Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Картинки с выставки. Вермеер в Нью-ЙоркеАвтор программы Александр ГенисВедущий Иван Толстой Александр Генис: Шесть лет назад в Вашингтоне открылась первая в истории искусств ретроспектива картин Вермеера. В Национальном музее были выставлены 20 картин из 35 сохранившихся полотен этого неплодовитого мастера. В общем-то ничего особенного - обычная выставка, никак не предвещавшая той бури, которую она вызвала. Неожиданно для кураторов выставка стала сенсацией. Люди ломились на нее с утра до вечера. Энтузиазм заразил и другие города, жители которых, включая половину нашей нью-йоркской редакции, отправились в неблизкий путь, чтобы посмотреть Вермеера. Национальная галерея, бесплатная, как все столичные музеи, вынуждена была выпустить дармовые билеты, чтобы хоть как-то организовать толпу. За ними стояли в очереди по 9 часов. Но и это не помогло. Музей набрал дополнительных смотрителей и перешел чуть ли не на круглосуточную работу. И все-таки всем желающим выставку посмотреть так и не удалось. Вспышка неожиданной любви американцев к скромному голландскому художнику 18 века не прошла даром. С тех пор в США уже вышло три романа, несколько новых монографий, была поставлена опера и, наконец, главный нью-йоркский музей Метрополитен открыл свою выставку, которая стала изюминкой сезона и грозит превратиться в такой же неуправляемое событие, как и то, что поразило американскую столицу в 95-м году. На этот раз подготовленные к огромному интересу зрителей, кураторы музея, в первую очередь глава отдела западно-европейской живописи Уолтер Литке, позаботились о том, чтобы дать исчерпывающе полное представление как о самом художнике, так и о его окружении. Если в Вашингтоне картины Вермеера висели в гордом одиночестве, как ожерелье жемчужин, которое так любил изображать этот мастер, то в Нью-Йорке 15 работ Вермеера соседствуют с 70 полотнами 15 других художников-современников. В совокупности экспозиция дает представление о том редком художественном феномене, который в середине 17 века пережил провинциальный нидерландский город Дельфт, где провел всю свою короткую 43-летнюю жизнь самый великий из малых голландцев Ян Вермеер. 17-е столетие историки от беспомощности зовут веком гениев. Этот век не укладывается в русло одного стиля, как, скажем, готическая эпоха, или одного духовного движения, как это было с Ренессансом. 17 век - родина великих умов в самых разных областях искусства и, что еще важнее, - науки, заложившей тогда основы нового времени, в котором мы живем до сих пор. Впрочем, для той, приблизительной ориентации, которой хватает дилетанту, достаточно вспомнить, что это была эпоха мушкетеров. Для Голландии 17 век был золотым. Находясь в зените своего экономического и культурного рассвета, она могла похвастаться самым большим доходом на душу населения, самым большим флотом, самым богатым амстердамским банком, самой свободной прессой, а также веротерпимостью, школой в каждой деревне и многими тысячами художников, усилиями которых создавалась, бесспорно, великая живопись. Надо сказать, что этой Голландии в равной степени обязана и Америка, и Россия. Два великих города этих стран - Петербург и Новый Амстердам, ставший со временем Нью-Йорком, возводились по самому передовому для своего времени голландскому образцу. Дельфт, впрочем, ко всему этому имеет отношение косвенное. Расположенный всего в пяти километров от королевской резиденции Гааги, он был и остался небольшим городком. Если в Амстердаме было треть миллиона человек, то Дельфт населяло всего 25 тысяч горожан, занятых торговлей и художественными ремеслами. Наиболее известным из них была голубая дельфтская керамика, которую до сих пор знают во всем мире. И если Дельфт чем и выделялся, то своей обычностью, заурядностью. Эта усредненность позволила классику русского искусствоведения Лазареву дать этому городку многозначительную характеристику: "Именно в Дельфте отстоявшийся бюргерский быт достиг своей классической завершенности". Среди городов самые счастливые - посредственные. Есть в Европе такие уголки, которые никогда не знали столичного шума. Никто не стремился превратить их в третий Рим, северные Афины или новую Венецию. Это прозябание обернулось великим благом, потому что посредственности дали развиваться по своему желанию. А главное желание посредственности - не развиваться вовсе. Так на теле Голландии образовался тихий бюргерский оазис - Дельфт. Понятно, что может быть прекрасен собор, дворец, крепость, но в наше время они красивы сами по себе. Но Дельфт - город, которому время не помешало сохранить стиль во всей его органической целостности. Фахверковые домики с узкими фасадами, церковь с изрядной колокольней, крепостная стена да рыночная площадь с деловитым фонтаном. Вот и все. Скромный город, построенный так, чтобы здесь было вкусно жить и нестрашно умереть. Я сам вырос в таком бюргерском, ганзейском городе, как, кстати сказать, и все участники сегодняшней передачи. То, что изображал Вермеер, я привык видеть по дороге в школу, из окна трамвая, в гостях у записывающей эту передачу Раи Вайль, которая жила в доме 15 века. На его крутой лестнице я однажды чуть не сломал себе шею, помогая затаскивать холодильник "Саратов-2". За проведенные в Нью-Йорке четверть века я изрядно отвык от этих чудных бюргерских ведут. Поэтому выставка Вермеера и его коллег была для меня вестью из рижского детства. На этих картинах есть все, что я больше всего люблю в Европе, - пейзаж из кирпича и черепицы. И того и другого много на картинах дельфтских мастеров. Старинная черепица не бывает одинаковой. После обжига она всегда разных оттенков. И стареет она по-разному: зеленеет, обрастает мхом, плесенью. Крыши, покрытые такой черепицей, прихотливы, как луг или лес, и повинуются одному Богу. И еще. Скат черепичной крыши должен быть сделан под острым углом, чтобы дождевая вода легко сливалась. В старинном городе никогда не найти двух крыш одинаково островерхих. Поэтому если смотреть сверху - с колокольни, ратуши или крепостной стены, то море крыш сливается в картину, полную контрастных теней, полутонов и ярких пятен. Пейзаж, прихотливый, причудливый и по-бюргерски романтический. Алпатов писал об одной из лучших картин на нью-йоркской выставке "Улочка": "Скромный вид дельфтской улицы радует ощущением разумности мира, как Рафаэль своим прославленным собранием древних мудрецов в афинской школе". Повышенная доля вменяемости отличает все полотна Вермеера, которого критик "Нью-Йорк Таймс" остроумно назвала "Ван-Гогом для взрослых". Геометрическая рациональность Вермеера всегда восхищала модернистов 20 века, которые видели в нем отца абстракционизма. Так, творчество голландского художника Мондриана, аскетического автора мистических квадратов и линий, критики выводили из квадратных композиций его великого земляка. Об идеальной гармоничности Вермеера хорошо написал русский искусствовед Сергей Даниэль в своей смелой, семиотической монографии "Картина классической эпохи": Диктор: "Творчество Вермеера можно было бы уподобить шахматной игре, где известные ограничения диалектически связаны с самыми свободными проявлениями творческой фантазии. Не случайно композиции дельфтского мастера провоцируют исследователей на применение математического анализа. Вермеер - это абсолютная ясность геометрических построений, декоративная простота комбинаций и ювелирная техника письма. Если по аналогии с термином "камерная музыка" образовать выражение "камерная живопись", то у Вермеера мы найдем ее высочайшие образцы". Александр Генис: Живопись Вермеера камерная во всех отношениях. Она не только предпочитает интерьеры, но и с уютом располагается в них. Все его работы умещаются внутри маленького квадрата размером, скажем, со старый телевизор. Тут позволителен только крупный план, дающий разглядеть детали. Язык лица и света, балет улыбок и парад жестов. В этих картинах царит разум. Но методическая продуманность соединяется тут с той виртуозной техникой, которую мы привыкли приписывать только импрессионистам. Их вечная охота за светом, их вкус к тактильности, к вещности изображения, их внимание к сиюминутным колебаниям воздушной стихии - все это есть и у Вермеера. Но есть у него и другое - сюжет, история, проповедь. В отличие от импрессионистов, здесь не бывает ничего случайного - каждая деталь что-то говорит, о чем то рассказывает, а главное, чему-то учит. Конечно, сегодня никто не любит поучающего искусства, но только потому, что оно разучилось это делать, как следует. Вермеер же жил в эпоху, когда проповедь еще была любимым жанром массового искусства. И он владел им с беспримерным мастерством. Об этом говорит каждое его полотно, на котором дидактика вступает в законный брак с эстетикой. Вермеер обитал на вершине, с которой начался раскол художеств. Один из путей привел искусство к импрессионистам и дальше - к абстракционистам, оставившим живопись без идеи. Второй путь вел через поп-арт к концептуалистам, оставившим идею без живописи. На фоне этих крайностей опыт Вермеера уникален. Держась середины, заповеданной его веком, его городом и его происхождением, Вермеер заключил редчайший в истории мировой живописи равноправный союз ума и глаза. Как всегда вторую часть нашей передачи мы с музыковедом Соломоном Волковым посвятим музыкальным иллюстрациям к тому, о чем рассказывалось в первой. На этот раз ваша задача, Соломон, упрощается тем обстоятельством, что начиная с 15 века, Нидерланды были первыми в музыке. Они поставляли композиторов всей Европе. То, что и век Вермеера был чрезвычайно музыкальным, видно по его картинам. На одной из них изображена громоздкая лютня, в которой с трудом узнается мать нашей гитары, и еще более пузатая виола да гобой. Другие полотна, их сразу три, изображают девушку, играющую на маленьком домашнем клавесине. Точно такой же инструмент, только настоящий, а не нарисованный, стоит в зале рядом с картинами. Все это связывает экспозицию с музыкой, она просто просится к этой выставке, не так ли? Соломон Волков: Вы только что, Саша, упомянули маленький клавесин, который действительно часто появляется в картинах Вермеера. Он называется верджинал, и само по себе название интересно, потому что когда я учился в Советском Союзе в консерватории, то нам говорили, что название это происходит от понятия женщина, но я думаю (и подтверждается это также и западными энциклопедиями), что имелась в виду девственница. За этими инструментами сидели - и на картинах Вермеера - девственницы. Но в нашей консерватории преподаватели были чересчур стыдливы, чтобы об этом сказать. Я должен заметить, что верджиналисты того времени, когда в Дельфте жил Вермеер, были довольно уже незначительными композиторами. А последний великий нидерландец Ян Свелинг, он в основном сочинял для органа, и если бы вот Вермеер зашел в свою протестантскую кирху, то он мог бы услышать там органное сочинение Свелинга вроде такой хроматической фантазии на тему эха, которая сейчас и прозвучит. После Свелинга нидерландская музыка уже никаких значительных фигур на протяжении нескольких столетий не давала. Это как раз то, что говорят о благополучных нациях, -все у них в порядке, житье у них хорошее и зажиточное, и все довольны, и бюргеры честны и, действительно, окна открыты и скрывать им нечего, но почему-то не возникает при этом великой культуры. Есть такая закономерность. Во всяком случае, о голландских композиторах никто ничего не слышал на протяжении нескольких веков. И, наконец, где то в середине 20 века стали появляться один за другим новые голландские композиторы. Люди, которым сейчас 60-70 лет, и я с двумя из них знаком. Я знаком с Луисом Андриесоном, которого считаю крупнейшим современным голландским композитором, и с Петером Шатом, тоже очень интересной фигурой. Любопытно, что оба они крайние леваки, причем такие, что их можно назвать анархистами. Увлекались в молодости Марксом, по-моему, уже до батьки Махно дошли. Петер Шат является, как многие из этих людей, также и русофилом и, в частности, сочинил оперу, основанную на гипотезе о самоубийстве Чайковского, так она и называется "Смерть Чайковского". Он собирался писать оперу о взаимоотношениях Шостаковича со Сталиным, но в итоге эту оперу не написал. Ее сочинил итальянец, живущий в Германии, по фамилии Ломбард. А вот возвращаясь к Андриесону, который как мы с вами знаем, сочинил целую оперу о Вермеере. К сожалению, записи ее на сегодняшний день не существует, он вообще очень внимательно относится к отечественной традиции в живописи. В частности, ему принадлежит очень интересное сочинение под названием "Де Стил", это - течение, которое создал один из самых интересных и важных голландских художников нового времени - Мондриан. Вы сами упомянули Мондриана в связи с Вермеером, и их как-то связывают. Интересно, что Андриесон подчеркнул в своем сочинении, посвященном Мондриану, не его геометрическую основу, а именно анархическую сторону, связанную с тем, что Мондриан безумно увлекался буги-вуги. И Андриесон сам в своем творчестве очень внимателен к этим новым американским влияниям, к джазу, к року. Он предпочитает новейший рок. И все-таки в его сочинении сильны вот эти геометрические пропорции, которые и отличают традиционную, если можно так выразится, голландскую культуру. Он эти сложные геометрические пропорции переводит в метрические единицы. И в итоге мы слышим ритмическую пульсацию, свойственную року, так же свойственную и Стравинскому, под несомненным влиянием которого Андриесон находится, и в то же время он остается подлинно голландским композитором. Сейчас мы услышим это произведение "Де Стил". Андриесон сочинил его в 1984 году, и спустя несколько лет прозвучала его голландская премьера. Сейчас это - популярная запись. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
