Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
16.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[03-04-02]
Ведущий Владимир Бабурин "Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства". Статья 1 Всеобщей декларации прав человека. Елена Боннэр: О Леве Копелеве говорить очень легко, потому что это человек какой-то удивительной судьбы, абсолютно свершившийся. И, вместе с тем, судьба абсолютно не была к нему только благосклонной. Александр Галич: ... Штабеля, штабеля, штабеля лесосплава... Александр Даниэль: Пламенный революционер Копелев был на самом деле справедливо назван "буржуазным гуманистом". И 10 лет он схлопотал правильно. Лев Копелев: Называл самого себя марксистом и ленинцем, а вообще это было дешевое ницшеанство с сильной долей маккиавелизма. Владимир Бабурин: У микрофона Владимир Бабурин. Мне пришлось встречаться с Копелевым несколько раз и бывать у него в Кельне. Записи старых бесед сохранились. Некоторые из них я предлагаю послушать. Я познакомился с ним, когда Копелев уже без малого 10 лет прожил в эмиграции. Мы с моим другом Володей Тотрисом были у него дома в Кельне, и запись той беседы двенадцатилетней давности сохранилась. Так совпало, что накануне вышел указ Михаила Горбачева, которым Копелеву и еще нескольким изгнанникам было возвращено советское гражданство, отобранное брежневским указом. Эмигрантам, Льву Копелеву в их числе, было предложено сделать выбор: вернуться или нет в Россию, тогда еще даже - Советский Союз. Копелев дал тогда большое интервью местной кельнской газете, которое озаглавили "Лев Копелев остается кельнцем". Он считал, что указ опоздал. Лев Копелев: Да, понимаете, друзья мои, ведь сейчас же новые дополнительные обстоятельства. Если бы 3 года назад этот указ был, вернулись бы, наверное, все или многие, или большинство. Владимир Тотрис: А что изменилось за эти 3 года? Лев Копелев: Что изменилось? Иллюзии многие разрушились. Новые иллюзии и новые надежды. Понимаете, после Чернобыля наступивший перелом позволил надеяться, что действительно будет не перестройка, а новостройка, что будут не реформы, а мирная революция. Владимир Тотрис: Сейчас вы на это уже не надеетесь? Лев Копелев: Очень мало надежды на это осталось. То есть я надеюсь, что революция будет не слишком "немирной". Владимир Тотрис: Вы не думаете, что исход будет нереволюционный, а просто эти реформы, ну, по Янову, помните книжку? Лев Копелев: Какое-нибудь чудо будет. Надеюсь, что революция будет не слишком кровавой. Я не знаю. Видите ли, я много чудес в своей жизни понаблюдал, именно чудес, связанных с Россией. Чудом был 1941 - 1942 годы. Я помню, когда мы Новгород сдали. Я уходил из Новгорода в августе 1941 года. И помню октябрь 1941 года и ноябрь, когда мы на Северо-западном были в подкове такой, не в полном окружении. Когда я по обязанности... я был офицер, пропагандистом среди войск противника, и поэтому обязан был даже слушать радио противника. Я слышал речь Гитлера 4 октября 1941 года. Это "враг разбит, повержен на землю. Еще до наступления Рождества мы закончим войну". Все это было. И листовки на нас бросали каждый раз с их сообщениями. Мы знали, что они сообщают куда больше правды - неизмеримо больше! - чем наши. И произошло чудо. Было чудо под Москвой, было у нас чудо на Северо-западном фронте, - до Витебска почти доперли немцев. И Сталинград был чудом после вторых разгромов 1942 года. А потом чудом была "оттепель". И Горбачев - чудо, что из этой номенклатурной среды вырос такой человекообразный деятель. Это же тоже чудо, еще большее, чем хрущевское ведь. Но он свой пик прошел, я думаю. К сожалению, я думаю, что он отработал пар весь, которым он был заряжен чудесно. Так мне кажется. Я желаю ему всяческих успехов, но то, что он в прошлом году наделал, это были одна ошибка за другой. Начиная с апреля 1989 года. В Тбилиси это было уже преступление. Вообще, Чернобыль тоже был преступлением. Ну, скажем, вот он несведущ... после Чернобыля он очень круто к лучшему изменил, но потом - Тбилиси, побоище в Тбилиси, и безответственность палачей, безответственность убийц, до сих пор продолжающаяся. И то, как он отнесся к Сахарову... Это были очень серьезные ошибки, уже ошибки, так сказать, и нравственного порядка. Ну, я не знаю... лучшего я пока не знаю. Какое-нибудь чудо должно наступить. Вот такое сейчас время, - во всем мире склонность к мистике. Владимир Бабурин: Выход - в надежде: Господь не оставит... Лев Копелев: Меня Господь не сподобил верою. Я, так сказать, такой жалкий старомодный агностик. Не атеист, упаси Бог. Это ругательное слово, но и ни к какой конфессии, ни к какому вероисповеданию не принадлежу. Вот здесь (у меня частые здесь выступления бывают по разным поводам) все говорят: "А что вы скажете о предсказании Мадонны Фатимы? (Это в Португалии.) Она сказала, что Россия обратится к Богу". Она уже, сколько, там? 10 лет тому назад сказала. Ведь подтверждается. И вот, правильно, и Нострадамус - что-то подтверждается, и Чижевский - еще больше подтвердился. И у нас Белый был пророк. Хлебников предсказал революцию, 1918 год. У Маяковского было - "В кровавом венце революция грядет, 16-й год". А Белый даже атомную бомбу предсказал в 1922 году, по-моему, или в 1921. "Мир рвется атомную бомбу..." Так что вера в чудеса-то всегда спасала людей, или поддерживала. Вот и я живу верой. Просто сейчас я уже не надеюсь, что уже доживу до очередного чуда. Владимир Бабурин: Насовсем Копелев вернулся в Россию уже только после смерти. Его похоронили на Донском кладбище в Москве. Но чудеса, в которые он так верил, еще в его жизни происходили. Был 1991 год, и крах коммунизма. Много еще чего было. Но тогда, во время первой нашей встречи в Кельне, настроение у него было, скорее, угнетенное. Лев Копелев: Я был в прошлом году в Москве, в апреле и июле, и в этом году был - в июне, в июле. Хуже ведь стало. Вот колбаса эта там... Быт, я понимаю, что это плохо, но это как раз преодолимые вещи, и обозрима возможность их преодоления. А вот душевное состояние людей... Очень много вот ваших ровесников я видел, которые уже ни во что не верят. Я смотрю на поколение моих внуков (у меня же там, в Москве, 4 внука есть и в вашем возрасте, и чуть постарше), на их товарищей смотрю, - вот это страшное равнодушие какое-то к общественным делам, да? И вот это стремление уехать, уехать, уехать... Владимир Бабурин: Эпоху позднего Михаила Горбачева многие сравнивали тогда с веймарской Германией, а появившиеся на улицах чернорубашечники из общества "Память", антисемитский погром в "Апреле" (не в месяце апреле, а в популярном тогда литературном демократическом объединении, - если кто помнит) эти ассоциации усиливали. Но, к моему удивлению, германист Копелев посчитал такие параллели, скорее, надуманными. Лев Копелев: Нет, эта аналогия мне кажется несколько искусственной. Понимаете, Германия 1932 и 1933 годов, я очень внимательно следил. Я тогда уже был читателем газет, комсомольцем, хотел уехать в Германию участвовать в германской революции. В 1932 году даже собрался паспорт подделать, на баррикадах в Берлине сражаться. Все было. Так вот, это несопоставимые вещи. Германия была (правда, кризис, может быть, был менее страшным), но это была одна страна, одно государство. Это был один народ, разделенный только на партии или, там, на классы. А если вы хотите исторические аналогии - есть такие проклятые исторические случайности, которые доставляют головную боль. Возьмите лет на полтораста раньше, даже больше. В 1814 году русские войска в Париже. 1815 год - Священный союз. Александр I - ангел-спаситель Европы. Россия - великая держава, величайшая в Европе. Соперник единственный, Англия, и все к ней относятся так... Даже Гейне приветствует Россию царскую и отрицает Англию, буржуазную, лицемерную, там, все, что хотите. Проходит 40 лет после парижских побед и первых восторгов Священного союза, и - крымское поражение. И - александровские реформы. И реформы, которые, в общем, толкнули страну на совершенно другой путь. И вообще, я должен сказать, что полвека история России с 1860-х годов до Первой мировой войны - это было время такого стремительного прогресса, такого необычайно плодотворного развития, которое сопоставимо с Америкой и с Японией. И сопоставление будет в пользу России, может быть. И здесь, 1945 год. Красное знамя над рейхстагом, Потсдамская конференция, и 40 лет спустя Афганистан, позор Афганистана. Больший позор, чем крымская кампания. Владимир Бабурин: Почему у нас много говорят о такой аналогии... Я сначала чуть-чуть вспомню "оттепель". Вот если это представить схематически, то есть законы физики перевести на историю и вспомнить один из законов Ньютона (где на каждое действие есть равное ему противодействие), если во время "оттепели" Хрущев вот так вот отодвинул этот маятник, потом он качнулся примерно на то же расстояние, там, и вытолкнул вот вас из страны, в частности. Вот сейчас Горбачев отодвинул маятник уже вот так. Если он качнется назад, то будет нечто более страшное. У нас сейчас как реальную альтернативу видят в соединении партократии с националистическими кругами. То есть фашизм. Русско-советский фашизм. Я считаю, что есть очень реальная сила... Более того, например, можно смотреть за поведением милиции, которая смотрит на антисемитские выходки. Они не трогают их. Погром в ЦДЛе. И вот мы несколько раз беседовали с Александром Моисеевичем Некричевым (он дважды приезжал в Москву). Я, наверное, с ним провел в беседах около четырех часов. И вот он тоже считает, вот глядя оттуда, из Америки, что есть опасность русско-советского фашизма, или, как назвал Андрей Донатович Синявский, "православный фашизм". Вот почему мы спросили о параллелях. Лев Копелев: К сожалению, опасность фашизма всегда и везде есть. Вот я не представляю себе. Тут вы должны знать лучше. Вы живете там. Я смотрю все время со стороны, хотя и жадно, и любопытно, и цепляюсь за каждую новость, но я не могу считать себя достаточно проинформированным человеком. "Память" ведь тоже не единая сила. Я знаю некоторых людей, которые пришли к "Памяти", и это для меня личная боль, потому что я Распутина очень любил, и он меня здесь, в Кельне, проведывал, когда я уже был, можно сказать, персона уж такая нон-грата, что некуда. Он приходил в 1981 году или в 1982 к нам в гости. Я Крупина помню, когда он начинал. Боже мой, Мите Урнову (мы с его отцом учились вместе)... Я их, всех этих людей знал, когда они были людьми. Белов... Это же все талантливые люди, страшно растратившие свои таланты. В общем, предавшие свои таланты. Так что "Память" - это не единая сила. Это айсберг. Вы думаете что там подводная часть сильнее, больше? Вот я очень интересовался тем, что происходило в Кузнецке и в Донецке, шахтерскими движениями. Почему там никаких следов антисемитизма не было? Я у вас специально об этом спрашиваю. Или национальной вражды? Вот движения шахтеров и кузнецких, и донецких это один из тех признаков возможности чуда, которые меня радовали. В прошлом году я не отрывался от телевизора, можно сказать. Я смотрел на их выступления. И на сессиях, и прочие. Владимир Бабурин: Я думаю, что просто руководство шахт и партийного аппарата по вполне понятным причинам не нашли достаточного количества еврейских фамилий. Лев Копелев: Для антисемитизма евреи необязательны. В Польше сколько их там, евреев, осталось? Обсчитаться. А антисемитизм есть. По тому же Леху Валенсе. Это бред, конечно, который никаким логическим аргументам не поддается. Тут никакие убеждения не действуют, никакие доказательства. Вы можете 10 раз доказывать одно и то же. Владимир Бабурин: В первый раз убежденного коммуниста Копелева исключили из партии перед арестом в 1945 году и восстановили в 1956 году. В Сталина он тогда уже не верил, а в Ленина (как признавался в 1990 уже году) верил. Верил Марксу-Энгельсу, верил Плеханову, Розе Люксембург. Второй раз исключили, когда уже ни в кого из них он не верил и выступал против неправедных судов над Бродским, Синявским и Даниэлем, над Гинзбургом и Галансковым, продолжал дружить с опальным Галичем. Как сам он считает, соломинкой, переломившей спину верблюду, стала его статья "Возможна ли реабилитация Сталина?" (она была опубликована в феврале 1967 года в австрийском журнале, коммунистическом, между прочим, журнале) и выступления Копелева против сталинцев на партийном собрании в Союзе писателей в марте 1968 года. Тогда он сказал, что Сталин и Гитлер - родственные явления, и реабилитация Сталина равносильна реабилитации Гитлера. Копелева вызвали в Московский горком КПСС и потребовали немедленно отречься от этого заявления. Он, разумеется, отказался. После этого решением директора Института истории искусств его уволили с работы, причем, совершенно против правил, не спросив даже формального разрешения ученого совета. Тогда же его хотели исключить и из Союза писателей, но не исключили благодаря большой статье Генриха Бёлля "В защиту друзей". Ее передавали по радио, и она была опубликована во влиятельной немецкой газете "Ди Цайт". В статье Бёлль заступался за художника Бориса Биргера и за Копелева. Благодаря заступничеству Бёлля, у которого был неофициальный титул друга Советского Союза и пролетарского писателя, Копелева терпели в Союзе писателей еще 9 лет. Правда, уже нигде не печатали. Но он сам стал печататься за границей. Тоже с помощью Генриха Бёлля. Лев Копелев: Я убедился в том, что он такой же, как его книги. Это сразу было видно. Это абсолютно настоящий человек, понимаете, без капельки подделки, без никакого грима, ничего искусственного нет. Абсолютно чистой души человек, очень открытый. Я ему сказал, что "До тебя я не видел ни одного пролетарского писателя". Причем, это означало известную ограниченность, ну, что.... Мы с ним часто спорили, вот у него какой-то пролетарский классовый инстинкт был. Он меня попрекал, что среди моих друзей здесь есть титулованные дворяне. Потом он сам с ними, с некоторыми, подружился, убедился, что это был его пролетарский предрассудок, что они, несмотря там, скажем, на графское звание, вполне приличные люди. И вот его симпатия к Советскому Союзу - это традиция его поколения, традиция привязанности к русской литературе. Он семнадцати лет прочитал Достоевского всего. Скупал дешевые книжки. Читал Толстого, читал Чехова, читал Лескова. Он знал русскую литературу так, как мало кто из наших профессионалов-русистов и литературоведов московских знает. При этом он был глубоко верующий католик. Хоть и не ладил с Папой. Папа ему не нравился, этот Папа Войтела не нравился. Он же вышел из Церкви, официально вышел. Поэтому вокруг его похорон возникли конфликты, что кардинал тогда, Епископ какой-то сказал, что его нельзя хоронить. А его друг Франк, священник сельский и художник (священник и художник-абстракционист, ко всему еще), он сказал: "Да если мне Папа запретит, я Генриха похороню, потому что он был лучшим католиком, чем Папа". И другой священник предоставил церковь. Это из другой деревни. Так вот, Бёлль. Понимаете, если о Тургеневе говорили, что он самый немецкий из русских писателей, то о Бёлле можно было бы сказать, что он самый русский из немецких писателей, хотя он очень немецкий писатель. Не просто немецкий, он же рейнский писатель со своими рейнскими предрассудками, не любящий пруссаков, вот, не любящий аристократов. Кельнский собор вы видели? Он не любил Кельнский собор, потому что это прусское строительство. Зато он очень любил романские церкви. Вы романские церкви смотрели в Кельне? Владимир Тотрис: Еще не видели. Владимир Бабурин: Мы только сегодня приехали. Владимир Тотрис: Проходили... Лев Копелев: А, так вы еще темные. Так вы должны их посмотреть, потому что 12 романских церквей Кельна - это симфония. Нет, собор, по-моему, прекрасен. Я с ним не согласен. Собор очень хорош. Но для него-то, как он говорил, "Это двуперстное гогенцоллерновское знамение..." А романские церкви - они проще, они строже. Вы обязательно должны будете посмотреть. Я вам найду какой-нибудь справочник. Владимир Бабурин: Признаюсь, что я о Бёлле спросил не просто так. Можно назвать его одним из авторов такой теории ответственности поколения. Он считает, что немецкая интеллигенция довоенная должна взять на себя ответственность за преступления нацизма. Лев Копелев: Да. Владимир Бабурин: Это одна из постоянных его тем, которые взяли очень многие из русских интеллигентов, гонимые властью. Многие русские интеллигенты, гонимые властью, считают, что они должны взять на себя, тем не менее, ответственность за преступления, совершенные этой властью, за растление народа. Как вы относитесь к этой теории Бёлля? Лев Копелев: Свою ответственность за преступления Сталина я принимаю. Я об этом писал. Три книжки на эту тему. И в данном случае у меня вполне с ним совпадает отношение. Я считаю, что мы ответственны за это, за то, то происходило с народами, со всеми нами. Да, несем ответственность, мы несем ответственность за то, что было. Уже мы это делали. Я принадлежу к той части этого поколения, которое наиболее сознательно преступно было, так сказать. Почему? Потому что я еще в 1920-е годы читал газеты. И я знал, что вся брехня вокруг Сталина - это брехня. Я сознательно шел на это, потому что - да, это плохие средства для хорошей цели, потому что, да, мы - осажденная крепость, и авторитет вождя должен быть полным. Называл самого себя марксистом и ленинцем, а вообще это было дешевое ницшеанство, дешевое ницшеанство с сильной долей маккиавелизма. Если уж называть точно. Владимир Бабурин: Лев Копелев. Запись августа 1990 года. "Дешевое ницшеанство с сильной долей маккиавелизма". Ни до, ни после такого чеканного определения не встречал. Так Лев Копелев охарактеризовал свое юношеское увлечение марксизмом. Лев Рубин из романа Солженицына "В круге первом" (Солженицын именно с Копелева списал этого персонажа) так бы никогда сказать не смог. - "... А шестой среди них, крупный мужчина с широкой черной бородой, был еврей и коммунист. Льва Рубина судьба сплела с Германией и ветвями мира, и прутьями войны. В миру он был филолог-германист. Разговаривал на безупречном современном "хох-дойч", обращался при надобности к наречиям средне-, древне- и верхнегерманским. Всех немцев, когда-либо подписывавших свои имена в печати, он без напряжения вспоминал как личных знакомых. О маленьких городках на Рейне рассказывал так, как если бы хаживал не раз их умытыми тенистыми улочками. А побывал он только в Пруссии, и то - с фронтом. Он был майором отдела по разложению войск противника. Из лагерей военнопленных он выуживал тех немцев, которые не хотели оставаться за колючей проволокой и соглашались ему помогать. Он отбирал их оттуда и безбедно содержал в особой школе. Одних он перепускал через фронт с тринитротолуолом, с фальшивыми рейхсмарками, фальшивыми отпускными свидетельствами с солдатскими книжками. Он могли подрывать мосты, могли прокатиться домой и погулять, пока не поймают. С другими он говорил о Гете и Шиллере, обсуждал для машин-звуковок говорные тексты, чтобы воюющие братья обернули оружие против Гитлера. Из его помощников самые способные к идеологии, наиболее переимчивые от нацизма к коммунизму передавались потом в разные немецкие "свободные комитеты", и там готовили себя для будущей, социалистической Германии. А кто попроще, посолдатистей, с теми Рубин к концу войны раза два и сам переходил разорванную линию фронта и силой убеждения брал укрепленные пункты, сберегая советские батальоны. Но нельзя было убеждать немцев "неврастявних", "неполюбивых", а с дней, когда Германия была повержена, и не пожалев... За то и был Рубин посажен в тюрьму. Враги по Управлению обвинили его, что он после январского наступления 1945 года агитировал против лозунга "Кровь за кровь и смерть за смерть". Было и это. Рубин не отрекался, только все неизмеримо сложней, чем можно было подать в газете, или чем написано было в его обвинительном заключении..." Владимир Бабурин: Александр Солженицын, из романа "В круге первом". "Рубин - это вы? Вы этого не скрываете?" - спросил я Льва Копелева. - "А зачем скрывать? Только хочу вам сказать, - Копелев улыбнулся, - что этот малый получился у Солженицына наивнее и глупее меня тогдашнего". Попытка развить тему не удалась. Вопрос, почему прекратились отношения с Солженицыным, Копелев оборвал кратким: Лев Копелев: Ну, это no comment. Хорошо? Владимир Бабурин: В 1980 году Копелеву с женой разрешили выехать на год в Германию. Приглашали их туда ежегодно - приглашал Генрих Бёлль, приглашало писательское объединение "Группа 47", приглашала главный редактор "Ди Цайт" графиня Марион Бенхоф. Раису Орлову, жена Копелева, американистку, приглашали издательства и университеты Соединенных Штатов. Но они не хотели ехать, понимая, что могут не пустить обратно, как это сделано было уже с генералом Петром Григоренко. Они не хотели рисковать. Однако после визита тогдашнего федерального канцлера ФРГ Вилли Брандта в Москву пришло сразу несколько приглашений, а видный немецкий политик Эйган Бар(?) рассказал Копелеву, что ему и Вилли Брандту обещали на Старой площади, на самом верху, что если Копелев не будет заниматься в ФРГ политической деятельностью, то и он, и жена смогут вернуться назад. Копелев поверил и рассчитывал провести год в ФРГ и еще один в ГДР, в гетевском Ваймаре. Он как раз начал большую работу "Гете и театр", планировал 15 глав, из них 11 уже написал, а над остальными как раз и хотел поработать в Ваймаре и во Франкфурте. И паспорта в ОВИРе Копелеву и жене выдали только на 1 год. Они поверили, что им позволят вернуться. 12 ноября 1980 года они вылетели с обратными билетами. Билет Копелев смог использовать почти лишь 10 лет спустя. Но тогда во Франкфурте на них буквально набросились журналисты, и Копелев проговорил им заранее приготовленный текст: "Я приехал смотреть, а не выставлять себя напоказ. Я приехал учиться, а не учить. Интервью я предлагаю вам в следующем году в Москве". Но уже в январе следующего года их лишили гражданства. В стандартных текстах, полученных из посольства, значилось: "... за поведение, недостойное советских граждан". Конечно же, решение это было принято давно. Их и выпустили с тем, чтобы не впускать обратно. Кстати, тем же указом был лишен гражданства Василий Аксенов, а следующим - Владимир Войнович, что дало ему повод звонить Копелеву из Мюнхена и шутить: "Встань, когда говоришь по телефону с советским гражданином". На стене в его доме висели фотографии: Генрих Бёлль, Виктор Некрасов, Александр Галич. "Мой некрополь", - сказал Копелев, перехватив мой взгляд. Галич Копелеву посвятил одну из лучших своих песен. "Балладу о Вечном огне". "Почему посвятил, не помню, - сказал Копелев. - Просто как-то сказал: "Я тебе песню сочинил". И спел". Александр Галич:
Там у речной залучины
Среди пути прохожего
Ты не печалься, мама родная,
Ты не печалься, мама родная,
А еще где бродили по зоне КаЭры,
Над сибирской Окою, над Камой, над Обью
Позже, друзья, позже кончим навек с болью.
Ах, как зовет эта горькая медь
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, Владимир Бабурин: С Галичем Копелев дружил, а вот об Андрее Синявском только лишь слышал, а Юлия Даниэля вообще не знал тогда, в 1966 году. Но когда их посадили на скамью подсудимых, он подписал письмо протеста. Сын Юлия Даниэля Александр: Александр Даниэль: У меня среди старых фотографий есть такая фотография, на которую я часто смотрю. Это фотография, на которой Анатолий Тихонович Марченко и Лев Зиновьевич Копелев стоят вместе. И вот я очень часто смотрю на эту фотографию и думаю: а вот вроде бы, кажется, прямо противоположные люди. Во всяком случае, репутация у них была такая. Толя считался жестким, непримиримым, целеустремленным, замкнутым. Такой самоучка из рабочих. Лев - суперобразованный интеллигент, добродушный, толерантный, открытый. Вечный мальчишка, несмотря на то, что он был похож на библейского патриарха, да? И вот они стоят на этой фотографии в обнимку и смотрят друг на друга с такой любовью и нежностью, что просто тепло на сердце становится. Я размышлял об этих двух людях и, в конце концов, понял, что они похожи друг на друга гораздо больше, чем это кажется на первый взгляд. Вот чем они похожи? Естественностью. Прежде всего, тем, что ни тот, ни другой никогда не выстраивали свои биографии. Они никогда не планировали ничего заранее. Каждый из них просто жил, и их реакции на происходящее были спонтанными и поэтому необыкновенно точными всегда. Вот, и посмотрите, какие получились биографии - романные, эпические, абсолютно совершенные с художественной точки зрения. Именно потому, что они их не строили. Не было никаких усилий с их стороны войти в историю. И вошли оба. В этом смысле Лев Зиновьевич, как мне кажется, всегда был человеком, вот в плане естественности, он всегда был равен самому себе. И это странно, потому что я знаю (и сам Копелев об этом много писал) о том, как долго и мучительно он эволюционировал. Мне все равно кажется, что он с мальчишества был один и тот же. А, кстати, мальчишество сохранилось в нем даже в изгнании. К слову, это изгнание Лев Зиновьевич, один из немногих, сумел превратить в миссию. Что касается идеологии - ну да, он начал с веры в мировую революцию и истово отстаивал эту веру. А чем он, собственно говоря, кончил? Такой же истовой верой в культуру, в разум, в человечность. В братство людей и народов. Так ведь, может быть, и эта самая мировая революция для него значила тоже самое? Культуру, разум, человечность и братство? Вот, подумайте: ведь это же действительно надо ухитриться пройти всю войну, чуть не в одиночку добиться капитуляции Кенигсбергской крепости вместе с гарнизоном (да, вот в другой стране, может быть, майору Копелеву поставили бы памятник на главной площади этого самого Кенигсберга-Калининграда) и после этого сесть в лагерь за месяц до конца войны за пропаганду буржуазного гуманизма и жалость к противнику. Бред? На самом деле, не бред. Потому что пламенный революционер Копелев был на самом деле справедливо назван буржуазным гуманистом. И 10 лет он схлопотал правильно. Надо только перевести термин "буржуазный гуманизм" на русский язык. Что такое "буржуа"? Ближайший этимологический эквивалент к этому слову - гражданин. И, стало быть, посадили Копелева за гражданскую человечность, если на русский перевести. Ну, да, таким он и был. А может, за человечную гражданственность. Это тоже правильно. К сожалению, в России миллионы читателей представляют Копелева таким, каким он представлен в "Круге первом" Солженицына в образе ЗК Рубина на шарашке, то есть такой образ честного, но недалекого фанатика идеи. Честное слово, это совсем не так. Копелев намного сложнее, масштабнее и интереснее, чем тот примитивный романный персонаж, которого Солженицын снабдил биографическими приметами своего друга по заключению. И я абсолютно убежден, что и в сороковые годы он был таким же. Вообще, надо сказать, что манера общения Льва Зиновьевича Копелева - внешне бесхитростная, добродушная - провоцировала людей на банальное упрощенное суждение. Вот я помню, как его хоронили на Донском кладбище, массу речей, и все они, в общем, как бы эти речи сводились к одной и той же нехитрой мысли: Лева был добрым человеком, Лева был очень добрым человеком, Лева был феноменально добрым человеком... Да не был он добрым человеком. Он был человечным и гражданским. Это - да. Но к тем из своих друзей, которые предавали дружбу, он не был добрым. И злым не был. Он просто пытался выяснить, в чем дело, и если добивался ответа, если ответ его не устраивал, он прерывал отношения без объяснений и разговоров. И, увы, ему довольно часто приходилось так поступать, потому что представляете себе жизнь в писательском доме у метро "Аэропорт" в 1970-е годы: для человека биографически, семейно связанного с правозащитным движением, увы, это довольно часто происходило. И еще я хочу сказать два слова. Я вновь возвращаюсь к этой фотографии - Анатолий Марченко и Лев Копелев вместе. Вот Толя Марченко, умерший в чистопольской тюрьме в 1986 году, он ведь, на самом деле, один из самых успешных людей, которых я знаю. Он добился того, чего хотел. Он стронул с места процесс освобождения политзаключенных. Его смерть стала началом этого процесса. А Лев, филолог-германист, он мечтал о мостах между Россией и Германией, между русской и немецкой культурой, между русской и немецкой историей. И вот, посмотрите, как он преуспел в этом, сколько мостов он сумел выстроить еще при своей жизни: вот Копелевский форум в Кельне, многие другие процессы и события. Ведь на самом деле, в глазах немцев все русско-немецкие диалоги связываются с именем Льва Зиновьевича Копелева. Просто для немцев он такой образ России, он такой посол русской культуры, русской духовности в Германии был - и остался и после того, как умер. Вот 7 апреля в Кельне обществу "Мемориал", которое я имею честь представлять, будет вручаться первая премия имени Копелева, учрежденная и присуждаемая Копелевским форумом. Премия, правда, не денежная, но этот как раз вполне в духе Льва. Зато, насколько мне известно, вручать ее будет президент Германии Иоганнес Рау. Это ведь тоже мостик, который Лева, кстати говоря, усиленно строил именно в последние годы жизни, мост между российскими и немецкими общественными организациями. В частности, именно ему мы, "Мемориал", в огромной степени обязаны тесными связями с Германией. И у нас постоянно идут с нашими немецкими коллегами диалоги и выяснение отношений с успешными попытками добиться взаимопонимания. Это то, чего хотел Лев Зиновьевич. И вот над этими нашими контактами и над этой... ну, премия это прости имени Копелева... а в целом над нашими контактами с Германией просто вот дух Льва Зиновьевича постоянно витает. Владимир Бабурин: Диссиденту Петру Григоренко, который был упрятан в спецпсихбольницу, Копелев послал повести Бёлля в оригинале и на русском. Он знал об интересе Григоренко к немецкому языку и проблемам художественного перевода. А в письме к администрации больницы он просил обязательно передать эти книги и разрешить Григоренко пользоваться письменными принадлежностями. Копелев писал: "Я позволяю себе обратиться к вам с такой неофициальной и очень горячей просьбой, потому что принадлежу к числу тех, кто, не разделяя многих взглядов Петра Григорьевича, глубоко уважает его как самоотверженного бескорыстного благородного патриота, необычайно мужественного, талантливого и доброго человека. Решительное изменение его судьбы, видимо, от вас не зависит, но от вас зависит, чтобы его жизнь в вашем учреждении была возможно менее тягостна. Петра Григоренко никогда уже не забудут ни его друзья, ни беспристрастная история, и никто из людей, с ним сталкивавшихся. Не забудьте его и вы, и поэтому для вас же хорошо теперь поступить так, чтобы, через многие годы вспоминая о нем, вам не пришлось испытывать угрызения совести и стыдиться перед своими детьми и внуками". Григоренко получил возможность писать и получил эти книги. Книгу публицистики о правде и терпимости Копелев снабдил посвящением: "Друзьям и честным противникам" (это продолжение того, что говорил Александр Даниэль). Но среди друзей (я знаю это уже не от Копелева) были такие, кого он просто боготворил - Андрей Сахаров и Елена Боннэр. Елена Боннэр: О Леве Копелеве говорить очень легко, потому что это человек какой-то удивительной судьбы, абсолютно свершившийся. И, вместе с тем, судьба абсолютно не была к нему только благосклонной. В самом хорошем смысле можно сказать, что Левина жизнь это типичная жизнь советского человека его поколения. Он прошел все - и увлечение комсомолом, и раскулачивал кого-то там на Украине, учился и имел колоссальный круг друзей в одном из лучших учебных заведений страны, в ИФЛИ. И армия, и, как положено в настоящей судьбе, (от тюрьмы и от сумы не открестишься), и тюрьма, и сума. И позже - колоссальная признательность читателя и тех, кого он учил. Я думаю, что Лева, как никто, много при этой своей судьбе внес в восстановление и даже в создание особых взаимоотношений российского и немецкого народов, противостоявших в чудовищной Второй мировой войне. Это не просто, так сказать, штамп - дружба народов. Взаимопонимание, которое старался внести в это Лева, оно очень широко было. Это как бы проникновение - и просто человеческое, и культурное. И я думаю, что вот в нашем 20 веке никто столько, как Лева, не сделал для этого. Недаром для культурного немца имя Копелева было весьма-весьма значимым. Я даже не знаю, были ли другие русские имена, столько же говорившие немцу. Ну, а лично Лева был удивительный человек, удивительной какой-то вот крупности, силы, обаяния. Ну, все Бог дал. Владимир Бабурин: В 1990 году в Москве после четвертьвекового почти забвения на родине вышла книга Льва Копелева "Хранить вечно", вторая часть автобиографической трилогии. Нарождавшийся тогда в Советском Союзе рынок сориентировался быстро, и запрещенные еще вчера книги шли нарасхват. На авторское право смотрели как на досадное недоразумение, на препятствие бизнесу. Привыкший за годы эмиграции к цивилизованным отношениям, Копелев был шокирован и ругался страшно. Лев Копелев: Согласовывали, но, тем не менее, издание оказалось пиратским. Потому что они со мной согласовывали, что они будут издавать меня. Но я предполагал, что это как нормальные люди делают: что я прочту корректуру. Они мне корректуру читать не дали. Они не поставили копирайт моего американского издательства, которое первое его издавало. Есть куча ошибок, опечаток. Надо сказать, что они сделали с того экземпляра, который в Америке издавали, когда в "Ардисе" корректором был Иосиф Бродский, гениальный поэт, которому на дух не противна эта книжка. Редакторша мне позвонила и матом (она хорошо матерится по-русски, и очень хорошо я): "Так вот ты какая сволочь и так далее, так далее. Вот ты издал книжку и нашего копирайта..." Я клялся, но "Нет, ты с ними договор подписывал..." Посмотрел - да, ничего! Я должен был корректуру читать. Не дали корректуру читать, копирайт не поставили, иллюстрации не дали. Я считаю издание пиратским. Владимир Бабурин: Но книжку эту Копелев все-таки мне надписал, согласившись, что кое-что от авторского замысла там сохранилось. Кстати, с того времени "Хранить вечно" больше в России не переиздавали. Я, по крайней мере, ни разу не встречал. Может быть, поэтому солдаты, воюющие сегодня в Чечне и совершающие профилактические "зачистки", эту книгу не читали и ничего не знают про "буржуазный гуманизм" ее автора. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
