Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[01-09-03]
Далеко от МосквыСамиздат в провинцииВедущая Елена Фанайлова Звучит архивная запись Александра Галича: "В первой части, как раз когда Стрехнин докладывал мое дело, он сказал такую фразу, что вот в 1968 году Галичу было не рекомендовано - это вместо того, чтобы говорить "запрещено" - выступать публично, и он как бы издевательски наше это предложение выполнил, он же выступал по домам, по квартирам, и все равно там стояли магнитофоны, люди записывали его песни, они расходились, так что антисоветская пропаганда продолжалась."
(Юлий Ким) Сергей Коробов, Петрозаводск: Живущий в Петрозаводске писатель, поэт, доктор философских наук Юрий Линник был до недавнего времени обладателем, быть может, одной из самых крупных в стране коллекций самиздата. Когда в 1997 году он передавал большую ее часть в Национальный архив Карелии, для перевозки потребовался грузовой автомобиль. Собирать самиздат Юрий Линник начал в начале 60-х, и возникший интерес объясняет так. Юрий Линник: Это дефицит информации, который мы остро и болезненно ощущали в годы советской власти. Вот я все время жил ощущением, что мне не хватает нормальных книг. Я стремился добыть то, к чему не было доступа, с ранних, с юных лет. Что я собирал? Ну, начал я с элементарного. Будучи еще студентом института, я скопировал запрещенного Гумилева. Конечно, я копировал Бродского, я следил за судьбой Солженицына. Меня очень волновала судьба русского духовного андеграунда. То, что ушло в эмиграцию, там было издано. А люди, которые остались здесь, в России, - вот их судьбы. Меня всегда привлекали 20-е годы, переломные годы. Я выслеживал людей, молодость которых пришлась на это время и которые еще дожили до тех дней, когда я стал мыслить. Николай Александрович Козырев, великий мыслитель, я собрал всего его труды, скопировал всего его работы. Александр Александрович Любичев, великий русский мыслитель-универсал, философ очень широкого диапазона. Я счастлив, что моя судьба пересеклась с ним, я занимался его архивом, и я скопировал 30 томов. Копирование делалось на машинке прямо в редакциях советских газет. Там работали хорошие машинистки, которые профессионально могли делать копии, и они все время находились в работе. Сергей Коробов: Перечень самиздата, собранного Юрием Линником за 40 лет, огромен. В частности, немало материалов на тему ГУЛАГа, только по Соловкам его коллекция насчитывала 11 томов. Свое собирательство Линник, однако, определяет не как форму подрывной политической деятельности, а скорее как выполнение важной духовной миссии. Юрий Линник: Мною двигало ощущение, что информация рассеивается, - это то, что называется энтропией. И когда я собирал вот эти все материалы, я ощущал себя борцом с энтропией. У меня нет никаких амбиций, но где-то в этом есть элемент миссии: собрать, сохранить, передать. Вот это моя жизнь. Нас было не много, но мы сохранили. И то, что мы сохранили, сейчас публикуется томами, сериями. Я бы сказал так: что вышло наружу - это еще малая часть айсберга. Духовное накопление России в эти страшные годы огромное. Я очень жалею, что процесс публикаций идет все же вяло у нас, многое еще наш читатель недополучил. Сергей Коробов: Упомянув в своем рассказе машинисток советских газет, почти в открытую печатавших копии запрещенных книг, Юрий Линник вспомнил и неологизм, рожденный в эпоху самиздата, - глагол "перемашить", что означало - перепечатать на машинке. Назвал он и еще один, совершенно неожиданный способ пополнения своих архивов. Юрий Линник: И в Ленинской библиотеке, и в Публичной библиотеке в Петербурге в отделах ксерокопирования были умные и добрые люди, которые принимали наши заказы на литературу, которую фактически нельзя было копировать. А они ее копировали для нас, и мы платили за нее те же самые деньги, которые полагалась по прейскуранту. Как-то был такой недосмотр. Я имею очень много ксерокопий книг совершенно антисоветского характера, полученных абсолютно легально через вот этот канал. Сергей Коробов: Как в условиях почти тотального государственного контроля за жизнью советского человека смогла выжить система самиздата? У Юрия Линника на это свой взгляд. Юрий Линник: Недавно скончался Владимир Паремский, член НТС. У Владимира Паремского есть брошюра "О молекулярном типе подпольной организации". Ее сущность такая: вот эти молекулы, эти звенья друг от друга изолированы, и цепь выстроена так, что по ней движется информация с минимумом риска для тех, кто эту работу осуществляет. Я мог получить пакет, книгу от человека, совсем не знакомого. Вот мне говорят: "Юра, приди в магазин "Академкнига" на Горького, тебя встретит девушка и передаст тебе сумку. Я приходил, брал ту сумку и эту девушку больше никогда не видел. В этой сумке мог быть Набоков, в этой сумке мог быть журнал "ИМКА-Пресс", "Вестник РХД", там могло быть что угодно. Эта система была как бы затопленной, она был невидимой. Она работала очень надежно, и провалы были редкими. Сергей Коробов: Подводя итог разговора, Юрий Линник заметил, что, живи он в каком-то другом городе, а не в Петрозаводске, ему бы не удалось столь плодотворно трудиться на ниве самиздата. Юрий Линник: Я бы сказал, что Петрозаводск - город... я не хочу его идеализировать, но он либеральнее, чем другие города. Я не хочу делать какие-то жесты в сторону КГБ нашего местного, но думаю, что в другом городе я быстрее бы "загремел", чем в Петрозаводске. У меня никогда не было прямой конспирации, у меня никогда не было тайников. Все, что я имел, я держал прямо дома, это было слишком много, чтобы прятать куда-то, это было спрятать невозможно. Я надеялся на то, что Бог меня хранит, и так оно и получилось.
(Вероника Долина) Павел Галочкин: Был такой поэт Николай Глазков. Так вот этот самый Глазков в конце 40-х годов собрал все свои стихи, на машинке их напечатал, переплел и поставил в издательство - "сам себя издал". И вот Глазков считается родоначальником самиздата и автором самого слова "самиздат". Дмитрий Лишнев: Говорит чебоксарский журналист Павел Галочкин, не понаслышке знакомый в прошлом с произведениями самиздата в столице Чувашии. Павел Галочкин: Если по большому счету, в Чебоксарах он сильно распространен не был, очень узкий круг людей интересовался. И, можно сказать, единственным в те годы был мой брат Юра, от которого все исходило. Вся публика, интересующаяся всем этим, крутилась вокруг него. Он, правда, потом за это жестоко поплатился, его судили по статье 193, причем был показательный процесс к юбилею этой статьи: ее в 1961 году в Уголовный кодекс ввели, а его судили в 1985. Дмитрий Лишнев: Юрий Галочкин - профессиональный журналист, ныне покойный, действительно был единственным и последним человеком в новейшей истории, объявленным советскими властями Чувашии антисоветчиком и диссидентом, хотя сам он не принимал никакого участия в борьбе с коммунистическим режимом. Просто, будучи человеком образованным и неравнодушным, он полагал, что имеет полное право слушать, читать и говорить то, что считает нужным и интересным. Павел Галочкин: В частности, мы тогда впервые, где-то в середине 70-х годов, прочитали "Доктора Живаго". Мы прочитали - к сожалению, только первый том - Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ". Юра любил слушать "вражьи голоса", и он прослушал Солженицына "В круге первом", он записывал кое-что, в частности, записал главу "Улыбка Будды", он ее записал, переписал, перепечатал - и она пошла по рукам. Я, например, всегда с некоторой опаской к таким вещам относился в плане их подлинности, не фальшивка ли это. Потому что до этого попадались всевозможные вещи, типа "Возмездие", "Баня", затрепанные десятые копии машинописи, массовые такие, без тени политики, "клубничка" так называемая самиздатовская. Единственные записи, что мы любили, это Галича мы слушали, не говоря уже о Высоцком. Кстати, по Высоцкому мы сами самиздат изготовляли в том плане, что с одним мальчишкой, он тогда был школьником, он хорошо печатал на машинке, мы с песен записывали, сам он красивые виньетки рисовал. Дмитрий Лишнев: Свою оценку литературного, связанного с самиздатом прошлого дает чебоксарский писатель, журналист, председатель Ассоциации русских писателей Чувашии Валентин Шишкин. Валентин Шишкин: Народ был верноподданный, преданный, и вот эта литература практически не распространялась. Если бы не было Юры Галочкина, я бы никогда ее, наверное, здесь и не увидел. Потом миллионы прочли, если прочли, "Архипелаг ГУЛАГ", ну и что, что от того изменилось? Сейчас даже вещи более серьезные никого не беспокоят. Дмитрий Лишнев: Отдельную категорию печатного самиздата представляли тексты религиозного содержания. О церковном самиздате в Чувашии рассказывает иерей Андрей Берман. Андрей Берман: Традиция церковного самиздата, она ведь древняя у нас в стране, старинная. Мне недавно принесли три тетрадки, переписанные где-то примерно одна - в конце XVIII века, остальные - в XIX веке, старообрядческие тетрадки. Попадались такие экзотические вещи, тоже напечатанные на машинке, со ссылкой на какое-то зарубежное издание, что в Брюсселе построен некий центр, где помещен компьютер "Зверь", который будет ставить всем номера. Очень большой популярностью пользовался этот текст в Чебоксарах. Наверное, поэтому, когда началось ведение ИНН и новых паспортов, возникли некоторые проблемы. Одним из важных источников информации церковной, религиозной жизни при советской власти в нашей республике и, наверное, во всей стране были передачи Радио Свобода, Голос Америки, Би-Би-Си, там передавали службы церковные. На Пасху ведь нельзя было попасть на службу в церковь - вот включали радио и слушали, как бы были на пасхальной службе. Конечно, никто бы не стал заниматься переписыванием и распространением самиздата религиозного, молитвенников, библий, если бы все это в достаточном количестве печаталось в Московской патриархии. Тогда издавали библии и молитвенники, но это был страшный дефицит. Дмитрий Лишнев: В то время, о котором шла речь, Чебоксары были заурядным провинциальным центром небогатой автономной республики, но все-таки центром, городом, и в Чебоксарах были люди, привозившие и читавшие самиздат. Увы, история тогда в который уже раз повторилась: узок был круг этих людей, страшно далеки они были от народа.
(Юлий Ким) Алексей Собачкин, Обнинск: Обнинск в середине 60-х годов был типичный научный городок: 60 тысяч населения, десяток научных институтов и никакой промышленности. Тогда еще продолжалась оттепель, и людям казалось, что почти наступила свобода, вплоть до того, что можно не боясь читать запрещенные книги. И как вспоминает журналист Нонна Черных, именно такая атмосфера была в редакции местной газеты "Вперед". Нонна Черных: Хотя все это понимали, что вещи запрещенные и за них можно крупно поплатиться, тем не менее, это было почти открыто. Я помню, как в самой редакции - это орган городского комитета партии - читали Солженицына. И когда входил редактор в какой-то кабинет, а там был на самой середине открыт очередной труд Солженицына, то он говорил: "Что вы тут делаете? Ведь кто-нибудь зайдет посторонний..." Алексей Собачкин: Гайки начали закручивать быстро и жестко в августе 1968 года, после чехословацких событий. В Обнинске поводом для этого послужила деятельность сотрудника физико-энергетического института Валерия Павлинчука. Он уже давно был на примете у КГБ за вольномыслие, которое выражалось в распространении среди знакомых своих философских заметок. А в 1968 году Павлинчук отправил в ЦК КПСС письмо с предложениями по совершенствованию советской системы. Этого ему не простили. Павлинчук как неблагонадежный был уволен из института, исключен из партии, на работу его нигде не принимали. О Валерии Павлинчуке вспоминает Нонна Черных. Нонна Черных: Молодой человек, очень располагающий, несуетной, в меру эмоциональный, достаточно умный. Потом, это физик - физики были окружены ореолом таинственности, романтики. Он же был в числе партийного актива, и это тоже ему как бы придавало вес в обществе. Алексей Собачкин: Через год после увольнения из института Валерий Павлинчук умер, а те, кто пришел на его похороны, были наказаны: все получили взыскания по партийной линии. Несмотря на усиление контроля над обществом со стороны органов госбезопасности, люди все равно продолжали читать запрещенную литературу, подчас даже из чувства внутреннего протеста. В этом отношении показательна судьба супругов Татьяны Котляр и Антона Неверовского. В 70-80-е годы они, математики одного из обнинских институтов, активно распространяли самиздат. Рассказывает Татьяна Котляр. Татьяна Котляр: Вся моя ненависть к советской власти началась в ранней юности именно с того, что какие-то гады пытаются запретить мне книжки читать. Такого насилия над своей личностью я допустить, конечно, не могла и значительную часть своих усилий тратила на свободное распространение запрещенной литературы. Алексей Собачкин: Добывались же запрещенные книжки в основном на черных рынках Ленинграда и Москвы. Купить тогда можно было все, в том числе произведения Солженицына и Оруэлла, а за их хранение могли посадить. Эти книги тогда назывались "звонковыми" - почему именно так, непонятно. Самиздат в Обнинск Котляр и Неверовский возили чемоданами, в основном это были фотокопии, машинописные листки и редко - книги, напечатанные на Западе. Распространялся самиздат в основном среди знакомых. Татьяна Котляр: Не напишешь же на заборе, что "можно почитать запрещенную антисоветскую литературу, заходите тогда-то". Просто давала друзьям книжки читать, всем, кто хотел. Алексей Собачкин: Среди знакомых Неверовского и Котляр оказался доносчик. Но, почуяв неладное, распространители самиздата хорошо спрятали запрещенную литературу, и вовремя: к ним пришли с обыском. Было это в мае 1982 года. Вспоминает Антон Неверовский. Антон Неверовский: Обыск продолжался где-то до ночи. Они перетрясли все, собрали мешка два-три бумаги, причем собирали любую бумагу, на которой хоть что-нибудь написано. Перебрали все книжки, отобрали все, в чем есть какие-нибудь пометки. Как мне сказали: "Если здесь есть ваши пометки, это уже считается книжка не того автора, а ваша". Ну, мне, конечно, понравилось, что произведения Ленина, программа КПСС - это уже моей авторство. Все вот это они увезли. На следующее утро велели прийти на допрос. В основном мне, конечно, инкриминировалась тогдашняя 104-прим, "изготовление и распространение материалов клеветнического характера". Когда я говорил: "Ну, что я распространял-то? Вот все, что я писал, вот оно лежит" - "А вам инкриминируется не распространение, а изготовление. Алексей Собачкин: Допрашивали и жену Неверовского, Татьяну Котляр. Она вспоминает о том, как с ней разговаривал следователь КГБ. Татьяна Котляр: Он мне сказал: "У меня к вам один единственный вопрос. Назовите мне имена и адреса ваших друзей в Москве, у которых вы берете антисоветскую литературу". Я спросила: "Почему вы меня оскорбляете?" А он не понял. Он говорит: "В чем же оскорбление? Я просто спросил: назовите мне имена и адреса". Я говорю: "Так вы же, задавая такой вопрос, предполагаете, что я могу на него ответить. Это же оскорбление - так про меня думать". Алексей Собачкин: В связи с тем, что ничего серьезного во время обыска не обнаружилось, Неверовский и Котляр серьезно не пострадали, разве что их время от времени вызывали в КГБ на профилактические беседы. А вскоре подоспело время перестройки. И то, что когда-то было запрещено, стало открыто печататься в толстых журналах.
(Юлий Ким) Сергей Хазов, Самара: Самиздат пришел в Куйбышев вслед за Москвой и Ленинградом. Пик интереса к самиздатовской литературе пришелся на середину 70-х годов прошлого века. Студенты гуманитарных вузов полуподпольно выпускали журнал "Самара". Всего вышло в свет 40 номеров журнала. Вспоминает поэт Михаил Авдеев. Михаил Авдеев: Я был сотрудником у Анатолия Александровича Черкасова. Он сейчас живет в Америке. Толя Черкасов издавал журнал "Самара". Я брал интервью у ветеранов деникинского движения. Я любил Окуджаву, любил старую интеллигенцию. Александр Аркадьевич Галич - я плакал, когда Александр Аркадьевич вот эти вещи рассказывал свои: "У микрофона Галич".
(Александр Галич) Сергей Хазов: Говорит политолог Валерий Павлюкевич. Валерий Павлюкевич: Журнал "Самара" печатали вообще за пределами Куйбышева, в частности - в Литовской ССР тогда. Возить старались конспиративно, не светиться. Просто перевозили в саквояже. Это была по тем временам антисоветская литература - и соответственные санкции. То есть такой человек, он уже был бы на крючке у компетентных органов. Нужно было иметь к этому интерес, и нужно было рисковать. В Самаре в 60-70-е годы очень распространенным видом "магнитофонного самиздата" были записи Владимира Семеновича Высоцкого. Судьба этих записей достаточно драматична, поскольку после первых приездов Владимира Семеновича записи его выступлений - во Дворце Спорта, в частности, - были изъяты сотрудниками КГБ. Сергей Хазов: Где чаще всего собирались любители самиздата? Валерий Павлюкевич: Такое место было в Самаре - так называемый Пушкинский скверик за Драмтеатром, или в простонародии - "Пушок". Кто-то говорил так мягко - "Пушок". А кто-то говорил - "Пушка". Вот там собирались вот именно такие студенты-диссиденты. Сергей Хазов: Александр Барышев в 80-е годы работал корреспондентом на куйбышевском телевидении, когда коллеги-журналисты предложили ему прочесть изданный самиздатовским способом роман Булгакова "Собачье сердце". Александр Барышев: Мне принесли, и, я помню, я хохотал дико, конечно. Мне, конечно, стало немножко грустно и обидно оттого, что такая литература, что такое произведение и такая книга, она всего лишь может циркулировать вот только в таком, неформальном виде. Меня просто зло взяло, думаю: да что же это за жизнь такая, что это за страна такая, что это за дела вообще такие, что нормальные смешные вещи - а можно смеяться только себе там в кулак. Сергей Хазов: Увлечение самиздатом не получило широкого распространения среди городской интеллигенции. И дело вовсе не в том, что в советское время Куйбышев был закрытым городом, считает профессор Самарского университета Евгений Молевич. Евгений Молевич: Степень закрытости очень относительная. За вычетом того, что сюда нельзя было приглашать иностранцев, все остальное же было абсолютно открыто. За вычетом какой-то узкой группы людей практически никто закрытости города не ощущал. Совершенно разные уровни культуры. Другой состав населения, другая интеллигенция. Главный лозунг нормального самарчанина (куйбышевца) был: "Лодка, водка и молодка". Сергей Хазов: "Чтение самиздата было опасным увлечением", - вспоминает Евгений Молевич. Евгений Молевич: Вот обнаружение Фрейда, допустим. Фрейд не Шаламов - не сидел. Но поскольку считался литературой подпольной - снимали с работы, исключали из аспирантуры. Сергей Хазов: Существует ли самиздат в современной Самаре? Александр Барышев: Глядя из сегодняшнего дня и вспоминая тот самиздат, который был "чистейшей прелести чистейший образец", когда, действительно, слово, которое нигде в другом месте нельзя было прочитать, можно было только в самиздате прочитать...
(Владимир Высоцкий) Ольга Бакуткина, Саратов: Первые книги самиздата в конце 70-х я увидела в библиотеке известного в Саратове музыканта, ныне профессора консерватории, заслуженного артиста России Анатолий Каца. Анатолий Кац приехал учиться в Саратовскую Консерваторию из Ленинграда в 1955 году. Анатолий Кац: И вот тут я впервые услышал имя Осипа Мандельштама, и выяснилось, что я уже читаю самиздат. Потом выяснилось, что у Цветаевой есть, например "Лебединый стан", который просто категорически запрещен к чтению и распространению. А у Мандельштама есть знаменитое стихотворение о Сталине, которое ходило в списках. А у Пастернака есть роман "Доктор Живаго". Вот началось-то, собственно говоря, с этого. Ольга Бакуткина: Потом появилось желание иметь эти книги в своей библиотеке. Анатолий Кац: Это были машинописные копии. Мы в четыре руки перепечатывали с покойным Юрием Леонардовичем Болдыревым роман Солженицына "Раковый корпус". Я издавал в одном экземпляре альманах, который назывался "Вечер воспоминаний". Это перепечатки из откуда-то совершенно неожиданно появившихся в руках воспоминаний Ирины Одоевцевой, воспоминаний Ольги Ивинской. Это рассказы Варлама Шаламова лагерные, которые ходили в рукописях. Это песни Галича. Я просто сидел ночами в ванной, включал магнитофон, слушал текст, перепечатывал его на машинке - и составил том песен Галича, который назывался "Песни, слышные за пять шагов", переплел. И один из моих друзей взял у меня этот том и поехал в Москву повидаться с Галичем. И нашел его в Болшево, в Доме творчества писателей, и по приезде рассказывал мне, что он носился по всему Болшеву и говорил: "Вот как меня издают. Сделал очень трогательный автограф, но, к сожалению, он у меня не сохранился, потому что это все у меня изъяли при обыске. Ольга Бакуткина: Тогда, в 1971 году, дело о распространении самиздата было инициировано КГБ одновременно в нескольких городах. Но в Саратове почему-то все участники процесса проходили как свидетели по делу о распространении порнографии. Допросы проводились в течение года, а затем появилась разоблачительная статья "У позорного столба" в областной газете "Коммунист". Анатолий Кац был уволен из консерватории, лишен права заниматься преподаванием. По статье 90 ему грозило наказание до 10 лет лишения свободы. Но случилось непредвиденное. Анатолий Кац: В этом деле фигурировала еще одна женщина, врач-рентгенолог Нина Карловна Кахцазова, у которой провели обыск, многое изъяли, в том числе изъяли что-то типа записной книжки. И она, боясь за себя, боясь выдать какие-то московские адреса, какие-то координаты, в ночь после обыска повесилась у себя в квартире. Это было настолько неожиданно для органов КГБ, что мы это сразу ощутили все: вдруг какие-то тормоза пошли, вдруг пошел какой-то спуск. Ольга Бакуткина: Сегодня книги, в распространении которых обвиняли Анатолия Каца, включены в школьную программу. Он говорит, что теперь сам выкинул бы большую часть самиздатовской коллекции, заменив ее на собрания сочинений. Жаль только книги с автографами Галича и Окуджавы - их КГБ не вернул, сославшись на то, что самиздат не подлежал хранению и был уничтожен. Но в конце 90-х сын друзей во время школьной экскурсии видел книги из коллекции Анатолий Каца в экспозиции музея КГБ. Светлана Кекова - известный далеко за пределами Саратова поэт из поколения 70-х. Вот что она рассказывает о первом знакомстве с литературой самиздата. Светлана Кекова: Это были не саратовские авторы, это были московские и питерские авторы, в частности группа, которые сами себя называли "хеленуктами". Это Владимир Эрль, сейчас он известен как исследователь, издатель творчества обериутов и самиздатовских журналов, в частности, "Часы", "Обводный канал", питерских. Я туда ездила, и Эрль сюда приезжал, в Саратов, и привозил вот эти самые самиздатовские журналы, в которых были не только авторы, которые писали в это время, но это были и публикации стихов, мемуаров Серебряного века. Ольга Бакуткина: Творческое сотрудничество с волгоградскими поэтами в начале 80-х привело к созданию совместных сборников стихов, существовавших в рамках самиздата. Светлана Кекова: Такая очень маленькая группа, которую мы шутя называли "Кокон" (Кекова - Кононов), и Борис Борохов, он литературовед очень интересный. Сначала нас было трое, а потом мы познакомились с волгоградскими поэтами - и началась такая интенсивная переписка, обмен стихами. Даже была своеобразная издательская деятельность. Ольга Бакуткина: Потом были первые публикации стихов в журналах питерского самиздата. Эта вторая, параллельная культура формировала сознание нового поколения интеллигенции. Светлана Кекова: Колоссальный ускоритель развития, и не только профессионального какого-то, поэтического, прозаического, но и человеческого прежде всего. Потому что те искания, которые были в литературе, и в философии, и в искусстве начала века, давали возможность почувствовать совершенно иной воздух - воздух иного мира. И это то, что позволяло держаться в той жизни.
(Булат Окуджава) Андрей Юдин, Липецк: Деятельность одного из липецких литературных кружков в 60-е годы начиналась с прослушивания песен Булата Окуджавы. Инициатором и руководителем литературного кружка был педагог Борис Петелин. Он был репрессирован перед началом Великой Отечественной войны по 58-ой статье, за антисоветскую агитацию. Борис Петелин: Факультативы в школах. На этих факультативах чем мы занимались? Появился поэт Окуджава - мы на факультативах пели его песни. Как относилась к этому администрация школы? Завуч одна так и сказала: "Да они там на факультативе какую-то Окуджаву все поют". Вот такое понимание было. Ну а потом Высоцкий, разумеется. Таким образом расширялся диапазон. А потом появились и другие поэты - Цветаева... Вознесенский - разумеется, явление того времени, и мы сразу же брали его на вооружение. Доставать мне приходилось автобиографию Евтушенко, я ее дал почитать выпускнице, а та дала своей подруге - и прихватили, КГБ. Официально отказались печатать автобиографию Евтушенко в нашей прессе, она была напечатана на Западе, в Германии. Андрей Юдин: За распространение такого самиздата - а именно, биографии Евтушенко - под надзором КГБ оказалось несколько человек. Борис Петелин: Такой прием КГБэшный: "Кто дал вам читать эту автобиографию, которая не напечатана в Советском Союзе?" - один вопрос. Вот эта женщина, подруга, она отвечала: "Я не могу сказать". И в конце концов они ее ночью брали на допрос. Девчонки ко мне прибежали: "Что делать, Борис Николаевич?" Это было в 1959-61 - вот эти года. В Москве, на Пушкинской, книги продавали, там из-под полы продавали вот эти биографии. Я сказал: "Вы говорите вот что: была в Москве, у Пушкинской лавки я купила автобиографию Евтушенко. И мне эта женщина рассказывает: "Когда меня вызвали и стали спрашивать: "Где ты взяла? Кто тебе дал? Мы знаем, кто тебе дал. Это Петелин, да?" - "Я была в Москве и купила у Пушкинской лавки". Следователь как загогочет: "Научил, гад, тебя ведь он!"".
(Булат Окуджава) Татьяна Морозова, Оренбург: В сентябре 1976 в Оренбурге появился первый клуб самодеятельной песни - КСП "Акварель". Именно он в те годы был главным источником распространения самиздатовской литературы, поступавшей из Москвы, Самары, Новосибирского академгородка. Рассказывает Наталья Верховецкая. Наталья Верховецкая: Нашим каналам распространения может позавидовать любая, самая мощная организация. Все шло через КСП "Акварель". У каждого города в Москве были свои кураторы, причем среди тиражирующих самиздат были и члены партии. Татьяна Морозова: Поэт и журналист Сергей Хомутов в 80-х годах размножал стихи Николая Гумилева. Сергей Хомутов: Я, помню, сделал порядка 20 копий с книги Гумилева парижского издания 1952 года. Причем там была достаточно злая антисоветская статья Николая Оцупа. Позже я в ФСБ спросил: "А если бы они узнали, что я таких 20 экземпляров наделал, переплел их даже и друзьям раздал, что бы они со мной сделали?" На что они - уже в период свершившихся реформ - посмеялись и сказали, что было бы задание - посадили. Ближе к 90-м годам появилось несколько самиздатовских журналов. В частности, группа молодых людей, куда входили архитекторы, студенты или только что закончившие институты молодые люди, они издавали такой журнал "Гражданин Ъ". Татьяна Морозова: Литературный журнал "Гражданин Ъ", вспоминает его редактор Олег Кривенко, он и его одноклассник Рафаэль Хабдрахманов начали издавать в ответ на подобный же журнал с необычным названием "Тьфу", который делали молодые архитекторы. Это было в 1987-88 годах. Олег Кривенко: Политический момент отрицался напрочь. Хотя, кажется, первый номер "Гражданина" заканчивался "Гимном гражданина", и там была такая фраза: "Пусть план весь горит синим пламенем, мы будем махать красным знаменем". Но это была просто шутка, то есть какого-то диссидентства и чего-то с этим связанного не было и в помине. Вот Олежка Ольгин - "Тьфу" он раз в год номер выпускал. Он такой, литературно-музыкальный был журнал. Он ездил тогда еще со Славой Бутусовым и "Наутилусом" и с "Чайфом", который тогда тоже еще никто не знал, ездил в Питер. И отчет был об этой поездке в Питер, когда там выступал "Наутилус", выступал "Чайф" и сидели мэтры из питерского рок-клуба - команды, о которых сейчас только специалисты что-то скажут - "Присутствие" и еще кто-то. Сейчас это читать просто интересно: где они сейчас и где сейчас тот же "Наутилус":
("Наутилус Помпилиус") Марина Ильющенко, Хабаровск: Вторая половина 80-х годов считается временем расцвета самиздата в Хабаровске. В городе активно действовали сотрудники редакции самиздатовского журнала "Окраина". Вспоминает один из идеологов "Окраины", журналист Сергей Мингазов. Сергей Мингазов: Сами мы были причастны к этому процессу, поскольку издавали ряд изданий, в том числе вошедший в анналы неформального самиздата российского журнал "Окраина". По этому поводу проводились специальные партбюро, где подробно разбиралось, откуда берут информацию. Марина Ильющенко: О выходе первого номера журнала "Окраина" рассказывает преподавателей английского языка Виталий Блажевич. Именно он обеспечивал редакцию необходимой печатной техникой и материалами. Виталий Блажевич: Была всего одна копия, наклеенная на стенды, и эти стенды вывешивались у нас на центральной улице, а мы стояли рядом, привлекали всяческое внимание. Народ читал, эти стенды были просто костью в горле партократии. Туда было не пробиться, к этим стендам. Сергей Мингазов: Каждый раз, когда стенды снимались и создатели этой газеты возвращались домой, они бывали забираемы в милицию, получали потом штраф за несанкционированные митинги, потому что практика не предполагала никаких уличного и вообще публичного какого-то выражения мнений. Номера были достаточно стебными в отношении советской власти, в том числе власти Коммунистического партии, поскольку тогда шла основная борьба вокруг того, чтобы отодвинуть Коммунистическую партию каким-то образом от управления страной. Марина Ильющенко: Поэтому "Окраину" с риском потерять работу стали печатать знакомые машинистки. Многие материалы, прошедшие в номерах, брались из журналов, поступавших из центра. Виталий Блажевич: Более-менее четко была налажена регулярная доставка "Экспресс-хроники", но это было традиционным российским способом - при помощи железной дороги. Я приходил в определенное, назначенное время к определенному поезду, к определенному вагону, и проводник, в общем-то, даже не зная что передает, он мне передавал посылку. Ну, 7 дней поезд идет, в общем-то, на недельку опаздывала "Экспресс-хроника", но она доходила, и одно время она регулярно распространялась. В Театре юного зрителя я потерял работу, не очень-то жалея, конечно. Там не так было что: уходи вон отсюда. А были всякие беседы там. Все-таки в то время в каких-то серьезных организациях работать было просто невозможно. Сергей Мингазов: Постоянно тебя вызывали в приемную ректора, где сидел какой-нибудь КГБэшник, представляющийся очередным куратором, и рассказывал всякие пакости про твоих друзей, про то, что происходит вокруг. Причем у меня был куратор Георгий Михайлович Шабловский, он практически на периоде перестройки, на курировании педагогического института, где учился основной костяк клуба, он практически сделал карьеру, и уже, если я ничего не путаю, в году 1990 работал в Москве. Марина Ильющенко: Сергей и Виталий рассказывали мне историю "Окраины" с блеском в глазах и ностальгией. Оба они сожалеют, что время самиздата прошло, и теперь "Окраина" считается раритетом. Сергей Мингазов: Это было жизнью тогда. Представь себе Мухосранск наш времен 1985 года, 1987, 1988. Ничего не происходит, а тут вдруг где-то на Пушкинских площадях начинают митинги проводить. Потом это все медленно дотекает до Хабаровска, и здесь начинается уже брожение Причем публика, которая пришла в самиздат, в неформальные движения тогда, она была совершенно разная. Там были и геологи со стажем, и какие-то вообще задвинутые люди на каких-то идеях, были просто преподы политологии, были студенты. То есть там происходила такая мешанина всего, и в этом, в принципе, рождалась новая Россия. Виталий Блажевич: Большинство самиздата преследовало какую-то четкую политическую цель, были там какие-то программные установки. Вот мне это было интересно, потому что я всегда любил читать, я интересовался всем, мозги всегда требуют какой-то информации. А вот та информация, когда была доступна, просто не удовлетворяла, была просто скучной. Собственно говоря, вот этот самиздат - это был протест против скуки.
(Юлий Ким) Григорий Бочкарёв, Ростов: Ростовский журналист Александр Сидоров известен не своим участием в выпуске самиздатовского журнала "Кровавая Мэри", а тем, что за последние годы написал и издал несколько книг, посвящённых исследованию отечественного уголовного сообщества. Александр Сидоров: Я столкнулся с самиздатом, уже будучи в университете, это был 1973 год. Была такая группа - это был Толик Мудраков, Саша Михайленко, Антон Салов - вот они решили делать такой самиздатовский рукописный журнал, литературно-художественный, который они назвали "Кровавая Мэри". То есть там должен был быть коктейль из всего: у меня там рассказ вышел, у кого-то стихи, и так далее, и так далее. И вот этот первый номер вышел в нескольких экземплярах под копирочку. Я не помню даже, с иллюстрациями, может быть. Неожиданно оказалось, что этот практически безобидный журнал вызвал бурю ужаса в ректорате Ростовского госуниверситета. Сразу начали вызывать эту инициативную группу, в общем, нехорошие какие-то пошли волны. И мы только позже узнали, что, оказывается, до нас, в 1972 году, студенты отделения журналистики начали выпускать журнал, но он, видимо, был политизированным. И было очень громкое дело, и нескольких студентов, которые участвовали в этом, не посадили, конечно, а просто выгнали из университета. И тут вдруг на следующий год, ни с того, ни с чего, опять то же самое. Они даже не разбирались, но ужас в их глазах, конечно, был читаем: рассадник вольнодумства какой-то, что это такое? Они запретили нам дальше выпускать этот журнал. Были такие настроения именно в это время: не важно что, не важно абсолютно, но то, что это самиздат, то, что это сами делают: Товарищи дорогие, подождите, а где же роль партии? Комсомол есть, в конце концов, я не знаю, пионерская организация: Григорий Бочкарев: Спустя десять лет, в начале 80-х, ныне редактор отдела информации областной газеты "Наше время", а в то время ростовский студент Владимир Кобякин, как и многие его сверстники, находился под сильнейшим обаянием музыкальных программ Севы Новгородцева на "Би-Би-Си". Того, что в последствии получило название "Севаоборот" и "Рок-посевы". Владимир Кобякин: Я и ещё несколько друзей начали записывать эти программы "Рок-посевы", а были интереснейшие вещи о "Лед Зеппелин", потом о "Дип Пёпл". Начали записывать их на громадный бобинный магнитофон: Григорий Бочкарев: После чего записи расшифровывались и рукописи перепечатывались на пишущей машинке. А дальше начиналось самое волнующее и самое трудное. Владимир Кобякин: По пять копеек за форматный лист писчей бумаги мы размножали это на громадном... даже ксероксом это не поворачивается язык назвать, потому что это напоминало установку для запуска космических кораблей, во всяком случае, занимало целую комнату. После чего листы добросовестно пересчитывались, сброшюровывались, переплетались и раздавались друзьям. И какое-то время они ходили по городу. Один-два экземпляра этого самиздатовского, не побоюсь этого названия, издания я оставил себе. А потом, когда в Ростове были "севаоборотовцы", был сначала Леонид Владимирович Владимиров, а потом приезжал и сам Сева, я показал им эти вещи, которые мы получали, продираясь сквозь "глушилки". У авторов это вызвало состояние, граничащее с умилением. А Сева - он человек деловой, он ещё, кроме того, написал, без ложной скромности, что со временем эта штучка на аукционе будет стоить немалые тысячи долларов. А нынче и кисель пожиже, и молочные реки разбавлены, и берега обваливаются. Года три назад мне принесли и очень рекомендовали прочитать самиздатовский журнал, который назывался "Кора дуба". Самое точное определение, которое подходит для этого журнала - андеграунд, в том виде, в каком это понимается на Западе, да, собственно, сейчас понимается и у нас. А я бы дал этому журналу определение - бездуховная порнография. Одна-две вещи ещё могут быть интересны с литературной точки зрения как опыты начинающих, а всё остальное крутится вокруг вот такого тупого, безрадостного секса. Григорий Бочкарев: По мнению и Александра Сидорова, и Владимира Кобякина, самиздат умер. В своё время сделал своё дело, и теперь говорить о самиздате можно только в прошедшем времени. Новое время и новые технологии вытеснили само понятие "самиздат". А я так думаю, - как хотелось бы ошибиться! - что самиздат, по нашей сегодняшней, а особенно завтрашней жизни рано списывать в архив. Далеко от Москвы. Культура, города и люди бывшей советской империи. Самиздат в провинции. Идея - Сергей Хазов, Самара. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
