в роде идеи, предоставляя, впрочем, Вашему собственному рассуждению, может ли мысль сия с удобством быть приведена в действо, и достигнет ли подобное распоряжение желаемой цели.
С совершенным уважением и преданностью имею честь быть Через 10 дней генерал-губернатор Бибиков ответствовал шефу жандармов: "Секретно. Милостивый государь, граф Александр Христофорович. На секретное отношение Вашего Сиятельства от 12 сего же февраля, имею честь уведомить, что со времени прибытия моего, наблюдая по всем частям за точным исполнением Высочайших повелений, я удостоверился, что Высочайшее воспрещение носить бороды [jeune France] и испанские бородки, строго исполняется и в нарушении оного из живущих в Киеве никто не замечен. Что же касается до прочих мест управляемых мною губерний, то я, требуя относительно наблюдения за исполнением Высочайшей воли, надлежащие сведения, и по получении оных не оставлю уведомить Вас, милостивый государь, о тех мерах, какие признаны будут мною за нужное согласно Вашему мнению.
С совершенным почтением и преданностью имею честь быть, Вскоре в Петербург из Киева последовал "довесок" к этому письму: "Милостивый государь, граф Александр Христофорович! В дополнение к отзыву 22 февраля № 217 имею честь уведомить Ваше Сиятельство, что в Подольской губернии одни только приезжие иностранцы встречаются иногда с бородами а la jeune France, a тамошние жители их не носят; прежде сего там заметна была страсть к усам, но теперь по сделанным с прошедшего года от гражданского губернатора в следствие последовавшего о том Высочайшего повеления, внушениям, и усов никто не носит. В Волынской же губернии некоторые из дворян носили подобные бороды, но, после первого намека, сделанного житомирским военным и волынским гражданским губернатором губернскому предводителю дворянства о непристойности такой моды, дворяне в городе Житомире тотчас выбрили у себя усы и бороды, и сему примеру последуют вероятно и жители уездов.
С истинным почтением и неограниченною преданностью честь имею быть.
Дмитрий Бибиков". То обстоятельство, что один из могущественнейших людей Российской империи, шеф Корпуса жандармов и начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества Канцелярии, человек, вершивший судьбы миллионов, решавший серьезнейшие государственные дела, (цензор Пушкина, наконец!), не только усматривает проявления вольномыслия и "недоброжелательства к правительству" в бородках молодых провинциалов, но и придумывает иезуитские способы борьбы с этой "заразой", а подчиненный ему генерал спешит донести о радикальном решении проблемы усов и бород, у меня лично сегодня вызывает усмешку (многое, конечно, изменилось, но чиновничья готовность рапортовать "бу-сделано!" извечна). И вместе с тем эти, да и другие документы и свидетельства по нашей сегодняшней теме порождают и массу вопросов, некоторые из которых я и рассчитываю задать моему собеседнику, изучающему трансформацию российской моды, историку Александру Куприянову. - Александр Иванович, вот, скажем, с 30-х годов XIX века, в конце которых Бибиков переписывался с Бенкендорфом и до 50-х годов ХХ века (и позднее), когда преследовали за стиляг, боролись с длинными волосами, узкими брюками и так далее, власть с той или иной интенсивностью страсти и административной активности радела за соблюдением предписанных ею стандартов облика подданных, всячески его регламентировала и тому подобное. А почему? Почему для нее столь болезненно важны придуманные ею же нормы внешнего облика поднадзорного населения? Александр Куприянов: Это интересный вопрос, он как бы распадается на некоторые хронологические грани. Потому что Россия до Петра Первого находилась целиком в рамках тридиционного общества. После Петра начинается модернизация. В традиционном обществе одежда не знает моды, одежда является символом, наиболее рельефным, маркирующим элементом, когда можно отделить одних подданных от других. И одежда для всех сословий общества строго регламентирована, но поддерживается она не столько законами, сколько обычаем, традицией. Хотя вместе с тем временами в традиционных обществах принимаются совершенно недвусмысленные законы, которые предписывают подданным, как они должны быть одеты. Другое дело то, что, естественно, процесс модернизации, который начался с Петра Первого, он не мог закончиться одним годом и даже одним столетием, а растянулся на большой хронологический этап. И в известном смысле завершился только где-то в середине 80-х годов, когда действительно наше общество в основных чертах стало приобретать те элементы современной культуры, которые говорят о том, что сейчас власть уже не заботится о том, как одеты их подданные, она думает о том, если им во что сейчас одеться. Владимир Тольц: К вопросу об отношении к одежде правителей последних двух десятилетий мы, я надеюсь, еще вернемся. А сейчас стоит познакомить слушателей с указом (отнюдь не первым!) первого российского законодателя моды Петра Первого. Этот указ 1701-го года "О ношении всякого чина людям немецкого платья и обуви, и об употреблении в верховой езде немецких седел" предписывал: "Всем служилым людям и всяких чинов людям московским и городовым жителям, и которые помещиков и вотчинниковы крестьяне приезжая, живут в Москве для промыслов, кроме духовного чину, священников и дьяконов и церковных причетников, и пашенных крестьян, носить платье немецкое верхняя саксонския и французския, а исподнее камзолы и штаны и сапоги и башмаки и шапки немецкие, и ездить на немецких седлах; а женскому полу всех чинов... и детям носить платье и шапки и кунтыши, а исподния бостроги и юпки и башмаки немецкие же, а русского (платья) и черкесских кафтанов и тулупов и азямов и штанов и сапогов и башмаков и шапок отнюдь никому не носить, и на русских седлах не ездить, и мастеровым людям не делать и в рядах не торговать". Я вновь обращаюсь к историку русской моды Александру Куприянову. - Ну, хорошо! Для Петра I, предписавшего подданным, исключая крестьян, принять европейский облик: носить "немецкое" платье и брить бороды, изменение внешнего облика являлось выражением модернизации общества. Для Бенкендорфа и Николая Первого эспаньолки - признак проникновения в Россию западноевропейского вольномыслия. То есть власть не только рассматривала санкционированные ею нормативы облика и одежды подданных как средство "социальной маркировки", но и придавала им и их нарушению некий политический смысл. Для советских вождей предвоенной поры их безгалстучье, толстовки, полувоенные френчи и сапоги - доказательство близости к народу, демократизма, бессеребренничества и верности Вождю (он ведь тоже в сапогах и френче!), для конца 40-х начала 50-х борьба со стильными пиджаками и брюками - это битва с материализованным проникновением Запада в девственно-податливые чуждому идейному влиянию сердца молодежи.... Похоже, власть в России часто выступает в отношении моды с позиций консервативно-охранительных, подобных тем, которые на Западе многие века относительно флюктуаций моды занимала Церковь. (Можно вспомнить, к примеру, как во Франции монахи-картезианцы выступили против упразднения Людовиком XIV бород "клинышком". Поясняя эту позицию ордена, Фернан Бродель, изучивший реакцию церкви на трансформацию моды во Франции, писал: "Церковь по самой своей натуре, <...> всегда, испытывала отвращение к переменам; а единожды приняв, она их сохраняла и по истечении моды на них в силу не менее очевидной логики." ) Но откуда такой консерватизм по отношению к моде у русской (и советской) светской власти? Александр Куприянов: - Мне кажется, в основе лежат те же самые механизмы. Это люди традиции, пусть другой традиции, но опирающейся на такое же одинаковое восприятие мира. Схожесть картины, скажем, русских революционеров и католического духовенства, на мой взгляд, она достаточно очевидна. И те, и другие считают, как должны одеваться, что должны думать подданные или паства, что очень близкие понятия для тех и для других, неслучайно после революции партия стремилась занять место православной церкви в умах и сознаниях людей. И, как известно, в 20-е годы даже иногда устраивались в провинции карнавалы, где были такие случаи, когда из церковных икон выбивали образа и вставляли туда портреты Маркса, Энгельса, ходили с этими портретами по деревням и городам, устраивая такие антирелигиозные карнавалы. Так вот надо отметить, конечно, что одежда и отношение власти к одежде в послепетровскую эпоху пережили несколько этапов, когда менялось как бы отношение власти к этой одежде и к тому, как должны выглядеть подданные. Если в первые революционные годы утвердился так называемый военный стиль, то есть это была униформа, то дальше эта униформа уходит только со смертью Сталина. И в известном смысле выражение о том, что мы вышли все из сталинской шинели, оно, конечно, опирается на другой образ. Потому что Сталин тоже вышел из шинели, если хотите, из мундира Петра Первого. С его идеей великодержавности, с его идеей Империи, все это ему было близко, и отсюда стремление подражать после первых революционных лет, когда отрицание старого мира пришло, как раз воссозданию имперских традиций в России. Отсюда вводится форма, мундиры, вначале в отдельных наркоматах, таких как наркомат транспорта, в прокуратуре, затем граждане, которые служили в других учреждениях, как истинные советские чиновники они стремились к тому, чтобы и в их учреждениях также были введены обязательные мундиры, которые бы четко каждому гражданину, а уж тем более служащему данного ведомства, давали бы знать, с кем они имеют дело. Советский чиновник мало чем отличался от чиновника николаевского времени или времени Александра Первого, когда чиновники делали проекты, предписывающие всем дворянам, чиновникам, а также купцам и мещанам носить на гражданской одежде знаки отличия, которые бы свидетельствовали, что вот это не просто человек в хорошо сшитом фраке, но это всего-навсего губернский секретарь, а вот этот человек, который одет гораздо более скромно, он является действительным статским советником, дабы на улице не происходили инциденты, когда младшие оскорбляют старших. Владимир Тольц: - Процитировав, расхожую ныне по российским СМИ фразу о "сталинской шинели", вы напомнили мне ее первоисточник - "все мы вышли из гоголевской шинели". Если следовать логике ваших рассуждений, выходит, что Иосиф Виссарионович - прямой наследник Акакия Акакиевича!.. Александр Куприянов: - Нет-нет-нет! Как раз я помню эту фразу и совсем не использовал этот образ, хотя он у меня сидел в подсознании. Как раз Сталин наследник не гоголевской традиции отношений, а Сталин наследник традиций отношений Петра к своим подданным. И тут я бы хотел привести очень показательный факт. Строго говоря, первым стилистом в России был именно Петр Великий. 4-го января 1700-го года он издает указ о ношении платья на манер венгерского, предписывающий "всем людям носить платье венгерские кафтаны верхние длиной по подвязку, а исподнее короче верхних, тем же подобием. И то платье, кто успеет сделать, носить с богоявленного дня, нынешнего 1700-го года. А кто к тому дню сделать не успеет и тем делать и носить кончая с нынешней Сырной недели". Вот буквально подданным была отведена какая-то неделя на изготовление нового платья, но уж тем, кто не успеет, допускалось в течение двух месяцев, условно говоря, приготовиться к ношению этого платья. Проходит всего год с небольшим и Петр Первый издает новый указ "о ношении всякого чина людям немецкого платья и обуви". Владимир Тольц: - Александр Иванович, я заметил, что, обсуждая нашу тему, мы сосредоточились в основном на власти. Но в теме, так обозначенной ("Власть и мода"), есть и другая сторона - носители, иногда, если угодно, "жертвы моды", - исполнители и нарушители предписаний начальства. Хорошо, Петр вводит венгерскую и немецкую моду... А что подданные? Как на протяжении веков реагировал народ на начальственную регламентацию его платья и внешнего вида? Александр Куприянов: - Это очень интересный и хороший вопрос, и, конечно, власть это власть, а реакция общества на действия власти она, с моей точки зрения, гораздо более любопытна, более интересна. Потому что вот именно поступки людей по отношению к решениям власти и определяют меру того, насколько человек чувствует себя индивидом. При Петре Первом никакого индивидуального выбора не было, точнее, он все-таки был. Потому что значительная часть людей, это прежде всего старообрядцы, они не приняли петровскую реформу, они предпочитали ходить в старом платье, носить бороды и не стричь волосы. Для этого им приходилось идти на определенные жертвы. В частности, за нарушение предписаний о бритье бород накладывался штраф. Более интересно в этом отношении городское население первой половины 19-го века. С одной стороны, произошел в послепетровское время резкий раскол на две России - образованную и необразованную Россию, благородную и подлую. И рельефнее всего он выражался именно в одежде. Но Екатерина Вторая двумя указами, 1762-го и 1764-го годов, она отменила раскольникам преследование за бороды и позволила им носить так называемое неуказное платье. После это люди, горожане, оказались предоставлены собственному выбору, они уже могли носить при бороде определенную одежду, которая была модной в обществе. Но могли ли они это делать? Здесь как раз и встает проблема индивидуального уже выбора. Так вот не так все просто было и для прежде всего дворян. Для тех, кто служил при дворе, они были служащими, они целиком зависели от воли монарха. Все наряды, все одежды регламентировались, предписывались и нарушить их было совершенно немыслимо. У дворян, даже проживавших не в усадьбах, а в городах, появилось больше свободы, но рамки этой свободы они были достаточно ограниченными. Приведу один любопытный, с моей точки зрения, и очень показательный казус. Летом 1830-го года полиция задержала в Москве бедно одетого молодого мужчину 29-ти лет с длинной отпущенной бородой. Это был отставной капитан-лейтенант Кадьян. И его приняли за самозванца, потому что еще с указов Петра Первого отставные военные должны были брить бороды. Эти указы, подтвержденные его женой Екатериной Первой, кстати, никто не отменял. И когда полиция увидела дворянина, отставного военного моряка, находящегося в таком облике, то его принимают за бродягу и самозванца, похитившего чужие документы. Следствие подтверждает его личность. И когда на допросе полицейские чиновники спрашивали, почему он не носит одежду, соответствующую чину и званию и «почему особливо вы не бреете бороды»? На что он ответил, что специально, отправляясь из Херсона в Москву, он оставил свою обычную одежду и взял грубую и не ценную одежду для того, «чтобы, сблизившись с бедностью и нищетой, не стыдиться того, что непостыдно есть». То есть он несколько раньше чем славянофилы пытался обрести новую социальную идентичность, более широкую идентичность, слиться с народом, отказаться от того традиционного в дворянской среде платья, которое пришло в Россию, как известно, с Запада. Он хотел стать русским человеком, и говорит о цели своего путешествия - познание России и знакомство с добрым народом русским. Владимир Тольц: - Вот вы упомянули о этой интенции у славянофилов. Всем же известен этот очень хрестоматийный пример, что одевшихся, по их понятиям, в русское национальное платье славянофилов принимали за персов. Значит представления в народе уже изменились к тому времени? Александр Куприянов: - Совершенно верно. Одежда в то время, когда славянофилы пытались конструировать новую социальную идентичность, она претерпела некоторые изменения - раз. Во-вторых, славянофилы подошли к этому более обстоятельно, чем Степан Кадьян, которого как раз и приняли за простолюдина. Они-то употребляли более дорогие материи, они пытались вернуться к первоосновам русского платья. Одежда уже несколько модернизировалась под влиянием петровской реформы, отсюда и то, что на улицах их народ принимал за персиян, как ехидно записал Вяземский в своих "Записных книжках". Владимир Тольц: Регламентирующие интенции власти в отношении моды, их цели и смысл более-менее ясны. Но что означала мода для модников, чье поведение и облик власть на протяжении веков пыталась регулировать? – На этот вопрос давно уже старались ответить ученые. Обратимся к редко ныне цитируемому старинному французскому «Нравоучительному словарю» («Dictionnaire sentencieux»). Там слово «мода» определялось так: «Манера одеваться, писать и поступать, используемая французами и так и этак, тысячей разных способов, дабы придать себе более приятности и изящества, а порой и предстать в более смешном виде». Владимир Даль писал о моде как о «ходящем обычае» и определял ее как «временную, изменчивую прихоть в житейском быту, в обществе, в покрое одежды и в нарядах». И вот тут еще один разворот нашей сегодняшней темы. "Носителями моды", если так можно выразиться, и уж, несомненно "носителями" платья являлись и ее высочайшие и чиновные регламентаторы - представители власти. Ясно, что их вкусы, и представления, "как должно", влияли на моду, на "внешний облик нации", если угодно. С другой стороны, по мере сближения эстетических установок этого слоя со вкусами и представлениями о красивом и должном их подданных (это особо заметно в советский период истории) на внешнем облике власти все больше сказываются эти простонародные вкусы и установки. . Как свидетельство такого влияния, приведу документ, уже читанный в передаче Радио Свобода – датированное июлем 1954 года письмо рядовой гражданки Председателю Президиума Верховного совета СССР Ворошилову: Дорогой Климент Ефремович!
От большой группы своих друзей и товарищей говорю Вам следующее: на снимках трибуны мавзолея самые высокие наши государственные работники приветствуют парад по нацистски поднятой рукой, или же «под козырек», когда на голове шляпа. Такие снимки нас, видавших фашистов, всегда коробят. Если Вы их не видели и ничего плохого не думаете таким странным приветом, Вы не виноваты. Владимир Тольц: Показательно, что Ворошилов счел необходимым разослать это письмо всем членам и кандидатам в члены Президиума ЦК КПСС. В связи со сказанным мною, я и хочу расспросить Александра Куприянова о том, как, по его мнению, регламентировался внешний облик представителей власти в новейшее время… Александр Куприянов: Дело в том, что власть, первые люди в государстве, будь то государь-император, императрица и генеральный секретарь, они, безусловно, своими манерами, своим стилем, своими вкусами влияли на одежду тех людей, которые окружают в первую очередь. Более того, совершенно отчетливо прослеживается тенденция - чем ближе человек находится к власти, тем больше он должен считаться с вкусами правителей. Это можно проследить на всей истории моды, начиная с Петра Первого. Но тенденция, которая прослеживается в одежде, и в отношении власти к одежде, направленна все-таки на постепенную либерализацию. Под влиянием общественных настроений, под влиянием критического восприятия в обществе тех или иных распоряжений власть вынуждена была как-то с этим считаться. Но в советское время происходит новый возврат к жесткой традиции и жесткой регламентации. Потому что было совершенно немыслимо, чтобы государственный чиновник, даже в эпоху Горбачева, мог себе позволить явиться на службу без костюма, без галстука. Это была официальная одежда, она, конечно, уже учитывала международные традиции, международные тенденции. А что же касается сталинской эпохи, там как таковых формальных предписаний вообще никаких не было, но чиновники понимали, что следует одеваться как одевается хозяин. Владимир Тольц: Чтобы завершить этот сюжет об одеяниях и модах власть предержащих, пару слов о внешнем облике и одеяниях нынешней власти. Мода советского, а затем и российского начальства по мере процесса, именуемого "разрядкой международной напряженности", все более вестернизировалась и постепенно утратила национально-коммунистический аромат. Провинциалы, попадая в столичную обойму, вскоре расставались со своими, отечественного "самошвея" пиджаками и пестрыми галстуками и облачались в товары сотой секции ГУМа - произведения кремлевского спецпошива и мастеров швейного дела из "братских социалистических стран". Со времени брежневского детанта они, следуя элегантным склонностям Леонида Ильича, пристрастились к костюмам западного производства. С тех пор и по сей день их облик - арена состязаний западных кутюрье. Причем одежда и аксессуары представителей нынешней правящей элиты, как правило, отражают постоянный рост благосостояния этого тонкого слоя российского общества и их стабильное стремление не отстать от мировой моды. (Когда по телевидению показывают, как у премьера Касьянова берет в Большом театре интервью известный своей франтовитостью телеведущий Леонид Парфенов, трудно решить, кто кого моднее.) Конечно, на протяжении последних 10-15 лет мы могли наблюдать и непродолжительные отступления от этой "генеральной линии". Экстравагантный клетчатый пиджак Собчака, в котором он выступал перед народными депутатами, зримо знаменовал начало демократизации моды власти. Апогеем этого недолгого отступления явилось послепутчевое разностилье недорогих одеяний новобранцев элиты демократического розлива. Но "генеральная линия" развития моды власти вскоре взяла свое. Возвращаясь из участившихся зарубежных поездок, народные избранники и прочие начальники привозили теперь не только благие вести об обещанных МВФ кредитах, но и купленные в "Хирмере" костюмы "Хуго Босс", рубашки от Ямомото и галстуки "Армани", в которые уже наряжены были новые законодатели моды - "олигархи". К тому времени, как Путин обзавелся для визита в Букингемский дворец фраком, оцененным российскими журналистами в 5 тысяч долларов, на приемах в Москве в этой спецодежде кто только из представителей новой элиты не щеголял!... Что осталось неизменным у "модников власти", так это страсть подражать "первым лицам". Когда "люди свиты" заметили, что тот же Путин носит свои дорогие швейцарские часы "Патек Филипп" на правой руке, "Чистопольский завод "Восток", - я цитирую сейчас заметку в одной из российских газет,- быстренько выпустил "часы для левшей" под названием "Кремлевские" с заводным колесиком слева, а не справа, как у обычных. Первый экземпляр был отправлен лично Путину, а остальные были раскуплены чиновниками, чтобы не отстать от жизни. Теперь, - заключала газета,- в Кремле все носят "левые" часы "Восток" на правой руке". Что ж, давно уже сказано: "По моде, и мышь в комоде". А главное, за эту модную экстравагантность теперь не наказывают. Все-таки "Восток" это не "Патек Филипп" за 15 тысяч долларов! Вернемся, однако, к тем временам, когда за модное самовольство наказывали. Снова - несколько документов, чтобы дать слушателям вдохнуть аромат забот представителей власти о внешнем облике поднадзорного населения и его нравственном облике, скрытым под ненормативным фасоном одежды. Из донесения секретного агента в III Отделение. (август 1858 г.): «Говорят, что на сих днях, на возвращавшемся вечером с гулянья с Минеральных вод, легком Невском пароходе, один бывший довольно навеселе молодой морской офицер, жестоко придирался к студенту за белую его фуражку, считая это самовольство обидою для военных, ибо говорил, что белые фуражки даны флоту и кавалерии самим государем, тогда как вы мальчишки, студенты, только по своей прихоти и выдумке щеголяете в них, чтобы корчить военных и прельщать женщин, что начальство за этим не смотрит и что бедные солдаты, не знающие в чем дело, наряду с военными офицерами и вам, мальчишкам, почтительно снимают фуражки. (…) Впрочем, вообще замечают в публике, что ныне студенты решительно нигде, ни на гуляньях, ни в публичных собраниях, не обращают никакого внимания на опрятность своей одежды или соблюдение прежней формы; теперь все на них надето кое-как, экспромтом, как некоторые сами этим хвалятся. Многие беззаботно отпускают не только усы и эспаньолки, но даже и бороду, а о пестрых, цветных галстуках при форменных пальтах и сюртуках, уже и перестали говорить в публике, как о вещи совершенно обыкновенной и вошедшей уже в общую студентскую форму». Еще одно секретное донесение тайного агента в 3-е Отделение (1858-й год): "... все благомыслящие люди и почтенные отцы семейств того мнения, что теперь, после двух последних лет, здешних университетских студентов по поведению и одежде, противу прежнего, решительно узнать нельзя. На примере нынешнего лета, видя студента в белой фуражке с совершенно расстегнутом (впрочем форменном, как будто в насмешку) сюртуке, в цветном галстуке, в огромной, длинной жилетке, в пестрых брюках и серых ботинках, а вместо шпаги с хлыстиком или тросточкой в руке, можно было скорее подумать, что в этом маскарадном платье видишь перед собою английского фермера, нежели студента Императорского Санкт-Петербургского университета. Если (говорят) уже раз сделано для них такое непростительное ослабление в надзоре за одеждой, так теперь нечего и взыскивать за поведение, ибо одно влечет за собою и другое... Связывают это с новым попечителем. В других учебных заведениях Питера этого нет". Из секретного донесения в III Отделение. Июль 1860 г. «На днях некто, имевший надобность справиться о чем-то в Комиссии прошений, рассказывал, что к немалому его удивлению, он видел некоторых из тамошних чиновников одетых sans facons, - вместо форменной одежды, просто по домашнему, в каких-то коломянковых серых и желтых летних балахонах. Эта liberte et egalite не весьма ему понравилась, и он находил, что свобода эта уже чрез чур велика в таком важном и приближенном к императору месте. В чем же после этого (заметил он) дозволят себе ходить летом чиновники в неважных, дальних присутственных местах? – Уж не подражатели ли это (присовокупил он) студентам…?» Я вновь обращаюсь к историку Александру Куприянову, любезно предоставившему нам эти документы. - Александр Иванович, вот вы рассказывали о случае капитан-лейтенанта Кадьяна, самовольно нарядившегося в простонародное платье и нарушившего тем самым предписания начальства. Скажите, его наказали за это? Что с ним было? Александр Куприянов: - В известном смысле, да. Во-первых, в ходе следствия он вынужден был отсидеть несколько месяцев под стражей, во-вторых, о нем стало доложено государю-императору, который повелел "выбрить Кадьяну бороду и взять с него подписку, дабы он впредь неблагопристойностей не совершал". Владимир Тольц: Мода обычно определяется как нечто непродолжительное, непрочное, быстро переходящее, поверхностное и внешнее. Но должен заметить, что для некоторых поколений россиян она оказалась фактором куда более существенным. Я говорю сейчас о тех, кто вырос на понятии "стиляга". О стилягах написано и сказано немало. И самими бывшими уже стилягами, и теми, кто с ними боролся. Если отбросить эмоциональные бранные и восторженные эпитеты этих внешне противоречивых и по преимуществу оценочных суждений, можно найти в них общий знаменатель. И обличители стиляжничества, и апологеты "стиля" справедливо рассматривали это явление как симптом вестернизации СССР. А вот что осознавалось куда реже, так это то, что данное увлечение западной модой было порождено в значительной степени внутрисоветской послевоенной ситуацией, да и военным ленд-лизом тоже. Вспоминая повседневность конца 40-х – начала 50-х гг., Иосиф Бродский писал: … И наконец, были еще отцовские армейские зимние ботинки уже не помню, какого происхождения (американского? китайского? точно, что не немецкого). Это были огромные светло-желтые ботинки из оленьей кожи, с подкладкой, напоминающей завитки овечьей шерсти. Они стояли, похожие скорее на пушечные ядра, чем на обувь, по его сторону большой двуспальной кровати, хотя их коричневые шнурки никогда не завязывались, поскольку отец носил их только дома, вместо шлепанцев; на улице они привлекли бы слишком много внимания к себе, а стало быть, и к владельцу. Как и большей части одежды тех лет, обуви полагалось быть черной, темно-серой (сапоги) или, в лучшем случае, коричневой. Полагаю, что вплоть до двадцатых, даже до тридцатых годов Россия обладала неким подобием паритета с Западом в том, что касалось предметов быта и обихода. А потом все пошло прахом. Даже война, заставшая страну в момент замедленного развития, не смогла спасти нас от этого злосчастья. При всем их удобстве, желтые зимние ботинки на наших улицах были абсолютным табу. С другой стороны, это продлило шерстистым чудищам жизнь, и, когда я подрос, они стали поводом частых пререканий между отцом и мной. Через двадцать пять лет после конца войны они были, с нашей точки зрения, еще достаточно хороши, чтобы вести бесконечные споры о том, кому принадлежит право их носить. Мало кто даже из историков моды понимает сейчас, что для послевоенного массового сознания страны, национальным нарядом которой стали к той поре гимнастерки, армейские сапоги и телогрейки это трепетное отношение к добротным носильным вещам заграничного происхождения было одним из элементов мировоззренческого перелома. Понятно, что у молодых он происходил быстрее, резче, комичнее, чем у стариков. Первые стиляги появились еще в конце 40-х. В начале 50-х они стали предметом достаточно широкого общественного обсуждения и осуждения, инспирированного властью: "Трудно себе представить что-нибудь более уродливое, чем жизнь молодых людей, которых называют "стилягами". Стилягу вы узнаете по особому "стилю" в разговорах, в манерах - по кричащему костюму, нагловатому взгляду. При встрече с вами стиляга "изящным" жестом поправит ослепительно пестрый галстук и как бы невзначай щегольнет "оригинальным" перстнем. Чтобы окончательно ошеломить вас, он из коробки от заграничных сигарет вытащит самую обыкновенную сигарету "Дукат" и, доверительно склонив к вам голову с набриолиненными волосами, солидно произнесет: - Потрясная вещь!... Стиляги-девушки носят платья, до неприличия обтягивающие фигуру. Юбка - с разрезом. На губах - яркая краска. Летом на ногах - "римские" сандалеты. Прически - во вкусе "модных" иностранных киноактрис". Сейчас читать все это (особенно про платья, обтягивающие фигуру, юбки с разрезом, иностранные прически) смешно. Да и к стилягам пишущие относятся иначе. Говорят, что стиляги выражали протест "господствовавшему, навязывавшемуся скудной жизнью и аскетической идеологией стилю серой одежды, незаметного, скромного поведения, схожести с окружающими". А социолог Леонид Ионин утверждает даже, что "их роль, можно сказать, была ролью декабристов своего времени: декабристы, говорил вождь пролетариата, разбудили Герцена, Герцен разбудил кого-то еще, и дело дошло до Октябрьской революции. Так и стиляги: они начали будить общество... Их стиль был вызовом советской серости, а вместе с тем - всей советской жизни и идеологии. Стиляг можно назвать первыми диссидентами... Их стиль - это попытка революции "снизу", причем попытка не политической революции, а революции стиля." Я вновь обращаюсь к историку Александру Куприянову. - Александр Иванович, а что для вас стиляги? Александр Куприянов: Для меня стиляги - это прежде всего люди, которые пытались вырваться из серой, унифицированной советской действительности. В известном смысле их действительно можно считать первыми послевоенными диссидентами. Их оппозиционность проявлялась не в идеологической или политической сфере, она проявлялась лишь в быту. Но, учитывая стремление советского государства к тотальному контролю над жизнью подданных, стиляжничество, отвергая официальный канон, было проявлением нонконформизма. Стиляги всем своим видом разрушали один из мифов советского общества - миф о его монолитном единстве. Владимир Тольц: И снова из воспоминаний Бродского: "Первой оказалась, естественно, прическа. Мы все немедленно стали длинноволосыми. Затем последовали брюки дудочкой. Боже, каких мук, каких ухищрений и красноречия стоило убедить наших мамаш - сестер - теток переделать наши неизменно черные обвислые послевоенные портки в прямых предшественников тогда еще нам неизвестных джинсов! Мы были непоколебимы, - как, впрочем, и наши гонители: учителя, милиция, соседи, которые исключали нас из школы, арестовывали на улицах, высмеивали, давали обидные прозвища. Именно по этой причине мужчина, выросший в пятидесятых и шестидесятых, приходит сегодня в отчаяние, пытаясь купить себе пару брюк: все это бесформенное, избыточное, мешковатое барахло!" Все это почти уже кануло в Лету. Об этом если вспоминают, то с ностальгической усмешкой. Как Андрей Битов, к примеру: “Несколько лет назад мне еще довелось в последний раз увидеть такого сорокалетнего, изъезженного жизнью по лицу, но оставшегося верным тому, лучшему, своему, героическому времени... Это был тот самый пресловутый “стиляга” начала пятидесятых. В тех же брючках, в том самом спадающем с плеч до колен зеленом пиджаке, чуть ли не на тех же подметках, подклеенных у предприимчивого кустаря, в том же галстуке, повязанном микроскопическим узлом, в том же перстне, с тем же коком, с тою же походкой, в самом карикатурном, даже для того времени, в самом “крокодильском” виде, который и на рыжих-то у ковра давно уже вышел из моды. Этот ветеран моды, леденцовый солдатик Истории, почему-то так и не рассосавшийся на ее языке, обозначил позавчерашний вкус...” И вот мой завершающий вопрос к историку Куприянову: - Регламентация моды - не знаю безвозвратно ли - сгинула в прошлом. Как исчез там же (нравится нам это или нет) и национальный элемент российской моды (рюшечки-финтифлюшечки Юдашкина и прочих мастеров "отечественного жанра" - не в счет!). Российская мода вписалась в мировые стандарты и тренды и, благодаря кино и телевидению, распространилась во всероссийском масштабе. Ее направление теперь задают не начальники, а заграничные кутюрье, и первые лица власти и их наместники выступают лишь в качестве агентов-распространителей этой самой моды, наряду с актерами, телеведущими и моделями из глянцевых журналов. Конфликт исчерпан? Что дальше? Александр Куприянов: Вы очень точно расставили те акценты, которые происходят в сегодняшнем обществе. Но я все-таки хочу сказать, что власть, когда переставала интересоваться тем, как одеваются российские граждане, не полностью отказалась от попыток некого влияния в этой сфере, но это уже не формальное влияние, не с помощью законов и прямых предписаний, а с помощью притягательности, той самой харизматичности, которой, если нет у правителя, ему эту харизматичность делает свита. Что же касается тех тенденций, о которых вы уже говорили, в конце 20-го самом начале 21-го века, то это, конечно, произошло прежде всего благодаря краху КПСС, руководящей и направляющей силы советского общества. В результате мода в картине мира отечественной правящей элиты окончательно приобрела интернациональный характер. И как вы справедливо отметили, благодаря телевидению, новые тенденции одежды стали предметом не только любования, но и подражания жителей самых отдаленных уголков российской провинции. Отказ от регламентации облика подданных, на мой взгляд, одно из несомненных доказательств завершения в России перехода от традиционного к современному обществу. Современная мода демократична, она представляет каждому индивидууму как никогда прежде широкую свободу выбора. Вместе с тем процессы демократизации в России вызвали у немалой части бывших советских граждан потребность в групповой, порой даже в клановой самоидентификации с помощью одежды и различных аксессуаров - малиновые пиджаки и стриженный «под ноль» затылок, армейская полевая униформа или костюмы от "Хуго Босс". В этой социально маркированной одежде эти люди, подобно своим предкам из 19-го века, видят опору в меняющемся мире. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
