Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[08-08-05]
Продолжительность жизниВедущий Михаил Соколов Младороссы и Александр УгримовМихаил Соколов: 1922 год. Профессор-агроном Александр Иванович Угримов по указанию Владимира Ленина, попал в списки высылаемых из России. Семье было дано несколько дней на сборы... О процедуре высылки интеллигенции из России рассказывает историк Никита Охотин. Никита Охотин: В список намеченных к высылке Александр Иванович Угримов попал 31 июля 1922 года, когда собралась комиссия при Политбюро, которая разрабатывала и утверждала эти списки. Потому что Ленин, как вы помните, дал самые общие указания: противных экономистов, противных журналистов давайте вышлем. Но надо же было из слов вождя сделать список. Этот список делала специальная комиссия. "Присутствуют товарищи Уншлихт, Каменев, Курский, Ягода и Агранов". 10 августа Политбюро утвердило окончательный список по Москве. И здесь появляется первая и единственная характеристика высылаемого. По делу Вольно-экономического общества. Десятый номер - Угримов Александр Иванович. "Профессор, проживает по Арбату, Никольский переулок 19, квартира 2. Преподаватель на рабфаке одного из университетов. Президент общества сельских хозяев. Является руководителем как Вольно-экономического, так и общества сельских хозяев. Член редакции "Вестника сельского хозяйства" - органа антисоветски настроенных агрономов". "Произвести обыск, арест и выслать за границу. Комиссия с участием товарища Богданова и других: за высылку. Главпрофобр: за высылку". Почему-то, отдельно на полях, надпись: "Муратов - за". 18 августа был выписан ордер на арест, но арест произведен не был, потому что Александр Иванович был в Узком. И вообще, треть высылаемых была подвергнута домашнему аресту, а не заключению в тюрьму. И, наконец, 25 августа коллегия ОГПУ окончательно огласила приговор о высылке. Михаил Соколов: Философский пароход увез в изгнание московских и питерских интеллектуалов. Герой этой передачи - сын профессора Угримова - тогда юноша, потом - инженер, философ, мемуарист - Александр Угримов оказался вместе с семьей отца Берлине, а потом в Париже. Началась жизнь молодого человека в эмиграции, описанная в только что вышедшей в свет книге мемуаров "Из Москвы в Москву через Париж и Воркуту". Путешествие автора из России в Европу и, через четверть века, - возвращение на Родину. В этой географической привязке вся продолжительность главной части жизни автора книги - Александра Угримова, которого близкие и друзья звали Шу-Шу. "Восток-Запад" - фильм о таких, как он, - возвращенцах в СССР из Франции после Второй мировой войны, опередил книгу мемуаров Угримова, выпущенную ныне в свет издателем Андреем Сарабьяновым. Свой труд Александр Угримов начал отнюдь не так, как принято, хронологически: детство, отрочество, юность. Его повествование начинается именно с перелома: высылка из Франции, приезд в СССР, где и его, и его жену ожидал лагерный путь на Воркуту... Труд Александра Угримова я бы отнес к исторической археологии. Автор скрупулезно, в деталях, бытовых и ярких, описал невозвратимую эпоху: детство в Швейцарии и Москве, ферму отца - профессора агронома Александра Угримова, судьбы интеллектуалов в годы революции. Гражданская война, жизнь осовеченной школы в Москве и то общественное оживление, которым сопровождалось первое послабление начала нэпа. Издатель книги Андрей Сарабьянов предоставил "Радио Свобода" возможность ознакомиться с неопубликованным еще отрывком из мемуаров Александра Угримова, где он рассказывает об умонастроении русской берлинской молодежи 20-х. Диктор: Молодежь встречалась и с православным духовенством, и с мыслителями старшего поколения. И опять интересно отметить, что именно на этой основе устанавливался плодотворный контакт между отцами и детьми, как, впрочем, и в области литературы и искусства - в различных кружках, живших также интенсивной жизнью. И тут своевременно подчеркнуть остроту проблемы отцов и детей в эмиграции. Как проходил этот водораздел? К отцам надо причислить всех тех, кто сформировался и играл какую-то политическую и общественную роль в дореволюционной России или во время Гражданской войны. Детей же было две категории: первые - повзрослее, юность которых пришлась на годы войны и революции и которые перенесли на своих плечах все их тяготы (молодые офицеры, юнкера, кадеты, гимназисты - основной состав Белой армии); и вторые - помоложе, юность которых протекала уже в эмиграции. И те, и другие были преисполнены чувством глубокого разочарования в идеалах отцов, в их деятельности, приведшей к крушению России, к уничтожению величайших духовных и материальных ценностей, ей с древних времен присущих. Это чувство переходило в отталкивание и в презрение; оно огульно и грубо выражалось формулой: "Такую империю про...ли!". Да, отцы, и притом все - промотались! Одни толкали в пропасть, другие не удержали - все так или иначе виноваты, все провалились на ответственейшем политическом экзамене истории. А отцы, надо сказать прямо - что правые, что левые, - держались надменно, презрительно снисходительно, высокомерно по отношению к этому поколению, перед которым они были в ответе. Они старались остаться на пьедесталах своего бывшего величия, знаменитости, значения... А в общем-то, вели себя довольно безответственно. Были, конечно, исключения, но, как правило, отцы больше, чем молодые, старались сохранить себя в прошлом, самокритики боялись, а от критики скрывались. (Где были талантливые и смелые полководцы? Где были решительные и мудрые государственные мужи и политики?). И опять же, больше понимания, больше раскаяния, больше смирения и мудрости проявляли служители церкви, и часть молодежи тянуло туда, к истокам русской культуры. Михаил Соколов: Именно тогда Александр Угримов приходит к монархическим убеждениям, отталкиваясь от поколения отцов-либералов, которые, по мнению части тогдашней молодежи, профукали страну. Произошло это в 1923 году. Часть правой русской эмиграции и центристов сделали ставку на дядю Государя Императора - великого князя Николая Николаевича. Бывший Верховный главнокомандующий в 1914 -1915 году, затем наместник на Кавказе, популярный генерал должен был стать знаменем всего антибольшевистского движения. И лишь малая часть эмигрантов ссылалась на Закон о престолонаследии, согласно которому возглавить императорский дом должен был племянник Императора Кирилл Владимирович. Александр Угримов пишет, что он решил стать легитимистом. В 1923 году в Берлине прошел съезд новой организации - "Молодая Россия", буквально за пару лет ее единоличным лидером стал Александр Казем-Бек. В неопубликованном еще отрывке из мемуаров Александр Угримов вспоминает. Диктор: Название "Молодая Россия", кажется, заимствовано из предреволюционной эпохи. "Младороссы" ассоциируются одновременно с "младотурками" турецкими начала XX века и так называемыми младотурками русскими - молодыми генштабистами Российской императорской армии. И то, и другое уже ясно определяет тенденцию движения, проявившуюся с самого его зарождения в эмиграции среди монархистов-легитимистов. Последнее не случайно. Монархические настроения были очень сильны в эмиграции, в особенности в период первого десятилетия среди военных и молодежи. Но сразу чувствуется противоречие: тяга вперед и тяга назад. Михаил Соколов: "Молодая Россия" была прообразом новой - пореволюционной партии русской эмиграции - младороссов. Вступление Александра Угримова в ряды собственно младороссов связано с переездом в Париж в 1929, который он вспоминает в переданном нам Андреем Сарабьяновым для программы Радио Свобода "Продолжительность жизни" отрывке из мемуаров. Каким был Париж начала 30-х? Вспоминает Александр Угримов. Диктор: Париж удивителен в первую очередь тем, что, будучи абсолютно и глубоко французским по стилю, духу, языку и характеру, он, вместе с тем (и это тоже не вопреки, а благодаря Франции, ее общечеловеческому идеалу) интернационален, вернее, сверхнационален. Париж безмерно терпим ко всякому человеку любого языка и любой окраски, и, мудро улыбаясь, принимает всякого при условии - "живи и не мешай другим жить". В Париже всякий и всякие находят себе место. Вобрал он в себя, не смущаясь нисколько, и многотысячную русскую эмиграцию от великих князей и богачей до нищих, от монархистов до троцкистов и сменовеховцев, от рабочих до Шаляпина. Русская эмиграция в Париже представляла собой разнообразие людей, занятий, интересов; целая общественная формация с присущими ей естественными органическими функциями: были рабочие (хоть и не природные, но ставшие ими), разного рода трудящиеся и служащие, коммерсанты, бездельники, учащиеся, артисты, профессора, писатели, художники, священники... Были русские церкви, Духовная академия, гимназия, университет, консерватория, театры, клиники, больницы, дома престарелых, детские сады, пансионы, лавки, рестораны, столовые, кафе, клубы, масонские ложи, скаутские отряды, спортивные общества, музеи, библиотеки, выставки... Можно было прожить в Париже двадцать лет, не говоря по-французски (несколько слов - едва-едва) - и такие феномены были нередки, увы! Особенно богата была культурная жизнь. Жили и писали классики: Бунин и Куприн, не прерывали своего творчества литераторы и писатели Ремизов, Зайцев, Осоргин, появились новые талантливые писатели (Алданов, Набоков-Сирин). Читались интереснейшие лекции блестящих профессоров и специалистов - на философские, исторические, литературные, художественные, военные и прочие темы. В церквах пели великолепные хоры, а в некоторых культивировались древние песнопения и строгие, почти монастырские службы. С концертами выступали Рахманинов, Шаляпин, знаменитый вокальный квартет Кедровых, потрясающий хор донских казаков Жарова, небезызвестная (печальной памяти) народная певица Плевицкая. Выступали с гастролями так называемая "Пражская группа" Художественного театра и театр "Летучая мышь" Южина. Были постановки русских опер с участием Шаляпина. Но богаче всего, конечно и бесспорно, был представлен русский балет, который уже пустил там глубокие корни еще до революции; его блестящим завоеванием Европы и всей планеты мы обязаны Дягилеву и Стравинскому со всей плеядой звезд русского хореографического искусства. Чем-чем, а уж балетом зарубежная Россия может гордиться по праву, как первым в мире по высоте достижений, по глубине и широте распространения, по значению для развития мирового балета и искусства вообще. Михаил Соколов: Александр Угримов руководил одним из очагов партии младороссов в Париже, возглавлял районную организацию в несколько десятков человек, его супруга же была лидером женской организации младороссов. Воспоминания Угримова, что о детстве и о сопротивлении, и Воркутинских лагерях, подробны и замечательно точны. Но - поразительная деталь - читатель мемуаров Александр Угримова обнаружит в 700-старничной книге - явный и зияющий провал, как только речь заходит о младороссах, а в этом движений, а потом и партии автор состоял с 1929 до 1938 года. После нескольких строк мемуарист уходит в сторону. Автор намеревался написать о младороссах. Сказал пару фраз об Александре Казем-Беке, и перо тут же отложено. Брошено на самом интересном, на полуслове. Стеснялся ли автор почти полутора десятилетий свой политической деятельности? Или он не мог объяснить путь Казем-Бека, который хотел делать "левую политику правыми руками" - взять у большевиков социальную политику, сохранить их достижения, оставить без перемен беспартийную политическую систему безо всяких хитростей западной демократии и увенчать здание новой государственности царем? По мнению мемуариста Владимира Варшавского младороссы шли не к фашизму, и тем более не к нацизму, а от него к социальному государству. По видимому, Александр Угримов не хотел в СССР писать и объяснять о том, что младороссы до середины 30-х были копиистами муссолиниевского пути, что они одобрили сталинские чистки, как путь к национальной России, дав монархической молодежи парадоксальный лозунг: "Царь и Советы". О парадоксах младоросского движения и судьбе автора книги "Из Москвы в Москву через Париж и Воркуту" Александра Угримова - Шу-Шу - я беседовал с Кириллом Хенкиным, жителем Парижа 20-30-х, в прошлом сотрудником Радио Свобода, написавшим книгу об эмиграции "Русские идут". Кирилл Хенкин: Это был довольно эффективный шаг в сторону захвата влияния на молодежь и подготовки ее к принятию нужных политических концепций. Программа была очень продумана. Партия была монархической. Но странный был монархизм. Хотя во главе Кирилл Владимирович, который потом стал в изгнании императором всероссийским, и все было направлено как бы на верноподданнические чувства монархистов, младороссы поклялись проложить императору дорогу в Кремль. Но тут была оговорка. Когда это будет достигнуто и законный император вернется на свое место, он передаст полноту власти главе, то есть Казем-Беку и была прекрасная формулировка: "не насильственным путем, но непременно". Вот такой был начертан путь. Они пустили в дело очень серьезный пропагандистский эффект - подражание фашистам. Михаил Соколов: Последователи приветствовали Казем-Бека поднятием руки. Кирилл Хенкин: Это все было так обставлено. Верноподданные последователи собирались в голубых рубашках, это была их униформа, вносили стяги разных младоросских организаций, они выстраивались на трибуне. Потом появлялся Казем-Бек, тоже в форме, в окружении телохранителей, и все вставали, поднимали руку в фашистском приветствии и кричали: "Глава, глава, глава!" А что они потом слышали с трибуны? Если бы рассказывали им что-то про монархию и про возрождение старого, это могло бы не иметь успеха. Очень скоро глава, его заместитель по идеологии... Михаил Соколов: Елита-Вильчковский. Кирилл Хенкин: Он самый. Он был главный теоретик. Они начинали проводить следующую пропагандную линию. Да, мы монархисты, но мы идем в ногу с веком, и мы следуем примеру, скажем, Италии. И, кроме того, мы идем вместе с нашим русским народом, который находится в условиях советской власти и сейчас выполняет задание согласно нуждам страны, и мы должны это поддерживать. Михаил Соколов: Кирилл, а этот лозунг "Царь и советы", он был такой эпатажный? Кирилл Хенкин: Да. Это отталкивало от них крайне правых, которые им были не нужны. Крайне правые имели свои организации, и туда младороссы не совались. А здесь программа была следующая: что младороссы, прежде всего, оборонцы. Что все проблемы России должны решаться без какого бы то ни было вмешательства извне. Все, что делается для территориального увеличения советской России, для укрепления ее военной мощи, имеет в нашем лице надежных союзников. Потом был достигнут такой этап, когда в прессе, во всех младоросских изданиях они категорически отказались от любой информации, касающейся Советского Союза, которая бы не исходила от советских органов печати. Была наложена цензура, скопированная с Советского Союза. И, конечно, внушалась мысль, что да, мы судьбой вынуждены находиться вне родины, но наш долг сделать на пользу родины все, что в наших скромных силах. А остальное им уже объясняли при личной беседе такие люди, как тот же Сергей Яковлевич Эфрон. Они объясняли, что может делать человек, преданный всей душой родине, но находящийся, по несчастному стечению обстоятельств, в другой стране. Конечно, вы могли бы это все узнать у Шу-Шу. Михаил Соколов: Младороссы приветствовали чистку 36-38 годов просто восторженно, они считали, что это путь к национальной России, что Сталин добивает всех этих большевиков интернационалистов. Кирилл Хенкин: Что Сталин делает наше русское дело за нас, это тоже повторялось неоднократно. Что Сталин готовит для нас национальную революцию. Что все мероприятия Сталина ведут страну к национальному сознанию. Михаил Соколов: Но интересно, что до войны они лично Сталина хотели бы сместить. Заменить Казем-Беком, заменить Кириллом Владимировичем. Кирилл Хенкин: Если во главе движения Казем-Бек, то они должны были повторять, что этот их глава будет их вести до конца, до того, как они придут в Кремль. Но что было характерно для младороссов - никакой нелегальной деятельности на территории Советского Союза, никакой систематической критики советской реальности и советской программы. Была система ставок. Они должны в советской реальности выбрать те элементы, на которые они сделают ставку: военные, какая-то программа, объявленная советским правительством. Это они поддерживают. Это то, что нужно. Они делают на это ставку. Они делают ставку на такие-то настроения в России. А потом уже они объявили себя второй советской партией в 35 году. Они очень правильно с нужной позицией критиковали все порядки западных демократий. Демократия - это было разгильдяйство и предательство. Россию предали в феврале, и это было абсолютной для них аксиомой. Михаил Соколов: Как-то возникал вопрос в эмиграции, откуда деньги у этих людей? Кирилл Хенкин: Охрана им, по-моему, не стоила ничего. Это были, в основном, добровольцы. Какие-то шоферы, которые день не работали и приходили охранять. Мальчишки, я думаю, это делали с удовольствием. Эта сторона им стоила не дорого. А откуда шли деньги? Господи, Боже мой, кто задавал такие вопросы?! Деньги шли оттуда, откуда нужно. Конечно, они брали что-то основное на Западе. Но это же была вечная схема - платят западные службы, используют совсем наоборот. Михаил Соколов: Казем-Бек в 40-м году дал своим сторонникам указание поддерживать западные демократии во время второй мировой войны, хотя раньше симпатизировал Муссолини. Кирилл Хенкин: Симпатии к Муссолини были, на мой взгляд, скорее, декоративные. Потому что высказывать симпатии, скажем, Гитлеру в той же Франции было бы трудно. Это был рискованно. А оказывать симпатии Муссолини было вполне невинно. Позиция Италии была ведь все-таки довольно удобоваримая. Там же фашизм не был таким зверским, как в Германии. Скажем, итальянские военно-морские силы взяли под крыло учебное судно сионистов, которые готовили кадры моряков в середине 30-х годов. Михаил Соколов: То есть, и Казем-Бек мог получать от итальянцев деньги? Кирилл Хенкин: Я думаю, что он мог их получать, где угодно. От итальянцев он наверняка что-то получал. Михаил Соколов: Как вы считаете, вожди младороссов были в конце 30-х годов "агенты влияния", то есть им казалось, что они тоже часть большой политической комбинации, брали деньги, и сами думали, что будут влиять? Кирилл Хенкин: Это как кто. Конечно, главные заводилы... Казем-Бек не мог быть в полном неведении. Но такие люди считают все равно, что они ведут очень большую игру. Было хорошо известно, откуда деньги, скажем, у Солоневича - обманывает, может быть, Советы. Вот какие там сидят лопухи, а он их водит за нос. Михаил Соколов: Казем-Бек ведь тоже встречался с красным графом Игнатьевым? Кирилл Хенкин: За этим делом его застукал корреспондент "Возрождения", по-моему. "Красный граф" Игнатьев - это, конечно, фигура. Он был попросту резидентом. Чуть ли не вплоть до своего отъезда в Москву. Рулил это дело. И он, и его помощники французские могли думать до конца, что он дурит голову, втерся в доверие и никак не изменил своим монархическим убеждениям. Трудно сказать. Это все очень индивидуально. Михаил Соколов: Думаю, что Угримову мешало приклеенное к младороссам советской пропагандой навсегда клеймо "фашисткой партии", хотя уже в 1939 младороссы поставили себя на службу Французской республике, объявив партию врагами и Сталина и Гитлера. Вождь партии младороссов Александр Казем-Бек был харизматической личностью. И эмигрантские либералы были взволнованы растущей популярность младороссов, которые смогли найти путь к сердцам молодежи русского зарубежья. Публицист Владимир Татаринов в статье "Два лагеря в эмиграции" писал, что русская эмиграция делится на два лагеря: сторонников демократии и противников. Диктор: "Первый лагерь - "эмигрантские верхи", "эмигрантская буржуазия", люди "хорошо устроившиеся": "ученые, писатели, журналисты, адвокаты, врачи, инженеры, коммерсанты, промышленники. Демократический лагерь, по численности, вероятно, уступающий лагерю противоположному, внешне главенствует в эмиграции. К нему принадлежит большинство "пишущих и говорящих", почти все периодически издания с крупным тиражом находятся в руках его представителей, и они же занимают "командные высоты" в значительных эмигрантских организациях, за исключением военных. <...> Политические настроения этого лагеря отличаются разнообразием, и в нем можно встретить анархистов, социалистов всех толков, монархистов-конституционалистов, либералов, демократов просто и неодемократов, национальных республиканцев и т.д. Объединяются все эти течения, прежде всего, по положительному признаку - приверженности к свободе и демократическому строю, основанному на старых русских традициях, отчасти на преклонении перед демократическими порядками на Западе. Но еще важнее признак отрицательный - отталкивание от тоталитарных европейских режимов, от фашизма и национал-социализма". "Ко второму, антидемократическому лагерю принадлежат так называемые "низы" эмиграции или "эмигрантский народ" - рабочие, ремесленники, торгово-промышленные служащие, мелкие земледельцы, шоферы, служащие в государственных и общественных учреждениях иностранных государств.<...> Этот лагерь в массе своей состоит из офицеров различных добровольческих армий и также тылового населения <...> и, наконец, тех, кто были политически связаны с идеологией "белой борьбы". Большинство таких эмигрантов относится к группе "бывших" или "опролетаризировавшихся" людей" <...> Многие "севшие на землю", шоферы, ремесленники, лавочники, рестораторы и т.п. имеют более обеспеченное существование, чем сотрудники левых демократических изданий и обладают подлинно "трудовыми" сбережениями. <...> Не столько материальное состояние, сколько социальное положение, ухудшившееся по сравнению с прошлым, заставляет эти эмигрантские "низы" чувствовать себя пролетариями или полупролетариями, обойденными судьбой, "униженными и оскорбленными". Бытие в известной степени определяет сознание. И люди этих групп в социальном смысле настроены "лево". Получается странное явление - демократическая в социальном смысле масса эмиграции сосредотачивается в антидемократическом лагере". Михаил Соколов: Владимир Татаринов отмечал, что это соответствует и настроениям в Европе, где средние классы и интеллигенция были настроены и против коммунизма, и против старого капитализма. Он видел заразительность этих настроений, поскольку европейская демократия не хочет бороться с большевиками, и по той же причине низовая эмиграция ставит даже не на умеренный фашизм Муссолини, а на Гитлера. Так Владимир Татаринов описывал состояние умов русской эмиграции в середине 1938 года. На взлете популярности младороссов. И именно тогда в 1938 году Александр Угримов свой новый выбор сделал. Вместе с женой Ириной он вышел из партии младороссов, недовольный культом вождя и тесным общением Александра Казем-Бека с резидентом советской разведки графом Александром Игнатьевым. Об этом современный исследователь русской эмиграции Петр Базанов: Петр Базанов: Когда Казем-Бек встретился в кафе с уезжавшим в СССР знаменитым генералом Игнатьевым, в принципе, ничего криминального в этом не было, потому что младороссы неоднократно встречались с различными советскими представителями, пытаясь навести какие-то контакты, связи с советскими подданными. Но, благодаря умелой пиар компании, проведенной ультраправыми русскими эмигрантами, газетой "Сигнал" и газетой "Возрождение", была создана компания, что Казем-Бек сам завербован советскими агентами. Большинство статей начиналось с того, что Казем-Бек продался большевикам, или скандальная встреча Казем-Бека - Казем-Бек работает на советы. После этого Казем-Бек вынужден был снять с себя титул официального докладчика великому князю Кириллу Владимировичу. И так, у младоросской партии были уже напряженные отношения между Казем-Беком как официальным главой и, фактически, спонсором этой политической организации великим князем Дмитрием Павловичем, который категорически возражал против концепции Казем-Бека о превращении младоросской партии во вторую советскую партию, которая, якобы, проникнет на территорию СССР и станет параллельной коммунистической партией. Понятно, что это была утопия. В результате этого, часть настроенных, с одной стороны, более монархически, с другой стороны, они были сторонниками демократизма, выделилась в отдельную организацию. В этой организации принимали участие Лев Закутин, Угримов и будущий известный франкоязычный писатель русский литературовед Яков Николаевич Горбов, второй муж известной поэтессы Ирины Одоевцевой. Издавали они журнал "Русский временник". Подробно об этом написано в книге у Владимира Сергеевича Варшавского "Незамеченное поколение", где он описывает смысл позиции "Русского временника". Это старание сочетать монархию и демократические принципы правления. Если младороссы, все-таки, заигрывали с итальянским фашизмом, были под предельным обаянием победы Муссолини над коммунистами, то здесь же говорилось наоборот - и большевизм, и фашизм в его итальянском и немецком варианте - это тоталитарные системы. Монархист не может быть в тоталитарной системе. Ибо монарх находится над своими подданными и ими управляет. Другое резонное возражение "Русского временника", кстати, то, что и сами младороссы поддерживали, этого они никак не могли понять, почему люди другие по крови или другие по вероисповеданию не могут быть преданы монарху и быть монархистами. Что для российских монархистов было совершенно нормально, потому что императору служили люди разных национальностей. Контакты в основном они стремились установить... В дружеских были отношениях с организацией "Круг", которая существовала при журнале "Новый град", издававшемся Ильей Исидоровичем Бунаковым-Фондаминским и тогда молодыми философами Георгием Федотовым и Федором Степуном. Но это была, скорее, не политическая организация, а просто идеологическое течение, у которого было очень мало сторонников. И как раз монархисты-неодемократы, отошедшие от младороссов, и составили аудиторию для выступления этих людей. Что еще их настораживало, это усиление власти Гитлера. Им становилось понятным, что начнется вторая мировая война, и серьезные опасения у этой части младороссов вызывал рост фашистского движения. Плюс, вся молодая русская партия и ортодоксальная, казембековская часть и раскольники, крайне отрицательно относились к экспансии Гитлера на Восток. Большинство их органов, как внутрипартийных, так и открытых, буквально забиты материалами, как Гитлер обирается расчленить Россию. В некоторых статьях, например, у Сергея Сергеевича Оболенского, просто присутствуют материалы о том, что будут немцы, согласно "Майн Кампф", вытворять на оккупированной территории. И задается естественный вопрос, зачем нам нужно создание независимой Украины, Белоруссии, поголовное уничтожение евреев? Нам-то, русским патриотам, какой смысл уничтожать русских патриотов евреев по вероисповеданию? И, в отличие от правых русских эмигрантов, которые старались "Майн Кампф" не замечать, тут следовали цитаты из "Майн Кампф". Большинство групп "Русского временника", как и большинство младороссов, составили костяк движения Сопротивления - выступали в Югославии, Франции, США на стороне именно советофильских элементов. Они не столько боролись за Сталина, за коммунистическую партию, а они говорили, что настал тот час русской истории, когда решается, будет ли существовать Россия вообще, не важно при каком режиме, или ее вообще не будет. Михаил Соколов: Впрочем, и сам Александр Угримов вскоре вступил в контакт с советским агентом. В Париже 30-х годов Угримов знакомится с неким Борисом Князевским. Разведчик из торгпредства занимался тем, что мы сейчас называем промышленным шпионажем. Под убаюкивающие патриотические беседы младоросс Отфиновский передал, в конце концов, другу из СССР новую французскую технологию производства убирающихся шасси для современных самолетов. Отблагодарил, так сказать, страну, которая его приютила. А Александр Угримов также совершил поступок, который многие бы в 30-е годы в эмиграции не поняли. Он дал советскому агенту такую записку: "Мы против коммунизма и диктатуры ВКП (б) в России. Но если случится война, то я и мои друзья будем бороться против врагов России и будем стараться, где бы мы ни находились, сделать все возможное для победы". О чем и через много лет в мемуарах написал как-то смущенно. В годы войны Александр Угримов свое обязательство перед Советским Союзом выполнил, возглавив группу Сопротивления. На мельнице в Дурдане организовав склад вооружения, участвуя в освобождении Франции В 1947 в Александр Угримов отправился в СССР, и самым большим грехом мемуариста было то, о чем он же и сам честно же и написал: "Я никого не заставлял возвращаться. Но я агитировал за возвращение". Судьбу, ведшую и его, и его жену в сталинский лагерь, Александр Угримов избрал сам для себя, была его личным делом. Беда была не в его собственном поступке возвращения в СССР. Был грех соблазнения других. Политизированный русский эмигрант о массовых чистках знал. Новый Союз советских граждан во Франции и его лидеры, не имея на то права, выдавали возвращавшимся в СССР от имени Сталина индульгенцию на жизнь, которая не стоила ничего. Сколько из вернувшихся, поверив вождям Союза, погибло в ГУЛАГе, сколько судеб было сломано, - невозможно уже посчитать. Но только среди возвращенцев из Франции речь идет о тысячах пострадавших. В своем рассказе Александр Угримов подчеркивает, что всем его личным сомнениям положило конец решение французского правительства: в 1947 году он был выслан из Франции вместе с группой других активистов Союза советских граждан. Но ведь решение было абсолютно оправданным - этот Союз был прикрытием для просоветской подрывной деятельности и разведопераций. Пока в Париже 1945-47 годов существовало правительство с участием коммунистов, власти Франции терпели деятельность СМЕРШа и его пособников на своей территории. Фактически экстерриториально действовал лагерь Борегар, куда загоняли граждан СССР, пытавшихся остаться на Западе. Но в 1947 году новая сильная французская либеральная власть смогла решиться, в отличие от слабого правительства Народного фронта 30-х годов, изгнать прокоммунистическую пятую колонну. Ей был памятен большевистский опыт террора внутри лояльной Франции русской колонии. Франция не допустила второе издание Союза возвращения на Родину, который в 1933-37 году занимался похищениями идейных противников Кремля и политическим убийствами. И в 1947 году активные просоветские элементы гуманно выдворили даже не напрямую в благословлявшийся ими СССР, а в оккупированную союзниками Германию. Откуда каждый был волен искать себе дорогу. Александр Александрович Угримов, его отец, и многие другие выбрали путь в СССР. Почему же младороссы ехали в СССР? Современный исследователь эмиграции Петр Базанов объясняет. Петр Базанов: Во-первых, они были во многом под ореолом преобразований, которые начались в 40-е годы. Например, первая амнистия священников. Не надо забывать, что первая массовая амнистия - это когда православных священников и мусульманских мулл выпустили в 43 году из концлагерей. Во-вторых, младороссы, как и большинство русской эмиграции, жили под ореолом того, что революция кончится, как великая французская революция. А потом начнется то, что называется Термидором французской революции, когда появится Наполеон, который наведет порядок. Вот этот Наполеон - это товарищ Сталин. Ему уже глубоко наплевать на коммунистическую партию, он всех сажает. Если он в один прекрасный момент объявит себя императором всероссийским или халифом всех коммунистов, то все представители коммунистической партии упадут на колени и закричат: "Да здравствует наш новый падишах всего мира". Михаил Соколов: То есть, ошиблись на 50 лет. Петр Базанов: Совершенно верно. Это была классическая ошибка, поскольку они плохо понимали внутреннюю структуру советского общества. В 17-м году погоны с офицеров срывали. Во время второй мировой войны Сталин разрешает носить казачью форму и восстанавливает погоны - это было для них символично. Следующее - легализация православной и мусульманской церкви. Всем сейчас живущим людям понятно - Сталин разрешил издавать газету тиражом 1000 экземпляров, один журнал, открыл три духовных семинарии, где не было преподавателей, а атеистическое государство так и существовало. Младороссы же решили, что вот оно, наконец-то. Роспуск Коминтерна - еще один фактор. Все. Больше коммунистическая власть не претендует на власть во всем мире. Современным людям понятно, что это просто стало называться Информбюро. Те люди, которые уехали в первую волну, они все до безумия любили Россию. Что бы там ни говорили про поместья, про утраченную собственность. Главное - им хотелось жить в своей стране и говорить на русском языке. Еще один фактор. Малороссы материально жили очень плохо. Это была молодежь, у которых не было никаких перспектив ни создать нормальную семью, ни выбиться в какие-то элитарные слои даже среднего класса. Мелко оплачиваемая физическая работа. Приведу пример. Известный поэт Владимир Смоленский всю жизнь провел мойщиком стекол. Офицер и прекрасный поэт. Не все младороссы вернулись. Многие остались. Остался, например, Сергей Сергеевич Оболенский, ставший антикоммунистом, хотя и поработавший в редакции "Советского патриота". Не вернулся Сергей Александрович Зеньковский, ставший известным американским историком. Многие, кто отошел от младоросского движения. Например, Олег Олегович Пантюхов - сын основателя скаутского движения. Мало того, эти люди, которые вернулись на антикоммунистические позиции, они во многом помирились со своими прежними оппонентами из числа новопоколенцев. И Казем-Бек - это, все-таки, совершенно отдельный случай. Он не вернулся ведь в 47 году, он вернулся в 56 году. То есть после оттепели, после ХХ съезда. И вернулся, главным образом, по своим личным причинам. Когда он попал в советскую действительность, я думаю, что он неоднократно пожалел о том, что вернулся. Михаил Соколов: О том, какими были русские эмигранты того времени, говорит писатель Кирилл Хенкин. Кирилл Хенкин: Симпатия к тоталитаризму не мешает, на мой взгляд, быть советским и российским патриотом. Они никогда не были врагами тоталитаризма. Наоборот. Важно только, кто во главе и какими методами он управляет. Нет, Казем-Бек прошел довольно прямую линию эволюции - то, что он закончил свои дни сотрудником Отдела внешних сношений, заметьте, что после того, как он вернулся и покаялся в газете "Правда" и получил работу и прочее. Если мне не изменяет память, он потом неоднократно выезжал за границу по служебным делам. А он был человек образованный, знал языки, у него сохранились дружеские связи за границей. Тут человек полезный. Вы говорите, что тех сажали в лагеря. Тех сажали. Вот Шу-Шу и эта волна... Шу-Шу сидел, Кривошеин сидел. Мне кажется, что эти люди как-то были связаны с масонством, с которым не сразу был найден общий язык, и это вызвало необходимость их куда-то изолировать. Михаил Соколов: На свободе в Союзе Угримов оставался ровно столько, сколько нужно было для приезда из Франции его семьи. Его жена Ирина Муравьева, предвидевшая грядущий арест, предупреждавшая мужа, что ехать в СССР нельзя, теперь, как и ее предки - декабристки, двинулась в крестный путь. Александр Угримов даже не встретился с супругой. Его арестовали в Саратове, ее - в Москве. Об этом он писал в своих мемуарах. О судьбе и характере Александра Угримова рассказывает искусствовед Елена Борисовна Мурина: Елена Мурина: Главное, что это был человек слова, человек чести и человек ответственности. Но вот когда он мне дал почитать свои воспоминания, меня его текст невероятно поразил. Меня поразила интонация и тон, каким это было написано, его отношение к происходившему с ним. Как-то у него не было никакого гнева. Он все брал на себя. Он сделал выбор, он вернулся сюда, и он принял то, что с ним случилось. Михаил Соколов: Говорит писатель Кирилл Хенкин. Кирилл Хенкин: Я думаю, что по сути своей Шу-Шу был человек порядочный в личном плане. А остальное - Бог им судья. Мы жили в ином мире. Вы думаете, что, скажем, мои окончательные взгляды сложились так быстро? Для этого мне надо было кое-что пережить, кое-что увидеть, услышать и иногда понять через 30-40 лет. Михаил Соколов: После освобождения из воркутинского лагеря Александр Угримов, изжив естественное для участков французского Резистанса патриотическое советизанство, искупив через страдание вольную или невольную вину, примкнул к диссидентам. Он был одним из главных хранителей потаенных рукописей Александра Солженицына. Говорит писатель Елена Чуковская Елена Чуковская: Нас познакомил Александр Исаевич, который как-то торжественно о нем говорил, как о человеке очень для него существенном и важном. Действительно, Александр Александрович был главным хранителем его архива. В те годы даже трудно себе представить, что это такое было. Как он рассказывал, у него были так называемые кроты. То есть, разные люди, у которых лежали разные части архива. Архив, собственно, делился на две части. На те, которые лежали неподвижно, давно написанные, и на ту часть, которая все время образовывалась. Александр Исаевич все время что-то писал и никогда ничего этого не хранил у себя, или хранил какой-то единственный экземпляр. Все это передавалось Александру Александровичу, и он развозил это по своим кротам. Иногда я с ним тоже путешествовала по очень разным местам. Мы даже уезжали из Москвы. Михаил Соколов: Александр Угримов был одним из ближайших друзей Александра Солженицына, подчеркивает Наталья Солженицына. Наталья Солженицына: Елена Борисовна сказала, что у Александра Александровича не было сердитости на тех, кто его посадил и вообще по поводу всего того, что он здесь хлебнул и выпил. Это верно лишь отчасти. Была не сердитость, но он хорошо знал место тем, кто его и всех остальных упек. Он их сильно не любил. Но у него была огромная, объемлющая все его существо, любовь к России. Такая любовь, с которой мы до него не встречались. Потому что мы не видели людей, которые родились в России, потом уехали, юность, молодость и часть зрелости провели там и потом вернулись. Это была особая любовь. Не то, чтобы он любил ту Россию, в которой он родился. Это было бы естественно. Он любил Россию, с которой все это случилось, ту Россию, с которой еще не случилось эта беда. А потом, он действительно никогда не жалел, что вернулся. Это была большая его внутренняя и трагедия тоже. Как я знаю по его словам, его жена и дочь гораздо тяжелее, чем он воспринимали и продолжали воспринимать все это, и он, никогда не жалея об этом, тем не менее, чувствовал себя перед ними, боюсь сказать слово виноватым, но это была его большая внутренняя трещина, которая обозначалась, буквально, в мимике лица. Он так легко переходил от прыжков и ужимок, от веселости, от флирта, от изящества жестов и выражений вдруг к какой-то погруженности. Но примиряло его и оправдывало его, внутренне, для самого себя, как мне кажется, вот эта объемлющая любовь к этой стране. В том числе, в той мерзости, которую он застал, в той грязи, в тех испорченных целых пластах людей, которых он застал. Тем не менее, он продолжал любить и верить. Его любовь была очень светла и очень заразительна. Она была не такая, как у других людей. Александр Александрович и Александр Исаевич были друзьями. Это совершенно верно. Они были большими друзьями. Таких мужских дружб у Александра Исаевича было не так много после лагеря. Лагерные дружбы - это одно, а потом на воле очень трудно дружить таясь. А ему было, что таить. И потому он очень скупо заводил дружбы. Но уж если заводил, то был в высшей степени благодарен другу, потому что для него это было очень важно. Общение с Александром Александровичем было еще очень важно потому, что это был некий взгляд под углом. У них редко бывали противоположные взгляды на что-либо, но они часто бывали под каким-то углом, другой угол зрения. Что, естественно при совсем разном прошлом. И все то, что говорил Александр Александрович, было очень интересно Александру Исаевичу, он очень ценил разговоры с ним, ценил веселье, которое иногда бывало. Мы иногда веселились до упаду, и все время это вспоминаем. Это был фейерверк. Но он тут же легко переходил к серьезному разговору, и Александр Исаевич много почерпнул от Шу-Шу, как я его называла, а Александр Исаевич нет. И под влиянием даже не прямых аргументов, а другой окраски, другого видения, Александр Исаевич многое менял. Хотя, я должна сказать, справедливости ради, что и в восприятии Запада, и по поводу Власова, все-таки, Александр Исаевич остался при своем и, смею сказать, что, вероятно, он прав. Прожив 20 лет на Западе, на другом Западе, не на том Западе, на котором вырос Александр Александрович. В том-то все и дело, что он нес также огромную любовь к той замечательной Европе, которую мы уже не застали. И этот дрейф Европы в растерянную, в чересчур погрязшую в компромиссах, которую вы все можете наблюдать. Это не та Европа, которая была до второй мировой войны. Об Америке он тогда не говорил, он ее включал вообще в понятие Запада. А это не совсем правомерно. Она Запад, но она не Европа, и у нее есть, при ее ограниченной культуре, тенденция озверевать до некоторой степени. И этого всего Александр Александрович никак не учитывал, он этого уже не видел, потому что он, во-первых, вырос в довоенной Европе, а, во-вторых, военная Европа дала всплеск как раз благородства и самоотверженности. В чем он принимал участие. Так что у него, естественною, остались самые высокие оценки. Ему удалось написать так, что, читая, просто слышишь его голос. Это действительно аутентично. Михаил Соколов: Жизнь русской эмиграции, вот таких людей, как Александр Угримов, лишь сейчас становится достоянием наших современников. И это счастье - подчеркивает Наталья Солженицына: Наталья Солженицына: Издание книги Александра Александровича Угримова - это огромный праздник не только для его друзей, но и для самой идеи сращивания, соединения двух когда-то разрубленных ветвей русской культуры. Этому делу Александр Исаевич и, по мере сил, я, отдали много лет. Все 20 лет жизни на Западе мы собирали неопубликованные мемуары и книги людей российской эмиграции, живших повсюду - от Харбина до Хельсинки и Лос-Анджелеса, - с тем, чтобы когда-нибудь передать их в Россию. Кроме самого Солженицына, никто не верил, что при жизни нашей это осуществится. Однако это осуществилось. И теперь в Москве нам удалось создать Дом Русского Зарубежья, который, по существу, есть то самое прибежище и пристанище, куда приплыл Александр Александрович Угримов своей книгой. Так что, в каком-то смысле, это и исполнение его чаяний. Его судьба, человека родившегося в России, прожившего все детство, юность, молодость и часть зрелых лет во Франции и, затем, вернувшегося в Россию, хлебнувшего ГУЛАГа, потом разделившего наше внутреннее противостояние тому режиму, это та судьба, которая, к счастью, теперь завершилась в Доме Русского Зарубежья. Михаил Соколов: Жизнь Александра Угримова стала литературой, хорошей литературой. Читаемой. Из Москвы в Москву через Париж и Воркуту - вот таков был крестный путь русского человека ХХ века. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
