Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
19.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновУроки социализма: К столетию со дня рождения Джорджа ОруэллаПервая книга, которую я прочитал, очутившись на Западе в 1977 году, была, конечно же, "1984" в русском переводе, который, как я знаю, имел кое-какое хождение и в Советском Союзе, но мне не попадался. (Удалось, правда, прочитать тамиздатский "Скотский хутор".) Помню, как на пляже в Остии, под Римом, входя в море, мы с тринадцатилетним сыном оглашали воздух криками: "Пролы и животные свободны!" (Мой сын тогда, как советский ребенок, еще читал книги. Американские внуки уже не читают.) Что больше всего поражало в Оруэлле недавнего советского человека? Как ни странно, отнюдь не идеологические сюжеты, а совершенно непонятное у автора-англичанина, никогда не бывавшего в СССР, проникновение в быт тоталитарного общества. Оруэлл сумел разглядеть в тоталитаризме нищету и всяческую нехватку. Еда невкусная, выпивка отвратительная, от людей пахнет потом, табак из сигарет высыпается, в вестибюлях учреждений запах вареной капусты - и периодическое исчезновение таких пустяковых, но в быту совершенно необходимых предметов, как обувные шнурки или бритвенные лезвия. Вот эти лезвия особенно потрясли: помню, как в начале 60-х годов одним летом из Питера исчезли лезвия, хотя именно в нем располагался едва ли не самый крупный в стране производитель этого изделия. Больше всего впечатляли такие сцены, как та, в которой соседка просит Уинстона посмотреть, что с ее кухонным краном:
Потом появляется теоретическое объяснение этого явления - всеобщей нехватки как организованной властями намеренно. Материальный достаток делает человека способным к чему-то еще, кроме мыслей о повседневном пропитании. Сытый человек начинает думать и становится опасным. И в Океании производят товары только для того, чтобы их уничтожать. Для этого требуется мотивировка, и она найдена в непрерывной войне, причем война эта почти что фиктивная - в реальности была пресловутая холодная война, когда на вооружения уходило чуть ли не две трети всех трудовых усилий огромной, богатой и развитой страны - в данном случае мы говорим не о выдуманной Океании, а о реальном Советском Союзе. И такие поразительно верные подробности:
Мы же не могли не понимать, что все эти номенклатурные блага - казенные дачи и автомобили, пресловутые сауны и закрытые распределители - по западным критериям богатства - тот самый кусок конины. Что уж говорить о таких откровениях о тоталитаризме, как двоемыслие, министерство правды, каждый день переписывающее историю, полиция мысли, половое ханжество как государственная политика; я и не говорю. Всё это мы знали. Общее впечатление от Оруэлла очень точно подытоживается мыслями Уинстона Смита, прочитавшего запрещенную книгу Гольдштейна:
Но вот что по-настоящему удивило и долго не находило объяснения - так это парадоксальный, по советским (скорее по антисоветским) представлениям, факт, что Джордж Оруэлл был и остался левым, социалистом. Отечественными антисоветчиками социализм воспринимался как абсолютное зло, не имеющее альтернативы ни в одном из своих вариантов. Мы не верили тому, что Западная Европа - по существу социалистический континент. Ни в какой шведский социализм не верили. Если людей не сажают за мысли и высказывания, если они с избытком сыты и красиво одеты, если у каждого есть автомобиль - так какой это к трепаной матери социализм? Тут, как ни странно, и советская пропаганда подобные мысли укрепляла, утверждая, что все эти лейбористы, Ги Молле с Вилли Брандтом и прочие шведы - ревизионисты и социал-предатели, лакеи империализма. Вот этому невольно верилось: потому что на Западе всё казалось лучшим, а следовательно, вопрос о том, социализм там или капитализм, был мало значим, об этом не думали. Привлекала несомненная свобода, возможность не скрывать своих мыслей - то, чего так остро не хватало в СССР людям, свои мысли имеющим. Страны свободные не воспринимались социалистическими ни в коей мере, социализм железно ассоциировался с несвободой и нехваткой. Нужно достаточно долго прожить на Западе, чтобы увидеть, что демократический социализм вполне возможен и что даже - terribli dictu - Маркс не так страшен, как его размалевали советские диаматчики. Маркс на Западе уважаем как социолог, обративший внимание на экономическую детерминированность социальных явлений - еще один пример неизбежного и в чистой науке работающего редуктивизма; марксистский миф о мессии-пролетариате мало кого волнует, даже людей, искренне озабоченных необходимостью улучшить его жизнь (среди таких людей был и Оруэлл). Пролетарий на Западе - эмпирическое явление, а не метафизический концепт. Мы в СССР, разуверившиеся в пролетарском мифе, невольно занимались построением собственной мифологии: наше представление о Западе было самым настоящим мифом. Естественно, что Оруэлл, знавший западную жизнь из первых рук, был далек от идеализации этой жизни. Среди прочих его опытов был опыт службы в колониях, где он и почувствовал впервые несправедливость многих реалий британского мироустройства, справедливо называвшегося империализмом. У него есть небольшой текст - очерк "Убийство слона", в котором с физической ощутимостью непосредственного опыта продемонстрирована колониальная реальность и психология людей по обе стороны барьера, разделяющего властвующих и властвуемых. В колониях несвободны все, утверждал Оруэлл на основе собственного живого опыта (он пять лет служил полицейским офицером в Бирме в 1922 - 27 годах). Оруэлл в этом маленьком очерке сумел ни больше ни меньше как разоблачить миф о бремени белого человека. Потребовалось убить взбесившегося рабочего слона, и все, естественно, ждали, что это сделает белый человек, сагиб. Ирония ситуации заключалась в том, что слон успокоился и мирно пасся на каком-то поле, - достаточно было дождаться отсутствующего хозяина, который увел бы его в стойло. Но положение обязывало: раз ты господин, так и вести себя должен соответствующим образом, причем этого же от тебя ждут и ухмыляющиеся туземцы. Если бы я просто ушел, оставив вещи идти своим порядком, меня бы осмеяли, пишет Оруэлл. Тем самым пострадала бы вся система, основанная на превратном представлении о превосходстве белых людей над всякими другими. Рыцарский кодекс поведения в этом случае продемонстрировал свою бессмысленность. Слона просто-напросто не нужно было убивать; но сколько таких символических слонов - и реальных человеческих жизней - было принесено в жертву мертвым догмам, устаревшим системам мироустройства. Оруэлл наглядно доказал на этом мелком случае, что, господствуя над другими, человек сам превращается в раба. И опять-таки любопытно представить, как отреагировали бы подсоветские интеллигентные западники на этот текст, будь он им известным в то время. Могу ручаться, что они бы его не поняли. Мы были, так сказать, априорно на стороне Запада в любых случаях. Культурное сознание русских в советское время зафиксировалось и застыло на викторианских нормах начала двадцатого века. Новейшее развитие не было ими усвоено, потому что оно явилось в уродливой форме тоталитарного социализма. И конечно, еще потому, что существовал железный занавес. Поневоле думалось, что хорошо всё, что было до семнадцатого года - как в России, так и на Западе, но преимущество Запада в том, что он не изменился с того времени. Можно было прочитать ставших доступными Хемингуэя и Фолкнера или, скажем, Теннеси Вильямса, но ведь по художественной литературе нельзя судить о жизни. А мы судили. И коли западная литература была прекрасной, то и жизнь тамошняя воспринималась такой же. Это был один из советских парадоксов: если что-то западное допускалось, то это был первый класс, бесспорная классика. Оруэлл не допускался. Имя его, однако, было известно в качестве непримиримого врага тоталитарного социализма, вследствие чего, всё по той же схеме, думалось, что он враг социализма как такового. Даже допускали, что в испанской войне он был на стороне Франко. Трудно было в СССР допустить иную альтернативу известному строю жизни, чем тот же Франко. Психология несложная, на нее многие попадаются: враг твоего врага - твой друг или по крайней мере союзник. Я не помню в СССР ни одного человека, который бы сожалел о свержении в Чили режима Альенде. Наоборот, нравился Пиночет (да и до сих пор многим нравится). Этим, кстати, объясняется одно явление, немало озабочивающие западных людей: почему эмигранты из Советского Союза так консервативно, по западным понятиям, настроены: получая избирательные права, голосуют только за правых. Жизнь на Западе, конечно, учит бывших советских людей: они начинают мало-помалу интересоваться тем же, чем западные люди, в том числе, в нашем случае, американцы. А их интересует не столько американское вмешательство в Ирак, сколько обещанная президентом Бушем реформа системы социального обеспечения, беспокоящая многих нынешних и будущих пенсионеров. Этот новый опыт позволяет взглянуть по-новому на сочинения социалиста Джорджа Оруэлла. Трудно, конечно, забыть тот факт, что книги Оруэлла - самые знаменитые его сочинения "Скотский хутор" и "1984" - вызвали протесты и даже негодование со стороны многих западных социалистов. Эти протесты можно с известным допущением подразделить на два разряда: одни не допускали самой возможности связать с социализмом мысль о тоталитарном обществе (тут громче всех звучали так называемые "друзья Советского Союза); второй разряд, гораздо более многочисленный, составляли люди, возмущенные тем, что Оруэлл изобразил в качестве тоталитарной страны Англию, в которой, по определению, такое невозможно. Повторяю и подчеркиваю, что в данном случае речь идет именно о левых критиках Оруэлла: правым его книга безоговорочно понравилась. Это довольно сложный, но основной вопрос, связанный с Оруэллом, и не только с данными его книгами, но и со всей его духовной биографией. Вспомним, что "левым" по существу его сделала еще служба в британской колониальной администрации, этот опыт не прошел для него бесследно - заложил прочную основу, так сказать, потенциальной левизны, хотя первые его литературные опыты не были заметно политизированы. Поначалу Оруэлл был в известной мере эстетом, озабоченным в своих писаниях чисто художественной проблематикой, хотя, когда речь заходила о западных бедняках или о колониях, он высказывался достаточно остро в левой парадигме ( документальная книга "На дне в Париже и Лондоне" и роман "Дни в Бирме"). Открыто свои социалистические симпатии Оруэлл впервые выразил в очерковой книге "Дорога к Виганской пристани". Виган - шахтерский городок на севере Англии, сильно пострадавший во времена безработицы в середине 30-х годов. Концепция социализма, данная здесь Оруэллом, подчеркивала общенародный характер социализма, вне зависимости его от той или иной социальной группы. За социализм должны быть все, работающие по найму, не имеющие независимых доходов и тем самым гарантированного будущего. Вот эти гарантии и должен дать социализм. По существу это программа так называемого вэлфэр стэйт - государства всеобщего благоденствия, в конце концов реализованная в странах Западной Европы и во многих существенных элементах - в Соединенных Штатах. Перераспределения доходов, то есть высоких налогов на имущих, не миновало и американское общество, хотя, конечно, строй американской жизни нельзя назвать социалистическим. Против чего в социализме с самого начала был Оруэлл - это против сектантских в нем тенденций, связанных с той или иной доктринальной идеологией. Такой идеологией в частности он считал марксизм - немецкое изобретение, сильно подпорченное в России. Врагами в социалистическом движении для Оруэлла были и остались коммунисты. Особенно укрепился он в этой позиции во время гражданской войны в Испании, став свидетелем того, как инспирированное советским влиянием и под непосредственным руководством эмиссаров ГПУ правительство республиканской Испании подавило движение, связанное с ПОУМ - независимой социалистической группой, бывшей чрезвычайно популярной среди широких масс. Связанный с ПОУМ, Оруэлл и сам чуть было не стал жертвой этой чистки. Об этом он подробно рассказывает в книге "Посвящается Каталонии". Вот одно из соответствующих высказываний Оруэлла:
И вот как объяснял книгу "Скотский хутор", ставшую его первым бестселлером в 1945 году:
Оруэлл неоднократно повторял, что антитоталитаристский роман "1984" - не столько пророчество, сколько предупреждение. Этим он отводил обвинения левых в том, что он оклеветал Англию, в которой подобный строй невозможен по определению. Да он и сам так считал. Есть у него замечательное эссе "Англичане", в котором гарантией против тоталитаризма в Англии он называет самый английский характер:
И еще:
Мы знаем, что так и произошло: лейбористская послевоенная революция в Англии, осуществив программу демократического социализма, не имела никаких намерений или поводов к насильственным действиям, равно как и народные массы Англии не проявили охоты к каким-либо погромам. Кенсингтон как стоял, так и стоит на месте нетронутым, я это знаю по собственному опыту: бывал в Лондоне неоднократно и одно время останавливался именно там. Преимуществом англичан оказалось даже то, что Оруэлл готов был считать их недостатком: уважение к кастовой социальной системе и стихийный снобизм. Снобизм, конечно, всегда смешон, но он по крайней мере дает гарантию против так называемого ресентимента: комплекса чувств зависти и злобы низших к высшим. В одном месте Оруэлл сказал, что англичане органически не способны убивать друг друга. Не забуду, как в одно из посещений Кембриджа я наблюдал интересную картину: на улице стоял несомненно простонародный, здоровенный плечистый парень, очень хорошо одетый: блейзер, фланелевые брюки, дорогие рубашка и галстук. Он явно подражал молодым джентльменам - студентам Кембриджа. Зрелище вызывало жалостливое недоумение и в то же время как-то успокаивало: этот парень наверняка не пойдет резать буржуазию Кенсингтона, он ей подражает. Ей-богу, лучше видеть такую картину, чем хипующих и панкующих отпрысков высших классов. Какое-то необходимое равновесие тем самым соблюдается. В общем критику со стороны демократической левой роман "1984" скорее выдерживает, если помнить всё время, что изображение тоталитаризма в нем достаточно условно: не пророчество, а предупреждение, как говорил сам Оруэлл. Но в чем готов усмотреть недостатки романа человек советского опыта? Один, собственно, недостаток: концепция тоталитаризма как олигархического коллективизма. Опыт показывает, что такого рода строй не может совмещаться с культом вождя и появляется после острого периода коммунистической революции, характеризующегося деспотическим фюреризмом. В СССР мы наблюдали этот феномен в форме господства партийно-хозяйственной номенклатуры, и это был не худший период советской истории, Сталин был хуже. Правда, в Оруэлловской Океании существует Старший Брат, но он остается невидимым и как бы фиктивным персонажем: это образ, в котором партия решила явить себя массам, этот образ в качестве именно образа по существу бессмертен. Мы знаем, что советская номенклатура на это не пошла: подобная мистика всё-таки не в духе двадцатого века, хотя Синявский-Терц как раз такой ход рекомендовал: надо было, мол, объявить Сталина не мертвым, а временно скрывшимся и продолжать управлять его именем. В действительности номенклатура по смерти Сталина почувствовала облегчение и даже пошла на его дезавуирование: вполне понятное чувство у людей, при Сталине не способных сполна насладиться своим привилегированным положением. Причина такой ошибки Оруэлла в том, что он чрезмерно увлекся книгой американского социолога Бернхема "Революция менеджеров": именно в ней пропагандировался образ общества, управляемого новым классом специалистов и экспертов, ставших настоящими хозяевами капиталистического общества, вместо потомственных владельцев больших капиталов. Но ведь Бернхем ограничивал господство менеджеров чисто производственно-экономическими рамками и отнюдь не связывал с этой революцией управляющих нового политического устройства западных демократий. И на эту схему Оруэлл наложил картину бедной военной и послевоенной Англии. Так и получился тоталитаристский ангсоц - при учете того, что в рядах пришедшей к власти лейбористской партии было достаточно много крайних теоретиков, вроде Харолда Ласки, требовавших тотального обобществления производства. Можно сказать, что Оруэлл в 1984-м" предугадал скорое советское будущее, чем английское: номенклатура ("новый класс", скоро назовет ее Джилас), коллективно господствующая в номинально социалистической стране. Интересно, что так преувеличив значение книги Бернхема, Оруэлл совершенно не заметил книги Фридриха Хайека "Дорога к рабству", вышедшей в Англии еще в 1944 году. По крайней мере я не нашел ни одного упоминания имени Хайека в обширной биографии Оруэлла, написанной Майклом Шелденом. В заключение нельзя не вспомнить первого советского - перестроечного, 1989-го года - издания избранных сочинений Оруэлла с предисловием известного англиста Зверева. Зверев пишет, что в "1984"-м Оруэлл критикует не социализм, а сталинизм. Конечно, это верно; неверным оказалось другое: оптимистическая уверенность Зверева, что сейчас СССР преодолел наконец-таки наследие сталинизма и начинает строительство демократического социализма. Что этого не получилось, лишний раз напоминать не надо. Развитие в России пошло регрессивным путем: экономическая инициатива свободного рынка подменилась господством олигархов, а демократия - анархизмом преступных группировок. Лучше ли это прежнего строя - судить самим русским; но то, что это хуже демократического социализма западноевропейского типа, сомнений не вызывает. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
