Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[21-09-04]
Поверх барьеровПамятник Виктору Цою. Новости из Русского музея. 13-ый фестиваль "Киношок" в Анапе. Новые русские писатели: Игорь КлехАвтор Сергей Юрьенен Новые русские писатели. Игорь Клех - новеллист и эссеист. Лауреат премии имени Юрия Казакова. В продаже книги "Инцидент с классиком", "Охота на фазана", "Книга с множеством окон и дверей". В нашей московской студии ведет беседу с Игорем Юрьевичем критик Дмитрий Бавильский: Дмитрий Бавильский: Игорь Клех - один из лучших рассказчиков в современной России. Его тексты изысканы и музыкальны, насыщенны и фактурны. Витражных дел мастер, происходящий из Львова, он уже давно перебрался в Москву, где и творит свою собственную литературу. Всем литературным жанрам Игорь Клех предпочитает жанр рассказа. Можно сказать, что Клех фанатик этого жанра. Поэтому логичным и справедливым было то, что самая первая премия за лучший рассказ года - премия имена Юрия Казакова, присуждаемая журналом "Новый мир", - была выдана именно ему. А вот жанр романа Клех не любит. Мне стало интересно - почему? Игорь Клех: Мечта всякого романа в наше время - это дослужиться до чина сценария и быть поставленным в кино. Это отразилось на повествовательных возможностях романа. То есть в современных романах я прежде всего не вижу вещества прозы. Это ситуации, какие-то коллизии, более близкие к драматургии, и написанные, как правило, суконным языком. Дмитрий Бавильский: А что такое вещество прозы, из чего оно состоит? Игорь Клех: Это язык. Я не фанатик языка, но если его нет, то это, по-моему, катастрофа для прозы, как я ее понимаю. То есть одной шапкой "литература" покрывается очень много разнокачественных величин. И я просто склонен для себя разделять так называемую изящную словесность, к сожалению, не существует более какого-то корректного термина, он старомодный, вышедший из употребления, но - проза как искусство, как искусство слова. Это изящная литература - так называемая. А беллетристика, там как раз, где производятся в большом количестве романы. И это какая-то платформа, на которую литератор становится и спрыгнуть оттуда можно только кубарем. То есть он просто будет обязан каждый год, как минимум, роман, а Донцова рекомендует не меньше трех романов в год. Акунин по очкам ей уже проигрывает. Мои знакомые переводчики в Германии, в Польше, когда стали в конце 90-х публиковать русскую литературу опять, взялись за романы и начали с Акунина. Акунин хорошо пошел, но он не пишет так много, как Донцова. И в результате эти бедняги, скрепя сердце, переводят Донцову, Маринину и так далее. Дмитрий Бавильский: Хорошо, какая тогда может быть альтернатива роману, который необходим как стрежневой хребет любой самостоятельной литературы? Игорь Клех: Если заглянуть лет на двести назад, не было никакого романа. В литературу входили исторические сочинения замечательных французов, англичан и так далее. Словесность, если пользоваться более корректным термином, куда входит и Донцова в том числе и так далее, внутренне структурирована так, что все время плывет, меняется, что-то выходит на передний план, что-то отходит. Куда делась трагедия, например? Или все плачут о романе, а где поэма? Дмитрий Бавильский: Игорь Клех известен - помимо рассказов - и как внимательный, чуткий редактор, у него совершенный слух. Несколько лет назад Игорь Клех составил серию книг современных прозаиков и поэтов для издательства "МК Периодика". Серия эта стала событием года. Сейчас Игорь Клех участвует в новом книжном проекте. Игорь, что за проект и в чем заключается твоя роль внутри него? Игорь Клех: Я составитель серии, автор проекта, фактически являющегося продолжением концепции "Современной библиотеки для чтения", которую я делал в "МК Периодика". Это всестороннее, насколько возможно, представление словесности, хотя бы только в основных жанрах. Обязательно присутствие "нон-фикшн", которая, на мой взгляд, в структуре взрослого чтения давно вытеснила и заменила роман. Очень многие культурные, знающие, любящие слово люди, начиная с какого-то возраста просто перестают читать беллетристику, потому что скучно. А вот документальные жанры, начиная с биографий, в которых так преуспели англосаксы, читаются взахлеб. Одну из таких книг я выпустил в новой серии "Запасный выход". Это такой мультимедийный проект. Сейчас вышла книга в жанре "нон-фикшн" в серии "Запасный выход", которая называется "Четырежды Чехов". Это четыре эссе четырех авторов - Битова, Чудакова, Доналда Рейфилда, известного английского профессора-чеховеда, который выпустил тысячестраничную биографию Чехова в Лондоне. И, на мой взгляд, это самая интересная часть книги, где последние годы жизни Чехова с Книпер прослежены буквально по дням, если не по часам, это захватывающее чтение. В отличие от романа главное действующее лицо не кто-то, а Антон Павлович Чехов. Попробуйте написать роман, где главным действующим лицом будет Пушкин или Толстой, или, как в данном случае, Чехов. Вторая книга в жанре прозы, это рассказы, они мне кажутся более живым жанром, одного из лучших рассказчиков, на мой взгляд, современной России Анатолия Гаврилова, владимирского писателя с экзотической биографией, за что его очень любят в Германии и вообще на Западе. Он разносчик телеграмм, то есть писатель с профессией. Его рассказы отличает благородная краткость. Книга "Весь Гаврилов", это страниц двести текста, то есть все, что написано им за всю жизнь. Он не утомляет читателя, не грузит. Увлекательное чтение, над которым можно плакать и смеяться одновременно, что, на мой взгляд, является признаком высшего пилотажа в прозе. Дмитрий Бавильский: В твоих текстах много историософских выкладок и наблюдений очень точных. Как ты считаешь, какой период переживает сейчас Россия, и куда мы все идем? Я тебя как русского писателя спрашиваю? Игорь Клех: Я полагаю, и на собственной шкуре это ощущаю, что Россия переживает период нормализации. К счастью, переживает это долго, 15 лет такого процесса, по-моему, в России трудно найти аналоги развития движения в сторону нормы, то есть не заурядности, а именно нормы, что, на мой взгляд, является очень важной составляющей русской литературной традиции, русского канона. Обычно считается, что русские дикарские гении, очень страстные, противоречивые, мечущиеся - Достоевский, Толстой, граф-мужичок и так далее. А ведь основа была заложена в высшей степени нормальным человеком и при этом абсолютно гениальным - Пушкиным Александром Сергеевичем. И дальше можно проследить целую литературную традицию через Боратынского, Тургенева, того же Чехова: Сейчас, спустя сто лет после его смерти, почему я и издал эту книгу, на мой взгляд, русский читатель повзрослел настолько, что стал ценить какие-то параметры нормы, которые созвучны тому, что происходит в современной России. Хлеб масс-медиа - это сенсации. А я хожу по улицам Москвы, встречаюсь с людьми в рабочей обстановке и так далее. На своем жизненном опыте, а мне уже 51 год, скажу, что я не помню такого числа нормальных людей, просто живущих и живущих все более правильным образом, во всяком случае, отчетливо отдающих себе отчет, чего они хотят, как этого добиться и так далее. Дмитрий Бавильский: Клех, но каков фон, на котором они живут? Смотри, что происходит. Игорь Клех: Но никто не говорил, что это будет легко. Дмитрий Бавильский: То есть ты все-таки оптимист? Игорь Клех: Я оптимист, я верю в будущее России, то есть - драматический оптимист. Будет очень плохо, но, на мой взгляд, все это меркнет на фоне отрадного процесса нормализации, идущем в стране. Сергей Юрьенен: В Анапе завершился "Киношок": 13-ый открытый фестиваль стран СНГ и Балтии. В основном конкурсе - 11 картин - Казахстан, Киргизия, Узбекистан, Азербайджан, Белоруссия и, разумеется, Россия. Московский арт-критик Жанна Васильева: Интересной и разнообразной была показанная на фестивале программа из 37 короткометражных фильмов. Многообещающие студенческие дебюты (питерца Артема Антонова, москвича Владимира Котта, российско-швейцарского тандема Павла Костомарова и Антуана Каттина), работы известных режиссеров (Герца Франка, Александра Рогожкина, Киры Муратовой), кинематографические опыты актуальных художников (примером тому - проект "Трофейные фильмы" Ольги и Александра Флоренских или фильм с интригующим названием "Кефирные грибки отправляются в полет" Андрея Сильвестрова и Юрия Лейдермана). Плюс к этому - программа "Кино без пленки". В ее рамках и полнометражное (даже двухсерийное) зрительское кино ("Игры взрослых девочек" Сергея Лялина, Украина), и жесткая документальная лента в стилистике синема веритэ "Мирная жизнь" (режиссеры Павел Костомаров и Антуан Каттин) о жизни в русской деревне двух чеченских рабочих - отца и сына; и сюрреалистическая работа Светланы Басковой "Голова". В этой картине голова, живущая отдельно от тела, вроде той, что была в романе Беляева "Голова профессора Доуэля", дает советы по жизни новому русскому. Шокирующая "Голова" и получила приз молодежного жюри конкурса "Кино без пленки". Поначалу фестиваль стран СНГ и Балтии под названием "Киношок" никакого шока, казалось, не обещал. На открытии пели ансамбли "Орэра" и "Песняры". Поэт Андрей Дементьев как председатель жюри (на фестивале в Анапе по традиции жюри возглавляет не кинематографист) сетовал, что на 11 фильмов основного конкурса приходится всего 7 призов, обещал, что жюри будет "объективным, добрым и внимательным". Первоклассные профи в составе жюри: киновед Гульнара Абикеева, оператор Вадим Юсов, сценарист Александр Миндадзе, режиссеры Георгий Данелия и Юсуп Разыков, актриса Оксана Мысина, должны были, по словам поэта, "научить его критиковать хорошие фильмы". Околофестивальная жизнь с поездками артистов на сбор винограда и в гостеприимные станицы Краснодарского края текла по отлаженному сценарию в духе фильма "Кубанские казаки" - обильные застолья, торжественные речи и лирические песни советских времен. Жюри, кажется, и не подозревало, что составители программы заложили в нее небольшую мину под названием "Недоверие". "Недоверие" - наш "Фаренгейт 11/9". Не потому, что он, как и фильм Майкла Мура, может претендовать на Золотую пальмовую ветвь, но потому, что задает вопросы, на которые власть меньше всего хочет отвечать. Режиссер Андрей Некрасов сделал документальный фильм о двух сестрах Морозовых, жизнь которых делится на две части: до и после 9 сентября 1999 года, до и после взрыва жилого дома на улице Гурьянова, до и после гибели их мамы. И если одна сестра, Алена, уезжает после взрыва в Америку, где живет семья сестры, то вторая, Татьяна, наоборот, приезжает с сыном из Штатов в Россию, чтобы доискаться до истоков трагедии. Расследование Татьяны прежде всего, конечно, повод для съемок фильма. И - повод для того, что напомнить зрителям о событиях 1998-2000 годов и снова вернуться к вопросу о том, кто же был организатором взрывов домов: неуловимые чеченские террористы или (страшно сказать) :родные спецслужбы. Вопрос этот после просмотра фильма не кажется диким или нелепым. Скорее - невыносимо мучительным и неизбежным. Стилистика журналистского расследования, в которой сделан фильм, - условна. Некрасов использовал только общеизвестные факты, съемки из семейного архива Морозовых и кадры, которые прошли по всем каналам (от СNN до НТВ). Расследования, по сути, нет: есть попытка свести воедино мнения самых разных людей: американского журналиста и российского адвоката, жены московского чеченца, на которого следователи пытались "повесить" взрывы сразу двух домов, и мужиков из уральской деревни, новых "русских", что недавно из эмиграции, и Закаева, разговаривающего с Таней Морозовой в Лондоне: Нет авторского политического закадрового текста, но есть монтаж заявлений первых лиц государства и кадров чеченского ребенка, плачущего над убитым дедушкой. Есть открытый финал ("Кому верить?") и недвусмысленность авторской позиции, пацифистской, по крайней мере. Перед нами хорошо знакомое по прежним временам публицистическое кино, где судьба маленького человека - повод для разговора о глобальных политических проблемах. Но сразу после Бесланской трагедии рассуждать о художественных особенностях документального фильма об истоках чеченской войны оказалось практически невозможным. Первый же вопрос, заданный на пресс-конференции по фильму, касался финансирования. Продюсер Ольга Конская объяснила: не было никаких грантов, никаких западных фондов. Фильм сделан исключительно на деньги независимой студии "DreamScanner". Именно в качестве независимого высказывания он выйдет в октябре в России на видео в серии "Другое кино". Куплен канадским телевидением. О покупке российскими телеканалами пока речи не идет. Страсти, разгоревшиеся на пресс-конференции после фильма, говорят сами за себя. От Некрасова требовали документов, подтверждающих высказанную версию событий, ответов представителей ФСБ на поставленные вопросы, обвиняли фильм в тенденциозности, в том, что режиссер "занял американскую позицию" и в том, что фильм сделан "языком плаката". Между тем, вся вина режиссера только в том, что логика кинообраза - страшная сила. Но об этом еще вождь мирового пролетариата, помнится, говорил. Горячность и страстность обсуждения "Недоверия" симптоматичны. Из этого следует, как минимум, что организаторы фестиваля не ошиблись в выборе. Маленький анапский "Киношок" оказался круче Чикагского фестиваля, организаторы которого отказались от показа ленты Некрасова практически перед самым началом фестиваля. "Киношок" же отважно пошел по стопам большого Канна, не побоявшись включить остро актуальную документальную картину в свой конкурс. У нас оказался свой Фаренгейт - от 9 числа 9 месяца 1999 года. Что касается игрового кино, то картина "Удаленный доступ" Светланы Проскуриной, прибывшая в Анапу прямо из Венеции, скорее разочаровала. Ни стильное изображение, ни достойные актерские работы (дебютантка Дана Агишева награждена за лучшую женскую роль) не искупают драматургических провалов. Точно так же вызывает недоумение изумительно снятая эстонская картина "Сомнамбула" (приз Рейну Котову за операторскую работу). Эта история о полубезумной девочке, заблудившейся между сном и реальностью на берегу Балтики в страшном 1944 году, пафосно завершена титрами о 50 годах советской оккупации. Очевидным лидером "большого" конкурса оказалось азиатское кино. Рустем Абдрашев в дебютной ленте "Остров возрождения", снятой энергично и с тонким вкусом, смог сплести в едином повествовании трагедию Аральского моря, драму первой любви и первого предательства, лирику и эпос, сдержанность черно-белого фильма и яркие вспышки мгновенных цветных вставок. Любопытно, что возвращение к 60-м годам опосредовано возвращением к поэзии Макжана Жумамбаева, "репрессированной" в давние годы Бог весть за что. На родине Жумамбаев пользовался славой казахского Омара Хайяма, воспевавшего радость любви и жизни. "Остров возрождения" получил главный приз "Киношока". Любимец международных фестивалей казах Серик Апрымов в Анапу приехал после Локарно с фильмом "Охотник". Очень красивое кино, пытающееся вернуть на экран сильного героя, близкого к природе и древним традициям, награждено призом за режиссуру. Фаворитом фестиваля стала очень смешная и лиричная картина Эрнеста Абдыжапарова "Сельская управа" (копродукция Кыргызстана и Германии), рисующая отношения власти и народа в далеком горном ауле с добрым юмором и наблюдательностью. Абдыжапаров увез из Анапы приз за лучший сценарий. Приз за лучшую мужскую роль отдан актерскому дуэту в узбекской комедии "Великан и коротышка" (эту клоунскую парочку сыграли Абид Асомов и Нодир Сайдалиев), в конкурсе "Шорт-Шок" награждены короткометражки "Немая прохлада" казаха Серикбола Утепбергенов (главный приз), и "Беглецы" таджика Орзу Шарипова (спецприз). Выходит, что в целом "Киношок" подтвердил тенденции крупных мировых фестивалей. Интерес к Востоку оправдан не только тогда, когда речь идет об иранском, китайском, корейском или японском кинематографе, но и когда мы говорим о кино на постсоветском пространстве с названьем кратким СНГ. Сергей Юрьенен: Из Анапы в Петербург. Новости из Русского музея. Здесь сейчас проходит выставка русского парижанина Олега Целкова. В нашей питерской студии заведующий Отделом новейших течений Русского музея Александр Боровский. Беседу ведет Татьяна Вольтская. Татьяна Вольтская: Что это за выставка Олега Целкова? Она единственная или стоит в каком-то ряду? Александр Боровский: Конечно, в ряду. Мы показываем сейчас, многих по второму разу, художников, которые заявили о себе в 70-е годы. В этом году в бой идут одни старики. У нас в Русском были выставки Гроховского, Чубарова, Рогинского, Вити Пивоварова прекрасная выставка. Это мастера старого закала, и многие из них не историко-культурные фигуры, а фигуры активные. Эрмитаж показал Кабакова, супер-стар интернационального русского - русскорожденный, правда, он пишет украинскорожденный иногда. Вот Олега Целкова сейчас показываем у нас, потом он будет в Москве. Это такой жест, дань уважения и в то же время это - интересные художники. Надо сказать, что отношение к ним довольно странное в эстетской нашей богадельне. Потому что следующее поколение, кроме Кабакова и концептуальной линии, относилось очень плохо ко всему остальному. Там был в ходу и припудренный Малевич, и авангард для бедных, и всячески переходили от восторгов шестидесятников, которые все наделяли социальным жестом и протестом, к такому: как бы быстрее их закопать, потому что у нас свое искусство в кармане, и мы быстренько внедримся в музей. Кто-то внедрился, но особо никто не внедрился, честно говоря. Татьяна Вольтская: То есть - очередной сброс с корабля не удался? Александр Бороховский: Как-то все уживаются. На самом деле иерархии, они выстраиваются не за пять лет, и не за десять, а за 20-30. Одни иерархии узкогрантовые. Масса художников - "дети капитана Гранта", так сказать. И из тех, кто особенно сбрасывал с корабля, очень скромно живут на пенсион где-нибудь в Германии, смирившись с судьбой. Это тоже нормально, хорошие художники могут жить, как они хотят. Сейчас, когда проходит время, мы видим, что мы настолько бедны крупными художниками, что нужно относиться с уважением к ним. Я считаю, что и Русский музей, и мой отдел много что мы сделали за эти 15 лет. Мы не превратили современное искусство в поле боя, уже надоела эта битва, это советское кондовое "если враг не сдается". Андеграунд хотел уничтожить официоз, официоз - андеграунд. На самом деле и там были генералы и гэбисты, и наоборот. Татьяна Вольтская: Это больше всего поражает, потому что андеграунд всегда говорил: "Пусть растут все цветы. Когда мы придем, мы всем позволим дышать". Ведь ничего подобного? Александр Боровский: Потом пытались топтать. Первое поколение, которое никого не пыталось топтать, это поколение уже 80-х годов, Тимура Новикова, этих ребят. Они как раз: "Мы никого не хотим победить". Они более были западные люди, не знаю, почему. А вот это поколение осталось советским, очень продуктивным, где бы оно ни жило. Но вернемся к Олегу. Олег, надо сказать, не влипающий ни в какие обоймы, концепты и так далее. Он такой крепенький мужичок, не научившийся говорить ни на каких западных языках, со своей очаровательной женой, которая берет на себя внешние связи всякие. И он долбит тридцать лет одно и то же. Он не способен на "паблик рилейшнс", он не входит ни в какие группировки. Я помню, 15 лет назад в амстердамском очень престижном музее делалась одна из первых выставок русского искусства. И тогдашний директор выбрал из всей массы, там, естественно, весь набор, вдруг Олега Целкова. Как-то все удивились, потому что Олег проходил по другому совсем ведомству коммерческих успешных художников. И вдруг оказалось, что великолепно смотрится, великолепно, мощно включился. Одну работу мы у него выманили в Русский музей, а одна осталась в Амстердаме. Такой успех. Такая забавная судьба, что театральной среде он очень популярен, в литературной - да, Евтушенко вокруг, а среди художественной вообще ни на каких ролях. Вообще ролей у него никаких нет. И вот сейчас видно, что это довольно мощный художник, очень редкого типа модерниста с индивидуальной мифологией. Таких художников все не любят, потому что в искусстве царствуют коллективистские законы. А такие маленькие Ваньки-встаньки, которые никуда не встревают и встают после всех ударов судьбы, очень редки. Возьмите Ботеро: коммерческий художник, одно и то же лепит, толстых баб своих. Татьяна Вольтская: А какова мифология Целкова? Александр Боровский: Довольно интересная. Сначала казалось, что это все социальное. Эти хари беззубые - это имидж "хомо-советикус", вот этой советской антропологии, результатов великого эксперимента. Вышла другая порода людей - ужасных грызунов. Это для людей 70-х, и об этом сейчас скажет любой театральный Марк Захаров, Евтушенко и так далее. Эти люди видят это. Татьяна Вольтская: Но это внешний пласт. Александр Боровский: Так они и думали, так и жили в то время. Кто-то написал, что это "комедия масок". Ребенок посмотрел и увидел в этом героя мультфильма "Шрек". На самом деле совершенно неважно. Это пузыри земли - шекспировски говоря. Есть такой Целков, который из массы лепит уродцев. Татьяна Вольтская: И главное, что уродцы довольно одинаковые у него. Александр Боровский: Одинаковые уродцы. Более того, несколько приемов живописных. Он отказывается от живописи ради плавающих тональностей, сближенных, почти техно-тональностей, от кислотных до арт-декошных. Некоторые люди покупают, потому что действительно красивая интерьерная живопись отчасти. С другой стороны, и это Целкову все равно, он лепит свое. Главная его задача - наполнить мир этой своей мифологией. Так же Ботеро лепит своих толстячков, так же Клоссовский лепил своих сексуальных травести каких-то. Под него можно придумать любые интерпретации. Но художнику совершенно все равно, потому что он воспроизводит пузыри. И в том, что он заставил как-то всех примириться с существованием своих персонажей, это большая заслуга художника, их уже не отодвинуть, не раздвинуть, они уже как конница кочевников на горизонте, везде целковские уродцы. Татьяна Вольтская: Вы говорили о прочтении Евтушенко, Марка Захарова, а есть еще какие-то варианты? Александр Боровский: Никто за него не брался. Французы написали, что это террорист современный. Ну, какой там террорист? Безобиднейший человек, который воспроизводит очень мощно то, что в нем заложено. Татьяна Вольтская: Он принимал активное участие в жизни андеграунда, но редко участвовал в выставках. Александр Боровский: Он вообще не публичная фигура. Он учился, его выгоняли из академии, из Минского института. Потом он закрепился у Акимова в театральном институте. Мне кажется, единственный, кто на него повлиял - это Акимов, такая фигура мощная, переходная. Художник неакадемического, арт-деко типа. Это, по-моему, оказало влияние. Конечно, его стали покупать. Он говорит, что в 60 годы начал со своих харь и рож: на самом же деле были прекрасные натюрморты, я помню, очень мощные, там все уже было, оптика целковская. А так по типу темперамента он совершенно не общественный человек. Это не лианозовская группа, не те, кто хотели быть социальными. Кто там на "бульдозерной" был, кто не был, кто был трусом, кто был активистом, лез на баррикады - для искусства это факт биографии, не более того. На баррикады часто лезли средние художники. А интересно то, что он создал себя. По-моему, он в ладу с собой живет всю жизнь. Татьяна Вольтская: Наверное, важно - от чего, от кого он идет. Я слышала разные мнения: что Босх, с одной стороны, с другой Малевич, Филонов. Вы согласны? Александр Боровский: Он, как любой художник, естественно, ложкой залезает во многие варенья. Конечно, он художник сюрреалистического толка, но это довольно домашний сюрреализм, человечный. Не знаю, не вижу я там ни Малевича, ни Босха, хотя все это и было. Как раз это его, вот эти его рожи, чуть-чуть фактуры, непонятное свечение: Татьяна Вольтская: Куинджи такой отчасти. Александр Боровский: Куинджи - мощный художник. И вот интересно - опять будет иерархия. У нас в России мы относимся к своему искусству, конечно, по-российски. Кто-то хорошо сказал, что традиция разрушает традицию. Если в самой продвинутой в современном искусстве стране Америке есть свои иерархии, та же Гудзоновская школа, которую звать-то никак, средние художники, стоят бешеные деньги, потому что это достояние. У нас, конечно, опять иерархии. Свою среду я не очень понимаю профессиональную, может быть, потому что я в стороне. Вот эта борьба за место - это самое отвратительное, что есть в нашей современной арт-тусовке. И вот сейчас: куда им будет деть Целкова, куда деть Витю Пивоварова? Вроде не Кабаков, пошел совсем в другую степь. Куда всех деть? Кто свои, кто не свои? А свои такие маленькие, что я их не вижу, например. То есть стереотипы своих-чужих всегда воспроизводятся у нас. А вот Целков он совершенно иной - ничей. Поэтому вызывает у меня определенное уважение. Татьяна Вольтская: В Америке его картины в частных коллекциях. Александр Боровский: В музейном плане он не очень успешный художник. Мы тогда взяли большую картину, еле довезли. И это было, пардон, уже больше десяти лет назад, даже 15 лет назад. Сейчас он нам подарил две работы. Одна - закапывающий что-то с лопатой, а вторая "Трапеза", две сильные вещи. Одну работу в Эрмитаж подарил, что-то в Москву. Он хочет, такой возрастной рубеж, хотя он активный художник и человек, как-то закрепиться в историко-культурном мире. А музей - это такая карточка, опустишь и показывает, что на свете есть. Я считаю, что он вполне достойный, музейного уровня художник. Татьяна Вольтская: Вы довольны выставкой? Он полно представлен? Александр Боровский: И он, и я не столько довольны, сколько: что могли, то показали. Потому что все зависит от помещения. Его можно было показать много. Хотя, с другой стороны, есть художники, которых не надо показывать целиком, достаточно ударных 10-15 работ. В целом я доволен вообще всей экспозицией, всей репрезентацией художников поколения 70-х в этом году. Сенсаций нет таких, чтобы все бежали. Девочки, которые пишут для модных журналов, по Интернету посмотрят и какую-нибудь маленькую кнопку вставят, такой стиль: мол, мы это проходили. Русский показ, по-моему, удался - это очень радует. Сергей Юрьенен: В Москве на Старом Арбате с 15 августа - дня памяти Виктора Цоя - стоял гипсовый памятник - лидер группы "Кино" на мотоцикле, босиком и в темных очках. Предполагалось, что макет заменит бронзовый монумент. Неделю назад стало известно решение комиссии по монументальному искусству при Московской Городской думе: Александр Бороховский: В минувшем августе в Москве в Кривоарбатском переулке был установлен памятник Виктору Цою. На заседании комиссии по монументальному искусству при Московской городской думе принято решение не устанавливать памятник Виктору Цою на Арбате. Правда, члены комиссии положительно отнеслись к самой идее памятника, но где-нибудь в другом месте. Основными инициаторами установки памятника Виктору Цою в Москве были вдова музыканта Марианна и кинорежиссер Сергей Соловьев. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
