Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[05-10-04]
Поверх барьеровНовый альбом группы "Сплин". Музей Людвига в русском музее. Олег Васильев в Третьяковской галерее. Новые русские писатели: Андрей ЛевкинАвтор Сергей Юрьенен Сергей Юрьенен: Лауреат Нобелевской премии по литературе этого года - австрийская писательница и драматург Эльфриде Елинек. По-русски издан ряд романов, среди них "Пианистка", фильм по которому получил широкое признание. Стоит вспомнить, что два года назад на Мюльхаймском театральном фестивале Елинок была названа лучшим драматургом мира. Итак, Элфрида Елинек и венгерский писатель Петер Эстерхази, которому 6 октября на открытии Франкфуртской книжной ярмарки присуждена премия Германского книготоргового союза, - ведущие имена мирового литературного сезона. О сезоне российском немного погодя: Позвольте представить темы выпуска: Новый альбом группы "Сплин". Музей Людвига в русском музее - к открытию новой экспозиции. Олег Васильев в Третьяковской галерее. Новые русские писатели: в нашей студии Андрей Левкин. В Москве объявлен шорт-лист премии "Букер-Открытая Россия". С этого начнем: На Букеровской пресс-конференции в гостинице "Золотое кольцо" 6 октября побывала Елена Фанайлова. Елена Фанайлова: Руководитель культурных и просветительских программ общества "Открытая Россия" Ирина Ясина сообщила, что сворачивать культурные проекты не собирается и обещала русскому Букеру дальнейшую финансовую поддержку. Ирина Ясина: Деньги в бюджет заложены, так что в 2005 году мы собираемся финансировать премию "Букер-Открытая Россия". Если нам что-то в этом помешает, то прогрессивная общественность должна будет понять, что это не мы не захотели, а что-то случилось. Мы работаем нормально, все у нас успешно, налоговые проверки кончились, гражданское общество строится. Елена Фанайлова: "Открытая Россия" вместе с букеровским комитетом и Центром новейшей литературы РГГУ учреждают премию "Студенческий Букер". Студенты, написавшие лучшие эссе о романах длинного списка, войдут в жюри и назовут своего лауреата 25 ноября, за неделю до оглашения взрослого Букера. Заметим, что в его шорт-лист не попали новые романы Людмилы Улицкой, Александра Кабакова, Юрия Мамлеева, Александра Гольдштейна, Евгения Гришковца, Марины Вишневецкой. Зато попали произведения дебютантов Олега Заянчковского и Марты Петровой. Проза обоих авторов не попадает под жанровое определение "романы". Прозу Марты Петровой характеризует критик Андрей Немзер. Андрей Немзер: То ли дневник, то ли стилизация дневника московской дамы из полу-артистической тусовки с мелькающими знакомыми персонажами. Я не думаю, что она получит премию, но, я думаю, что ее много народу прочитает с удовольствием. Елена Фанайлова: В шорт-листе и последняя книга Людмилы Петрушевской, которую так же трудно счесть классическим романом, и поэтому критики не предсказывают ей победы. Книга называется "Номер один или В садах других возможностей". О ней говорит член букеровского комитета писатель Николай Кононов. Николай Кононов: Ей совершенно удивительно удалось на территории небольшого текста передать через изменения языка крушение сознания человека и изменение его этических парадигм. Там рассказана история из нашей жизни, она реальна до омерзения, как плохая газета, как случайно раскрывшаяся газета сегодняшнего дня, как новость. Но Петрушевская смогла в этом увидеть какой-то удивительный смысл. Елена Фанайлова: В букеровский шорт-лист вошел Анатолий Слаповский с романом "Качество жизни". Говорит писатель, литературный критик Ольга Славникова. Ольга Славникова: Алексей Слаповский описал ту ситуацию, которая всех должна сейчас взволновать. Новая ситуация информационного общества, где неважно, что есть на самом деле, а важно, что об этом сказали. И он совершено блестяще, с моей точки зрения, выстроил судьбу своего героя, который стал знаменитым писателем ровно потому, что его таковым сделали. Неважно быть, важно казаться. Мы не те, кто мы есть, а мы те, кем выглядим. Елена Фанайлова: Самые старшие и заслуженные писатели русского Букера этого года - Анатолий Курчаткин с романом "Солнце сияло" и Василий Аксенов с романом "Вольтерьянцы и вольтерьянки". Как сказал председатель жюри Владимир Войнович, при выборе жюри лучшее боролось с хорошим, и лучшее победило. Но откровений не было. Владимир Войнович: Книги бывают плохие, неплохие, ничего, бывают хорошие, бывают очень хорошие, а бывают откровения. У нас были очень хорошие. Поскольку общий уровень довольно высокий, конечно, были сомнения. Я, например, перед тем как придти к своему более-менее неокончательному решению, я взял все эти книги и клал на полку. Шесть книг отложил, потом иногда менял некоторые, эту сюда перекладывал, эту туда. Елена Фанайлова: Так автор бессмертного солдата Чонкина выбирал для себя шестерку букеровских лауреатов. Член букеровского жюри этого года критик Никита Елисеев вообще настроен скептически в отношении перспектив русского романа. Никита Елисеев: Некоторая растерянность охватывает и общество, и литературу в том числе. И вот эта растерянность общественного сознания, она, по-моему, отражается и в литературе. Не было ни романа-откровения, ни ощущения чего-то очень важного и нужного, что было сказано всеми этими книгами. Елена Фанайлова: Тем не менее, 2 декабря все букеровские финалисты получат по тысяче долларов, а победитель, автор главного русского романа, по версии букеровского жюри, 15 тысяч долларов. Сергей Юрьенен: В Третьяковской галерее с 30 сентября по 31 октября работает выставка "Олег Васильев: память говорит (темы и вариации)". Первую на родине ретроспективу крупного российского мастера ХХ века посетила арт-критик Жанна Васильева - материал в чтении Ирины Лагуниной. Жанна Васильева: Искусство Олега Васильева с 80-х годов демонстрировалось в Европе - в Германии, Норвегии, Швейцарии, Италии, Франции, Испании, - а также в США, где художник живет и работает с 1991 года. Россия знакомится с Васильевым практически впервые: не считать же знакомством однодневную выставку 68 года в столичном кафе "Синяя птица". Ретроспектива в Третьяковке начинается серией линогравюр "Метро" 61-62 годов. Васильев называет их "фаворской" серией - по имени Владимира Андреевича Фаворского, чьи уроки для себя он считает важнейшими. Заканчивается повтором пейзажа 65 года "Дом на Анзере" -- первой картины, которую художник считает "своей", - написана во время поездки с Эриком Булатовым на Белое море. Между ними - абстракции, в которых художник исследует пространство картины, вариации на темы Поленова и Малевича, графические циклы. Особенно завораживают "Темы и вариации" Васильева (они составили экспозицию отдельного зала). Казалось бы, что особенного? Заброшенная дорога, выхваченная из тьмы. Горизонт растворяется в черноте поля. Да и свет какой-то странный. Не от луны. Не свет фонаря или фар. Свет идет словно от зрителя, и охватывает странное чувство тревоги: будто нельзя не ступить на эту ночную дорогу. Несмотря на неизвестность впереди, она - единственная опора. Просто потому, что освещена. Свет и твердь становятся синонимами. В графическом цикле "На черной бумаге" контрасты света и тьмы становятся резче, лист превращается в полиэкран. Здесь художник рисует портреты друзей, по которым скучает в Нью-Йорке. Воспоминания о них, кстати, отчасти становятся одной из причин диалога с Клодом Моне. Рисунки и живописные полотна, сделанные по старым фотографиям, возвращают память к давним "завтракам на траве", походам по полям и лесам четырех друзей-художников: Эрика Булатова, Олега Васильева, Ильи Кабакова, Михаила Меженинова. Походы эти делили жизнь художников на официальную и "для себя". "Мы были как сезонные работники, - пишет Васильев в воспоминаниях, - полгода зарабатывали на жизнь иллюстрированием книг для детей, другую половину года мы могли работать для себя, заниматься живописью. Дважды в год мы совершали походы. Обычно ранней весной и поздней осенью. Несколько дней хождения через леса, поля, вдали от людей, освобождали от всего, разгружали ум и делали возможным переключение с одной работы на другую". Такая жизнь у художников длилась, как в сказке: 30 лет и три года. Сегодня трудно понять, что же было крамольного в серии "Метро", отвергнутой приемной комиссией МОСХа за "формализм". Или - в пейзажах и портретах 70-х годов. Но единственной нишей, где Васильеву было позволено работать официально, оказалась иллюстрация к детским книжкам. Единственной опорой - семья и друзья. Неудивительно, что дружба и память о ней - важнейшие мотивы творчества Васильева. Его искусство избегает сетей классификаций. Пафосные определения "нонконформист", "концептуалист" в приложении к Васильеву похожи на прошлогодние листья, с виртуозным мастерством написанные им на одноименном полотне. Он жизнь работал по собственной программе, в которой органично уживаются классика и авангард, живопись и литература. Художник близок не только Набокову, но и Пришвину. Писателю, который умел писать о природе как о чем-то, что открывает смысл существования. В дневниках Пришвина есть ссылка "на одно подслушанное определение": "пространство - это цветосозидающая сила". Чудесным образом Олег Васильев овладел этой силой, превращая пространство пейзажа в пейзаж памяти и наоборот. После показа в Москве выставка переедет в Русский музей Санкт-Петербурга. Сергей Юрьенен: Новые русские писатели. Гость этой рубрики, ведомой Дмитрием Бавильским, Андрей Левкин - новый роман выходит в издательстве ОГИ: Дмитрий Бавильский: Андрей Левкин - один из лидеров современной литературы, не модный, но, скорее, культовый писатель, которого ценят и боготворят знатоки и самые продвинутые читатели. Можно сказать, что проза Левкина повлияла на целое поколение современных литераторов, чья молодость пришлась на конец прошлого века. Сам Андрей Левкин происходит из Риги, где редактировал популярный журнал "Родник". Некоторое время писатель жил в Питере, после обосновался в Москве. Сказать про все эти города очень важно, потому что, связавшись с тем или иным местом, Левкин оставляет поразительно точный его портрет, я бы сказал, карту-схему города и жизни в нем. Между тем, описать прозу Андрея Левкина очень сложно. Это странные, словно бы воздушные тексты, переполненные ощущением подлинности бытия. Это беглые зарисовки, перемежающиеся с остроумными размышлениями и описаниями. Считается, что Левкин может досконально описать любую вещь, причем описать ее не только снаружи, но и внутри, как всегда докопавшись до сути предмета, явления, характера или самого письма. Считается, что у Левкина есть проблемы с сюжетом, хотя на самом деле сюжет его рассказов запрятаны глубоко в ассоциативные ряды, в подсознание самого текста, из которого его можно извлечь, ощутив при этом терпкое послевкусие. В последнее время Андрей Левкин изменяет жанру рассказа. Несколько лет назад вышел его роман "Голем, русская версия". Теперь в издательстве ОГИ у Андрея Левкина выходит новая повесть или же маленький сюжетный роман под названием "Мозгва". Поэтому мой первый вопрос будет об этой книге. Андрей, во-первых, что означает это странное слово "Мозгва"? И, во-вторых, какую главную мысль вы хотели выразить этим московским текстом? Андрей Левкин: Про мысль потом. А что такое? Это все очень просто. Есть у человека голова, в ней всякая память, воспоминания, чего угодно. В одном уголочке что-то хорошее, в другом что-то плохое. Необязательно хорошее - плохое, но что-то разное. Если человек живет в большом городе, у него все эти чувства, воспоминания об этом куске жизни очень территориально привязаны. Вот на Новослободской он пил пиво когда-то, когда ему было хорошо, где-то ему было плохо, где-то что-то еще. То есть получается такая проекция мозга человека со всей его памятью и жизнью на город. Тем более и название похожее Мозгва - Москва. Какая разница? Плюс еще боковая история смешная, как большевики пытались исследовать мозги путем их разрезания. Прикол не в том, что они пытались там что-то найти, а просто я достаточно долго ходил мимо этого домика, где у них это все стояло в склянках. Как-то это связалось вместе. А главная мысль? Наверное, точка жизни странная, когда невозможно ни о чем подумать без того, чтобы ты тут же не начал вытаскивать какие-то предыдущие куски, что отвратительно и надоедает. При этом понятно, что ты из них не состоишь, но они тебя немножко поддушивают. Может быть, это какой-то способ, методика, просто как-то уйти из-под этого войлока. Дмитрий Бавильский: Войлока повседневности? Андрей Левкин: Нет, не повседневности. Боже мой, руку поднимешь - ты начинаешь вспоминать, с какими ощущениями ты ее поднимал 25 лет назад, увидел какую-нибудь букашечку, вспомнил, как ты ее видел в три года, выпил чашку кофе какого-то такого вкуса и так далее. Все, оказывается, забито тем, что уже было, и совершенно непонятно, где найти место для того, что еще предполагается. Дмитрий Бавильский: Мне показалось, что главная тема романа "Мозгва" - это экзистенциальная опухоль, которая вдруг поселяется в человеке и начинает его разъедать. И нужны неимоверные усилия, чтобы эту опухоль победить, из нее выскочить. Андрей Левкин: Это читается и так, и так. То есть все правильно, просто, что этим является. Нагромождение памяти, которая тебе просто и чего-то что существует помимо нее, что может на тебя давить. В этом давлении есть какой-то шанс, потому что его ты точно не испытывал, его не к чему привязать. Дмитрий Бавильский: А вообще в рассказах или романах может быть главная мысль? Или идеи и мысли должны возникать в виде какого-то облака непроявленных смыслов? Андрей Левкин: Скорее, второе. Потому что не очень понимаю всей этой нормативности. Если есть смысл, значит, он есть загодя, его надо разрисовывать, ставить, гнать кусочками. У всех есть свое высшее воплощение, в конце концов. Есть сериалы. Почему все должны делать сериалы? Дмитрий Бавильский: Проза должна заниматься чем-то другим? Андрей Левкин: Нет, почему. Есть сериальная, есть такая, может быть и другая. Какого черта ею не заниматься? Дмитрий Бавильский: Тогда почему вы все чаще и чаще обращаетесь к крупной сюжетной прозе, с чем это связано - это веяние времени? Андрей Левкин: Нет, это мозг расширяется, видимо. Раньше я, скажем, мог удержать на одной фигне пять страничек, сейчас просто этого мало, потому что можешь удерживать какие-то большие куски. Но я думал, что "Мозгва" будет листов 15-20, на самом деле все суживается до восьми, как-то широко тоже не получается. Дмитрий Бавильский: Один из самых моих любимых текстов Андрея Левкина называется "Письма ангелам". Критики, которые пытаются анализировать прозу Левкина, обязательно вспоминают об его ангелах. Вот и хочу спросить Андрея, почему для него так важен образ ангела, что он означает, что он может означать? Андрей Левкин: Во-первых, хочется немножечко самооправдаться, самоочиститься и так далее. Это все достаточно старая история, это начало 90-х. Как-то в моде их особенно не было. Но это такая ситуация, когда плюс еще социум такой прет, я из Риги, там обнулились все структуры, в которых живешь. При этом жил в Питере на Пушкинской, 10. Там, знаете, крыса была, холодно, батареи отключают. Какой-то странный кусок, не буду сравнивать с 18 годом прошлого века, но какое-то опустошение материального, всей этой фактуры. А все эти ангелы, слово плохое, но другое не поставишь. Это не явления какие-то, это стечение каких-то штук, что-то неожиданно появляется. Оно как-то действуешь, ощущаешь. Проще назвать ангелом и не заморачиваться, выстраивая новую. Дмитрий Бавильский: В другом тексте эти совпадения ты называешь "анда". Андрей Левкин: Немножечко более прагматично было. Они из чего-то, а тут просто нестыкуемые, фигня и все. Дмитрий Бавильский: Кроме тонкой филигранной прозы, Андрей Левкин пишет колонки на общественно-политические темы, являясь одним из самых востребованных журналистов русского Интернета. Меня всегда удивляло в Левкине эта странная сочетаемость несочетаемого, двух прямо противоположных занятий. Андрей, как в вас уживается злободневный колумнист и тонкий визионер-эзотерик? Андрей Левкин: Я не думаю, что они уживаются, просто это разные роды деятельности. Журналистикой надо было заниматься, чтобы на жизнь зарабатывать, в Риге когда-то. Постепенно какие-то навыки были приобретены. Это работа такая. Это зависит от того, какие колонки куда. В "Газету.ру" - другое дело, там уже идет что-то смешенное. Просто интересно, насколько можно несколько иные механизмы. Я бы не сказал, что это прозаические, они упрощено прозаические, пихнуть их в какую-то другую историю. Дмитрий Бавильский: А как тогда возникает переход от прозы к колумнистике? Андрей Левкин: Это абсолютно разное. Я просто не использую, это просто совершенно другая штука с каким-то набором навыков. Письмо прозаическое немножко посложнее бывает, и как-то понимаешь, что разница есть, это можно использовать, это не будет мучить. Описываемая действительность не очень сложная почему-то. Хочется выяснить, что из нее можно выдавить более-менее такого нетривиального. Дмитрий Бавильский: А проза это то, что мучает, что должно отпустить? Андрей Левкин: Это как-то само делается. Нет такого, что я сейчас прозаически что-то изображу, это работа, скорее, плюс какие-то дополнительные навык, и все. Дмитрий Бавильский: Ваша проза повлияла на становление многих писателей. А кто в свою очередь повлиял на развитие вашей собственной писательской манеры? Андрей Левкин: На самом деле влияние в основном поэтическое было. На меня повлиял Андрей Яковлевич Сергеев, как он перевел "Четыре квартета" Элиота, плюс большое количество польских поэтов, какое-то странное стечение истории. Из русских в какой-то степени не то, что повлияло, но я понял, что все в порядке, я нормально держусь. У Леона Богданова последние вещи достаточно схожие. Дмитрий Бавильский: Андрей, а если назвать имена, которые на слуху - Набоков, Саша Соколов: мы как-то с вами говорили о Кортасаре? Андрей Левкин: Кортасар - да. Если с Богдановым есть ощущение, что так писать тоже можно, например, на пишущей машинке, мы так более-менее работаем, то у него же просто механизм, по-человечески, что он ощущает, что можно сказать. Письмо, а ничего нельзя сказать. Я не знаю испанского, я не могу понять, что за переводы. Скорее, человек какими-то частями что-то чувствует, слушает. Дмитрий Бавильский: А Соколов? Андрей Левкин: Соколов нет почему-то. Какая-то бесконечно длинная макаронина. Почему-то нет. Он слишком голосовой. Дмитрий Бавильский: А из тех, кто сейчас работает, есть какие-то влияния, вы следите за чьим-то творчеством? Андрей Левкин: Нет, сейчас нет. Потому что - взрослый дядька уже. Смотришь, смотришь, но чтобы дергаться: Дмитрий Бавильский: Вы жили в разных городах, какие у вас складываются отношения с этими городами сейчас? Какой город кажется вам сейчас самым интересным или, может быть, самым родным? Андрей Левкин: В конце концов, я же не туристическая фирма и: вопрос не очень хороший. Дмитрий Бавильский: Какой город важен для вашей прозы больше? Чем портрет кажется наиболее адекватным? Андрей Левкин: Они как-то все три вместе, и мне трудно разделять - Рига, Петербург, Москва. Дмитрий Бавильский: Есть четко рижские тексты, есть четко питерские тексты. "Мозгва" - московский текст. Андрей Левкин: Они мои все равно в какой-то мере. Какие-то вещи другие, но в основном все то же самое. Кто-то из латышей, тогда все самоопределялись: цыганам надо устроить автономную передвижную республику. Вот какая-то такая штука. Дмитрий Бавильский: А у вас ведь и цыганская кровь? Андрей Левкин: Чуть-чуть есть. Дмитрий Бавильский: Недавно Игорь Клех, рассуждая о судьбах России, оптимистически говорил, что страна наша переживает не самый плохой период, что появилось очень много адекватных и вменяемых людей, что сама жизнь стала более адекватной и вменяемой. А как вы считаете, что сейчас происходит в России, какой период она переживает и куда движется? Андрей Левкин: Да никто этого сказать не может. Я думаю, что это веселая оценка Клеха. Он оценил состояние умов современников, значит, с Клехом все стало хорошо, пусть дальше так будет. Не знаю, тут же не бывает лучше, хуже, налево, направо. Дмитрий Бавильский: Стабильнее и жестче? Андрей Левкин: А с чем сравнивать? Жизнь жестче - да. Это, прошу прощения, я из всей этой политики как бы... Не бывает сослагательных наклонений. Что значит "хуже, лучше"? Где-то параллельная история, которую можно сравнить? Нет, не может быть оценок. Дмитрий Бавильский: Хорошо, а лично вам как сейчас живется? Андрей Левкин: С чем мне сравнить - с 20 годами? С 35? 70? Я их не знаю, там что-то тоже будет. Всегда присутствует естественный элемент отвращения к идиотизму, который всегда будет и, наоборот, ко всему, что не является идиотизмом. Не знаю. Если это политический вопрос, то какого-то особенного ужаса я не ощущаю. Сергей Юрьенен: Новую экспозицию открывает музей Людвига в Государственном Русском музее. Этот музей в музее был открыт в Мраморном дворце Санкт-Петербурга в 95 году после того, как основатели - супруги Петер и Ирэна Людвиг - подарили Русскому музею 118 произведений современного искусства. Так возник фактически первый в стране Музей современного искусства. В нашей питерской студии заведующий Отделом новейших течений Русского музея и куратор музея Людвига Александр Боровский: Александр Боровский: Все время идет речь о музее современного искусства в России. Действительно, мы единственная страна, где давно не было музея. В каком-нибудь в Хельсинки великолепный музей, в каждом городе есть музеи современного искусства, в Дюссельдорфе три. В любом городе, даже не таком масштабном, как Питер, есть музей современного искусства. Естественно, с престижной, с дидактической, с учебной стороны все это нужно. Вопрос не в том, что никто не знает, как это делается и с чем его едят, вопрос в том, что не из чего делать. Сталину Мехлис писал, когда рухнул Крымский фронт, что надо всех расстрелять генералов. А Сталин ответил: "Вы думаете, что у меня в кармане генерал Гинденбург? У меня в кармане только генерал Козлов". И вот в кармане, к сожалению, наших возможностей фигуры нам ближние - это российские художники. Из российских художников музея современного искусства не сделать. Все это прекрасно люди понимают. Чтобы сделать музей современного искусства, нужно чтобы там был поп-арт, концептуализм, чтобы там были десятки имен, которые просто невозможно финансово потянуть ни одной стране сразу. Эрмитаж делает прекрасно, он делает выставки классиков, стал делать последние современного искусства, буржуа, Кабаков, что-то получает по одной работе. Но ему не нужно музея современного искусства. Нам тоже не нужно. Потому что то, что мы можем, получили - русских художников. Мы раньше начали лет на десять заниматься актуальным искусством. У нас другой проект, и он называется музей Людвига в Русском музее. Мне вообще кажется, что настоящие значительные люди, они знают, что они значительные и не лезут на баррикады - сделать биеналле, музеи: все растет само. Биеналле можно сделать в Анголе, и делают, кстати. В последнее время в Албании было биеналли. Музей Людвига в Русском музее - это музей музеев. Некоторые говорят: а почему вам не отделиться? А зачем? Всякий музей интересен, когда за ним встает другое искусство. Эта точка отсчета не сегодня начиналась, не с Кабакова и не с андеграунда московского, она начиналась в другом месте. И когда музей в музее - это идеально работающий в наших условиях музей современного искусства. Шоколадный король Людвиг, ныне покойный, к сожалению, лет 15-12 назад, после долгих скитаний - он предлагал во многие места, в том числе в Эрмитаж, Москву, Пушкинский. Сейчас там немного кусают локти, но поздно. А мы его убедили в своей программе, наша дирекция, что это - будет. Дворец показали Мраморный, он пришел в восторг. А во-вторых, эта концепция Россия-Запад, которая в искусстве совершенно необходима, отдельное искусство у нас уже было, слава богу, друг другу назначали - ты народный, я академик, я заслуженный. И так доназначались. А вот это реальный контекст. И он нам подарил просто фантастическую коллекцию, больше ста работ. Начинается с Пикассо, прекрасные работы, из позднего цикла, но прекрасные. Энди Уорхолл, классики поп-арта, потом классики гипер-реализма. Великолепная часть немецкой школы и кончается Кунцем, художниками уже 80 годов. То есть это собрание, которое невозможно более полное собрать в России и показать. И русские художники там тоже, концептуалистов он покупал. Часть работ довольно большую теперь мы уже сами получаем. Нам дарят крупные художники. И вот все это дело закрутилось, мы открываем в октябре третью и более стабильную экспозицию этого музея, которая сделана, на мой взгляд, отлично в плане экспозиционном, очень современно. Во-вторых, на мой взгляд, очень актуально в плане самого музейного дисплея показа. Это не история искусств - поп-арт, гипр-реализм, - а история идей. Первое - это искусство антропологии -"Человек 20 века" от Пикассо до Хельвайна или Боровски. Все видение человека. Джон Сигал, наши художники, Макаревич "Портрет Кабакова" и Килевский, его триптих "Памяти отца". Все это закручено в такой комок - хомо-сапиенс в 20 веке. И Джон Боровски переходит к зомби 21-го. Второй зал - социальная антропология в плане репрессий. Человек - и общество давит на него. Там мы включили современных художников. Там мы включили Гришу Брускина, его работы куплены музеем, Африки (Сережи Бугаева) и несколько западных работ. Все это мощно смотрится. А дальше уже искусство - система видения. Видения абстракции, видения поп-арта и оп-арта. И под конец иконы 20 века, несколько знаковых композиций. На мой взгляд, это идеально работающий в наших возможностях музей. Не вижу огромной реакции, толп моих коллег-кураторов из Москвы и из других городов, из центров современного искусства. 10-12 выставок современного искусства в год. Постоянная как бы скелет, а вокруг, как мясо, мы делаем выставки. Год у нас был закрыт музей Людвига, потому что путешествовал. А сейчас снова будет играть роль пропеллера или скелета. Музей ведь большая туша, большой бегемот, и нужно, чтобы у него в заду был пропеллер, чтобы он двигался. И вот новейшее течение - музей Людвига - такой мощный пропеллер, который выводит на мировой уровень. Наше искусство само по себе мирового уровня, а вот в плане показа, выражения, силы показа, в этом плане сделано все, на мой взгляд, очень интересно. И я просто удивлен, что все приходят западные коллеги в восторг, даже немцы, наши коллеги тоже говорят, что прекрасно, но такого, чтобы это было общественно значимым явлением - я реакции не вижу. Сергей Юрьенен: Питерская группа "Сплин" завершила работу над новым альбомом, давно ожидаемом поклонниками. С подробностями - Александр Бороховский. Александр Бороховский: Петербургская группа "Сплин", приступив после летнего отпуска к активной студийной работе, завершила запись своего нового альбома. Правда, пластинка пока не имеет названия и неизвестно, когда она выйдет, что, по словам лидера "Сплина" Александра Васильева, напрямую связано с нерасторопностью российских звукозаписывающих компаний. Зато "Сплин" обнародовали трек-лист этой работы. В нее войдет в 15 песен: "Океан", "7/8", "Шато-Марго", "Мы сидели и курили", "Сиану Квиль", "Человек и дерево", "Лабиринт", "Шаги", "Бериллий", "Паровоз", "Люди на ладони", "Урок географии", "Включено", "Голос за кадром" и "Романс". 6 октября "Сплин" приняли участие в большом гала-концерте "Трасса М-65", который состоялся в родном для них Санкт-Петербурге, и до конца 2004 года "Сплин" более не планирует "живых" выступлений. Между тем активно продолжают циркулировать слухи, что "Сплин" находится на грани распада. Правда, сами участники группы опровергают эту информацию. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
