Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
26.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[23-11-00]
К 50-летию со дня рождения Юриса ПодниексаНа пресс-конференции, посвященной юбилею кинооператора и режиссера Юриса Подниекса, побывала корреспондент Радио Свобода Елена Фанайлова. О Юрисе Подниексе вспоминает друг его молодости Петр Вайль. Ведущий программы "Liberty Live" Андрей Шарый: В четверг в Москве в российском Фонде Культуры состоялся вечер памяти российского кинооператора и режиссера Юриса Подниекса, которому в эти дни исполнилось бы 50 лет. Подниекс стал одной из видных творческих фигур перестроечных лет, а его документальная картина "Легко ли быть молодым?" - заметным событием времен перестройки. Хорошо известны и другие фильмы Подниекса - "Созвездие стрелков", "Катит Сизиф камень", "Мы", "Час молчания". Юрис Подниекс трагически погиб летом 1992-го в возрасте 41 года. На пресс-конференции, посвященной его юбилею, побывала наш корреспондент Елена Фанайлова: Елена Фанайлова: Сценарист самого известного в России фильма Юриса Подниекса - "Легко ли быть молодым?" - Абрам Клецкин знал режиссера более 20 лет. По его мнению, гибель Подниекса придала картине некий новый смысл: Абрам Клецкин: В фильме было нечто, чего мы не предвидели, и что создало его огромную эмоциональную силу. Вдруг оказалось, что весь фильм снят на фоне смерти. Не только Афганистан - там парень один умирает, там девушка пытается покончить с собой, там девочка рожает и говорит о Чернобыле - что будет дальше. Для взрослых людей - молодежь и смерть - это не взаимосвязано. И когда родители увидели в кино трагизм за всем этим - я думаю, что это оказало огромное влияние и эмоциональное воздействие, и это, по-моему, даже выявилось по-настоящему в монтаже. Резонанс этого фильма ведь - срезонировало время. Это было абсолютное открытие. Сережа Муратов в свое время утверждал, что в документальном кино перестройка начинается фильмом "Легко ли быть молодым?" и заканчивается "Улицей поперечной". И это правда. Это попадание - точное попадание. Конечно, надо было в 1983-м году начать думать о этом, чтобы уже в 1986-м, когда только разговоры еще были о перестройке - а тут пожалуйста - перед вами выступают люди, которых никогда не пускали на экран, они говорят прямо с залом, и нет никаких комментариев наших - вот этот уровень честности, то что они себя чувствовали соавторами, прямыми соавторами... Елена Фанайлова: Антра Целинская - помощник режиссера Юриса Подниекса, вместе с другими коллегами режиссера продолжает его дело, возглавляя студию его имени. Она считает, что фильмы Подниекса по-прежнему актуальны сегодня: Антра Целинская: Выросло уже новое поколение, которое не знает, кто такой Юрис Подниекс, даже и в Латвии, потому что прошло столько времени, и они просто не смотрят кино. И в случаях, когда есть какие-то специальные сеансы, или кто-то организует и показывают фильмы Юриса, то они для себя открывают совсем новый мир. Это - время, на которое они уже смотрят с дистанции, и другой вопрос, скажем, как с фильмом "Легко ли быть молодым?" - они вдруг ассоциируют себя с кем-то, что они и сейчас думают так же, и это у них вызывает удивление. То же самое было и с фильмом "Мы", и когда сегодня в этом году я просматривала, копировала, ремонтировала все это, зная каждый кадр наизусть, но с какого-то расстояния ты вдруг смотришь, и особенно первая часть, где заложена трагедия государства времени, системы, людей, которые жили, которые переживали - сегодня смотришь на то, что было сделано в 1988-м - 1989-м годах - просто страшно становиться от того, как это сегодня актуально. Тогда было землетрясение в Армении, сегодня ты видишь "Курск", ты видишь все другое, лица людей и ты понимаешь, что случилось за эти 10 лет, и куда мы пришли, но все это очень актуально... По-моему - я не могу сказать, что все фильмы Юриса рождались в процессе монтажа, у него была идея, но он руководствовался своей интуицией и своими эмоциями. Время менялось - это было тоже важно, но главное, важное - он умел слушать и следовать тому, что ему предсказывала интуиция, когда ты говоришь и сосредотачиваешься и чувствуешь больше сердцем. Андрей Шарый: На вечере памяти Юриса Подниекса выступил друг его молодости, мой коллега Петр Вайль: Петр Вайль: Когда летом 1992-го я узнал, что в возрасте 41 года в озере Звиргзду, возле Кулдиги, в Западной Латвии, утонул Юрис Подниекс, то испытал острое чувство горечи и отчаяния. Юрис был одним из ближайших моих друзей рижской молодости. Он был на год моложе - в армии, где мы встретились, такая разница существенна. Он еще числился салагой, когда я уже перешел в разряд "лимонов", или "черпаков". Но Юрис сразу утвердился даже среди "стариков", проявив себя разнообразно и эффектно: стал фотографом части, почтальоном, заведующим радиорубкой, да еще побил какие-то полковые рекорды. Вид спорта для него, не признающего узкой специализации, не случаен - пятиборье. Юрис умел скакать верхом, стрелять, отлично плавал. Очень хорошо плавал. Вот и на озере Звиргзду он занимался подводным плаванием и, видимо, задохнулся, слишком резко меняя глубину. Вошел в воду он 23 июня, а тело из воды вытащили 1 июля. Да, так я о том, что Юрис не хотел сосредотачиваться на чем-то одном, его разброс был осознанной реализацией избытка энергии и способностей. В кино он тоже начал с операторской работы, достиг высот, потом стал режиссером, сделался и тут звездой, намечался переход от документальных картин к игровым. Подниекс рассказывал мне о планах необычного по жанру фильма "Иосиф и его братья", по мотивам пьесы Яна Райниса. Точнее сказать все-таки - "Язеп и его братья", потому что это именно латышская вещь, латышское переложение библейского сюжета. Юрис был латыш, и это не строчка из анкеты, а характеристика. Из национальных черт ему более всего была присуща основательность. Он хотел заниматься очень многим и везде преуспевать. Когда мы познакомились, Подниекс довольно плохо говорил по-русски и от этого расстраивался: замыкаться в рамках Латвии ему не хотелось, да он просто практично понимал пользу хорошего русского в России. И мы взялись: проводили долгие часы в его радиорубке, где я наговаривал целые боббины стихов - Пушкин, Блок, Есенин, Северянин - которые он заучивал наизусть, избавляясь от акцента. Потом, уже после армии, я часто вздрагивал, когда в компании, в полумраке, в табачном дыму и алкогольных парах, вдруг слышал откуда-то из угла голос: "В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом..." Это Подниекс очаровывал очередную жертву, которых, надо сказать, было очень много - да и не могло не быть: при его выигрышной внешности, обаянии, подчеркнутом, даже наигранном рыцарстве. Со временем стихи, как и вообще русская культура, сделались для Юриса своими. А строчки из одного пушкинского фрагмента стали у нас даже неким паролем: "В голубом небесном поле ходит Веспер золотой, старый дож плывет в гондоле с догарессой молодой". Я уехал в Америку в 1977-м, а когда началась свобода, и прогремел фильм Подниекса "Легко ли быть молодым?", иногда представлял себе, что он приедет с картиной в Нью-Йорк, а я приду в зал и пошлю ему записку с этой самой "догарессой". Но Юрис меня опередил: у меня в Нью-Йорке раздался его звонок из Англии, и вместо "здрасте" он начал читать это: "В голубом небесном поле". Он все осваивал капитально. В Риге встретились после перерыва в тринадцать лет, и на "Рэндровере" с Сашей Демченко за рулем поехали на руины империи. Так мы назвали эту акцию, хотя в то время, весной 1990-го, империя еще только шаталась. Но мы пили шампанское на месте своей бывшей воинской части. Вместо клуба, где в радиорубке мы устраивали тайные гулянки с учительницами из подшефной школы, был пустырь. И вообще. все выглядело примитивной символикой: съехались из разных полушарий выпить на развалинах милитаризма, в преддверии независимой Латвии. У Подниекса к краху империи было сложное отношение. Не к отделению Прибалтики, разумеется: к этому он относился однозначно. Но вот сама идея распада его, по-моему, смущала. Настораживало разложение мозаики на отдельные кусочки, тусклые и невнятные по отдельности. Он вообще, всем своим творческим существом был за единство, против атомизации. По фильмам Подниекса хорошо видно, что он обладал редчайшим для художника конца ХХ века чутьем и любовью к поэзии толпы. Я не видал более сочувственного и одухотворенного показа человеческой массы, чем в картине "Мы". Или в фильме о Празднике песни, который Юрис показывал на видеокассете у меня дома в Нью-Йорке. Лицо толпы ярко и поэтично. Это, в известной степени, атавизм, а в контексте современной культуры, ориентированной на самостоятельную, обособленную личность - прямо-таки вызов. Подниекс видит просвет как раз в хаотическом движении массы, в здравом инстинкте сообщества. Он словно сомневается в стойкости и достоинстве каждого отдельного человека, словно возлагает надежды на интеграцию, говоря по-русски - на соборность. Как сказал Бродский, "в настоящей трагедии гибнет не герой - гибнет хор". Что касается мудрости, можно надеяться на то, что масса обладает неким среднестатистическим здравым смыслом. Нельзя не восхититься мастерством и изобретательностью, с которыми в кино Подниекса доказывается этот тезис. Лицо толпы не менее ярко и поэтично, чем лицо человека. Подниекс стал первым историком перестройки, занявшись этим непростым делом в наиболее сложной ситуации - по ходу событий. Вот здесь-то и пригодился его лирический дар, а именно - интуиция. Сюжет о Сахарове заканчивается последними словами его прерванной Горбачевым речи: "Национальные проблемы..." И после щелчка выключенного микрофона следующий эпизод на экране открывается картой Прибалтики. Подниекс мог быть жёсток и даже жесток: так сделан фильм "Легко ли быть молодым?" Но все же главное у него - лиризм, иногда с избытком сентиментальности. В жизни ему тоже нравилось выглядеть суровым и мужественным, с оттенком брутальности, но он очень легко сходил к открытости, готов был вполне по-русски откровенно говорить за бутылкой. Хотя сам же и потешался над этим, с некой дистанции западного человека. "Стари-и-к, - говорил он, издевательски растягивая слова, - мы же творческие лю-ю-ди, мы должны, как дельфины, друг другу спины подставлять". Это у нас тоже была кодовая фраза, которой помечалась всякая красивая туфта. Я замечаю, что мне не удается выделить подниексовскую доминанту, и понимаю, что это не случайно. Слишком многое ему нравилось, слишком многое он умел и еще больше хотел уметь, слишком много делал, слишком по-разному, слишком много в нем было намешано: и от Латвии, и от Европы, и от России. Например, при всей организованности, всем здравом смысле, Подниекс мог быть импульсивен, мог совершать необдуманные поступки. Правда, он твердо верил в свою удачу. Вообще - был счастливчиком. И всегда умел обращать недостатки в преимущества. Когда тридцать лет назад нас с ним поймали в самоволке, он выиграл оттого, что был ниже по званию. Меня, младшего сержанта, разжаловали в рядовые, его же разжаловать было некуда, а из полученных десяти суток гауптвахты Подниекс не отсидел ни минуты, потому что как раз нужно было снимать какой-то слет отличников. Он был счастливчик: первым из киношников вошел в самый опасный блок Чернобыльского атомного реактора и вышел без губительных последствий. Стоял рядом со своими операторами Андрисом Слапиньшем и Гвидо Звайгзне: они погибли от пуль омоновцев, а он уцелел. В Литве, Средней Азии, Нагорном Карабахе он десятки раз рисковал, но выжил. Тридцать лет назад мы, как и положено мальчишкам, часто говорили о смерти. Я хорошо помню разговор о каком-то французском каскадере, который совершал немыслимые трюки, вроде прыжка на автомобиле в горящую нефть, а погиб, споткнувшись на прогулке и ударившись головой о камень. Мы по этому поводу увлеченно обсуждали тему судьбы. А сейчас меня посещает кощунственная мысль: смерть Юриса Подниекса оказалась утверждением жизни, полноте и разнообразию которой он так поклонялся. Я хочу сказать, что погибни он от омоновской пули, или в карабахской перестрелке, или во время опасной киносъемки - в этом была бы хоть какая-то логика. А жизнь - принципиально алогична и непоследовательна, и Юрис вступил в безмятежные воды озера Звиргзду так же спокойно и уверенно, как в радиоактивный блок реактора, как под дула "Калашниковых". И - с тем же непредсказуемым шансом выжить или умереть. Другие материалы за ближайшие дни:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
