Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[11-08-05]
Поверх барьеров"Лес" в режиссуре Петра Фоменко. Еще раз о "Смерти поэта" и "Памятники не эмигрируют" Евгения Евтушенко. Народная поэзия Чечни на русском языке. "Люди нашего царя" Людмилы Улицкой . "Сцены из деревенской жизни"Ведущая: Марина Тимашева Марина Тимашева: Московский Международный фестиваль имени Чехова завершен. По ведомству драматического театра в привычных для нас формах в мировой серии проходило лишь несколько моно-спектаклей, "Три сестры" Деклана Доннеллана, о которых я уже рассказывала, и "Лес" Островского. Этим спектаклем, поставленным по пьесе Островского в театре "Комеди- Франсез" Петром Наумовичем Фоменко, завершилась мировая серия чеховского фестиваля. Спектакль был сделан в 2003 году, но его не играли 8 месяцев, и Петр Фоменко во Франции возобновлял постановку. Волнение актеров было легко понять. "Комеди-Франсез" не был в России с 1985 года, за это время на его сцену поднялось новое поколение исполнителей. Им предстояло играть пьесу русского драматурга для российской публики, да еще на сцене Московского художественного театра - театра Станиславского и Немировича-Данченко. На первые поклоны, уже под крики браво, французские актеры выходили, еще не веря своим ушам. Овации стали им наградой за талант и мужество. Успехом они обязаны, в первую очередь, Петру Фоменко, которому на другой день в резиденции французского посла вручали орден Командора за заслуги перед французской культурой. Заслуги официально состоят в том, что Фоменко ставил много французской классики, в том, что работал в Парижской Консерватории, в том, что сыграл премьеру "Трех сестер" во Франции, в том, что его Мастерская много гастролирует во Франции и любима тамошним зрителем. Но я бы добавила: во всех спектаклях Мастерской Фоменко, будь они поставлены по пьесе Жироду или роману Толстого, есть театральное изящное лукавство, которое лично для меня связано с представлением о некоторых особенностях французской культуре. И только французское слово шарм идеально подходит актрисам мастерской Фоменко: Мадлен Джабраиловой, Галине Тюниной, сестрам Кутеповым. О работе же над спектаклем "Лес" рассказывает генеральный секретарь "Комеди-Франсез", театра, известного также как "Дом Мольера", г-н Журден. Забавно, что его зовут, как героя мольеровской комедии. Господин Журден: "Если господина Фоменко впечатлила работа нашего театра, то на нас произвело неизгладимое впечатление то, что нам удалось заполучить его на постановку. Артисты мечтали об участии в его спектакле, но боялись. Они сознавали, что Островский для России - то же самое, что Мольер для Франции. Репетиции были для них бесконечно интересными, потому что Петр Фоменко сам потрясающий актер. И работа с ним - сплошное удовольствие. К тому же, нашим актерам было важно встретиться с таким типом театра: непосредственным, наивным, игривым. Островский - девятый русский автор, пьесы которого играются в стенах "Комеди-Франсез". К сожалению, наша публика с его творчеством незнакома. А театралы лучше всех знают Чехова и потому воспринимают "Лес" в связи с "Вишневым садом". Марина Тимашева: Но я начну не с "Вишневого сада", а со смешных мелочей. Счастливцева и Несчастливцева по-французски Фортунатов и Инфортунатов. Когда слышишь слова "Керчь, Вологда и Кременчуг" в спектакле на французском языке, кажется, что этих городов не существует, когда Несчастливцев рассказывает, как он играл Велизария в Лебедяни, вдумайтесь! - Велизарий в Лебедяни, -перестаешь воспринимать пьесу как реалистическую. Артисты старательно разучили несколько русских фраз и романсов и упоенно их воспроизводят. Мелодия романса ведет за собой весь спектакль и, честно говоря, кажется своего рода автографом режиссера. Где юные грезы весны, где хрестоматийное прочтение Островского, где Каратыгин и Рыбаков и старые великие актеры, фамилии которых упоминаются в тексте, где тот лес и усадьба Пеньки, где вообще-то жизнь? Но спектакль Фоменко не грустный. Когда-то Петр Наумович ставил ту же пьесу в ленинградском Театре Комедии. Гурмыжскую играла Елена Юнгер, Буланова - Виктор Гвоздицкий. Декорации к новому и старому спектаклям делал Игорь Иванов: те же тюли с призрачными соснами по бокам, те же большие пни на сцене, тот же деревянный дом, вернее, закрытая его веранда. И романс про юные грезы весны там звучал, и совпадают некоторые детали (например, падающий с головы Гурмыжской парик в любовной сцене с Булановым или исполняющий неуверенные арабески и перелетающий с пенька на пенек Буланов). Но люди, которые видели "Лес" в Театре Комедии, утверждают, что это был саркастический, желчный спектакль. Сейчас отношение режиссера к действующим лицам кажется действительно резче, жестче, чем в последних московских постановках Петра Фоменко, но ненамного. Полюбить здесь кого-нибудь так, как героев "Абсолютно счастливой деревни" или "Семейного счастья", или "Войны и мира", вам не удастся, но иногда посочувствовать каждому и уж, по крайней мере, никого особенно не осудить - пожалуйста. Могут ли уживаться под одной кровлей мудрость и беспечность, драматизм и легкомыслие, Нет, - ответите вы, - и ошибетесь, если кровлей станут театральные фантазии Петра Фоменко. Вот Счастливцев и Несчастливцев, поедая вишню, сплевывают косточки чуть ли не в зрительный зал. Легкомысленно? Да. Но прорастут косточки деревьями, и на месте леса и усадьбы "Пеньки" поднимется вишневый сад и имение Раневской. Ведь эти две пьесы, а еще лежащая между ними тургеневская "Месяц в деревне" так похожи. Нет, конечно, прежде в "Пеньках" было темное царство, и грымза Гурмыжская помыкала бедной племянницей. Но прошли годы, и то, что прошло вместе с ними, вдруг оказалось мило. И хотя Гурмыжская очень внимательно следит за своим сундучком с деньгами, фактически не выпуская его из рук, вы воспринимаете ее скупость не как тяжкий грех, а как милое злодейство. Да и как сердиться, когда все время смеешься? Например, когда Гурмыжская вдвоем с Булановым вцепляются в ручку заветного саквояжа, не доверяя, не уступая его друг другу даже в день свадьбы. Вот уж, право, они никогда не расстанутся, поскольку скованы не одними брачными узами, а вот этим самым саквояжем с деньгами. Но вот как можно отнести к этим поющим людям слова Несчастливцева - он обзывает всех обитателей "Пеньков" филинами и совами. Ну, что в красивой, кокетливой и женственной Гурмыжской - Мартин Шевалье - от совы? Украшение роскошной шляпки: ее венчает голова совы и крылья вместо перьев. Те же превращения ждут призванную на роль луча света бедную племянницу - бесприданницу Аксюшу. С первого ее появления на сцене становится ясно, что хоть и угрызает ее жизнь Гурмыжская, но в обиду та себя не даст. Так и выйдет, когда уже на поклонах вы увидите Аксюшу с ключами от усадьбы, в совиной шляпке от Гурмыжской и с характерным звуком: "м-ням". Он не имеет определенного значения, но прежде доносился только из уст тетушки. То, что недалеко падает яблоко от яблоньки, видно и по тому, как выстроены отношения семейства Восьмибратовых. Вот вроде захочется вам пожалеть загнанного отцовским деспотизмом и хлыстом Петрушу, да так и видишь: вырастет мальчик, фору даст папеньке, так сказать, Шестнадцатибратовым станет. И - вот оно - свою возлюбленную Аксюшу станет этот нежный воздыхатель таскать за волосы, точь-в-точь, как его отец таскал. А раньше-то как пел! Или вот Несчастливцев. Он-то уж точно рыцарь, если не считать пьянства, без страха и упрека. Однако в спектакле просто и с ним не получается. Он, конечно, отдаст ради Аксюшиного счастья все, что имеет. Но вот от доброты отдаст или оттого, что слишком долго играл благородных трагиков, ни своих слов, ни поступков у него нет, все заемное, из драматической литературы, а тут такой жест - куда как театральный, куда как благородный. Только отчего-то рифмуется с повадками купца Восьмибратова: "Я в задор войду, все отдам". Сохраняя традицию старинного театрального водевиля, Петр Фоменко ужасно озорничает и балагурит. Чего стоит вечно порхающий по пням, пританцовывающий мотылек Буланов, выросший из гимназических штанишек. И его мгновенное преображение в большого барина. Чего стоит комик Счастливцев, так много игравший чертей в детских спектаклях, что уже от них неотличимый. В "Лесу" Фоменко вообще водится всякая нестрашная нечисть, и ничего нет удивительного, что пытавшаяся топиться, а теперь вживающаяся в роль Офелии Аксюша больше похожа не то на русалку, не то на кикимору. Шалит, одним словом, режиссер, но главное искренне сберегает. А главное - в финальном монологе Несчастливцева о бескорыстии театра. И слова его: "А что вы сделали? Кого накормили, кого утешили? Вы тешите только самих себя, самих себя забавляете". Слова эти будто и не из классики, а прямо из нашей с вами жизни. И оттуда же, будто вчера услышанное: "Кто шампанское пьет, хорошие сигары курит, тот и человек, а остальное - ничтожество". Или "было бы только земли побольше, да понимать свой интерес, а то и без ума можно прожить". Вот вам и Лес, вот вам и нечисть. В программе от 21 июля мы обсуждали конфликтную ситуацию вокруг готовящегося к показу на канале РТР документального фильма о Высоцком "Смерть поэта", представили разные точки зрения, но не выносили вердиктов, поскольку фильма не видели. Теперь увидели. Что ж - можно понять родственников Владимира Семёновича. Более подробный комментарий - историка Ильи Смирнова. Илья Смирнов: Под лозунгом "оживления", "очеловечивания" истории, которую, дескать, засушили учёные архивисты, бурным потоком полилось новое знание о прошлом - история через замочную скважину. По этому поводу приведу два высказывания. Одно - известного немецкого историка искусств, музыковеда Юргена Кестинга - цитирую - "Живые свидетели", старея, припоминают все точней и точней те детали, которых никогда в жизни не было". Второе - Бориса Гребенщикова, заметка на полях его воспоминаний о Викторе Цое: "Мне хотелось бы избежать всего этого, и не рассказывать, какие штаны он любил надевать с утра и какой портвейн предпочитал, потому что это ничего к песням не добавляет, это убавляет". Сказанное в полной мере относится к документальному фильму "Смерть поэта", показанному в 25-ю годовщину смерти Высоцкого. Даже если абстрагироваться от нравственности, уместности и т.д., и судить авторов по их собственным законам, всё равно не спрячешься от главного: заявленная тема не решена. Никакого медицинско-криминологического исследования обстоятельств смерти Высоцкого не получилось. В нарезке воспоминаний концы не сходятся с концами, а также с общеизвестными фактами. Предлагаемый диагноз тяжёлой полинаркомании - врач ещё в начале 80 года сходу выносит смертный приговор - вопиющим образом не соответствует тому впечатлению, которое производил актёр Высоцкий до последних дней жизни. Интеллектуальной, творческой и даже физической сохранности. И это не только впечатление из зала. Юрий Петрович Любимов заметил, что дело плохо - когда? Незадолго до смерти своего ведущего актёра. Буквально встык со "Смертью поэта" канал "Культура" показал один из поздних его концертов. Дай бог каждому так отыграть, а ведь при этом Высоцкий ещё анализирует собственное творчество как хороший искусствовед. Безупречная логика, каждое слово на месте. У В. Манского с логикой намного хуже. Если принять его версию, получается, что в течение нескольких лет ни родные, ни близкие - весьма влиятельные люди! - ни многочисленные врачи Высоцкого вообще не лечили. Не пытались лечить. Под лечением я имею в виду не купирование абстиненции, не реанимацию, а именно лечение у специалистов, описанное в учебниках психиатрии, наркологии, которые уже тогда были доступны: "Клиническая наркология" профессора Пятницкой Ирины Николаевны, смотрю выходные данные - 75 год. Единственная попытка лечения, как она описана в фильме - совершенно анекдотическая. Ну, не верится, что в дорогой французской клинике происходит то, что рассказывают свидетели, там не бывавшие, с чужих слов спустя 25 лет. Хочу - лечусь, хочу -не лечусь, какие-то медсёстры якобы носят наркотики в палату, и всё это обсуждается по международному телефону с СССР. Странное впечатление производит снабжение товарными запасами опиатов: где? не в современном Амстердаме, а в Москве при Брежневе: кого? человека, находившегося под постоянным контролем спецслужб уже по одному только факту брака с иностранкой. Кто же это делал, кто подсунул поэту отраву и потом регулярно добавлял новые порции? - то есть, кто в предъявленной нам версии должен называться Дантесом, убийцей Высоцкого? Ничего не понятно. Подчёркиваю: я не собираюсь дискутировать с создателями фильма по существу, для этого нет, извините за научную терминологию, источниковой базы. Допускаю, что-то из рассказанного правда, вплоть до священника, который согласен обвенчать женатого мужчину со второй женой, священники тоже бывают разные, но что именно правда и на сколько процентов - бог весть. Если бы кто-то действительно хотел разобраться в обстоятельствах смерти Высоцкого так, как пушкинисты разобрали дуэль с Дантесом (я пользуюсь тем же примером, на который ссылается Манский), если бы при этом стремились достигнуть какого-то воспитательного воздействия, отвадить молодёжь от наркотической отравы - простите, это делалось бы с самого начала на ином уровне, без конфронтации с ближайшими родственниками героя фильма, с обязательным участием специалистов в медицинских вопросах, раз уж они затрагиваются. И, конечно, такая работа предназначалась бы не для вечернего всенародного показа в день памяти. А так - сделали то, что хотели, и в этом контексте перепрофилирование режиссёра Манского с группы "Тату", которой был посвящён его предыдущий шедевр, на Владимира Высоцкого - вполне естественный ход, как естественно и нежелание родственников в этом "татуаже" участвовать. Всем известно, каких современных певцов ТВ изо дня в день навязывает зрителям. Вот для них, для своих любимцев, можно было бы приберечь этот жанр - криминально-физиологической сенсации, тем более, что ни в каком другом о них говорить невозможно. Ан нет - Высоцкого надо сюда пристягнуть, повенчать общей папертью с пустыми местами. Что ж, тоже документ эпохи. Но не той, которая завершилась на Ваганьковском четверть века назад, а нашей, сегодняшней. Марина Тимашева: В книжном магазине "Москва" состоялась презентация книги Евгения Евтушенко "Памятники не эмигрируют". Рассказывает Полина Ольденбург. Полина Ольденбург: Если кто-то утверждает, что поэзия в настоящее время мало популярна, то, посетив этот вечер, он мог бы убедиться в обратном. Книжный магазин был наполнен людьми до отказа. Стоя на импровизированном подиуме, поэт начал свое выступление с обращения к молодежи: Евгений Евтушенко: Все недостатки нашего времени основаны только на том, что часть молодежи отворачивается от общественной жизни, от политики. Появилась брезгливость. И, во многом, политика заслуживает этого. Но вы никогда не измените политику и жизнь страны, если вы будете отворачиваться от нее, а не будете входить и стараться вложить свою душу в свою собственную страну и лепить ее, как настоящие скульпторы. У вас еще много сил. А мы вам дадим свой опыт и свою энергию, которая у нас есть. Полина Ольденбург: Не случайно поэт в первую очередь обратился к молодежи, молодых любителей поэзии на презентации было очень много. Поэт также рассказывал о времени, о себе, о своих коллегах по поэтическому цеху, и, конечно же, читал стихи. Марина Тимашева: Двумя днями раньше в Политехническом музее прошел ежегодный творческий вечер поэта, приуроченный ко дню его рождения. И презентация, и вечер были в свою очередь посвящены своеобразному юбилею - 110-ой книге Евгения Евтушенко, изданной в России. Со сцены Политехнического звучали произведения разных лет, но по большей части все же новые стихи из книги "Памятники не эмигрируют", посвященные разным людям - Папе Иоанну-Павлу Второму, Андрею Вознесенскому, Белле Ахмадуллиной: Особенно тепло публика откликнулась на стихотворение посвященное любимцу российского кинематографа актеру Николаю Караченцову. Полина Ольденбург: Если Политехнический музей был до отказа забит давними поклонниками поэта, то в книжном было много случайных людей. Однако юбилейная книга Евгения Евтушенко "Памятники не эмигрируют" была раскуплена еще до начала презентации. Марина Тимашева: Драматические события последних десятилетий сделали слово Чечня известным всему миру. Между тем, за пределами Кавказа очень мало знают о культуре, нравах и обычаях чеченского народа, а это знание, возможно, помогло бы избежать многих ошибок. Поэтому столь важен выход в свет книги "Чеченская народная поэзия" в поэтическом переводе на русский язык, считает моя коллега Лиля Пальвелева. Ей слово. Лиля Пальвелева: Стараниями московского издательства "Новый ключ" уже подготовлена и напечатана целая серия фольклорных сборников. К примеру, "Сказания сибирских казаков", "Тувинская народная поэзия" и "Тень огня", где представлены образцы устного народного творчества якутов. Теперь настала очередь чеченского фольклора. Жаль только, что книга "Чеченская народная поэзия в записях 19-20 веков" издана всего лишь пятитысячным тиражом - значит, она быстро станет библиографической редкостью. У этого сборника удивительная судьба. В свое время ученым- фольклористам удалось собрать в Чечне внушительный по объему материал. В разных селениях были записаны на магнитофон и затем расшифрованы песни народных сказителей. Но опубликовать ничего не успели - началась война. Говорит сотрудник Института мировой литературы Юрий Смирнов. Юрий Смирнов: Подвал, где хранились эти записи, подвергся сожжению в Грозном. Институт общественных наук был в центре города и там, в полуподвале, хранились собранные материалы. И они все погибли. А то, что здесь, это то, что Исмаил сумел ксерокопировать до того. Это хранилось у него дома. Лиля Пальвелева: Исмаил - это чеченский филолог Исмаил Мунаев. Юрий Смирнов: И когда его дом тоже начал гореть, он сумел спасти это из своего горящего дома. Лиля Пальвелева: Тексты, которые могли погибнуть дважды, теперь вошли в почти четырехсотстраничную с научными комментариями и предисловием книгу. Большинству ее читателей предстоит открыть целый неведомый мир. Он отражен в героико-исторических песнях Илли и лиро-эпических песнях Узамах. "Узам" - в буквальном переводе - "стенания души". Любимая песня Хаджи-Мурата у Льва Толстого - это не что иное, как узам. Помните, она поразила одного из героев "торжественно-грустным напевом"? "Горяча ты, пуля и несешь ты смерть, но не ты ли была моей верной рабой? Земля черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна ты, смерть, но я был твоим господином. Мое тело возьмет земля, мою душу примет небо". А в новой книге мы встречаем другой узам, созданный много позже, как отклик на сталинскую депортацию Диктор: Когда от аулов родных отрывали Лиля Пальвелева: Если узам сложили о таком недавнем с исторической точки зрения событии, как выселение из Чечни, причем, сложили в строгом соответствии с многовековыми канонами, значит, устное народное творчество здесь до сих пор бытует, и даже - вот редкость! - фольклорная традиция развивается? Вне всяких сомнений, считает Юрий Смирнов. Юрий Смирнов: Я думаю, что она сейчас находится в более лучшем состоянии, несмотря на все трагедии, которые пришлось пережить, чем русская фольклорная традиция. И это можно доказать. Если мы поедем вместе с Измаилом, мы привезем интересный материал. В нашем фольклорном гимне поется: "Настойчивым и терпеливым, глухонемой и тот споет". Лиля Пальвелева: В предисловии книги "Чеченская народная поэзия" упоминается сказка, свидетельствующая о том, что у вайнахов с давних пор был очень развит этикет. Вот сюжет: вокруг родника улегся дракон и не дает людям брать воду, - пока не принесут ему в жертву девушку или юношу. Но один молодой человек целых три раза подходит к источнику, после чего дракон говорит: "Я три раза дал тебе взять воду, потому что ты гость из далекого края, не приходи больше:". То есть, законы гостеприимства чтит даже дракон, правда, у него есть предел терпению. А Юрий Смирнов утверждает: это неверный перевод. Юрий Смирнов: Я помню, как мы ездили, и я открыл чеченского змея. Здесь он проходит как дракон. Это не точно. Он не похож на дракона и не похож на нашего славянского змея. Лиля Пальвелева: Вы нашли другого змея. А какого? Юрий Смирнов: Я еще не опубликовал этот материал, поэтому не скажу. Я рисовал, а один человек меня поправлял. Он мне рассказал, как он еще до войны в горах шел с председателем сельсовета и вдруг произошла встреча со змеем. Вы зря смеетесь. Это так же, как у русских. Мы с вами лешего не видим, но кто-то его видит. Я сколько ни занимаюсь этим - я даже обыкновенного черта не видел. Но мы же с вами встречаем людей, которые говорят, что они видели. Лиля Пальвелева: Смешно от неожиданного сближенья. У Домбровского в "Факультете ненужных вещей" одна из сюжетных линий связана тоже с гигантским змеем, наводившем ужас на всю округу. Его тоже будто бы своими глазами видели колхозники. Дело также было в 30-х годах, только в горах Ала-Тау. Это был казахстанский змей. Но вернемся к чеченскому эпическому миру. В нем есть еще один замечательный образец, связанный с воспеванием гостя. Это "Узам об основании Чечни", в котором утверждается: "Древние наши отцы, если гость не явился, голодными спать ложились". Более того: Диктор: Даже хозяйские кони, которые паслись, не чуя коней гостей, испытывали тоску. Овса в мешках не жевали и от обиды ржали. Даже собаки, не слыша в комнате голосов гостей, во двор скуля выбегали и в плошках еду не трогали. Настолько они любили гостей, посещавших дом. Лиля Пальвелева: Как и в любом другом эпосе, в чеченском много кровопролитий. Причем, на битву герой (а нередко и героиня, то есть, дева-воительница) всегда собираются стремительно. И вот устойчивый образ, полный взрывной энергии: Сын Вдовы, как серый сокол - на вершину древа, Еще цитата: И легко взлетела на коня в седло - Отсекаются в большом количестве головы, Терек становится от крови красным, угоняются табуны, и их - преследуют. Но встречаются и прекрасные образцы любовной лирики. Диктор: Как говорят старики, одиноко пришел к роднику, Лиля Пальвелева: Ромео и Джульетта в чистом виде, с поправкой на местные реалии, разумеется. Марина Тимашева: В издательстве ЭКСМО вышла книга рассказов известного прозаика, лауреата российской Букеровской премии Людмилы Улицкой. Сборник называется "Люди нашего царя" с эпиграфом из Николая Лескова "Каких только людей нет у нашего царя!". Книгу представляет Елена Фанайлова. Елена Фанайлова: "Маленькие люди нашего царя восхищаются, дерутся, убивают друг друга и целуются. Совершенно не замечая автора, которого почти нет". Это из предисловия Людмилы Улицкой. Людмила Улицкая: Это и есть содержание этого сборника, о том, как разные люди восхитительно различны, прекрасны и ужасны по-разному. Следующий раздел - в нем 4 рассказа - "Тайны крови". Тема, с которой соприкасается каждый из нас - рождение детей, разводы, внебрачные дети, то, что всегда так болезненно и мучительно. Но я, как раз зная, что порой в жизни случаются совершенно фантастические развязки, и на том месте, где бывают безобразные ссоры, разводы, ненависть, убийства, людям достойным и благородным удается найти замечательное решение. Вот несколько таких замечательных решений очень сложных ситуаций, которые могут быть и кровавыми, как раз в этих "Тайнах крови". "Они жили долго". Так или иначе, мы говорим о смерти. Это проблема ухода, который иногда очень красив. Это никогда не бывает весело и триумфально, но иногда это бывает очень благородно и достойно. Елена Фанайлова: Самый объемный раздел книги называется "Дорожный ангел". Это ангел-хранитель, которого всегда желает в дорогу тетка племяннице. "Мой дорожный всегда со мной", - говорит Улицкая и оберегает, и много интересного и важного показывает. Людмила Улицкая: Не то, что за сюжетами надо бегать или, напротив, надо от них отбиваться, потому что жизнь наша клубится сюжетами. Куда ты не посмотришь, всюду чья-то соседская, дружеская или не дружеская жизнь, полная очень интересных вещей. Истории, которые в этой книжке, кроме того, что они написаны в последний год, построены из воспоминаний. Здесь есть самое раннее из моих воспоминаний, из которого произошел рассказ "Приставная лестница". Мы жили на Каляевской, во дворе, где были кроме нашего, более ли менее приличного флигеля, пристройки к большому дому, были еще бараки. Я думаю, что мне было года 4, и я помню, как на второй этаж барака по приставной лестнице поднимается женщина и на спине тащит безногого мужчину. Это была Граня, которая тащила своего безногого, после войны, естественно, мужа, и он ее при этом, будучи пьяным, одной рукой держал за плечо, а второй рукой колотил по голове кулаком, чтоб знала. И это воспоминание, которое от меня не уходило всю жизнь. Елена Фанайлова: Людмила Улицкая читает рассказ из раздела под названием "Дородный ангел" "За что, и для чего?". Людмила Улицкая: Ангелы, вероятно, иногда засыпают. Или отвлекаются на посторонние дела. А, возможно, встречаются просто нерадивые. Так или иначе, в страстную субботу произошло ужасное несчастье. Очень пожилая дама 75 лет, стояла в густой очереди на автобусной остановке с аккуратной сумкой, в которую были упакованы кулич и пасха, и ожидала автобуса. Она была дочерью известного русского поэта Серебряного века, вдовой известного художника, матерью многих детей, бабушкой, даже прабабушкой, большого выводка молодняка. Огромный круг ее друзей и почитателей звал ее Н.К. по инициалам. Н.К. была высоким, во всех отношениях, человеком, ее невозможно было унизить ни одним из тех способов, на которые была так изобретательна наша власть. Ее переселили из квартиры в центре, в которой она прожила несколько десятилетий на дальнюю окраину, и она не изменила ни одной из своих привычек, в частности, освящала куличи в церкви Иоанна Воина неподалеку от своего прежнего дома. В ней не было нечего старушечьего и подчеркнуто церковного - ни платочка, ни согнутых плеч. В большой изношенной шубе, в черной беретке она терпеливо ожидала автобуса и едва заметно шевелила губами, дочитывая про себя утренние правила. Подошел автобус. Она стояла среди первых, но ее оттеснили. Оберегая сумку, она отступила. Потом рванулась к подножке. Шофер уже закрыл дверь, но люди держали задвигающиеся створки, чтоб втиснуться, и она тоже ухватилась свободной рукой за дверь и тоже успела поставить ногу на подножку, но автобус рванул, кто-то сбросил ее руку, нога заскользила прямо под колесо и автобус проехал по ее длинной и сильной ноге. Во время пасхальной заутрени Н.К. отходила от наркоза. Ногу ампутировали. Утром пришли первые посетители - старшая дочь и любимая невестка. Н.К. была очень бледна и спокойна. Она уже приняла происшедшее несчастья, а две женщины возле нее, сидящие еще, не успели понять этого и найти слова утешения. Они скорбно молчали, сказавши "Христос воскрес" и трижды с ней поцеловавшись. Н.К. тоже молчала. Потом улыбнулась и сказала: "Разговеться принесли?". Невестка радостно блеснула глазами: "Конечно!" и выложила на тумбочку маленький кулич с красной свечкой на маковке. "И все?" - удивилась старая дама. Руки смиренно лежали поверх одеяла, правая на левой, и мерцало обручальное кольцо и большой сердоликовый перстень. Их не смогли снять пере-операцией - въелись. Невеста вынула из сумки шкалик коньяка. Все заулыбались. Посторонних в послеоперационной палате не было. Невестка и дочь встали и тихо пропели пасхальные стихиры. У них были хорошие голоса и навык к пению. Накрыли на тумбочке пасхальный стол, съели по куску ветчины и выпили по глотку коньяка. Я навестила Н.К., когда она уже выписалась из больницы. Она боком сидела на лавочке, сделанной когда-то ее мужем. Культя лежала перед ней, а второй ногой, длинной и очень красивой, она опиралась о пол. Она положила руку на остаток ноги, похлопала по ней и сказала ясным голосом: "Я все думаю, зачем мне это?". Я не сразу поняла, о чем она говорит. Она продолжала: "Не сразу сообразила, теперь знаю. Я всю жизнь слишком много бегала да дрыгала, а теперь вот мне сказали - посиди и подумай". А я сидела и думала. Почему все знакомые мне люди на ее месте сказали бы: "За что мне это?". Она прожила после этого еще лет 15. Ей сделали протез, она ездила в Крым, навестила двоюродную сестру в Швейцарии и внука в Швеции. Я не знаю, что за уроки она вынесла из своего несчастья. Для всех, кто ее знал в те годы, она научилась ставить этот вопрос "для чего?". Несмотря на ее полную примиренность с господом богом и с посылаемыми испытаниями, я все же продолжаю думать, что иногда дорожные ангелы отворачиваются и отвлекаются на посторонние дела. Елена Фанайлова: Людмила Улицкая захотела, чтобы на обложке ее новой книги оказалось крыло ангела с картиной "Благовещение" Фра Анжелико. Людмила Улицкая: Сюжет Благовещения я страшно люблю. У меня даже есть коллекция открыток, которые я в музее всегда покупаю, когда какое-нибудь Благовещение новое встречаю. Самое любимое мое Благовещение - испанское, где на переднем плане изумленная кошка. Мария еще не видит Гавриила. А кошка чувствует его присутствие. И эта изумленная кошка с открытой пастью, в разные стороны хвост и лапы, она стоит пред ангелом. Елена Фанайлова: Изумленные кошки, изумленные люди - все могут услыхать благую весть. Есть в книге рассказ о том, как в Нью-Йорке празднуют день святого Франциска Ассизского, который, как известно, проповедовал животным. Горожане приносят домашних питомцев на мессу животных в кафедральный собор, а потом начинается самое удивительное. Священник благословляет собак и кошек, черепашек и свинок. Людмила Улицкая обычно подчеркивает, что работала биологом, генетиком. Наверное, это делает ее прозу аналитической. Пожалуй, даже ее мистика порой похожа на научный доклад. Но есть еще одна очень важная черта писателя Улицкой. Всегда много цвета, света, формы, вкуса в ее романах и рассказах. Заключительный раздел книги "Люди нашего царя" называется "Последняя". То ли это короткие притчи, то ли стихи в прозе. Людмила Улицкая: Вот они сидят вдвоем и беседуют - Христос, Будда и Георгий Михайлович Гинзбург. А, собственно, о чем им говорить? Они сидят и улыбаются. А подойдет к ним отец Андрей, прекраснейший, его не возьмут. Скажет: "Православных не берем и католиков не берем, и мусульман не берем, тем более, иудеев. Только беспартийных". А примут кого? Слабоумную девочку Таню Князеву, дауна Сашу Козлова и блаженную Наташу Горбаневскую. Ей православие простят. А умных - никого. Я вдалеке постою. Да, за страдания тоже никого не примут. Тоже мне большое дело! И за старания не примут. Так привычно говорили: Господи, помилуй, Господи, помоги, Господи, прости - что от привычки почти потерян стыд. Все-таки, прости муравьиные усилия все заполучить в пользование. Марина Тимашева: Театр "Около Дома Станиславского" - любимец московской и европейской публики, совсем недавно переживший пожар, уже выпустил новую премьеру. Это "Сцены из деревенской жизни". Рассказывает Павел Подкладов. Павел Подкладов: В Вознесенском переулке, недалеко от московской Консерватории и мэрии, среди шикарных буржуазных особняков приютился маленький старый и странный дом. До поры до времени в нем тихо и мирно жил один из самых уникальных театров Москвы - "Около дома Станиславского". Он и сейчас там ютится, но после пожара, случившегося в ноябре прошлого года, в его распоряжении осталась лишь крошечная малая сцена, которую они назвали "Ла Сталла". Там помещаются 3-4 спектакля из прежнего репертуара. Большинство своих спектаклей театр играет на других московских площадках. Руководит этим театром один из самых загадочных режиссеров нашего времени Юрий Погрибничко. Несведущий человек, попав на его спектакли, порой выходит из зала в недоумении. В самом деле - в голове среднестатистического зрителя никак не укладываются ни сцена, обитая ржавым железом, ни герои классических пьес, щеголяющие в шикарных телогрейках с громадными, заботливо отороченными узором дырами на спине, ни нарочитая бесстрастность персонажей, ни монотонность произносимого ими текста. Я уже не говорю о том, что в этих спектаклях Аркадий Иванович Свидригайлов может спокойно заговорить с чеховскими героями, а четверо Гамлетов распевать песни Высоцкого. В спектакле "Странники и гусары" сестры Прозоровы мирно сосуществуют с героями Вампиловского старшего сына, а печальный музыкант Сарафанов, надев полковничью шинель, на время становится Вершининым. В предпоследнем концерте "Алисы в стране чудес" знакомые сказочные персонажи одеты в формы офицеров Красной армии и черные гестаповские френчи. А Алису играет грустный немолодой актер. И ты понимаешь, что это вовсе не режиссерский выверт и не желание быть оригинальным. Просто Юрий Погрибничко именно так увидел душу персонажа. Последняя премьера Юрия Погрибничко, выпущена на сцене "Ла Сталла", называется "Сцены из деревенской жизни" и имеет подзаголовок "Дядя Ваня". Это, действительно, чеховский дядя Ваня, но его действие, почему-то, перенесено в тихий японский домик, где царят вековые традиции, его обитатели стараются не нарушить тишину. А перед чайной церемонией на татами снимают башмаки. Профессор же Серебряков предстает перед зрителем истинным самураем и в финале уходит со сцены, вооружившись настоящим мечом. Иногда, правда, эти японистые чеховские персонажи робко выходят на сцену с гитарами и вкрадчиво наигрывают Камаринскую. Сам Юрий Николаевич Погрибничко отрицает наличие японского налета в своем спектакле. Хотя в финале ты понимаешь что дело, действительно, не в самураях, не в ушу и не в татами. Важно, что ты сопереживаешь этим несчастным людям и их неудавшимся жизням. Погрибничко в общении с представителями средств массовой информации порой столь же необычен, как и его спектакли. Юрий Николаевич редко дает интервью и не очень любит распространяться на театроведческие темы. Юрий Николаевич, как живет последние полгода театр после пожара? Юрий Погрибничко: Творчески живет и житейски. Конечно, поскольку многие спектакли идти не могут, часть актеров не работают. То есть играют два раза в месяц. Ясно, что они растренировываются. Может быть, они где-то добирают. Это действительно, проблема. Но, в конце концов, вся жизнь проблема. Это уже их дело. Потеряют квалификацию, значит, не будут играть. Они, может быть даже и довольны. Гуляют. Зарплата же та же. Она маленькая. Так у них есть свободное время, они могут чуть-чуть заработать, чтобы концы с концами свести. А кто-то и побольше. Житейски ясно, что если спектаклей мало, то это место забывают. Не появляется новая публика, подрастающая молодежь. Но ведь трудно с уверенностью говорить, что это плохо. А может и хорошо. Само по себя внимание - всегда палка о двух концах. Павел Подкладов: А то несчастье, которое случилось, повлияло ли как-то на выбор драматургии? Повлияло ли на спектакль "Сцены из деревенской жизни"? Юрий Погрибничко: На выбор не повлияло, потому что мы репетировали до того, как сгорело все, и вся декорация. Пришлось делать новую. Другую. В этом смысле повлияло в лучшую сторону. Потому что та декорация мне не нравилась. Павел Подкладов: Это на внешнюю сторону. А суть спектакля? Юрий Погрибничко: Мы как марксисты знаем, что форма и содержание неразрывны. А содержание это и есть форма. Павел Подкладов: По общему убеждению тех людей, которые знают и любят театр, японский Дядя Ваня кажется достаточно странным. Юрий Погрибничко: Никакая это не Япония. Что вы морочите голову. Павел Подкладов: Тем не менее, форма японская - татами: Юрий Погрибничко: Что значит татами? Это пол для танцев. Зайдите в любой танцкласс, в балете. И вы это увидите. Павел Подкладов: Самурайский меч? Юрий Погрибничко: Меч не совсем самурайский, но скажем, да. Ну и что? Чехов ездил в тех направлениях и привез с собой, вот он у него и лежит. Павел Подкладов: Ваше отношение к каким то традициям, к каким то устоям с годами меняется? Вы считаете, что человек теряет что-то главное в своей структуре человеческой? Я имею в виду отношение к семье, к близким людям? Юрий Погрибничко: Можно увидеть различия. Но даже из того скудного образования, которое мы имеем, мы знаем, что семья настолько перманентная форма и в разное историческое время, в разных местах: Если мы захотим, мы можем наблюдать прогресс в человеческих отношениях. Павел Подкладов: Мне казалось, что Ваш спектакль об этом. Вот этот вот прямоугольник татами, на который сначала люди боятся ступить даже в носках, а потом топают уже и в ботинках, это какой-то символ того, что распадается связь времени. Юрий Погрибничко: Я не думаю, что это символ. Так всегда в жизни бывает. Одни разуваются, а другие в грязных идет сапогах в любое место. Такова жизнь. Может быть, люди куда-то двигаются, эволюционируют, или должны эволюционировать, но мы это наблюдать не можем. В ретроспективе можем, а в своем жизненном опыте: Сказать, что вот 40 лет назад - 50 было лучше - а какое мы имеем право? Мы же не имеем информации, то есть мы ей не владеем. Павел Подкладов: Многие из критиков находили какие-то общие точки соприкосновения даже между хоку японскими и чеховским текстом. Юрий Погрибничко: Это, действительно, есть. Это, по-моему, давно замечено. Не даром же японцы так любят Чехова. Это такое поэтический театр, который чуть-чуть проявляет пустоту. Скажем, в буддистском смысле. Но я не думаю, что надо как-то очень настаивать на этом. Павел Подкладов: Постоянный зритель театра "Около дома Станиславского" давно перестал делать попытки поверить его гармонию алгеброй устоявшихся представлений о нормальном театре. Потому что разгадывать загадки Юрия Погрибничко - дело захватывающее. Но обреченное на провал. Ответив на один вопрос, ты тотчас же задаешь себе другой. И так до бесконечности. Одна из этих радостных загадок - недавнее официальное признание этого маргинального, подвального театрика. Свидетельство чему - и Золотая Маска и даже Государственная премия России. Что, однако, никак не способствует скорейшей реконструкции сгоревшего помещения. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
