Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[07-01-03]
Ведущий Владимир Бабурин "Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства". Статья 1 Всеобщей декларации прав человека. В этом выпуске: Сегодня - первая программа 2003 года, и мы продолжим подведение итогов года ушедшего. Год начался с акций протеста в защиту Григория Пасько. В декабре 2001 года он был осужден на 4 года лагерей. Полгода спустя военная коллегия Верховного суда оставила приговор в силе. Общественный защитник Пасько, руководитель русского пресс-центра Александр Ткаченко был резок: "Верховный суд опозорил российскую судебную систему". Александр Ткаченко: Не выслушано, не учтено ни одного замечания защиты. Генри Резник, и Павлов, и Пышкин - люди, которые 5 лет этим делом занимаются, досконально знают дело, но - нет. "Против лома нет приема". Вышел прокурор, потребовал ужесточения ему наказания на основании того, что "он - плохой парень", он так прямо и сказал, что у Григория личные качества не очень хорошие, больше ничего. А как бы и Резник, и Пышкин, и я, и Ваня Павлов, мы делали развернутые доказательства, почему мы считаем, что его нужно освободить. Ничего не услышано, абсолютно. Это - позор! Я не знаю, что теперь вообще, как жить теперь вообще людям нормальным. Поэтому они закрывают такие суды, чтобы скрыть позор самого суда над людьми, которые абсолютно невиновны. Они не хотят никак менять приговор, потому что для этого нужно наказывать тех, кто это дело организовал - сфабрикованное, понимаете? Я убежден в этом. Владимир Бабурин: Александр Ткаченко, общественный защитник Григория Пасько. Военные действия в Чечне продолжались весь ушедший год, продолжаются и сейчас. Президент Путин заявил: второго Хасавюрта не будет. Комментирует бывший секретарь Совета безопасности Иван Рыбкин. Иван Рыбкин: Мне кажется, что очень часто говорят по инерции. Конечно, моему предшественнику в Совете безопасности, покойному генералу Лебедю, за последнее время досталось за эти Хасавюртовские соглашения, что называется, "по полной программе". Я как-то говорил и повторю сейчас: когда я приехал, чтобы стать в последний караул у его гроба, то увидел как раз стоящих в карауле очень-очень многих из тех, кто его "оттаптывал" усердно это время. И не стал становиться с ними в этот лицемерный караул. Я хочу сказать: это - следствие того, что когда-то была большая заряженность на молниеносный успех, на некий блицкриг, на войну стремительную и до победного конца. Но я хочу сказать: это же не получилось. Тогда идеология Хасавюрта, идеология мирного урегулирования в Чеченской республике и вокруг нее... потому что болеет ведь весь Северный Кавказ, и даже Закавказье задевает. Казалось, что все это может быть решено очень быстро. Хасавюрт несет в себе солиднейший заряд нашего исконного русского великодушия и миролюбия. И этим ненавистен тем, кто хочет воевать, по сути дела, "до последнего чеченца". Очень часто - и до последнего солдата в роте. Вот мое пояснение. В принципе, очень часто - в расчете на неосведомленность людей, говорится о том, что прекращаются боевые действия, что статус Чечни откладывается до 2001 года, и все. На словах было сказано, что выводятся федеральные войска, и что, в принципе (опять же, на словах) сами чеченцы будут определять, как им жить. Мы волю президента подкрепили реальными действиями. Мы обещания Александра Ивановича Лебедя выполнили: вывели 2 последние бригады тогда, в 1996 году, на излете буквально этого года. И вели непростые переговоры. Очень часто замалчивается, что за этот период, за полтора года - были освобождены из плена этой войны, из чеченского плена, 1 536 человек. И оставалось там, в заложниках, насильственно удерживаемых граждан или без вести пропавших - около 70 человек. И я хочу сказать: да, конечно, были люди разного свойства, недоверие было велико. Когда голосовали за президента Масхадова, за него проголосовали 60 процентов (10 процентов - за всех остальных кандидатов и 30 процентов проголосовали за Басаева). Значит, недоверие было. Была настороженность, была подозрительность - это все преодолевалось постепенно. Но на каком-то этапе снова сорвана резьба именно с этого стержня мирного процесса. А дальше уже начинаются действия, которые носят цель оправдать эту операцию в Чечне и продлить ее до бесконечности, до победного, как некоторым кажется, успеха. Кажется: вот - дожали, все. Ну, я думаю, что к Хасавюрту определенная часть элиты (и, прежде всего - военной элиты) относилась всегда тяжело. Это тоже, кстати, объяснимо, почему я о военной элите и говорю. Меня всегда удивляет, почему так начинают себя вести гражданские люди во власти, которые, по крайней мере, должны были быть хоть голубями, а они клекочут, так сказать, ястребами буквально. Владимир Бабурин: Иван Рыбкин, бывший секретарь Совета безопасности России. Я уже говорил еще в прошлом выпуске, что в 2002 году из жизни ушло очень много замечательных людей. Писатели Владимир Корнилов, Феликс Цветов, Фридрих Горенштейн. 19 июля в свой парижской квартире умер Александр Гинзбург. Говорит Владимир Тольц. Владимир Тольц: Алик Гинзбург (надо бы сказать Александр Ильич, да не могу - никогда так к нему не обращался) давно уже был очень больным человеком. Советские лагеря - не курорт, здоровью не способствуют. Первый раз его арестовали в 1960 году за составление машинописного неподцензурного поэтического альманаха "Синтаксис". Сейчас это многим трудно понять: как это, посадить человека за отпечатанные на машинке сборники стихов? Но власти - справедливо, надо сказать, - расценили это тогда, как вызов своему всесилию. Молодой человек 23 лет открыто пренебрег продиктованными ими правилами цензурной игры. Так было и потом, после первого лагерного срока, так было всегда. И в 1966 году, когда Алик составил и, не скрываясь, распространял документальный сборник по делу писателей Синявского и Даниэля. За это его снова посадили, приговорив, на сей раз, к 5 годам лагерей. И в 1974 году, когда он взял на себя ношу распорядительства солженицынским Русским общественным фондом помощи политзаключенным. И в 1976 году, когда он вошел в состав Московской Хельсинкской группы. В 1977 году его, изрядно измученного уже тюрьмой, лагерями и ссылкой, снова арестовали. Дали, на сей раз, 8 лет лишения свободы - плюс 3 года ссылки. Но, арестовав, не сломали. Напротив, в этом противостоянии измученного тюрьмой человека и системы, запиравшей его в узилище только за то, что он отказывался следовать ее цензурным запретам, она и надломилась. В первый раз - в 1979 году, когда Гинзбурга, имя которого стало, к тому времени, объединительным символом противостояния, под воздействием протестов всего мира выпустили из тюрьмы, обменяли на каких-то провалившихся на Западе советских шпионов, имена которых уже мало кто теперь помнит. Он осел во Франции, где долгие годы занимался тем, чего всегда хотел: свободной журналистской деятельностью. Работая в "Русской мысли", Алик был одни из тех, кто пристально и скрупулезно следил за тем, как продолжает рушиться система, которой так и не удалось поломать его. Он был журналист милостью Божьей. Я не знаю, о ком так можно сказать в сегодняшней России, за событиями в которой он внимательно и заинтересованно следил до последнего своего дня. Он был удивительным человеком, добрым и умным, обладавшим даром объединять вокруг себя - и того, во что он верил, - людей самых разных. При всем очевидном нездоровье Алик всякий раз, когда мы встречались с ним в последние годы (то в Париже, то в Москве), поражал меня своей удивительной живостью и жизнеспособностью. Даже сейчас, уже после разговора с его Ариной, рассказавшей мне, как внезапно остановилось его сердце, я еще не могу поверить, что его нет больше. Это даже труднее, чем поверить в конец эпохи диссидентства, одним из обозначений которой стало его имя. Так и видится: мы с приятельницей поздней ночью уезжаем из его дома, а он быстро идет вслед нам, машет рукой и кричит: "Жду вас снова, и как можно скорее!" Владимир Бабурин: Владимир Тольц памяти Алика Гинзбурга. В мае я был у Гинзбурга в Париже. Говорили долго. Я тогда не знал, что интервью оказалось последним в жизни Александра Гинзбурга. Какой-то тревоги, которая сейчас есть у многих в России, я вижу, у вас нет. То есть, с одной стороны, есть вещи, которые успокаивают. Например, то, что вот мы с вами разговариваем в Париже, я сюда к вам приехал и ни у кого не спрашивал разрешения, можно мне ехать в Париж к Гинзбургу или нельзя мне ехать в Париж к Гинзбургу. И вообще никто не знает, куда я поехал. С другой стороны, есть вещи все-таки, которые как-то подспудно тревожат. Вот был у нас один молодой депутат Госдумы, который рассказывал, что когда он еще был в "Единстве", приходил к ним из администрации большой чиновник, говорил, как голосовать. А когда его спрашивали: "А вообще - какая схема-то? Какая система? Что вы хотите?" - "У нас будет рыночная экономика, свободные либеральные рыночные отношения, но при частичном ограничении некоторых основных свобод". Александр Гинзбург: Ле Пен. Ле Пен. Социально левый, экономически правый. А по национальности - русский, француз, там, кто угодно. Вот это - то, что есть. Но это все на уровне депутатов Госдумы. А вот на уровне печати... Ну, я не знаю, так сказать. Вы все-таки Радио Свобода. Но когда ко мне приезжает Радио Россия, и потом я это слышу, мне-то что, вообще, в Париже? Мне смелости не надо никакой. Но по Радио Россия идет тот же самый текст, те же самые мысли. Если на это готов сам журналист. Владимир Бабурин: Тогда, наверное, последнее, может быть, даже символически. Когда я к вам сегодня шел, я неожиданно поймал себя на мысли, что когда произносится имя Александра Гинзбурга, у всех ассоциация - правозащита, тюрьма, лагерь, "Белая книга", Синявский - Даниэль и так далее. Вот и иду по Парижу, район Бастилии. Первая ассоциация: это самая знаменитая не только во Франции, а в мире - тюрьма. А вторая ассоциация - то, что это все-таки, скорее, символ свободы, равенства и братства, который был провозглашен, когда эту самую Бастилию "срыли". Вы случайно здесь поселились? Александр Гинзбург: Скорее случайно, но я успел полюбить свой район. Владимир Бабурин: Жалко, конечно, что Гинзбург и Бастилия совпали в Париже случайно. Концовка интервью могла получиться бы более эффектной. Так я тогда, в мае, подумал. Сейчас, когда Алика уже нет, это не имеет ровно никакого значения, и важно совсем другое - и совсем неслучайное. Так вот. Совсем неслучайно то, что в России больше нет необходимости в самиздате. Александр Гинзбург своим журналом "Синтаксис" и тюремным сроком, за него полученным, добился для всех права читать, писать и печатать то, что хочется, а не то, что разрешают. Не одни, конечно, добился, но он был первым. И диссидентов на шпионов тоже больше уже не меняют. Хотя уже объявляют в России шпионами тех, кто мыслит не так и пишет не то. До того, что будет дальше, Александр Гинзбург не дожил. Не дожила и правозащитница Елена Великанова; ее не стало в сентябре. Ирина Ратушинская, сидевшая с ней в лагере, написала о ней в своих лагерных воспоминаниях как о безусловном авторитете в спорных вопросах. На панихиде она добавила, что главным критерием для Великановой всегда была правда. Ирина Ратушинская: Потому, я думаю, и в политику она не пошла, и в профессиональные правозащитники не пошла. Тогда, когда времена изменились, и можно было заниматься, чем хочешь, пошла преподавать математику в школе, потому что ничему более честному, чем математика, в школах не учат, даже в нынешних российских. Владимир Бабурин: Учеников Великановой на похоронах было много, и бывших, и сегодняшних, совсем еще детей, для которых название "Хроника текущих событий" совсем ничего не говорит, а если и говорит, то совсем мало. А выпускавший "Хронику" вместе с Великановой Сергей Ковалев для них, прежде всего, депутат Госдумы, которого иногда они видели по телевизору. Сергей Ковалев: Татьяна Михайловна была очень страстным человеком, человеком высоких пределов. И замечательная ее сдержанность, благородная простота - это результат страстного, упрямого, сознательного самовоспитания. Таня - совсем редкий человек в этом смысле. Если мы вспомним известную притчу о талантах, так вот уж можно ручаться, что ни одна черточка ее богатой нравственной одаренности не была зарыта, не осталась втуне. Владимир Бабурин: Прощались с Великановой долго, и очень искренними были все слова: и о несгибаемом борце с системой, и о замечательном учителе, и о красивой женщине. Юлий Ким. Юлий Ким: Час тому назад я был в этом еще пустом зале, в полутьме подошел сюда. Я глаз не мог оторвать от Татьяны Михайловны. Эта уже ставшая затертой банальностью, но не потерявшая своей истины фраза Достоевского немедленно всплыла в памяти. Я говорю о красоте, которая спасет мир, и в Тане Великановой это воплощено с необычайной силой. Если бы наше общество сложилось "как надо" в его постсоветский период и умело бы преодолеть вечный свой грех неблагодарности и воздать каждому по заслугам, хотя бы в какой-то мере, то наша панихида проходила бы не здесь. Может быть, на Красной площади. Может быть, и ее не хватило бы тогда для людей, которые, если бы они это могли понять в полной мере, пришли бы отдать последний долг, проводить Таню в последний ее путь. Владимир Бабурин: Самое страшное прошлом году случилось в октябре. Террористы захватили почти тысячу человек в театральном центре на Дубровке. Во время операции по освобождению все террористы были убиты, а более сотни заложников умерли от отравления газом. Операция по освобождению была названа "блестящей". Но наград никто не получил, по крайней мере, об этом не было объявлено официально. Вопросов же до сих пор остается больше, чем ответов. На некоторые из них пытается ответить академик Юрия Рыжов, бывший народный депутат СССР. Юрий Рыжов: Меня мучил и мучает один вопрос: как получилось, что такие мощные и властные, я бы сказал, спецслужбы смогли допустить сам захват здания практически в центре Москвы с огромным количеством зрителей, на зрелищном большом мероприятии свободно войти, внести все, о чем говорилось в разных сообщениях, что было внесено туда, и спокойно осуществить эту операцию в столице страны? Президент сказал, что эта операция планировалась за границей. Скорее всего, это так и есть. И тем более, тогда не очень понятно. Ведь наши спецслужбы, работающие, так сказать, по вопросам контактов наших граждан с иностранцами, и так далее, очень активны в последнее время. Вы знаете, сколько у нас шпионских дел сейчас висит, и были попытки другие дела начинать. Отстаивать удается очень немногих. В этом смысле наши спецслужбы весьма активны. Но это одна часть спецслужб, которая занимается там внешними делами, внутренней контрразведкой. Тем более, значит, если известно, что это за границей планировалось, я думаю, что это не утечка из-за границы, а это работа спецслужбистов определенного уровня. И вторая часть спецслужб - это те военные, вооруженные, в бронежилетах, "Альфа", или как они там называются, - вошли туда и осуществили операцию. Это люди другие. Где истина, повторяю, по целому ряду поставленных вами вопросов, мы не узнаем никогда, это я вам стопроцентно говорю, у нас уже были прецеденты. Владимир Бабурин: Юрий Алексеевич, террористы, которые захватили заложников в Москве, заявляли, что выполняют волю Аллаха. Ну, в общем, они присвоенные себе полномочия сильно превысили и приписали себе право распоряжаться человеческой жизнью. И я категорически не согласен с оценкой, а такая оценка звучала, что, объявив единственной своей целью прекращение войны в Чечне, они, таким образом, оправдывают свои методы. По-моему, никакая дискуссия, в терминах Достоевского, конечно, здесь неуместна. То, что они не требовали денег, не требовали оружия, наркотиков, не делает их ни на йоту лучше, и они ничуть не отличаются ни от "Аль Каиды", ни от палестинских террористов, которые взрывают мирные объекты в Израиле, от террористов баскских, ирландских, по-моему, здесь нечего обсуждать. Вопрос другой. Ставится знак равенства между конкретными террористами Бараева, которые захватили заложников в Москве, и чеченцами вообще. И борьба с террористами, по крайней мере вот сейчас в Москве, уже превращается в охоту на брюнетов, причем, превращается до такой степени, что представительство Чеченской республики при президенте, это официальная чеченская структура, уже вынуждено обратиться к гражданам с просьбой исключить любые факты преследования. Юрий Рыжов: Населению очень трудно будет внушить, что их беды не от того, что азербайджанцы торгуют на рынках, не от того, что чеченцы в разрушенном Грозном живут или в лагерях для беженцев на Северном Кавказе, а от того, что есть оголтелые экстремистские группировки в составе вот, в частности, и чеченской нации, и ряда других мусульманских стран. И, как мы теперь давно уже знаем, что есть и европейские экстремисты, вы их назвали сегодня, у испанских и северных ирландских. Владимир Бабурин: Академик Юрий Рыжов, бывший народный депутат СССР. После теракта на Дубровке ксенофобские и антикавказские настроения в России усилились, и это факт. Несколько сот чеченских семей попросили президента Казахстана Назарбаева разрешить им вернуться в места сталинской депортации, вернуться из России. Но то ли письмо так и не было отправлено, то ли еще что, - официального ответа из Астаны не было. А в конце года отмечался грустный юбилей: 25 лет назад ушел из жизни Александр Галич. Вернее, не отмечался этот юбилей, потому что сейчас время других песен: про систему "Град" в чистом поле, про то, что хотят такого, как Путин. Во времена Галича такие песни, или похожие, были: о Сталине мудром и об отважном комиссаре с Малой земли. Где они теперь? А вот песни Галича остались.
Владимир Бабурин: Очень хотелось бы, чтобы все, действительно, "наладилось и образовалось", чтобы чудо произошло, как это и должно быть в Рождество, когда этот выпуск программы "Человек имеет право" звучит в эфире впервые. Закончим на этом подведение итогов прошлого 2002 года. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
