Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[05-11-00]
Разница во времениАвтор и Ведущий Владимир Тольц ХХ век - начало и конец: русские солдаты и обществоВладимир Тольц: Солдатами, как известно, не рождаются. Солдатами вчерашних мальчиков делают внешние обстоятельства - государство, армия, война... Но и общество, частью которого являются эти солдаты, его жизнь и история, неизбежно трансформируются под влиянием этого, созданного им самим компонента. - Первая мировая война позволила солдату-крестьянину раскрыть глаза на возможность по-новому защищать свой социальный статус. Я думаю, именно вот это-то он и стал делать после войны. - Обманутые солдаты они стали везде, повсюду навязывать свой порядок. - Во время войны в Афганистане вот эти молодые ребята сразу приобретали больше негативный опыт на войне. Они приобретали опыт, что можно решать проблемы силой. Хороший афганец - мертвый афганец. Владимир Тольц: Солдат в России, как известно, чтут. Особенно "неизвестных". В мае к их обелискам приносят цветы. Поминают добрым словом и рюмкой водки. Клянутся, что "никто не забыт". К живым и известным (не к всенародно известным, вроде прославленных военачальников, а к известным только начальству да родне) относятся хуже. Даже если они "пали при исполнении". Ну, а если живые, сами знаете... Особенно если солдаты эти и их семьи нуждаются в помощи, сочувствии, и в простом человеческом уважении. Тут, как в песне, "пряников сладких всегда не хватает на всех". Причин тут самых разных много. И сейчас, на фоне недавних воинских трагедий, превращаемых во всенародный телевизионный перформанс и средство накопления сомнительных политических капиталов, о причинах этого исконного - " у нас любить умеют только мертвых" (да, добавлю, и то не всех) - многие задумываются. Сегодня я хочу предложить вам поразмышлять о том, что обдумывают сейчас не часто. О роли солдат в истории России 20-го века. Не о традиционном и дежурно проговариваемом сюжете про то, что советский солдат "спас мир от фашистской чумы", а о том, как в ходе войн, в которых участвовала Россия с начала века, которые она вела и, к сожалению, ведет, менялся и меняется сам этот поначалу еще не советский (а теперь - уже не советский) солдат, и как эти изменения сказывались и сказываются на обществе, которое столь своеобразно его любит. Эта передача впервые пойдет в эфир в канун очередной годовщины октябрьского переворота. И не случайно поэтому я пригласил в московскую студию Радио Свобода историка русской революции и гражданской войны Владимира Булдакова. Вместе с ним в студии в Москве участник Афганской и Чеченской войн, мой коллега из "Новой газеты" майор Вячеслав Измайлов, а телефонная линия соединяет нас с исследователем Первой мировой войны и Русской армии Александром Асташовым. Давайте начнем с той самой Первой мировой, которую изучает Александр Борисович Асташов. - Александр Борисович, в чем особенность той, Первой мировой войны, почему так важно, на ваш взгляд, то обстоятельство, что русская революция произошла именно во время этой войны? Александр Асташов: - Я думаю, здесь несколько важных обстоятельств. Главное, что отличает эту войну от других, это, конечно, размах, масштаб и технологический характер. А отсюда выводится ряд самих условий, сообразуясь с которыми и воевал русский солдат. Во-первых, сама техника войны делала врага невидимым, это уже важное обстоятельство в условиях, когда крестьянин ощущает некую пользу, предметность, ощущение всегда должно присутствовать при его крестьянском труде, а вот этого уже не было. Очень важно то, что сам ритм войны не отвечал привычному ритму труда русского солдата-крестьянина. Ну, обычный крестьянский труд -это размеренный, связанный с циклическими временными обстоятельствами. А здесь, как известно, война была только некоторое время, год маневренная, а потом стала носить характер рваного ритма. Это совершенно было для крестьянина чрезвычайно необычно. Вот, я думаю, вот это очень важные обстоятельства, которые и обусловили ситуацию крайнего дискомфорта, в которую попал русский солдат-крестьянин. Владимир Тольц: - Ну, война комфортной не бывает. Я думаю, что Владимир Прохорович Булдаков, который изучал не только Первую мировую, и изучает, но и Гражданскую войну, что-то может добавить на эту тему... Владимир Булдаков: Нельзя забывать о том, что вчерашний крестьянин ощущал себя в окопах Первой мировой войны заброшенным существом. Конечно, он к этому был не готов. И поначалу у него были основания верить в то, что начальство о нем позаботится. Во-первых, дневной рацион солдата русской армии составлял 4200 калорий. Это было принято еще в прошлом веке и в общем-то эту норму собирались выдерживать. (Большая калорийность была только у американского солдата, в других европейских армиях потребляли поменьше.) Затем нормы потребления стали неуклонно снижаться, кроме того, понятное дело, разворовывали очень много. И в конечном итоге солдату не стало хватать не только винтовок, как было в начале, но затем и мяса, самого необходимого. Далее, солдат, бывший крестьянин, привык общаться со священником. Ну в общем-то к началу Первой мировой войны кое-что было сделано, в армии служило пять тысяч православных священников. Но, тем не менее, того интимного общения, к которому привык солдат ранее в своей деревне, здесь уже не было. В общем-то, как признавал сам Деникин позднее, духовенству не удалось вызвать религиозного подъема среди войск. То есть солдат помимо всего прочего, он еще не знал, за что он сражается. Да, действительно, он не видел противника в лицо, но он не знал, за что он сражается. Плюс ко всему добавить, что отношения между солдатами и офицерами установились совсем не те, которые способствуют высокому боевому духу. Генерал Крымов осенью 16-го года признавал: "В армии, в ее солдатском составе растет недовольство и недоверие к офицерству. Армия постепенно разлагается. Армия в течении зимы может просто покинуть окопы и поле сражения". Это говорилось осенью 16-го года. Я бы еще на один фактор указал, на который как-то не очень обращают внимание. Не будем забывать о том, что состав русского генералитета в это время был в значительной степени состоящим из лиц с немецкими фамилиями. Это были этнические немцы, частью православные, частью лютеране. Вовсе они были никакие не изменники, не предатели, но в общем-то у солдат возникало впечатление, что в бой против немцев их ведут те же немцы. То есть ощущение вот этой заброшенности, покинутости, ощущение того, что они являются игрушкой в чьих-то руках, их не покидало. Владимир Тольц: А сейчас я обращаюсь к Вячеславу Измайлову. - Вячеслав, у войн, в которых вы участвовали, есть своя специфика. (Что-то их роднит с той Первой мировой, о которой говорили Владимир Булдаков и Александр Асташов, что-то отличает.) Ну, во-первых, что и как? Во-вторых, в чем-то и "Афган", и обе чеченские кампании сходны между собой, в чем-то отличны. - В чем? Вячеслав Измайлов: - Если сравнивать с Первой мировой войной, даже если брать Великую Отечественную, то ведь солдаты там были разного возраста. Были совсем молодые, 18-19-летние, а были люди взрослые, за 30 и за 40 лет. А в войнах, особенно в Афганистане и в Чечне, принимали участие совсем молодые ребята возраста 18-20-ти лет, у которых абсолютно не было никакого жизненного опыта, они сразу после школьной скамьи, многие из них не приобрели никакой специальности. В лучшем случае они до прибытия в Афганистан полгода проучились в учебке. У меня были случаи, когда молодые солдаты попадали в Чечню буквально через неделю, через две недели после того, как были призваны. Если сравнивать войну в Афганистане и войну в Чечне, то все-таки требования к офицерам в отношении солдатской жизни были довольно-таки высокие. С нас спрашивали за благополучие солдат, за из питание, за потери и особенно с нас спрашивали, если человек пропал без вести. Вот если человек погиб, солдат погиб, то это, да, есть спрос, но если он пропал без вести и ты не предпринял никаких мер, то тебя снимут с должности. Это было просто недопустимо. В Чечне я увидел совсем другую картину, просто как будто не люди. Здесь отношение к солдату, десятки пропадали, десятки исчезали, и с офицеров никакого спроса не было. Люди оставались ранеными, убитыми на поле боя и никто не шел им на выручку. К сожалению, вот такую картину я увидел в Чечне. Я в Чечне увидел совсем другую армию, как будто между ними был разрыв не в несколько лет, как будто была пропасть во много десятков лет! Что касается в отношении питания солдат, в Афганистане кормили очень даже неплохо. В Чечне и офицеров, и солдат кормили, я за год ни разу ни одной луковицы не видел в Чечне. Владимир Тольц: Сегодня мы говорим о русских солдатах начала и конца ХХ века, о том как они менялись на войне и как эти изменения сказывались на русском обществе. - Каким было восприятие русским солдатом войны и насколько это восприятие присутствует в последних войнах России? Александр Асташов: Надо сказать, что это восприятие опять же определялось крестьянской ментальностью. Я уже этот вопрос подчеркивал. Надо признать, что сам солдат, наш крестьянский, был как бы очень крестьянский из-за особенностей призывной системы. Дело в том, что еще когда была милютинская реформа, для того, чтобы поддержать хозяйство почти две третьи солдат не проходили действительную службу. Поэтому пришел как бы настоящий крестьянин из глубинки, который и не собирался как бы воевать, и думал, что его никогда не призовут. Поэтому тут надо говорить о "сшивке" ментальности, - ментальности традиционной - и ментальности, которую образовывала война нового типа, индустриальная по характеру своему. Здесь мы спрашиваем: как же крестьянин был настроен на обычную войну? Здесь такие моменты, как то, что, допустим, враг признавался и представлялся крестьянину обычному как чужак. Он должен быть иноверцем, как правило, мусульманином или азиатом. Не случайно пели в частушке:
"Ах вы немцы-азиаты, Другие моменты: очень важна здесь привязанность к локализму обычного крестьянина, то есть к своей местности. Понятно, что война нового типа отнюдь не предполагает такой комфорт. Отсюда, естественно, тяга солдата к тому, чтобы именно домой уехать и все мечты о доме. Кстати, в обычной действительной армии, которая была еще до войны, начальство попустительствовало таким настроениям. Сама учеба носила сезонный характер. Солдат отпускали на несколько месяцев в течении их действительной службы, которая была шесть лет, допустим, на уборку или посев. И во время этой войны также солдат полагал, что он имеет право участвовать именно в соответствии с циклами определенными, которые завязаны в значительной степени на климат, природу. Такие отмечаются моменты, как особенная оживленность солдата, естественно, весной, когда природа пробуждается и солдат, конечно, рвется в атаку. Солдат так и понимает, что это страда пришла. И наоборот - осенью обычно ждут, когда закончится война, закончится труд как бы крестьянина, плодом чего должно быть, по понятиям солдата-крестьянина, мир. Отсюда такая уверенность, что мир будет обязательно осенью. И цензоры всегда с ног сбивались и никак не могли понять, почему именно осенью мир. Здесь надо еще обратить внимание на одно обстоятельство, что самый, повторяю, ритм войны, рваный темп, технический характер был настолько сильный по отношению к крестьянину, который, повторяю, в большинстве своем не проходил действительную службу. Я напомню, что из 15-ти миллионов 6 миллионов всего составляло кадровую армию, а остальные 9 миллионов это была именно крестьянская масса. Вот образовывалась диспропорция, громадная разница в характере войны и том типе и качестве солдата, который был представлен. Психологически это воспринималось, характер войны, новый характер войны, как шок, иногда в науке называют культурный шок. Далее он-то и определял массу последствий, которые сопровождали так называемый военный опыт. Владимир Булдаков: Если до февраля 17-го года солдат, вчерашний крестьянин, смутно представлял за что он воюет, то после февраля он мог запутаться окончательно. С одной стороны, ему твердили, что необходима война до победного конца, с другой стороны, конечной целью войны будет мир без аннексий и контрибуций. Нулевой результат, непонятно, за что воюем и почему сидим до сих пор в окопах. Надо вот еще что отметить - ведь после Февральской революции солдаты очень в значительной массе тут же стали добиваться отпусков домой в деревню. Очень важный компонент того, что происходило в 17-м году, то, что произошло в октябре, в конечном итоге, 17-го года. После того, как переворот произошел, солдат поверил на время в то, что новая власть его, конечно, спасет, это своя, якобы, власть, доверие к власти было велико. Тем более, что в общем-то солдату дали возможность посчитаться с офицерами, то есть восстановить отношения между солдатом и начальником, которые солдату казались справедливыми. Здесь началось массовой смещение офицеров. Я не говорю про случаи физического уничтожения тех офицеров, которые солдатам не нравились, прежде всего тех, которые по несчастью носили немецкие фамилии. Ну и плюс к этому солдат после февраля старался как-то расслабиться. И уже сразу после того, как революция стала фактом, фактом стали и погромы винных складов. В принципе, в 17-м году произошло то, что потом было названо некоторыми, на мой взгляд достаточно проницательными людьми, "революцией стихийно демобилизующейся армии". Или, как потом назвал эту революцию Богданов-Малиновский, он назвал ее "солдатской коммунистической революцией". То есть то, что произошло в последующий период, это своего рода месть, солдатская месть власти за то, что она не сделала то, что обязана была сделать. Владимир Тольц: Ну и теперь вопрос к Вячеславу Измайлову. - Все-таки от Первой мировой войны, о которой говорили Владимир Булгаков и Александр Асташов, отделяет очень большой кусок жизни страны, совсем другие условия. И вот насколько это восприятие солдатами войны, о котором говорили историки, присутствует в тех последних войнах, в которых вы, Вячеслав, принимали участие? Вячеслав Измайлов: Я бы определил войну в Афганистане, и особенно войну в Чечне, как войны не для всех. В них участвовали только определенные социальные группы населения. Те, кто мог сохранить своих детей, на этих войнах не было детей высокопоставленных, и не только высокопоставленных, а даже чиновников районного масштаба, они своих детей могли уберечь. Если они и попадали в армию, то в Афганистан, и тем более в Чечню, они не попадали. И в основном, что в Афганистане, что в Чечне, служили молодые ребята, это дети и рабочих, и тех же колхозников, и интеллигенции, те, кто неспособен был уберечь своих детей. Молодые ребята, я повторяю, им было 18-20 лет, они воспринимали, особенно во время боевых действий в Афганистане это чувствовалось, романтическое у них было отношение к войне. Я не помню случаев, когда в Афганистане бросали своих товарищей. Я не помню случаев, чтобы солдат не выручил солдата, офицера. Увы, было и следующее: в Афганистане ребята увидели, страна отсталая, а в магазинах есть то, чего нет в России - магнитофоны, видеомагнитофоны, телевизоры, каких нет, одежда, какой в России нет. В Чечне это все усугубилось. Здесь действительно только самая определенная категория, дети обездоленных родителей попадали в Чечню. О своей жизни эти ребята молодые не думали, да у них и не было жизненного опыта. Но в отличие от Афганистана, за их жизнь никто не беспокоился, никто не отвечал, и спокойно смотрели на потери и военачальники, и общество. Владимир Тольц: Наша тема сегодня "Русские солдаты и общество в начале и конце ХХ века" . Я обсуждаю ее с историками Первой мировой и гражданской войн Александром Асташовым и Владимиром Булдаковым, а также с участником Афганской и обеих Чеченских кампаний военным обозревателем "Новой газеты" Вячеславом Измайловым. Александр Асташов охарактеризовал восприятие русскими солдатами (крестьянами в большинстве своем) Первой мировой войны как "культурный шок". - Скажите, Александр Борисович, а каковы были последствия этого культурного шока, и в чем это проявилось на самом фронте? Александр Асташов: - Последствия были разнообразные. Их можно оценивать с точки зрения как бы изменения сознания солдат, с точки зрения политической ситуации, которая создалась на фронте, та самая революция коммунистическая, рабочих и солдат. Но можно еще оценивать и с точки зрения так, как это оценивается шок в психиатрии. В конечном счете, война такого масштаба и в отношении такого контингента образует ситуацию психопатологическую, и реакция и будет такова. С точки зрения исторической трансформации сознания здесь важно такое обстоятельство: солдат начал как бы стремиться домой, убегать, но все ж таки он находился на войне и интересно отношение с врагом. Солдат не признавал в противнике врага. Солдат действовал по-разному, на Юго-Западном фронте, как известно, в Австро-венгерской армии большинство было у противника это славяне. И вот здесь солдаты, начиная уже с 15-го года, братались. А вот на Западном фронте, на Северном фронте, где были части чисто немецкие, солдат по-другому реагировал, но фактически это был тип реакции тот же, хотя форма другая. Солдат просто убегал. Именно там было развито дезертирство. Попытка найти приказы о дезертирстве на Юго-Западном фронте у меня не увенчались успехом. Это раз. Во-вторых, что касается восприятия психопатологического. Можно, конечно, назвать фактически и вот то, что я сказал, так же реакция человека, который попал под действие культурного шока. Ну, человек замыкается в себе, начинает преобладать именно прошлое сознание и прошлый опыт. К нему он стремится уйти. Это ситуация, которую переживает, допустим, эмигрант, где эмигрант переживает, естественно, также культурный шок. Какая его реакция - замыкается в себе, стремится назад. Далее, очень важна здесь ситуация с точки зрения психопатологии это так называемая дисфория - ненависть ко всему и вся. И вот начинается громадное количество врагов у солдата возникать. Причем в эти враги попадает, как это ни странно, отнюдь не подлинный враг, а враги, которые внутри, внутри страны, их здесь множество. Ну, конечно, офицеры с немецкой фамилией, это естественно, тут же по типу национальному «жиды», естественно, так же. Постепенно враг социализируется, так сказать. Потому что главный враг это тот, который послал его на фронт, который эксплуатирует его семью, которая осталась дома. Соответственно, враги внутренние как бы социально окрашены. Ну, здесь громадное количество, естественно, и помещики, и спекулянты, и капиталисты, и инженеры какие-то, все перебираются. Начальство, естественно, среди врагов, но только потому, что оно не может организовать достойную жизнь семьи, которая осталась в тылу. Упоминается, правда, мне удалось всего лишь найти несколько, собственно буквально единицы высказываний, враждебных по отношению к царю. Это миф о том, что уже до революции у солдат были антимонархические настроения. Царя, опять же как и начальство, упрекали максимум в том, что он не организовал достаточным образом вот это самое хозяйство в тылу, где страдает крестьянское, в конечном счете, хозяйство. Во враги попали даже и жены, которые с военнопленными вели отношения. Во враги попадали, кстати, и дезертиры, тоже их называли врагами. То есть создалась ситуация именно громадным количеством врагов, ситуация, которая и обусловила впоследствии вот это понятие как война всех против всех. Но эти враги, сами те, с кем потом и воевали все, они, конечно, обнаружились еще до революции. Владимир Тольц: Владимир Прохорович Булдаков, вот Александр Борисович Асташов говорил как бы в основном в психопатологическом в реакции солдат и подчеркнул, что, скажем, антимонархические настроения на фронте были чрезвычайно непоказательны в период Первой мировой. - Откуда же тогда, я хочу спросить вас, как специалиста по "красной смуте", столь развившийся впоследствии антимонархизм и вообще как бы негативное отношение к строю? Владимир Булдаков: - Здесь прежде всего я хотел бы уточнить: речь идет не о монархизме или антимонархизме, речь идет о восприятии конкретного императора, именно Николая Второго. Дело в том, что иной формы правления, кроме как монархия, солдат до февраля не представлял, да и после февраля не мог себе вообразить, что такое республика. Речь шла о конкретном царе, царе-неудачнике. Плюс ко всему речь шла о царе, который в собственной семье не мог поддержать порядок, следовательно, он и государством управлять не мог. Вот что здесь сработало, если уж говорить о монархизме и антимонархизме. То есть именно за это, за связь с Распутиным, за то, что царица вела себя неподобающим образом, как все общественное мнение, кстати сказать, считало, абсолютно незаслуженно, разумеется. Именно за это Николая Второго, мягко говоря, не уважали после февраля 17-го года. Ну, а если продолжить эту мысль, в чем проявила себя эта психопатология солдатского восприятия действительности, тут формы самые разнообразные. Здесь, начиная с того, о чем я уже говорил, с пьянства повального, и кончая стремлением навести порядок по-своему, то есть навязать другим свое представление о порядке. Но ведь было известно, что на протяжении 17-го года громадная часть, подавляющее большинство всех выступлений в деревне было связано с действиями или пропагандой, агитацией отпускников. Более того, после октября 17-го года солдаты, как некоторые прямо говорили, совершенно осатанели. Ну вот, скажем, есть у меня такие корреспонденции в одной из газет: "Вернувшиеся солдаты совсем осатанели, и поставили у нас на вверх дном. К солдатам присоединились все темные элементы деревни, всюду грабежи, порубки, захваты, поджоги, убийства". На самом деле, я все-таки думаю, солдаты не просто мстили, они по-своему восстанавливали справедливость, восстанавливали справедливость силой. И вот именно обманутые солдаты они и стали везде, повсюду навязывать свой порядок, это проявилось во всем. Допустим, выборы в Учредительное собрание. Солдаты целыми командами путешествуют по деревням и заставляют голосовать за большевиков или эсеров, по-разному бывало. И раньше были ситуации весьма показательные. Допустим, 18-го июня 17-го года в Ростове планировалась демонстрация в поддержку займа свободы. Солдат удалось убедить в том, что эти деньги следует передавать не в банк, а в совет, иначе, говорили солдатам, эти деньги буржуи растащат-разворуют. И в результате солдаты вот этот самый праздник сорвали, разгромили буквально все, ворвались в банк и там взяли под охрану те средства, которые удалось собрать. А вслед за этим понеслись уже слухи, что предстоит полный раздел всех капиталов и имущества буржуев. Вот своего рода на местном уровне была репетиция того, что произошло позднее. Владимир Тольц: Вот сейчас у меня вопрос к Вячеславу Измайлову. - Вы выслушали то, что рассказывают о войнах начала века историки. В чем реакция солдат, участников Афганской войны, участников Чеченской кампании сходна и в чем отлична на тот "культурный шок", который переживали участники этих последних войн? Вячеслав Измайлов: - Во время войны в Афганистане вот эти молодые ребята сразу приобретали больше негативный опыт на войне. Они приобретали опыт, что можно решать проблемы силой. «Хороший афганец - это мертвый афганец». Примерно такая позиция у них вырабатывалась, и не только у солдат, но и у офицеров. Надо сказать, что высшим командованием вот эти настроения они старались пресекать. Но все равно негативные проявления по отношению к местному населению они были постоянно и разбираться приходилось постоянно. Отстреливали верблюдов, ишаков, крали баранов, людей убивали. И местное население начинало мстить. И вот это стремление решать все силой, оно переносилось по отношению друг к другу. Это ложь, что во время войны в Афганистане не было неуставных, как мы говорим, взаимоотношений. Они были в изощренной форме, с помощью оружия и часто и солдаты, и офицеры применяли оружие друг против друга. Одна треть всех потерь в Афганистане это не от противника, а в результате неосторожного обращения с оружием, самоубийств и были случаи умышленных убийств. В Чечне это все многократно усугубилось. Я вел статистику потерь. Так вот в Чечне от половины до двух третей, в разных частях по-разному, до двух третей всех потерь это были потери от своих, повторяю, самоубийства, неосторожное обращение с оружием и умышленное убийство друг друга. Такой негативный опыт приобретали солдаты на этих войнах. И придя после Чечни, после Афганистана, на этих неправедных войнах, возвращаясь домой, они переносили этот негатив и на гражданскую жизнь. И неслучайно. Мне пришлось три года проработать в военкомате, я, как говорится, мог отследить это, неслучайно, что среди афганцев, и особенно среди тех, кто прошел Чечню, и среди солдат, и среди офицеров, надо сказать, что были в основном среди солдат, люди были судимые, они после этого совершали преступления и в гражданской жизни. То есть этот негативный опыт они переносили и на гражданскую жизнь. Владимир Тольц: Мы сейчас говорили о непосредственных, как бы коротких последствиях столкновения русских солдат с войной, с новым своим жизненным опытом, последствиям часто, последствиях, переходящих грань закона. И вот сейчас я прошу каждого из вас ответить на такой вопрос: какими вам представляются долговременные последствия этого нового военного опыта, приобретаемого солдатом на войнах, которые вы либо изучали, либо участником, как Вячеслав Измайлов, лично оказались? Каковы эти последствия для русской и для советской истории? Александр Асташов: Последствия, которые были в результате Первой мировой войны, действительно на большой срок распространялись. Дело в том, что война застала русского крестьянина, солдата в ситуации, когда он уже имел определенный опыт социальный. Этот опыт заключался в том, что уже крестьянин стремился освободиться от пут традиционализма. Уже была борьба молодежи со стариками в деревне, уже тогда, я имею в виду еще до Первой мировой войны, было развито движение хулиганства, в котором участвовала опять же молодежь. Вот эта молодежь и оказалась главной во время Первой мировой войны. В этом смысле опыт, который имелся еще до войны, был, как бы, обогащен военным опытом. Вот теперь солдат понимал, что значит жизнь, что значит смерть и как можно воевать за эту жизнь, за лучшую жизнь. Короче, Первая мировая война позволила солдату-крестьянину раскрыть глаза на возможность по-новому защищать свой социальный статус. Я думаю, именно вот это-то он и стал делать после войны. То есть он стал перестраивать широко отношения в деревне, а деревня теперь была завязана со всем обществом. Потому что была Первая мировая война и крестьянские хозяйства, где он хотел навести порядок, с женой, с родственниками, с общиной, с церковью, с попом, теперь уже было ввязано громадное народное хозяйство. И все это, конечно, повлекло, вот это его участие в защите нового социального статуса к социальному творчеству, которое было связано с творчеством нашей страны, это 20-30-е годы. В результате, наш солдат-крестьянин пошел на другую войну, на той войне он уже по сути дела сбежал с фронта, он не довоевал, да и враг-то был ненастоящий. А настоящий, подлинный враг был внутренний, вот это и развернулась война, борьба громадная, священная, наверное, до 41-го года, когда пришла настоящая священная война, где уже защищал те ценности, которые в знаменитом социалистическом строительстве и были добыты этим солдатом-крестьянином. В этом смысле Первая мировая война дала шаг большому походу, как бы другой войне внутри страны. Владимир Булдаков: Я буду опираться на воспоминания, которые относятся примерно к 1927-му году, воспоминания о гражданской войне. Вспоминает один красноармеец: "Заехали в один госпиталь (имеется в виду госпиталь, который оставили белые), где были раненые различных частей, которых не успели вывезти. Их порубили. Калмыков, если они попадались, мы рубили, их рубили как капусту". А сам вот этот самый герой о себе рассказывал так: "Потом, разозлившись, поставил 60 белогвардейцев в колонну и расстрелял из пулемета. Потом, - рассказывает он, - стали мы все гулять, праздновать победу. И только к утру, перепившись вина, кто где сидел, так и уснули. Гуляли без перерыва двое суток". То есть общество в результате всего этого опускается на совершенно иной, можно сказать, доисторический уровень культуры. Или еще одна, тоже показательная цитата, характеризующая то, что может произойти с обществом в результате всего этого: "Матросский батальон (имеются в виду красные матросы, конечно), матросский батальон не хотел никому подчиняться. Они вооружились до зубов, осаждали президиум Губисполкома, смерти арестованным (видимо белогвардейцам) и также предъявляли незаконные требования на выдачу им денег. Начались самочинные обыски населения, грабежи и пьянства. Эти пьяные ватаги настолько обнаглели, что стали охотиться за представителями власти (имеется в виду советская власть)" . То есть вот эта масса она становится уже неуправляемой помимо всего. То есть для обуздания этой массы требуется сила уже государства. И, кстати сказать, я хотел бы обратить внимание вот еще на какой момент. Не нужно думать, что это относится к ситуации начала века, к ситуации гражданской войны. Дело в том, что даже после Великой отечественной войны высшее руководство страны всерьез опасалось так называемых солдатских бунтов. То есть «особые папки» Сталина содержат материалы о том, что кое-где большие массы демобилизованных солдат они тоже буйствовали. То есть это общее явление. И поэтому последствия бывают очень и очень серьезными. И причем надо прямо сказать, что эти самые последствия в обществе распространяются волнами. Они, во-первых, начинают пронизывать все общество, общество становится уже другим, меняется отношение к насилию. Вячеслав Измайлов: Вы знаете, я здесь соглашусь. Вот эти две войны во многом способствовали криминализации общества. Солдаты и офицеры, повторяю, не только даже солдаты, и офицеры, те офицеры, которые прошли Афганистан, на них очень мало опирались. Многих потом увольняли из вооруженных сил, потому что они не находили себя. Многих афганцев и тех, кто прошел Чечню, впоследствии использовали криминальные группировки. Вы знаете, я прошел Афганистан и Чечню, я не захотел вступать в какую-либо афганскую организацию, потому что в Афганистане я видел разных людей, и некоторым мне ни при каких обстоятельствах не хотелось бы подавать руку. Тоже самое было и в Чечне. И консолидация в основном шла афганцев и чеченцев, увы, к сожалению, на криминальной почве. Владимир Тольц: В начале передачи я сказал о традиционной любви в России к "неизвестному солдату". Наша сегодняшняя беседа наводит меня на мысль, что хотя роль русского солдата в истории 20 века, а также его внутренняя трансформация под влиянием событий, в которых он участвует, известна, изучена и признается всеми, влияние этих изменений на общество нечетко еще осмыслены и оценены. Воспевая воинские подвиги, всегда ли понимаем мы, что "социальное творчество" возвращающихся с войны солдат, - "другая", по выражению Александра Асташова, "война", которую они довоевывают на гражданке, всегда ведет к усилению там криминала и насилия, как со стороны контуженных войной солдат, так и стремящегося обуздать их государства? - А ведь похоже, эти последствия константны, и никакая "разница во времени" на них не сказывается. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
