Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[02-09-02]
Континент ЕвропаО национальной идее и патриотизме в сегодняшней ЕвропеРедактор Елена КоломийченкоЕлена Коломийченко: Европейский Союз готовится к расширению. Конвент работает над проектом, прообразом конституции Евросоюза. Шенгенские соглашения уничтожили границы между многими странами нашего континента, и жители этих стран теперь без всяких проблем, связанных с пограничным контролем и таможней, перемещаются из одной страны в другую. ?Я - европеец? - так могут ответить на вопрос, кем вы себя считаете по национальной принадлежности, и во Франции, и в Италии, и в Дании, и в любой другой стране ЕС. Другие скажут - ?ну, разумеется, я - француз, итальянец, немец, датчанин, хоть и живу в объединенной Европе?. "Долой Брюссель. Вчера Москва, сегодня Брюссель. Не отдадим польскую землю чужакам..." "Умереть за идеи, ну что ж, умрем! Только давайте не будем спешить..." "Италию мы создали, теперь нам нужно создать итальянскую нацию" - говорил граф Камилло Бенсо ди Кавур во второй половине 19-го века после того, как завершился процесс объединения страны. Примерно то же, наверняка, думали и просвещенные немцы после объявления об объединении Германии в 1871-м году. Создать русскую нацию, или русскую национальную идею, как и национальные идеи новых независимых государств, стремятся и на постсоветском пространстве. Процесс этот противоречивый и болезненный - ведь вон что происходит на Кубани у батьки Кондратенко... Но, как утверждают авторитетные специалисты - без национальной идеи, без патриотизма в его современном виде не удастся идти вперед. Говорят, что чувство национальной принадлежности француза напрямую связано с ощущениями его желудка после поглощения фуа-гра, сыров и вина. Может быть. Но послушаем, что думает о патриотизме во Франции более четверти века живущий в столице этой страны Дмитрий Савицкий. Дмитрий Савицкий: Французы вряд ли способны забыть кадры недавней хроники: парижский стадион, "Стад де Франс", товарищеский матч Франция - Алжир. Присутствует правительство, Премьер-министр Лионель Жоспан. В тот момент, когда по традиции исполняется национальный гимн Франции, большая часть стадиона, магрибских кровей, начинают свистеть. Этим актом они отказываются от Франции, как от родины. Это акт - антипатриотизма... Патриотизм... Какой? Времен первой мировой? Эпохи Виши? Или же провозглашенный в Англии Де Голлем? Левый? Правый? Футбольных болельщиков? Ле-Пеновцев у памятника Жанны Д'Арк? Или патриотизм pied noirs, бывших жителей колоний, Алжира, Магриба? Существует ли общий, всеобщий патриотизм? Или же на него есть монополия у тех или иных групп? А может быть патриотизм - дело глубоко личное? Патриотизм, гласит знаменитое изречение, последние убежище подлеца... Что ж, бывало и так, и до сих пор бывает. Но, наверное, есть патриотизм и иного толка. И как говорить о патриотизме в стране, пытающейся создать новую родину для своих граждан? Не Францию, а - Европу? А если задуматься о "планетарной деревне", о глобализации? Не родина ли наша - целиком весь голубой шарик? Патрия - это отчизна, страна отцов. Это века, спрессованные в одно слово, века истории. Века войн и нашествий, смешения народов и рас, которые вовсе не были одной семьей, но которые однажды (в силу чего?) осознали себя одной семьей, людьми, у которых была одна родина. Это зарождение нации. Это источник силы, славы, гордости, но и - национализма, утверждения доминирующей идеи своей нации над всеми другими. Это, вообще-то, деревенская сходка, на которой каждый отстаивает превосходство своей семьи, своего клана, своих прав... Это - история, ее темноты. Это ?темная? история в нашу эпоху хилого, но все же гуманизма. ...Идеи всеобщего равенства вступают в конфликт с идеями нации и патрии, патриотизма. Если все равны, почему ?наши? лучше? Почему ?наши? должны иметь абсолютный приоритет? Это зона атавизма, биологии почти что, то есть - человека, как такового, который выжил не как одиночка, а как толпа, как группа, как клан, племя, семья, народ... Патриотизм, по идее, не смыкается с национализмом. Корни, быть может, где-то на глубине спутаны. Национализм есть подчинение идее нации всех, живущих в пределах государства. Националистическая идея может исходить от одного человека или группы людей, но национализм подразумевает, что идее этой подчиняются все. Патриотизм - в первую очередь реакция в момент агрессии. Осознание того, что существует родина отцов, отчизна, патрия и ее нужно защищать. Кстати, Агюст Компт пытался выровнять женское начало слова ?нация? и мужское ?патрии?, создав - ?матрию?. Русским проще - у них есть - для этих чувств слово родина. Французы не страдают избыточным патриотизмом. Они легко и резко критикуют своих. Нигде кроме Франции, ни в Англии, ни в США, ни в арабских странах я не слышал, чтобы кто-нибудь был способен так спокойной и публично крыть своих! Les francaises sont des cons! Где такое услышишь? Французы - дерьмо. Перевод мягкий. Во Франции вы услышите это выражение и в Страсбурге, и в Марселе. Но пять миллионов французов магрибского происхождения и французы, выходцы из Западной Африки, прорычав Les francaises sont des cons! все же озираются. Мы живем в эпоху первых попыток нащупать новое кредо, зацепиться хоть за какую-нибудь мораль. Конец биполярного мира, а значит и поляризованных, но существовавших идеологий, привел к хаосу. Отсюда и эта страсть к идолократии, идолопоклонничеству, будь то звезды эстрады, принцесса из соседней страны или же знаменитый гангстер. Место идеологии нынче занимают деньги, а формирование характера проходит под наркозом общества потребления. Политики продолжают свои стратегические игры, пытаясь сплотить Европу, замирить ее навсегда, а заодно и противопоставить ее экономическую мощь американской. Глобализация, взошедшая на проволочных корнях компьютерных и интернетовских систем, так же лишь размывает родовые понятия. И лишь религии в их фундаменталистской форме продолжают снабжать верующих такими понятиями, как родина и патрия. Похоже на то, что патриотизм сегодня может быть лишь религиозного толка. Ислам взывает к религиозному патриотизму. Как и 11-го сентября вызывает к патриотизму атакованной нации. Эпоха разбуженного патриотизма всегда угрожает личности. Личность должна принести себя в жертву в эпоху разбуженного патриотизма. Но личностью трудно стать, еще труднее быть. Для многих проще быть частью целого, составной громадного числа, чем отдельной цифрой. Французы легко уезжают жить и работать в другие страны. Их тысячи в Калифорнии; тысячи - в Англии и Ирландии. Они скептически относятся к всплескам патриотизма. Вспомним о том, что Борис Вьян написал "Дезертира" в эпоху алжирской войны, а Серж Гинзбур не побоялся спеть перед легионерами Марсельезу в ритме рэгги с рефреном "К оружию и так далее..." Но и Жорж Брассанс был не хуже, написав: "Умереть за идеи, ну что ж - умрем! Только давайте не будем спешить..." Елена Коломийченко: Сегодняшние испанцы часто вспоминают о гражданской войне. И до сих пор для многих не до конца очевиден ответ, на чьей же стороне была правда - у тех, кто защищал республику, или у франкистов? И те, и другие были движимы патриотическими, национальными чувствами... И те, и другие, подчиняясь негласным законам войны проявили жестокость по отношению к своим соотечественникам. Враг не был внешним, врагами в те годы были соплеменники... Из Мадрида - Аурора Гальего. Аурора Гальего: Когда в этом году умер испанский писатель, нобелевский лауреат Камило Хосе Села, ему были устроены поистине национальные похороны. Присутствовала королевская чета и главы правительства. Хосе Села не просто известный писатель, а писатель народный, испанский. Испанец, не выбравший эмиграцию, как это сделали очень многие. В годы правления Франко, Села спасался от цензуры, публикуя часть своих книг за границей, в Буенос Айресе. Это само по себе примечательно для писателя, считавшего невозможным покинуть Испанию, единую и жестокую, вынужденно сплоченную франкским режимом, любимую страну. Когда писать стало почти невозможно, Села взял рюкзак и стал пешком ходить по стране, описывая для соотечественников другую Испанию, не политизированную, испанскую природу и простых людей. Села заявлял, что может быть испанцем так, как ему хочется. Испанцы любят путешествовать по своей стране. Маленькие группы, часто незнакомых друг с другом людей, идут с рюкзаком в поход на день-два. Смотреть на птиц, ходить по горам, открывать природу, а затем вести долгие дискуссии на философские темы за ужином - быть испанцами как им хочется, свободно. В Испании национальное чувство несет на себе исторический отпечаток влияния Римской империи и арабской оккупацией. В остальном, в Испании, как и в других странах Европы, чувство принадлежности к одной стране сформировалось через войны, конфликты и попытки их избежать. Чувство осознания Испании, как единой страны со сводом законов и идеалов существует всего полтора века, то есть сравнительно недавно. В средние века, например, говорили об Испаниях в множественном числе. Национализм - отрицательная реакция на объединяющее людей чувство национальной принадлежности. Он проявляется в странах, ощущающих себя как единое целое, если какой-нибудь слой населения или группа не "переварил" прошлых конфликтов и не принимает то мирное состояние, которое установилось после очередной войны или конфликта. В Испании это Страна Басков и Каталония. В коммерческой и индустриальной Каталонии, считавшей, что она проиграла в гражданской войне 36-39-х лет, (так написано в школьных каталонских учебниках), национализм проявляется в принудительной ассимиляции в каталонскую культуру все народов, населяющие Каталонию. В Стране Басков эмигрантов исторически было очень мало. Страна Басков состоит из трех очень разных и раздробленных регионов. Баскских языков на самом деле семь. Люди из разных мест говорили между собой по-испански - так отличаются различные баскские диалекты друг от друга. Эускари - своего рода эсперанто. Отсюда и жесткие методы объединения басков в одно целое народ-движение. Самый жесткий метод - терроризм. В остальном, как везде. Я попросила двух моих соотечественниц рассказать как они относятся к национализму и почему такие проблемы с терроризмом в экономически благополучной стране, где так умеют радоваться жизни. Испанцы не самые богатые в Европе, но нельзя не согласиться с тем, что качество жизни здесь очень высокое: средиземноморская диета - простая, вкусная и полезная. Климат мягкий. Развлекаться и танцевать допоздна почти ежедневная, точнее, еженощная привычка. Пилар двадцать восемь. Она секретарша, воспитывает малыша одна, после развода. Кармен сорок. По профессии анестезиолог. Испанка она сравнительно недавно. Она приехала из Колумбии в девяносто пятом. Пилар говорит: "Я испанка и коренная жительница Мадрида. Я горжусь тем, что я испанка, но это не значит, что мне все в моей стране нравится. Мне не нравится, что историю у нас в школе преподают поверхностно, а о географии не дают даже минимальных знаний. Не нравится, что о нас не знают ничего кроме штампов: коррида, фламэнко, бой быков. Мы сами виноваты. В Испании не принято жаловаться и говорить о конфликтах. Например, я сама имею очень смутное представление о гражданской войне. В каждой семье мы храним прошлое как страшную тайну и так было всегда. Конечно, я понимаю, что ЭТА последствие гражданской войны и режима Франко - но как бы абстрактно, отстраненно?. Кармен внучка испанских эмигрантов. Она говорит: "Я приехала в девяностые годы, когда эмиграция не была такой массовой, такой страшной как сейчас. По отношению ко мне никогда не было неприятия или отторжения, хотя я говорю с акцентом и смуглее, чем остальные испанцы. Может быть, потому что я образована, врач - не знаю. Я думаю, что моя страна это там, где я чувствую себя дома. Язык, воспитание, культура - вторичны. Мой муж грек. Он живет в Мадриде и чувствует себя греком. Это не значит, что ему не нравится жить в Испании - ему очень нравится. Я же чувствую себя испанкой и в то же время колумбийкой. По-моему, это абсолютно нормально, естественно". После смерти Франко прошло четверть века. Но и режим Франко был только одним из последствий гражданской войны. Каждая война, а тем более гражданская, оставляет после себя глубокий след. Последствия гражданской войны, любой, длятся несколько поколений. Если страна демократическая - процесс лечения старых ран менее болезнен. И с исторической памятью дело обстоит все-таки лучше - пример тому новая реформа системы образования, в которой истории придается гораздо большее значение, чем раньше. Елена Коломийченко: Польша, в своих нынешних границах, появилась на европейской карте после окончания Второй Мировой войны, а за свою долгую историю страна пережила столько завоеваний и разделений, вплоть до полного исчезновения, что приходится только диву даваться, сколь сильными оказались польский патриотизм и национальные убеждения, что не позволили полякам раствориться в чужой культуре, в чужих порядках... Об этом из Варшавы Ежи Редлих. Ежи Редлих: "Долой Брюссель! Вчера Москва, сегодня Брюссель. Не отдадим польскую землю чужакам!" - такие возгласы раздаются на митингах противников Евросоюза. Главный организатор подобных акций национал-католическая партия Лига польских семей. Лигу поддерживает партия "Самооборона", радикальная группировка крестьян, выступающая против продажи земли иностранцам и против импорта дешевых продуктов из стран Евросоюза. Лидеры обеих партий неустанно обвиняют правительство в манипуляциях общественным мнением. Польские евро-скептики убеждены, что вступление в Евросоюз прямое посягательство на суверенитет страны и национальную самобытность поляков. Противники интеграции Польши с объединенной Европой ведут себя очень шумно, но на самом деле их не так уж много, а их влияние на общество довольно ограничено. Проводимые то и дело опросы общественного мнения показывают, что только от 20-ти до 25% на референдуме высказались бы против членства страны в Евросоюзе, а 55 до 60% высказались бы за, остальные пока не определились. Именно к последним и должна быть направлена пропаганда, которая вот уже четвертый месяц усиленно ведется правительством и внеправительственными проевропейскими организациями. Пропаганда за интеграцию зиждется главным образом на одной мысли: такой небогатой стране как Польша в наше время в одиночку не пробиться, с кем же ей не объединяться, как не с высокоразвитым европейским сообществом. Ведь к нему уже присоединились несколько не слишком зажиточных стран - Португалия, Греция, Ирландия, и они вовсе не жалуются не недостаток суверенитета или экономическое давление со стороны Евросоюза. И все-таки, эта пропаганда не всегда действенна. Доводы экспертов неубедительны, в частности, для жителей села, а их ведь в Польше почти четверть от общей численности населения. Пропагандисты не говорят открыто о том, что не всем крестьянским хозяйствам будет место в объединенной Европе. Недомолвки пропагандистов резко клеймятся противниками интеграции. Им на руку и последний нашумевший факт. Как оказалось, уполномоченный правительства по информации в Евросоюзе Славомр Вярт в прошлом был сотрудником коммунистических спецслужб. "Вот, смотрите, кто нас уговаривает вступать в евросоюз - человек, который шпионил против стран Европы. Как можно верить подобным оборотням?" - восклицал лидер Лиги польских семей Роман Гертиш. И в самом деле, Вятр, по-видимому, должен быть отозван с поста, хотя премьер-министр Миллер не спешит с решением. Поддержка членства Польши в Евросоюзе неодинакова не только в социальном, но и в географическом разрезе. Только что были опубликованы итоги социологического исследования, которое показало, что отношение к интеграции с Европой четко разделяет Польшу на три части. Наибольшая поддержка в западных регионах, там евро-энтузиастов свыше 70%. Какова причина? У жителей этих регионов самые частые и тесные экономические, культурные и общественные контакты с соседями, то есть с немцами. Здесь также больше заграничных капиталовложений. Так что жители западных воеводств не теоретически, а на деле убедились в преимуществах интеграции. Они-то и не поддаются страхам евро-скептиков, что, мол, придет немец и отнимет у них достояние. В центральных регионах страны поддержка средняя. Самая же низкая поддержка в восточных регионах. Там интеграцию с Евросоюзом поддерживает меньше половины населения. Это результат прежде всего экономической отсталости. Тут преобладает сельское хозяйство, причем, раздробленное и низкотоварное. Западный капитал здесь не инвестирует. У жителей этих регионов редкие контакты с Западом, зато они опасаются, что после вступления в Евросоюз сократятся их торговые контакты с Востоком. Такова картина отношения поляков к европейской интеграции за год до всеобщего референдума по этому вопросу. В настоящее время участие в голосовании декларируют почти три четверти поляков. Елена Коломийченко: Австро-Венгерская монархия Габсбургов распалась в декабре 1918-го. И Австрии, и Венгрии тяжело было осознать себя в новых размерах, найти новое национальное лицо. Да и потом случались рецидивы - не забудем об аншлюсе Австрии с Германией Гитлера. Зато сегодня австриец может обидеться, услышав, что кто-то причислит его к немцам. Старики в Австрии, правда, и сегодня с грустью вспоминают монархию, а кулинары и гастрономы в тех странах, что входили в Австро-Венгрию, и по сей день сохраняют доставшееся по наследству меню - палачинки (блинчики), венские сосиски, гуляш - все это можно попробовать и в Австрии, и в Чехии, и в Словении, и в Венгрии... Из Будапешта - Агнеш Геребен. Агнеш Геребен: "Вот какая неимоверная пощечина либерализму, и без того быстрыми темпами теряющему свои позиции в мире", - ликовал один из немногих телезвезд, правых консервативных кругов Венгрии полтора года назад, когда по случаю нового тысячелетия телеканалы двухсот стран по всему миру транслировали, как разные народы встречают новый 2000-й год. И, действительно, пышный праздник глобализма состоял из множества сугубо национальных танцев, песен, ритуалов, которые по всему Земному шару люди исполнили в традиционной одежде отдельных народов. Но все же, проблема конфликта глобального и национального начала не так проста, тем более в Восточной Европе, где маленькие страны региона в течение всего 20-го века скрыто, либо открыто конфликтовали друг с другом на этнической почве. Границы менялись по крайней мере трижды - после Первой и Второй Мировых войн, а затем во время смены строя. Целые общины венгров, таким образом, стали второстепенными гражданами чужой для них враждебной страны. У нас не забыли еще насильственную депортацию венгров после декретов Бенеша из Чехословакии полвека назад, как не забыли и потерю Северной Трансильвании, части Карпат и Воеводины, всего две трети территории и почти половины населения нашей страны. Поэтому буквально все сдвиги в сторону неизбежного глобализма, включая вступление Венгрии в Европейский Союз, имеют подтекст, непонятный для постороннего слуха. Это для многих чревато предательством по отношению тех наших соотечественников, как минимум трех миллионов людей, которые сегодняшняя Венгрия, вступив в международные интеграционные организации, как бы оставляет за бортом - в Румынии, в Сербии, в Украине и в Словакии. Глобализм и национальное начало конфликтуют в маленькой Венгрии и на другой почве. Как показали последние выборы в марте, этот конфликт имеет далеко идущие политические последствия. Левые партии, социалисты и либералы, действительно сторонники глобализма. Либералы по своей идейной установке, а социалисты по практическим причинам. Дикий капитализм, который многим из бывших партаппаратчиков и у нас помог создать большое состояние, по природе своей наднационален. Поэтому один из самых трудных моментов предвыборной кампании социалистов был, когда их кандидат в премьер-министры, бывший тайный сотрудник органов, министр финансов при социализме, а затем крупный международный банкир Питер Митеши заявил: "Не все ли равно, кто строит автострады - венгры или иностранцы, важно, чтобы они были". Эта, казалось бы, невинная фраза вызвала бурю негодования части населения. Ведь со времен победы на выборах правоконсервативной коалиции в 98-м году целых четыре года одним из главных принципов правительства звучал так: следует дать возможность венгерским фермам получать крупные государственные заказы, тем самым предоставить работу и прибыль отечественным фирмам, дабы они смогли укрепить свои позиции еще до вступления Венгрии в Европейский Союз. На берегах Дуная люди уже знают, что этот акт будет означать далеко не только приток огромных субсидий. Согласно прогнозам, в свободной, неограниченной государственными границами борьбе за рынок неизбежно обанкротится 40% мелких и средних предпринимателей, неконкурентоспособных из-за нехватки капитала в новых странах-членах ЕС. В итоге, конфликтом глобализма и национального принципа в нашей стране озадачен не узкий круг философов, а вся политическая элита. И даже народ, который, затрагивая этот вопрос, далеко не безмолвствует. Елена Коломийченко: Обсуждая темы патриотизма, национальной идеи и национализма в условиях объединяющейся Европы, невозможно обойтись без Германии. Немецкие романтики 19-го века с одной стороны заложили национальный фундамент после объединения страны в 1871-м, а с другой - оказались не во благо использованы идеологами Третьего рейха. Вот что рассказывает из Бонна Евгений Бовкун. Евгений Бовкун: Во время недавнего чемпионата мира по футболу миллионы немцев неожиданно остро ощутили себя патриотами. После недавнего наводнения в восточных землях Германии местные социологи отметили всплеск националистических настроений у пострадавших от стихийного бедствия. Это выразилось в повышении интереса к идеям правопопулистской партии гамбургского сенатора Шилла. Консервативный кандидат в канцлеры Эдмунд Штойбер в одном из своих предвыборных выступлений даже счел необходимым предостеречь сограждан от поддержки правых популистов. Но как провести разделительную черту между нормальным, здоровым патриотизмом, которому присуще чувство национальной гордости, и патриотизмом квасным, отдающим националистическими предрассудками? Немцам сделать это, пожалуй, труднее, чем другим европейцам. Хотя бы в силу своего исторического опыта. За первую мировую войну Германия расплатилась унижениями Версальского договора, оставившего после себя на теле рейха столь глубокие рубцы, что маломощная Веймарская демократия оказалась не в силах воспрепятствовать мощному всплеску национализма и в конце концов сама стала жертвой интриг правых и левых радикалов - национал-социалистов и коммунистов. Канцлер Шр?дер и писатель Мартин Вальзер провели не так давно на эту тему в Берлине горячую дискуссию, пробудившую широкий интерес в кругах германской общественности. Некоторым интеллектуалам не понравилась ниточка, протянутая от Версаля к национал-социализму. Но серьезные историки ФРГ никогда не подвергали сомнению бесспорный факт: условия Версаля затруднили развитие демократии в Германии после Ноябрьского революции девятнадцатого года. Активнее всего против версальских ограничений восстала тогда националистическая оппозиция. Лозунг ?национального позора? помог националистам на выборах в Рейхстаг в двадцатом году получить большинство в парламенте. Гитлеровская идеология фактически вызрела в окопах первой мировой войны: совсем недавно получены новые подтверждения антисемитских и милитаристских воззрений кайзера Вильгельма Второго. А потом тихие антисемиты стали погромщиками, погромщики - националистами, националисты - штурмовиками, штурмовики - эсэсовцами. Гитлеризм шел по костям, готовясь к Холокосту и геноциду. Шел от самого Версаля. Новый коричневый потом Германии, конечно, не угрожает: после второй мировой войны она уверенно встала на путь демократии. Но всякий раз, когда страна начинает переживать трудности, бюргеры с ущемленным национальным сознанием начинают дразнить молодежь патриотическими рассуждениями, провоцируя вспышки страстей. А в результате идеология левого радикализма, некогда писавшая на знаменах слова ?революция? и ?анархия?, смыкается в методах с идеологией крайне правого национализма. Политологи находят много общего во взглядах нынешних сторонников посткоммунистической ПДС и праворадикальной НДП, которую теперь власти собираются запретить. Национал-патриот точно так же ненавидит сегодня демократическую Америку, как и левый антиглобалист. Антиамериканизм в Германии можно считать современной формой национализма, в котором перехлестнулись комплексы и страхи недовольных бюргеров. В новых землях - это отрыжка антиамериканской пропаганды времен владычества марксизма-ленинизма. Консервативный, правый антиамериканизм старых земель замешан на патриотической неприязни к американской культуре. В самое последнее время появилась разновидность ?европейского патриота?, которому не нравятся лица ?не шенгенского происхождения?. Национал-популисты пытаются придать квасному патриотизму характер социального движения. Голосуют за них не ?вечно вчерашние?, а разочарованные демократы, маленькие люди, изменившие своим политическим привязанностям по каким-то причинам. Если идеологию республиканцев или правого популиста Шилла разделяют всего несколько процентов населения ФРГ, то их отдельные цели - широкие массы. Причем, если в шестидесятые годы за коммунистов и национал-демократов голосовали пожилые - из воевавших, то среди нынешних сторонников ПДС или Партии Шилла много молодых. Это потенциал протеста против крупных партий, не оправдавших надежд маленького человека, вынужденного проститься с традиционной немецкой уютностью. Проекция социальных тревог на проблему иностранцев усиливает националистические настроения в германском обществе. И такие настроения вполне сопоставимы с процессами изменения общественного сознания в других странах Европы. Елена Коломийченко: В Европе, да, пожалуй, и во всем мире всепроникающим и все более политизированным явлением становится Интернет. К добру ли это? Существуют разные точки зрения на этот счет - от восторженных до апокалиптически мрачных. ?Почему Всемирная сеть вредит демократии?? - так озаглавлена полемическая статья профессора экономики и финансов Колумбийского университета в США Эли Ноама, напечатанная в британской "Файненшл Таймс". С ее содержанием вам знакомит Иван Воронцов. Иван Воронцов: Люди спорят о пользе Интернета для культуры и экономики, но, кажется, все единодушно говорят о благотворном эффекте Всемирной сети для демократии. Но вот может с этим и стоило бы разобраться. Мой скептицизм - пишет профессор Эли Ноам - основан не на том, что Интернет не всем доступен, дело в системе. Эксперты, кажется, путают достоинства отдельных элементов Интернета с эффектом от системы в целом. Говорят, то, что полезно отдельному человеку или группе людей, полезно и обществу в целом, если будет использоваться всеми. Это заключение ошибочно, и вот пример - автомобиль: с тех пор как он появился, люди не стали тратить меньше времени на дорогу от дома до места работы. Утверждают, что Интернет сделает политику более дорогой, доступной не каждому. Почему? Да, современный, основанный преимущественно на текстах Интернет легок в применении, но новое поколение технологий позволит прием и распространение сложных мультимедийных изображений. Увеличение концентрации потока информации требует более сложной стратегии, чтобы привлечь внимание избирателей, причем, в отличие от телевизионных рекламных роликов, Интернет-пропаганда будет индивидуализирована, ориентирована ради повышения ее эффективности лично на каждого конкретного человека. Соответственно, придется создавать сложные базы данных с информацией о гражданах, что не оставит шансов более стесненным в средствах политикам. С другой стороны, Интернет действительно делает некоторые способы политической пропаганды более дешевыми. Но это только обостряет конкуренцию в сфере пропаганды и приводит к постоянному усложнению ее технологий. Первооткрыватели Интернета, восхищаясь его эффективностью, утверждали, что он придает индивидууму больше влияния на власть и большой бизнес, но это был лишь временный эффект, вызванный тем, что его приобрели отдельные люди или группы, имеющие компьютеры и умеющие пользоваться информационными технологиями, а это, как правило, люди с доходами и образованием выше среднего уровня. Влияние же граждан, не имеющих таковых ресурсов, наоборот, ослабло. Интернет также понижает уровень политических дискуссий - продолжает профессор Эли Ноам. - Ведь увеличение количества информации еще не означает повышения ее качества. Наоборот, Интернет рождает информационную суматоху, и это нагромождение сведений заставляет кричать все громче, чтобы быть замеченным. Соответственно политическая информация неизбежно становится еще более грубой, искаженной и примитизивированной. Один из эффектов Интернета заключается в том, что исчезают посредники между потребителем и провайдером. Но в политике это отнюдь не так уж хорошо. Потоки неотфильтрованной информации рождают слухи и дезинформацию. Обманчиво создаваемое Интернетом ощущение доступности политиков для граждан. Да, можно послать высокому лицу e-mail, но на самом деле вряд ли адресат действительно прочтет большинство этих электронных посланий. Интернет облегчает влияние извне на внутреннюю политику. Действительно, зачем, например, вести переговоры с американским послом, если можно атаковать напрямую электронной кампанией, ложной информацией и непонятно от кого поступающими пожертвованиями спикера Конгресса. Людей беспокоит угроза кибератак со стороны террористов, но стоит думать и об опасности государственного электронного вмешательства в дела других стран. Итак, хороша ли информация для демократии? Свободный доступ к ней без сомнения полезен, поэтому Интернет подрывает тоталитаризм. Но он подрывает и демократию. И не стоит думать, что Всемирная сеть станет "серебряной пулей", которая может избавить политическую систему от безответственности и отчуждения от общества. Интернет не создаст идеальную демократию по Джефферсону, или по афинскому образцу. Другое дело, что такой идеальной демократии никогда и не было, были только надежды, мечтания, и надежды на Интернет - еще одно звено в этой бесконечной, может быть наивной, но наверняка благородной цепи надежд - пишет на страницах газеты "Файненшел Таймс" профессор Эли Ноам. Елена Коломийченко: Программу "Континент Европа" завершает специальный выпуск европейского исторического календаря. Его подготовил Кирилл Кобрин. Кирилл Кобрин: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана? Ведь были ж схватки боевые, да, говорят, еще какие. Недаром помнит вся Россия про день Бородина..." Конечно, недаром. И Москву отдали не даром - русская армия потеряла около 60-ти тысяч человек. Неприятель, хоть и объявил себя победителем в этой страшной мясорубке, хотя и занял старую русскую столицу, был в конце концов уничтожен. Лишь каждый десятый солдат наполеоновской великой армии, вторгшейся на территорию Российской империи летов 1812-го года, смог уйти оттуда живым. Апофеозом этой загадочной кампании, героями которой были помимо монархов, полководцев, солдат, политиков и просто мирных жителей, такие чуть ли не платоновские архетипы, как русский мороз, насморк Наполеона и дубина народной войны, так вот ее апофеозом стали Бородинское сражение, которые французы именуют Московской битвой, и пожар Москвы. Сегодня речь пойдет о Бородине. 190 лет назад 7-го сентября 1812-го года в пять часов утра началась адская орудийная канонада, которая была слышна на 30 с лишним километров вокруг. Мы знаем о Бородинском сражении все. Мы знаем, что Кутузов не хотел давать его, но дал. Что Наполеону нужна была решительная победа над армией, за которой он гонялся по русской территории более двух месяцев. Что победили французы. Что победили русские. Что французы отступили первыми. Что первыми дрогнули русские. Что сражение выиграла русская артиллерия, организованная еще Аракчеевым. Что Наполеон не ввел в дело свою гвардию и упустил победу. Что оскорбленный Барклай де Толли искал смерти на поле брани, но не нашел, а оскорблявший его Багратион нашел. Мы читали об этом в школьном учебнике, в великом романе Толстого, в хрестоматийном стихотворении Лермонтова. Бородино - самое известное сражение в русской литературе позапрошлого века. Кавказ, Севастополь, русско-турецкие войны - все это осталось на периферии сознания отечественного читателя. Он был заворожен иным. "Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищения перед красотою зрелища. Теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий золотым и розовым оттенком свет и темные длинные тени. Все это было оживленно, величественно и неожиданно". Это "Война и мир". Даже автор романа, написавший несколько страниц ранее, для чего было дано Бородинское сражение - не для французов, не для русских, оно не имело ни малейшего смысла, не может оторваться от красоты зрелища. Этот восторг можно найти еще у Лермонтова: "Уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами". Впрочем, ни Толстой, ни Лермонтов в Бородинской битве не участвовали. А вот другое свидетельство - знаменитого гусара, гуляки, партизана и поэта Дениса Давыдова, человека, для которого Бородино было не пустым звуком, ведь до 7-го сентября 1812-го года это село принадлежало его семье. Ночь перед боем. Давыдов, завернувшись в бурку, покуривает любимую трубку и размышляет. "Там, на пригорке, где некогда я резвился и мечтал, где я с жадностью читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о перекатах грома русского оружия на границах Франции, там закладывали редут Раевского. Красивый лесок перед пригорком обращался в засеку и кипел егерями, как некогда стаями гончих собак, с которыми я носился по мхам и болотам. Все изменилось. Я лежал за Семеновским, не имея угла даже в собственном доме, но даже и в овинах, занятых начальниками". Другой русский поэт князь Петр Андреевич Вяземский вступил в ополчение и был на Бородинском поле. Пулям, как тогда говорили, не кланялся, под ним были убиты две лошади, а позже за участие в сражении он получил орден Станислава четвертой степени. Вяземский один из тех ветеранов Отечественной войны, которые негодовали по поводу выхода "Войны и мира". В воспоминаниях о 1812-м годе он назвал роман "школой отрицания и унижения истории". Мы же с вами, по крайней мере те, кто твердо знает, что сквозные раны, раздробленные конечности, расколотые черепа, политая кровью земля бывает не только в кино или компьютерных играх, мы все-таки принадлежим к той породе людей, для которых следующие слова имеют не только эстетическое значение. "Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам. На тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно собирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевордина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Над всем полем, прежде столь весело красивом, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма, и пахло странной кислотой селитры и крови". Это написал человек, который воевал в Чечне и Севастополе. Впрочем, до него был еще один, тоже служивший на Кавказе, тот самый, который "Скажи-ка, дядя..." сочинил и про "уланов с пестрыми значками". "Плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля". Эпитафией и закончим. Москву отдали недаром. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
