Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
29.3.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Культура

Профессия - фольклорист: Ученый и собиратель Владимир Бахтин

Ведущий Иван Толстой

Владимир Бахтин:

Великая радость заниматься этим, счастье и можно сказать, что это задача высокой культуры. Вот то, что видел и слышал я, то, что я записал за 50 лет своей работы, многое уже не восстановить, многое уже ушло, если бы не я.

Леонид Гержой:

Квартира известного петербургского фольклориста Владимира Бахтина похожа на расползшийся во все стороны кабинет. Рабочими папками завалено все - столовая, коридор, даже кухня, куда мы отправились записывать рассказ ученого этой странной науки - фольклористики.

Владимир Бахтин:

Я ни одной минуты никогда не жалел, что я выбрал эту профессию. Я бы даже не сказал, что я выбрал ее, я бы сказал, что она меня выбрала, потому что я не знаю, какими неисповедимыми путями я пришел к этому. Мне всегда было интересно слушать песни - я и сам их много знал. Я и сейчас записываю городские песни 30-х годов, и получается, что половину из них я и сам просто помню и пел на улице, начиная от «Мурки» и кончая:

Здравствуй, Леваневский,
Здравствуй, Лепедевский
Здравствуй, Лагерь Шмидта, и прощай!
Капитан Воронин
Судно проворонил,
А теперь награды получай.

Все эти песни я помню в их живом бытовании. Есть и еще одна причина - субъективная. Мой прадедушка был немец, который по-русски не говорил. Когда он приехал, он ревностно стал изучать русский язык, русские пословицы и поговорки. «Бедный Макар весь в шишках обвалялся», - он так сначала говорил, потом он уже на следующем этапе изучения языка говорил: «А сколько значений имеет русское слово собор» и так далее. А его дочь, то есть моя бабушка, она уже играла в пьесах Островского русские народные типы. Она уже прекрасно владела языком, но интерес к этому сохранила. Жили в Новгороде и крестьянскую речь берегли и повторяли. И моя мама то же самое. Вот четыре поколения, и я все это знаю. Этот интерес ко мне пришел. Но это не важно - к фольклору можно прийти и по-другому. Самое главное, что, несмотря на все трудности нашей профессии, особенно поначалу, когда никаких магнитофонов не было, когда нужно было иметь с собой бумагу и карандаш простой, потому что химический уже мог попасть под дождик и запись пропасть. Мы с товарищем ездили вдвоем и записывали на пару. Один лист он пишет, потом я второй, а он в это время первый исправляет по живой еще памяти. А получался очень качественный текст. А потом пошли тяжеленные магнитофоны, которые приходилось таскать. Потом все лучше и лучше. Потом, когда фольклора стало меньше, то техника появилась замечательная.

Леонид Гержой:

А на фольклориста надо учится?

Владимир Бахтин:

Нет, надо родится. Можно учиться, так же как можно быть исследователем в любой сфере человеческого знания. Есть фольклористы-теоретики, которые ни разу не были в деревне и не слушали ни одной живой песни, но где-то это обязательно прорвется, это скажется, потому что у них умозаключения абстрактные, исходящие только от текста, а на самом деле тут много и другого. Вот я и хочу сказать, что счастье-то в чем состоит? В общении с замечательными людьми. Вот такой замечательный знаток песни, рассказчик сказок, анекдотов, это человек талантливый, прекрасно владеющий речью, музыкальный. И вот как-то была радиопередача и меня спросили: «Встреча с интересными людьми?» И вот я подумал, что все эти тети Мани, тети Паши, старушки, которые в своих избах сидели, и вдруг их затуманенный взор прояснялся, глаза голубели, и они выдавали какие-то невероятно красивые мелодии, невероятно красивые песни, рассказывали удивительные сказки. Это народная интеллигенция, это талантливые люди. Иногда бывало и трудно, но с людьми, которых я встречал, я поддерживал связи, отношения на десятки лет.

Вот в ленинградской области жила Мария Николаевна Тихонова. Я однажды с семьей, с двумя детьми поехал на дачу под Сиверскую. Детей и жену оставил, а сам пошел по соседним деревням. И вот я пришел в сельсовет и говорю: «Кто-нибудь что-нибудь знает, поет?» - «А вот Марья Николаевна Тихонова, наша уборщица, зайдите к ней, попробуйте». И вот я зашел к Марии Николаевне, она жила в деревне Халоповицы, а родилась она рядом с Елизаветиным, она землячка пушкинской няни Арины Родионовны Яковлевой из деревни Кобрино. Когда говорят, вот пришел ко мне Саша Володин: «Могу я послушать песню, которая приблизительно звучала так, как мог слышать Пушкин?» - он писал какой-то сценарий. Я говорю: «Почему приблизительно? Вот вам, пожалуйста, та же самая песня, есть записи Пушкина, и вот вам Мария Николаевна Тихонова споет, это один к одному - и мелодия и слова дословные».

Вот так я с ней познакомился, записал песен 20. Она как-то не очень охотно, но приняла меня. Внук четырехлетний мешал, но я и из него сказочку выудил, конечно, детскую. Прошло 15 лет, и вышла моя книжка «1000 частушек Ленинградской области», в 1969-м году. И там были частушки Марии Николаевны Тихоновой. Она мне тогда показалась глубокой старухой, а было ей 60 лет. Я написал в сельсовет осторожное письмо: как там Мария Николаевна, можно ли ей книжку послать? Ответили: присылайте и нам пришлите. Я поехал туда, и уже Мария Николаевна меня встретила с распростертыми объятиями: «Я если бы знала ,я их знаете сколько знаю». И пошло, и пошло.

Я у нее много раз бывал, потом она ко мне приезжала. У меня целая папка ее автозаписей. Она малограмотная женщина, но все-таки могла сама записать, и она так этим увлеклась, что когда ложилась спать, под подушку клала лист бумаги, карандаш и фонарик. И вот ей не спиться, она что-то вспомнит и раз-раз и запишет. И в результате я от нее записал около двухсот песен. Записывал сказки, частушки, альбомные стихи - это такой был кладезь русской народной поэзии.

Вот в 46-47 году я еще был студентом ленинградского университета, поехали мы в Псковскую область, в районы, которые принадлежали эти 20 лет Латвии и Эстонии - Пыталовский и Печорские районы. А после войны они отошли псковской области. Это чисто русские районы, но они жили другой жизнью эти 20 лет - не было ни колхозов, ни совхозов. Как жили при царе батюшке, так они жили и последующие 20 лет. И вот попали мы в такой заповедник, где живут старые русские люди, которые знают старый быт, старую жизнь не понаслышке. Один я как-то поехал в устье Чудского озера и встретил там Якова Марковича Маркова. Он был похож на Льва Толстого - такая же борода, рубаха до колен. Когда я ему дал денежку, поблагодарил один раз, он поклонился мне в пояс. Он был рыбак, говорит, что Чудское озеро знает лучше, чем вой огород. И вот в Чудском озере погиб его сын женатый, двое детей остались. Яков Маркович женился на жене сына, и у него тоже двое детей родились. И вот этому Якову Марковичу тоже хотелось попеть. Талантливому человеку всегда хочется свое искусство показать. Это человек, который ничего не умеет, он как бы стесняется. Яков Маркович охотно сел и как запел песни. Сказки рассказывал. Целый день мы с ним провели. Я лег в сарае. Долго рассказывать, как я провел ночь, потому что там было больше блох, чем сена, я был весь как ситцевый в красных пятнышках, но я терпел и радовался, что я с ним встречусь на следующий день. Утром я встаю, спрашиваю у его жены: «А где Яков Маркович?» - «А он в Печорский монастырь ушел, тут приходил его старший сын от первой жены и сказал: ты что, батя, тебе помирать пора, а ты сказочки рассказываешь и песенки поешь, иди замоли свой грех в монастырь». И он ушел. А у него в сарае, где я спал, действительно, гроб уже стоял готовый. Так что тот день, который я ним провел, не только остался в моей памяти, но и в истории русской фольклористики, потому что много текстов от этого Якова Марковича было записано.

Леонид Гержой:

Владимир Соломонович, вас послушаешь, фольклорист еще совсем недавно мог найти ценный материал. Имеющий уши - да услышит?

Владимир Бахтин:

Конечно, вот я вел тихо-мирно литературный кружок за Невской заставой, был у меня староста Андрей Иванович Каргальский, мастер литейного цеха, здоровый, вышел на пенсию как литейщик. Стишки писал, рассказы такие слабенькие, надо сказать. Вышли у меня как раз эти самые частушки. Я всем своим слушателям-кружковцам подарил по книжечке. Он говорит: «Владимир Соломонович, так вы песнями интересуетесь? Так я тоже кое-чего знаю». Я говорю: «Запишите».

И вот шли занятия, он говорит: «Я пишу, пишу». И вдруг мне приносит папку целую каких-то бумажек. Я так небрежно листаю, смотрю: былина, исторические песни. А былина о Садко, одна из редчайших в русском эпосе зарегистрирована. Такой сюжет: это Садко-новгородец, спорит с Москвой, это еще идет борьба Новгорода за гегемонию на русской земле. И он говорит: я возьму Москву и всю выкуплю, а я сожгу Москву пожаром и вновь выстрою, а я женюсь и не буду на это спрашивать разрешение князя московского. То есть в 1476 году Новгород был разгромлен Иваном Грозным, а это, значит, сюжет еще более ранний. И через несколько лет вышла книжка Андрея Ивановича Каргальского, так и называлась «Казачьи песни, напетые Андреем Ивановичем Каргальским». Он все жаловался, что ему одному плохо петь, мы всегда на два голоса поем, ну я говорю: давайте попробуем. Записали его первый голос, пустили, и он к нему вторым голосом стал петь. Я на другой магнитофон записываю. Получилось двухголосное пение в исполнение одного Андрея Ивановича Каргальского. Я бы одну песню его прочитал, не спел.

Ай, да ты свети же, скажем, просвети,
Ай, да, батюшка, ты светел, батюшка, светел месяц,
Ай, да ты святи же, скажем, просвети,
Ай, да чтобы видно было мне молодцу,
Видно из плена убежать мне,
Из турецкой неволюшки,
Ай, да что бегу-то, молодец, бегу,
Думу думаю.
Ай, да где я ночевать буду,
Ай, да заночую я, добрый молодец,
Ай, да в поле при дороженьке,
Ай, да чего же я в головах-то класть буду,
Ай, да положу-ка я, добрый молодец, ай да руку свою
Да только правую, свою руку правую.
Ай, да ну чем же ведь я-то, добрый молодец,
Чем же я накрываться буду?
Ай да что покроет да меня, доброго молодца,
Ай, да только ночка темная, меня ночка темная,

Леонид Гержой:

Владимир Соломонович, фольклорное произведение - это что же, просто произведение без автора?

Владимир Бахтин:

Нет, оно не лишается автора, просто автор не к чему. Как в древнерусской литературе - нету авторского права.

Леонид Гержой:

А «Пара гнедых, запряженных зарею» - фольклор?

Владимир Бахтин:

Нет, не фольклор. Потому что он не изменился. Он как вошел, так и существует. Это популярная песня. А вот «Васильки» - это песня из произведения Апухтина, там монолог сумасшедшего. Огромное количество вариантов, переделок, подражаний. Это уже фольклорные произведения. А если текст не изменился и тут не приложено творчество других людей - это все-таки, условно говоря, коллективное творчество, не в том смысле, что сели сто человек и стали сочинять, что как-то во время движения по народу оно менялось. Например, дореволюционная частушка «Без лучины, без огня зажег сердечко у меня», а советская частушка - «Без бензина, без огня зажег сердечко у меня». Когда городской романс приходит в деревню, он часто искажается, и какие-то нелепости: «Девушка в паркете» вместо «Девушка в корсете». Или «По квартирам я гулял» а надо «по трактирам», или (слова этого больше не знают): «Сидел Ермак в объятом доме», вместо «Сидел Ермак объятый думой». Потому что произведения эти воспринимаются на слух, и какое-то созвучие хотят восстановить и ритм.

Я в Польше был в русской деревне, там пели «Суп черём». Что такое? - «Это мамы наши пели». Оказывается, это «Высок терём». Они на слух это восприняли. Потом уже в 20 веке огромное количество песенников появилось, в гигантском количестве они попадали в деревню, и тут получалась как бы коррекция текста в правильном направлении. А с другой стороны, многие сами эти песенники ничем не отличались от народных песен. Вот я недавно анализировал и вижу, что песня, которая есть в песеннике, она тоже на слух воспринята. Потому что там нелепости фонетически сходны с тем, как должно быть. Есть статьи, например, «Сказительство и книга». Что фольклор - это достояние бесписьменных народов. Нет, конечно. Уже очень давно к нам пришла письменность и не только к нам. И происходит такое очень сложное взаимодействие и в книгу и из книги. Я был в глухих деревнях в Карелии и там нашел триязычный академический словарь, какие-то публикации редкие или лубочную сказку об Илье Муромце, или рукопись 14 века. Отдельно можно сказать и о религиозной сфере в фольклоре. Есть сильная струя антирелигиозная. Но есть сильная и религиозная. Так называемые постовые песни, которые поются в пост, когда нельзя петь светских, радостных песен о мирской жизни или любви. Особенно это старообрядцев касается. Я вам могу прочитать одну.

Духовный стих о расставании души с телом:

Уж вы, голуби, уж вы белые,
А мы не голуби, мы не белые,
А мы ангелы сохранители,
Душам грешным покровители.
А вы где были?
А мы были на белом свете на расстанище,
Где душа с телом расставалася,
Слезно плакала и прощалася,
С телом белым расставалася,
Я в тебе прожила, как в тюрьме пробыла,
Тебе, тело, в сыру землю идти,
А мне, душе, на суд страшный идти,
Перед господом мне держать ответ,
Держать ответ.
Добрых дел во мне нет.
Увы, увы, отец с матерью,
Вы на что нас породили,
Добру делу нас не учили,
А мы дети вас не слушали,
Себя пустили в муку вечную,
Бесконечную.
Душа муки испугалася,
За ангелом схоронялася.
Уж ангел мой сохранитель,
Сохрани меня, душу грешную,
Где огни горят негасимые,
Где смола кипит, аки гром гремит,
Где черви точат неусыпающие
Тошно-тошно в огне гореть,
А страшнее того на сатану глядеть.

Леонид Гержой:

А где же граница между обычной речью и произведением искусства?

Владимир Бахтин:

Тогда, когда начинается художественный образ. Это может быть буквально в одном слове, а может - развернутый текст. Любое искусство начинается, когда начинается перенос, непрямой смысл. Сейчас создалась большая серия молодежных пословиц и поговорок. «Цирк уехал, а клоуны остались» - это искусство или нет? Конечно, искусство. А еще добавляют: «А те, которые остались, поступили в милицию». «Чем дальше в лес, тем третий лишний». По такой линии идут. «Молчит, как рыба в пироге». Все это художественные образы. Или шуточные загадки: «Что ты смотришь на меня, раздевайся: я твоя». Это - вешалка. Дело не в объеме текста, а в том, какого он характера. Если он имеет некий переносный, метафорический, метонимический смысл, тогда это начинается искусство.

Леонид Гержой:

Получается, что фольклористика - это все же не наука, а искусство? Главный критерий тут - чутье?

Владимир Бахтин:

Видите, тогда и литературовед - тоже деятель искусства. Все-таки здесь есть какая-то значительная часть теоретической мысли - происхождение, взаимодействие текста, изучение поэтики фольклора. Все это очень сложные проблемы. Происхождение былин, например. Вот одни ученые, академик Рыбаков, говорят, что каждая былина восходит к конкретному событию в истории древней Руси. А другие ученые (и я) справедливо считаем, что былина может лежать в основе, но когда былина прошла через 500 лет, через тысячи уст, она уже становится обобщением. То же самое можно сказать и о песнях, и о пословицах, о поговорках. «Между двух огней» - эта поговорка восходит к эпохе татарщины, когда русскому человеку, чтобы попасть к князю, нужно было очиститься и пройти между двух костров. Никто уже не знает, что это связано с татарщиной.

Иван Толстой:

Владимир Бахтин рассказывает редкую сказку, записанную в 1946-году в Псковской области.

Владимир Бахтин:

Жили-были три брата. Один безногий удался, вперегонки за зайцем гонялся, другой косолапый, а третий одно и знал, что ворон считал. Вот пошли трое братьев дрова резать. Пока безногий за зайцем гонялся, косолапый ноги распрямлял, а третий всех ворон пересчитал, и ужин пора варить. А огня-то у них нету. Вот полез безногий на дерево посмотреть, нет ли где огоньку. Видит: прямо огонек. Он пошел туда - там сидит дед. Он говорит:

- Здорово, дед.
- Здорово, свет.
- Дедушка, дай огоньку.
- А ты меня потешь чем-нибудь, песню спой.
- Неучен.
- Ну, сказку скажи.
- Тоже не горазд.
- Ну, хоть спляши.
- Тоже не умею.
- Ну, не умеешь, так и иди, с чем пришел.

Пошел второй брат, те же ответы были. Тоже ничего не умел, и также дедушка его погнал. Приходит третий брат:

- Здорово, дед.
- Здорово, свет.
- Дедушка, дай огоньку.
- А ты меня, старика, потешь чем-нибудь. Песню спой.
- Неучен.
- Ну, спляши.
- Тоже не горазд.
- Ну, сказку скажи.
- Вот это мое дело. Только уговор: не любо - не слушай, а врать не мешай. А если перебьешь, то сто рублей с тебя.

Старик согласился, а брат начал рассказывать сказку: Это была еще не сказка, а присказка, сказка будет впереди, завтра после обеда, поевши мягкого хлеба, а еще поедим пирога, да потянем быка за рога. Когда начался свет, мне было 7 лет. Батька мой не родился, дед не был женат. Вот тогда-то жили мы богато. От наготы до высоты ломились шесты, а было медной посуды крест да пуговица (это у Некрасова есть), а рогатой скотины таракан да жужелица, а в упряжке один кот да две кошки лысых. Изба была большая - на земле порог и тут же потолок. Хоть посидеть нельзя, зато посмотреть хорошо. А земли было - и глазом не окинешь. И посеяли мы ячмень. И вырос у нас ячмень высок да густ. И завелась в нем крыса. Как пошла наша кошка ловить крысу и заблудилась. И теперь еще там бродит. Ну, ячмень мы из лохани вынули, высушили. Склали на печном столбу, а бабушка наша куды была резва - на печь три года лезла. Лезла, лезла скирду в лохань уронила, сама надвое переломилась. Дед завыл, а я заголосил. Я хоть меньшой, а разум большой. Сшили мы бабушку лычком так она еще 10 лет ходила. Ну, а ячмень мы из лохани вынули. Высушили и обмолотили. Сварили два пива. Одно жидкое, другое как вода. Выпьешь любого бурак, станешь совсем дурак. А как гостю поднесешь да сверху тройным поленом оплетешь, и с ног долой. Еду я как-то в лес за дровами, лошадка трюх-трюх, а топор за поясом сзади тюх-тюх, и отрубил у лошади весь зад. А так на передке еще три года катался. Один раз еду, смотрю: на опушке леса задок моей лошади пасется, свежую травку щиплет. Ну, я его поймал да березовым прутком и сшил. И вырос тот пруток до самого неба. Захотел я на небо слазить, посмотреть, как там люди живут. Влез, походил, посмотрел - нет ничего. Хотел на землю спускаться. А не по чему - дедушка кобылу поить увел. И стал я на облаках проживать, голодом голодовать. И завелись у меня блохи немалые. Вот такие блохи. Я давай блох ловить, да шкуру с них сдирать, да веревку вить. Свил веревку большую-пребольшую, перевязал одним концом к облакам и стал на землю спускаться. Лезу, лезу, веревки не хватает. Что делать? Я сверху отрежу и на низ наставлю, сверху отрежу на низ наставлю, и все-таки веревки не хватает. Ну, я сижу - не тужу, по сторонам гляжу. Глядь, внизу мужик овес веет. А щелуха вверх летит. Я давай ее ловить и веревку вить. Вил, вил и мертвую крысу завил. А она ни с того ни с сего взяла и ожила, веревку перегрызла, и полетел я в болото. За сто рублей не скажешь, по самую шею в воду ушел. Хотел я воды напиться, головы не нагнуть. Прибежала лисица на моей голове гнездо свила, семерых лисенят принесла. Шел мимо волк, лисеняток уволок. Тут я ему за хвост вцепился и крикнул: уй, ты лю-лю-лю - волк меня и вытащил из болота. Иду я по лесу голодный-приголодный. Глядь - в дупле жареные перепелята сидят. Сунул руку - не лезет. Ну, я парень не промах, влез сам, наелся, растолстел - не выкарабкаться. Я парень не промах, сбегал домой за топором, прорубил дупло пошире - выкарабкался. Узнал я, что за синим морем скот нипочем. За муху с мушенком дают корову с теленком. За больших оводов - больших быков. Наловил я мух да мушат три куля, наменял быков да коров три табуна. Подогнал к синему морю, как домой гнать? Вплавь пускать - перетонут, корабли нанять - дорого возьмут. Я взял одну корову за хвост, разбежался да как швырну, так через море и перелетела. Так и перешвырял я все три стада. Остался один бык - бурый, могучий, разбежался, хвост покрепче накрутил, пошире размахнулся, как кинул и сам за хвост уцепился, и сам через море вместе с быком перелетел. И так ненароком попал я на тот свет, где черти живут. И там три года навоз возил. И все на твоем дедушке. А старик вскочил, ногами затопал: «Не может быть, чтоб на моем дедушке». Может, не может. А раз перебил, то 100 рублей с тебя - уговор дороже денег. Ну что ж, дал дедушка ему сто рублей, дал огоньку. Пришел он к братьям, разожгли они костерок, сварили кашу, поужинали, спать легли и теперь еще спят, и нам пора.

Леонид Гержой:

Владимир Соломонович, когда вы сделали вашу первую запись?

Владимир Бахтин:

Первую запись я сделал в ноябре 1941 года. У меня есть дневник, сохранился, я там детали в блокаду записывал, что мы ели, на рынке, а рынок рядом с моим домом был на Владимирской площади. И то, что температура у блокадных людей была 35,5 обычная. И тут же первые пословицы и поговорки я записал о вруне, который на горе болото сделал. А первую запись в 1946-м году. Но до этого, когда я служил в армии, как-то я шел, это тоже Псковская губерния. Смотрю: девушки-зенитчицы поют:

Девушки, во поле жито, девушки, во поле рожь,
Девушки, не наша воля: не полюбишь, кого хошь.

И я даже не записал, а просто запомнил. И вот я стою в кассу за билетами - ехать в фольклорную экспедицию, на Московском вокзале. И вдруг впереди меня стоит эта девушка. Мы разговорились, я говорю: «Ну, как ты живешь, помнишь, ты частушку пела, а я записал ее?» - «И ты все еще этими глупостями занимаешься?» Вот так она меня холодной водой облила, но не поколебала меня. Я все-таки считаю, что это великая радость и счастье заниматься этим. И можно сказать, что это задача высокой культуры. То, что видел и слышал я, то, что я записал за 50 лет своей работы, многое уже не восстановить, если бы не я. И вот вы спросили, можно ли быть исследователем, не записывая. Мне кажется, что у меня есть исследовательская жилка, но у меня такое ощущение, что надо торопиться. Я все работал теоретически и откладывал на потом, а сейчас надо ездить и ездить. И я сначала записывал количество своих поездок, а потом когда за 30 перевалило, я уже перестал. Потому что у меня работа происходит всюду - и за этим столом, и мои друзья, с работы, школьные, университетские, писатели, любые прохожие для меня - источники знания народной души и народного слова.


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены