Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
ЭкслибрисАндрей Битов. Мания последованияАвтор: Андрей Битов
27 мая - 65 лет Андрею Битову. В пражской штаб-квартире "Свободы" Андрей Георгиевич с новым текстом - о Петербурге, Пушкине и о себе...
Андрей Битов: 26-е мая - дата сакральная, поскольку, пока был жив, Пушкин считал именно ее своим днем рождения. Каждому человеку небезразлично, в каком месяце и какого числа он родился. Но когда большевики поменяли наше летоисчисление на более европейское, то пересчитали все даты. Вдруг в этом отношении оказались астрономически точными. Меня всегда это колебало, что понятия не имел он о том, что он родился 6-го июня. Удалось вернуть эту дату только один раз, традиционно вручая Пушкинскую премию в Москве, это немецкая премия, очередному лауреату, вручать ее именно 26-го мая. Таким образом, воскрешение даты произошло. 27-е мая тоже дата - это день основания Петербурга. Хотя тут я не возражаю, что это по новому стилю: на самом деле 16-го мая. Передергивая даты, я сближаю день рождения Пушкина с днем рождения Петербурга. Так и так оба - Близнецы, а может быть, это раздвоение и закономерно именно в образе пушкинского Петербурга. Я бы очень хотел успеть, времени остается мало, год всего лишь, к юбилею Петербурга издать третью книгу моей неожиданной "пушкинианы", посвященную 1833-м году. Я прикинул, что кроме 300-летия Петербурга в 2003-м году произойдет и 170-летие "Медного всадника", поэмы, которая меня гипнотизирует всю мою жизнь. Понять ее невозможно, как это сделано... Короче говоря, хочется назначить, хотя бы в своей биографии, ее самым таинственным из прочитанных произведений. (Как коренной петербуржец в нескольких поколениях и урожденный ленинградец, и блокадник к тому же, я воспринимаю все это, извините, на свой счет, все эти юбилеи, все эти символы). И кроме книг, которые уже вышли в 1999-м году, когда двести лет было Пушкину и его карали очередным юбилеем, вышла книга "Предположение жить, 1836", где был целиком рассмотрен год его жизни, и впервые было опубликованы в такой полноте и в такой последовательности все, что он написал в последний год своей жизни, минуя жанровые распределения, а именно строго хронологически, где черновик письма, и долговая расписка, и неоконченное стихотворение шли в той последовательности, в которой он их написал - для свободного размышления читателя о том, что все же с ним происходило. Я считаю, что эти свидетельства гораздо важнее всех прочих. В прошлом году вышла книга "Вычитание зайца, 1825", где я рассмотрел 1825-й год целиком, но не в такой уже академической манере, а в более постмодернистской, описав историю перебегания зайцем Пушкину дороги и таким образом непопадание Александра Сергеевича Пушкина на Сенатскую площадь, восемь раз. Восемь раз в разных жанрах я описал эту историю и тоже проиллюстрировал это пушкинскими текстами, но не в той полноте, как в 36-м году, а уже соответственно более вольному характеру книги, в той мере, в какой требовалось для этой книги. Обе книги были выпущены роскошно, очень правильно, замечательно, я благодарен издателю Ольге Морозовой в "Независимой газете". И вот третья, она созрела, а времени нет. Получается, что это такая предпубликация, черновик этой книжки или, как называют, заявка. Попробую вспомнить, когда я вообще понял, что такая поэма есть. Получается: упираюсь в 1949-й год - 150-летие со дня рождения Пушкина и 70-летие Иосифа Виссарионовича Сталина. Поэтому дню рождения Пушкина, опережавшее сталинское, придавалось особенно большое значение. Эти фигуры приближались в восприятии. Мне был поручен доклад в классе. Я с добросовестностью сталинского истинного ученика прочитал впервые всего Пушкина, и поэма была среди прочих текстов. К тому же, великому, знаменитому вступлению "Медный всадник" всегда придавалось такое пафосно-торжественный значение, гимнообразующее для города Ленинграда. Это звучало почти как "Союз нерушимый...", да так оно и звучало, гимном это и осталось. В общем, это какое-то вынужденное существование в этом вступлении - школьное. Однажды, отец меня все хотел пристрастить к рыбалке, по-видимому тогда же меня поднял ни свет, ни заря, чтобы ехать на форель. И вдруг он говорит: "Как же это хорошо!" А я весь дрожу, мне холодно и неохота следовать родительским изобретениям о том, как воспитывать сына, вдруг понимаю, что что же такого хорошего? А он читает мне: "И ясны спящие громады // Пустынных улиц. И светла // Адмиралтейская игла. // И не пуская тьму ночную // На золотые небеса// Одна заря сменить другую//Спешит, дав ночи полчаса...// И тут я посмотрел - а вокруг то и было, что он прочитал. Вот это было, может быть, первое ощущение Пушкина, рожденное не вынужденным путем. Поэтому сейчас светлой памяти отца, которому в 2002-м исполнилось бы сто лет, я тоже посвящаю этот разговор. А потом уже я, конечно, провалился в эту поэму. И когда уже писал "Пушкинский дом" и приписывал своему герою литературоведческую работу, то, в частности, мой герой работал над "Медным всадником". Но у него ничего не получалось, было не дописано. Сейчас вдруг нашел, что он писал. Это была "Середина контраста". Он прочитал сейчас о Государстве, Личности и Стихии и охнул: Господи, неужели это он, Лева, написал?! /.../ о середине контраста, о мертвой зоне, о немоте, которая есть эпицентр смерча, тайфуна, где - спокойно, откуда видит неуязвимый гений! Про главное, про гениальное, немое, опущенное, центральное - про ось поэмы!.." Хотелось бы мне сегодня заглянуть в черновики Льва Одоевцева! Что он имел ввиду? Иронизируя над его вдохновением, что имел в виду я сам? Не более чем то, что "Медный всадник" велик именно тем, что в нем не написано: зияющей бездной между торжеством Вступления и нищетой Повести. Это я сам. А про "эпицентр смерча", что меня теперь особенно донимает, это не я, а мой герой, Лева, додумался. И сумел от меня убежать. А вот что окончательно и навсегда непонятно: как это у наших классиков выходило... От Пушкина до Блока - все непонятно как. Как можно было "Двенадцать", как можно было "Медный всадник"!.. Ума не приложу. На берегу Варяжских волн // Стоял глубокой думы полн // Великий Петр. Пред ним катилась // Уединенная (река?). Однажды близ пустынных волн // Стоял задумавшись глубоко // Великий муж. Пред ним широко // Неслась пустынная Нева. Однажды близ Балтий(ских) волн // Стоял задумавшись глубоко // Великий царь. Пред ним широко // Текла пустынная Нева // (и в море) Челнок рыбачий одиноко. На берегу пустынных волн // Стоял задумавшись глубоко // Великий царь. Пред ним широко // (Неслась Нева). Текла Нева - Смиренный челн // На ней качался одиноко". "...По ней стремился одиноко..." Что за удивительная ощупь! Нет, это не поиски слова. Это извлечение из... Откуда? Из чего-то сплошного, что представало поэту. Ни одно слово не совпадает в первом варианте первой строфы с конечным вариантом. Кроме разве точки посреди третьей строки, вокруг которой, как вокруг оси, и крутится водоворот вариантов. До чего же похоже на саму воду, на саму Неву!.. Поэма как бы не пишется - она проступает, словно она уже была, а Пушкин ее лишь достал оттуда. Откуда? Головокружительно последовательное чтение черновиков поэмы. Она приподнимается, она растет, она проявляется (как фотопластинка, не при Пушкине будет сказано) - не последовательно слово за словом, строка за строкой, а - вся целиком, своим рождением еще раз повторяя рождение города и затопление его: И всплыл Петрополь как Тритон // По пояс в воду погружен. Единство формы и содержания, то пресловутое, которым нас затолкали в школе, достигает такой степени, что уже непонятно, что чему подобно: едино так, что волну от строчки не отличить. И не только потому, что сами мы тому не свидетели, все было именно так, как написал Пушкин. Как свидетелю и Пушкину не повезло: и то вековое наводнение в 1824-м, которому он мог быть свидетелем, которое могло бы его навести на опыт и на мысль, он "пропустил" - его наблюдал Мицкевич. Точна судьба! Конечно, Пушкин много "знал" и много "думал" обо всем до поэмы. И про Петра, и про Петербург, и про Россию, и про Стихию... Но как очевидно, что поэма подступала к нему не в виде накопленных впечатлений, мыслей и строк, а неразличимой, угрожающей, точной, немой массой, неким телом, уже бывшим вовне, уже существовавшим, требовавшим лишь непосильного воплощения. И вот еще один признак истинной художественности - этого произведения не могло не быть, когда оно уже есть. Немыслимы ни мы, ни что без него. Никакой взаимозаменяемости. "Медный всадник" существует в этом мире на правах не предмета, а сущего - деревьев, облак, рек. Без него нельзя, нелепо, не... Без него мы не мы, себя не поймем. Он входит как кровь в историю и как история в кровь. Если Лева писал своего "Медного всадника" и не дописал в 1970-м году, то вот это я писал и не дописал уже через 12 лет после Левы. Так что это уже я и за героя спрятаться не могу. ...Шли глухие 80-е годы. Возможно, это уже был момент, когда я почти понял или мне показалось, как она написана. Благодаря изданию поэмы роскошному в году в "Литературных памятниках", где были напечатаны все варианты, а их сохранилось достаточно, все слои, вот тогда я себе и представил всю, исходящую из ТОЧКИ. "...текла Нева. Смиренный чолн..." Это уже была какая-то догадка, которая теперь в связи с новыми техническими возможностями воплощается у меня в мечту о СД-роме вместо возможной книги. Такое интернетовское или компьютерное решение, когда можно было бы сделать все эти тексты выплывающими из экрана на читателя, проступающими сквозь друг друга. Мне кажется, эту точку можно создать визуально. Но это уже не в моих стареющих технических возможностях. Найду я воплотителя, но боюсь опоздать к юбилею, боюсь... Цепочка преследования разрасталась. Петр, за ним Петербург, за ним скульптор Фальконет с его "Медным всадником", потом Пушкин с его поэмой, а в ней бедный Евгений, а за ним я сам... В 1999-м году была бездна проектов как Пушкина в очередной раз уничтожить, раздавить и моих тоже хватало. Про один я уже сказал, он воплотился в "Предположение жить, 1836". Другой был неожиданным. В 98-м году я с великим трудом проник в Соединенные Штаты, меня арестовывали в Швейцарии, еще что-то. Все стояло на пути, потому что меня пригласили на джазовый фестиваль. До этого были какие-то такие любительские амбициозные пробы с джазистами с собственными текстами, а тут без подготовки я вывалился на сцену с идеей прочитать черновики Пушкина. И стал их читать подряд, как они академически написаны. Мне, правда, подрабатывали великие профессионалы: Владимир Тарасов, ударные, Владимир Волков, контрабас, Александр Александров, фагот. И они вдруг так завелись от энергетики черновика, от повторов, поисков слов, что родилась музыка. И даже половина англоязычной публики не нуждалась ни в каком переводе, потому что они воспринимали и мой голос как инструмент. Джазисты быстро сообразили, что мой низкий невыразительный голос алкоголика хорошо подыгрывает и вписали меня просто как инструмент в это дело. В общем, совершенно неожиданно без репетиций получился фантастический успех. И уже через месяц я читал поэму "Медный всадник" в Петербургском университете. И "он был чиновник небогатый, с лица немного рябоватый..." Публика хихикала, воспринимая то, что читает академический ученый. Публика воспринимала все это варево пушкинской мысли через великолепную джазовую импровизацию, что не противоречит, может быть, даже из-за того, что Пушкин отчасти афро-американец, как-то природа слилась одного и другого - природа джазовой импровизации и пушкинского вдохновения. Ибо черновик это и есть первый пласт вдохновения зафиксированный, потом он отработан мастером до такой гладкости, что мы уже и не понимаем. И когда я читал это, вдруг я посмотрел в окошко, а напротив через него на меня смотрел "Медный всадник". Так это все двигалось, это преследование. Скакали мы друг за другом, и даже какая-то карнавальная карусель джазовая вокруг началась... Вот я подхожу к тому, чтобы все-таки наконец взять и открыть самого Пушкина. Сколько я занимался в "Вычитании зайца" 24-м годом, очень подробно 24-25-м годом, я туда и заглянул, я это тысячу раз читал. И что я читаю? Вот письмо в 20-х числах ноября 24-го года из Михайловского, когда его, бедного, отправили из счастливой южной романтической ссылки с вином, девушками, и картами, и теплом, и морем, и горами, и со всеми делами, которые так подходили молодому Пушкину, отправили в глушь, в суровую ужасную ссылку в собственное имение Михайловское, где не с кем было поговорить, разве что с няней, с милой Ариной Родионовной. Поэтому писем много пишет. "... Что это у вас? потоп! ничто проклятому Петербургу! (Тут я не рискну произнести фразу по-французски, но в переводе она означает "Вот прекрасный повод дамам подмыться") Жаль мне Цветов Дельвига; да надолго ли это его задержит в тине петербургской? Что погреба? Признаюсь, и по них сердце болит. Не найдется ли между вами Ноя для насаждения винограда? На святой Руси не шутка ходить нагишом, а хамы смеются. Впрочем, все это вздор. А вот важное: тетка умерла!" Любопытно это насчет вина. Какая хозяйская мысль, что подвалы затопило, можно по дешевке бочку купить. Это он брату пишет, то есть дела семейные. И вот проходит неделя. От 4-го декабря 24-го года. Опять брату. "... Этот потоп с ума мне нейдет, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из Онегинских денег. Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного. Ничуть не забавно стоять в Инвалиде (название журнала) наряду с идиллическим коллежским асессором Панаевым. Пришли же мне Эду Баратынского. Ах он чухонец! Да если она милее моей Черкешенки, то я повешусь у двух сосен и с ним никогда знаться не буду". Вот этот перелом, на который я никогда не обращал внимания, "пора дамам подмыться" и "этот потоп с ума нейдет" - вот, и никто меня не разубедит, что это замысел "Медного всадника". А Пушкин... Пушкин - мы уже не понимаем, что это такое. Потому что в 24-м году сидит молодой человек в деревне наедине с бабкой, которая обжимает его на дровах, экономит, а он мерзнет. О нем уже забыли в России после его первой славы, никто в мире не знает, что есть такой Пушкин. А он находится в состоянии мирового гения. Вот эту точку я нахожу. Это точка. И потом: "если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному..." - разве это не Евгений? Это будущий Евгений. А в это время печатаются уже главы "Евгения Онегина", одна из главных ставок Пушкина. Эти главы привезены с юга. Он еще продолжает их писать уже в Михайловском. Датирую - 4-го декабря 1924-го года можно считать зачатием "Медного всадника". Но не только мне так долго преследовать Пушкина, ему тоже пришлось в его недлинной жизни преследовать свой замысел. 11 лет проходит, Пушкин многократно стремясь за границу, многократно стремясь еще куда-нибудь, многократно не выпущенный ни туда, ни сюда, едет в Оренбург, чтобы собирать про Пугачева. Наверное, план есть заехать в Болдино. Но вот как он выезжает, любопытно. Эту цитату я обожаю, потому что это уже начало письма "Медного всадника". 20-го августа 33-го года пишет он Наталье Николаевне из Торжка, отъехав уже. "Милая женка, вот тебе подробная моя Одиссея. Ты помнишь, что от тебя уехал я в саму бурю. Приключения мои начались у Троицкого мосту. Нева так была высока, что мост стоял дыбом; веревка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами. По счастию ветер и дождь гнали меня в спину, и я преспокойно высидел все это время. Что-то было с Вами, Петербургскими жителями? Не было ли у вас нового наводнения? Что если и это я прогулял? Досадно было бы. На другой день погода прояснилась..." Ну это никакой необходимости писать в письме текст, который не принадлежит письму. Это "в лужицах была буря" - вот что такое гений. Он пропустил наводнение 1824-го года, не был ему свидетелем и сожалел "неужели я и это прогулял?" А там жена и дети. Остановишь его на пути, когда у него в лужицах уже буря. Он весь в поэме, конечно. Болота волновались белыми волнами. Это не письмо. "Что-то было с Вами, Петербургскими жителями?" Нет, его не остановишь. Но любопытно: беспечность тона, он через Москву проезжает. Москва - город для петербуржца приветливый, гостеприимный, это и до их пор сохранилась так, к друзьям, все такое прочее. Нет, он одновременно боится доехать до поэмы, потому что тут описано совершенно чудовищное пьянство. "Перед отъездом из Москвы я не успел тебе написать. Нащокин провожал меня шампанским, жженкой и молитвами. Каретник насилу выдал мне коляску; нет мне счастья с каретниками...
После сего поехали мы вместе как ни в чем ни бывало, он держа меня за ворот всенародно, чтобы я не выскочил из коляски. Отобедали вместе глаз на глаз (виноват: втроем с бутылкой мадеры). Потом, для разнообразия жизни, провел опять вечер у Нащокина; на другой день он задал мне прощальный обед со стерлядями и жженкой, усадил меня в коляску, и я выехал на большую дорогу". То есть мчится и тормозит пяткой. Вот он добрался до Болдино. "... Вот уже неделю как я в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пугачеве, а стихи пока еще спят... Я что-то сегодня не очень здоров. Животик болит..." Это он пишет 8-го октября, а, между прочим, первая помета на черновиках "Медного всадника" 6-е октября. Что значит это "спят"? Потому что 11-го октября, через три дня после "животик болит" и "стихи спят": "... Не мешай мне, не стращай меня, будь здорова, смотри за детьми, не кокетничай с царем. ... Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу - и привезу тебе пропасть всякой всячины. ... Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет - перед ним стоит штоф славнейшей настойки - он хлоп стакан, другой, третий - и уж начнет писать! - Это слава". Когда же он написал поэму? Опять не получается. Следующее письмо спокойное, через десять дней, он скорее скучает по семье. "Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду. Ус да борода - молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. 2) Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей, и лежу до 3-х часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верьхом, в пять ванну и потом обедаю картофелем да гречневой кашей. До девяти часов - читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо". Какое довольство в этих строчках - у него все получается. Первая помета по окончанию поэмы - 29-го октября, а это от 30-го октября. Молодцу похвала - одно слово. Возвращается он, торопится, он еще охотнее возвращается, чем уезжал, удирал от семьи. В семью едет. И свидетельство есть как он проезжал Москву на обратном направлении. Никакого пьянства! "Когда Пушкин проезжал через Москву, его никто почти не видел. Он никуда не показывался, потому что ехал с бородой, в которой ему хотелось показаться жене". Как нежно, как трогательно. Поэтому открытие моего героя сумасшедшего о том, как была написана поэма "Медный всадник", я считаю абсолютным. Он написал "Медный всадник", "пощипывая бородку". Ибо гений - не гений, Пушкин - не Пушкин, человека, отпускающего бороду и не теребящего ее, в природе не существует. Вот к какому глубокому выводу, полвека преследуя Пушкина по следам его поэмы, я пришел. И это бы было по-прежнему непонятно, я бы и остановился. Но телевизор... Раз уж я посылал Пушкина туда, из 2099-го года я отправлял нарочного в пушкинскую эпоху, то уж вольно и такую банальщину сейчас произнести - а вот был бы жив Пушкин сейчас. Сидел бы он в Интернете? Водил бы он машину? Любил бы он джаз? Летал бы он на самолете? Но он был нормальный человек. И вот такая история: телевизор, я думаю, он бы смотрел, потому что ему маразм был не чужд между вдохновениями. И передачи "Би-Би-Си" про природу, я думаю, что он бы жаловал. Это сейчас я так говорю, а вот вдруг я увидел передачу, как всегда не с начала, ткнул клавишу, и она была о катастрофах. Какой-то вулкан извергнулся на дне моря, над ним образовалась точка. Вокруг этой точки закручивалась соседняя вода, вороночка, из вороночки поднялся столбик, и такой кривой, разрастающейся сосулькой или клином, рогом, стал подниматься в небеса и куда-то туда уходить. Черная, все более чернеющая зловещая кружащаяся масса. Влетает самолетик, самолетик-исследователь специальный, летчик комментирует это дело, говорит: он приближается к краю бури, к этому кольцу, черному воротнику дымящемуся. Сейчас немножко потреплет, но потом будет спокойно. Влетает самолетик, и там такое круглое прекрасное небо, окруженное черным варевом зла какого-то адского. Тихо и спокойно, спокойнее и синее, чем снаружи. И он летит в этой пустоте. И потом летчик с профессиональным шиком говорит: "Вот сейчас вылетать будем, тут есть некоторый момент". И вот в этом моменте потрепало тоже и вылетел. И почему-то у меня "Медный всадник" сошелся. Ибо еще Лева 30 с чем-то лет назад додумался до точки и до эпицентра смерча, не знаю, откуда он это взял. Вот в этой тишине царит гений. Войти трудно, вылететь опасно, в середине покой. Мир безумен - вот что происходит. В 1833-м году Пушкин посвящает себя каким-то образом описанию безумий в разных видах. Потому что и "Пиковая дама", и "Медный всадник", и, что исследователи сейчас почему-то отказывают, но очень долгие годы "Не дай мне бог сойти с ума..." тоже датировалоь 33-м годом. Что это за тема - безумие? Для лирика, между прочим, это всегда такая вещь, которую поэт знает, о чем он пишет, она всегда предельно конкретна. Безумие... Что такое природа? Так ли уж она гармонична и прекрасна, как мы ее имеем? Вот эта передача, кстати, еще раз подтвердила, что наводнение является самой в процентном отношении страшной катастрофой для человечества до сих пор, потом уже идут все остальные - землетрясения и извержения. И вот эти соседства безумий природы и ума. А что такое мозг? Сейчас уже ловко говорить, что это космос. И вот гений Пушкина воплотился в том, что все это гармонизировалось. Это попытка гармонизировать безумие мира, где не разобрать, где государство, где герой, где стихия, где сам поэт. Вот что поразительно. Так что этот образ меня вдохновил как бы на понимание, но понимание это осталось неразъясненным, оно просто стало пониманием души. Не в силах я написать ни "Медного всадника", ничего, я опять же готов представить себе всю эту поэму, крутящуюся в этом смерче. "И равнодушная природа", как-то писал Пушкин, а в "Медном всаднике" "насмешка неба над землей". То есть это не очень-то просто. Откуда смотрит Пушкин, между прочим, вообще на все - на поверхность будущего текста своего? Там у него то поле боя в "Полтаве", то "сукно игорного стола". И фигурки вокруг подвижны как солдатики какие-то. Герой выделяется, когда он что-то скажет, потом иногда герой поглавнее произнесет диалог. Всегда ощущение, что Пушкин на все смотрит сверху, но никогда свысока он не смотрел. Он снисходителен и очень сочувственен герою, но он видит их с дистанции вдохновения, как бы на голубом глазу гармонии. А свысока еще кто-то смотрит, кто видит затылок поэта, пишущего об этом. И вот это необыкновенное ощущение объема пушкинских творений. Он не только умел, в отличии от всей последующей русской литературы, считать не до двух, а до трех, то есть не ограничиваться диалогом, а иметь какой-то триалог всегда, но еще и кроме поверхности лезть туда, где наличествует всегда тройное чтение. Еще есть и тройное видение, потому что смотрит поэт и смотрит кто-то на поэта. Не будем упоминать имя всуе и не следует даже рассуждать о религиозности поэта. Вопрос не встает: он доверяется вдохновению - вдохновение верит ему. Вдруг: сделалась метель. Вот сделалась метель - сделалась поэма. В этой буре Петр заложил град, который за сто лет, как написал Пушкин, вознесся пышно, горделиво. Петру за это, между прочим, Екатерина поставила конный монумент. Случилось это через 60 лет после основания. В 1763-м году Екатерина приготовила проект, который осуществился еще лет через 20. Но проект принадлежал Екатерине поставить конную статую Петру. Так что Пушкин, когда говорит сто лет, он имеет в виду, может быть, не юбилей, а юбилей наводнения - 1725-1824. Так кто же герой - Петр, Евгений или Нева? Город, памятник или человек? Государство или стихия, история или время? Количество поставленных в поэме вопросов отвечает - все герои! Ответ Пушкина - в полноте отсутствия ответов. Поэма - та же стихия, она равна стихии. Стихия - это прежде всего другое чувство времени: взыграет, когда не ждешь, и закончится вопреки отчаянию. Безумие, короче говоря. Похоронили ради бога. Сергей Юрьенен: "Мания последования". С новым текстом своей "пушкинианы" вас познакомил Андрей Битов. 27-го мая писателю исполняется 65. Русская служба Радио Свобода поздравляет русского классика и друга. Новых книг, Андрей Георгиевич: сказано еще не все. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
