Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-01-04]
Ведущий Сергей Сенинский
Сергей Сенинский: Выпуск открывает панорама экономических новостей и событий последних дней - Одна неделя года. "Одна неделя года" Ирина Лагунина: Курс доллара к единой европейской валюте впервые опустился ниже уровня 1,28 за евро. Один из руководителей Федеральной Резервной Системы вновь заявил, что главный банк США может не спешить с повышением процентных ставок (самых низких за последние полвека), так как инфляция в стране остается на минимальном уровне. В то же время Европейский центральный банк не стал повышать процентные ставки для стран "зоны евро", а руководитель банка заметил, что нынешний курс евро не угрожает пока росту европейского экспорта, от чего во многом зависит рост европейской экономики в целом. Иван Толстой: Семь стран, входящих в Ассоциацию регионального сотрудничества Южной Азии, подписали соглашение о создании зоны свободной торговли. Оно вступит в силу 1 января 2006 года. В течение первых семи лет действия соглашения Индия, Пакистан и Шри-Ланка снизят импортные тарифы во взаимной торговле до уровня ниже 5%. Остальные участницы Ассоциации - Бангладеш, Бутан, Мальдивы и Непал - сделают то же самое, но в течение 10 лет. Ирина Лагунина: Европейская аэрокосмическая корпорация Airbus в 2003 году впервые продала больше пассажирских лайнеров, чем американская Boeing - 300 против 280-ти. Всего 4 года назад, в 1999, во время бума пассажирских авиаперевозок в США, продажи Boeing составили 620 лайнеров. Иван Толстой: Объем золотовалютных резервов России в 2003 году увеличился на 61% и достиг почти 77 миллиардов долларов. Теперь, по этому показателю, Россия вплотную приблизилась к первой пятерке стран мира. В ней лидирует Япония, валютные резервы которой составляют около 500 миллиардов долларов. Далее следуют Китай - более 400 миллиардов, Тайвань - 200 миллиардов, Южная Корея - 150, Гонконг - 115, и Сингапур - 95 миллиардов долларов. Сергей Сенинский: Одна неделя года - панорама экономических новостей и событий. Продолжаем выпуск... Курс евро к доллару. На каком его уровне - "болевой порог" для Европы? Итак, курс евро к доллару повысился до очередного рекордного уровня - 1 доллар и 28 центов за евро. "Дорогая" валюта делает дешевле импорт, но одновременно - дороже, то есть менее конкурентоспособным, экспорт. Другими словами, та же нефть, которую Европа покупает за доллары, обходится ей все дешевле, а собственный экспорт - все дороже, особенно в США или другие страны, ориентированные во внешней торговле на доллар. В США на долю экспорта приходится примерно 11-12% ВВП. Все остальное потребляет гигантский внутренний рынок. Экономика большинства стран Европейского союза, наоборот, ориентирована в значительной степени именно на экспорт - от 20% до 45% по отдельным странам. При этом спрос на внутренних рынках почти не растет, в отличие от США или стран Азии. Так во что обходится "дорогой" евро европейским экспортерам уже сегодня? И как на объемах европейского экспорта - а значит, темпах экономического роста в целом - может отразиться дальнейший рост курса европейской валюты? Об этом мы говорим сегодня с экспертами из Германии, которая является крупнейшим экспортером Европейского союза. На вопросы нашего корреспондента в Бонне Дмитрия Аскоченского отвечают руководители отделов конъюнктуры - Института немецкой экономики в Берлине Густав Хорн, и Института экономических исследований в Мюнхене Гернот Нерп, а также - ведущий аналитик исследовательского отдела Deutsche Bank во Франкфурте Штефан Шнайдер. Начинает Густав Хорн, Берлин: Густав Хорн: Германия экспортирует около 1/3 своего ВНП, из чего около 10% приходится на США. Но было бы неправильно ограничить оценки ущерба из-за "дорогого" евро только этими данными. Значительно важнее так называемые эффекты "третьего рынка". То есть, если соседняя Франция экспортирует теперь меньше в США, значит - сокращается французское производство, и, соответственно, - немецкий экспорт во Францию. Мы имеем дело с цепной реакцией, и вторичные эффекты здесь намного важнее первичных... Гернот Нерп: Доля США в структуре всего экспорта Германии составляет примерно 10%. Но существуют и другие регионы мира, "привязанные" к доллару - их доля в немецком экспорте составляет уже почти 20%. Кроме того, "дешевый" доллар ужесточает конкуренцию и на внутреннем европейском рынке. Ведь теперь американцы или китайцы могут предлагать здесь свои товары и услуги дешевле, что отнюдь не облегчает жизнь европейским производителям. На сегодня я не стал бы еще оценивать ситуацию, как угрожающую, но если доллар упадет ниже границы в 1,30 за один евро, тогда придется бить тревогу... Штефан Шнайдер: Гораздо больше немецкие экспортеры пострадали не в самих США, а в других странах так называемой "долларовой" зоны - в Юго-Восточной Азии или той же России, где они оказываются неконкурентоспособными по сравнению с американскими. Сергей Сенинский: Можно ли, на ваш взгляд, говорить о том, что пока "положительный" эффект "дорогого" евро (скажем, более дешевые энергоносители и низкая инфляция) в целом "перевешивают" проявления эффекта "негативного" (сокращение экспорта при минимальном внутреннем спросе)? Гернот Нерп: Пока позитивные и негативные факторы "сильной" валюты уравновешивают друг друга. Например, дорогой евро обеспечивает низкие цены на энергоносители. Можно было бы усилить положительные эффекты и снижением процентных ставок в зоне евро. Я практически не сомневаюсь, что если курс доллара к евро превысит уровень 1,30, то Европейский центральный банк решится на снижение ставки, а также попытается при помощи валютных интервенций остановить рост евро. Иначе европейскому экспорту грозит крах. Штефан Шнайдер: В принципе, при росте курса любой валюты негативные моменты преобладают над позитивными. По нашим расчетам, удорожание европейской валюты на каждые 10% приводит к сокращению темпов экономического роста в Европе на 0,25%. И, несмотря на положительные аспекты, - например, более высокая покупательная способность европейцев или снижение цен на импортные товары, в целом негативное влияние "сильной" валюты на экспорт и инвестиционный климат преобладает над позитивными моментами. То, что мы пока этого не ощущаем, объясняется компенсацией удорожания евро благоприятной конъюнктурой в мировой экономике в целом. Но со "слабым" евро Европе было бы значительно легче. Сергей Сенинский: Прогнозов по части курса евро к доллару - не счесть. Но каков его примерный уровень, за которым "негативных" проявлений для экономики Германии станет явно больше, чем "позитивных"? Какие из прогнозов в этой их части вам лично представляются более правдоподобными, чем другие? Штефан Шнайдер: Понятия "болевого порога" - для соотношения евро и доллара - не существует. Каждое повышение обменного курса сокращает не только доходы экспортеров, но и их количество. Однако некой "общей" для всех границы роста евро не существует. Если же говорить о динамике экспорта, то, видимо, при курсе 1,30 за евро немецкий экспорт, по сравнению с прошлым годом, не вырастет вовсе. Хотя и курс 1,25, обеспечивающий прирост экспорта всего на 3%, не очень-то хорош для немецкой экономики. 1,20 или 1,15 было бы для неё значительно лучше. Густав Хорн: Я бы не стал говорить о "болевом пороге": каждое удорожание евро - болезненно. Уже сейчас, при курсе 1,27, пришло время принимать меры, при курсе 1,30 ничего нового не произойдет. По нашим расчетам, 10% повышение курса валюты приводит к снижению промышленного роста на 0,75%. То есть при существующем ныне промышленном росте в 1% удорожание евро на 10%, то есть до уровня 1,35 - 1,36 приведет к полной остановке этого роста... Гернот Нерп: На сегодня я бы обозначил такой "болевой порог" уровнем курса 1,30. Если и эта граница будет пройдена, я вижу непосредственную угрозу экономическому росту Европы и надеюсь, что Европейский центральный банк, совместно с центральными банками европейских стран, снизит процентные ставки или предпримет другие меры для удержания роста евро. Уже сейчас можно говорить о том, что доллар продается значительно ниже своей реальной стоимости, но из истории известны случае, когда такая "недооценка" длилась годами. Проблемой США является дефицит платежного баланса и потребуется немало времени, чтобы выправить существующие диспропорции. Так что доллар еще довольно долго может оставаться "слабым". Что же касается евро, то уровень 1,30 лично для меня является некой границей сейчас, сегодня. Может быть, через год, в силу гибкости экономики, этот предел будет уже на уровне 1,40. Но сегодня - без того, чтобы возникла реальная угроза сокращения рабочих мест в Европе, курс евро должен остаться ниже уровня 1,30. Сергей Сенинский: Спасибо всем нашим собеседникам. Напомню, на вопросы нашего корреспондента в Бонне отвечали - руководители отделов конъюнктуры - Института немецкой экономики в Берлине Густав Хорн, и Института экономических исследований в Мюнхене Гернот Нерп, а также - ведущий аналитик исследовательского отдела Deutsche Bank во Франкфурте Штефан Шнайдер. Продолжаем выпуск. Эстония и Венгрия - за четыре месяца до вступления в Европейский союз 2004 год только начался, но одно из главных его событий давно известно. 1 мая 10 стран Центральной, Восточной и Южной Европы войдут в Европейский союз. Ожидания и опасения граждан - сегодня, за четыре месяца до события. О чем говорят больше? Два коротких сюжета на эту тему подготовили наши корреспонденты в Эстонии и Венгрии. Начинает Ильдар Низаметдинов, Таллинн: Ильдар Низаметдинов: Минувший год был отмечен в Эстонии рекордно низкой инфляцией - менее полутора процентов. Тем не менее, потребители нервничают и, как показали последние опросы, ожидают резкого - почти в 15 раз - ускорения темпов роста цен. Причём, несмотря на их нынешнюю стабильность, пессимизм потребителей усиливается с каждым месяцем. В чём же причина? Директор эстонского института конъюнктуры Маре Йозинг объясняет это страхами, связанными с предстоящим вступлением страны в Европейский Союз. Действительно, вырастут акцизы на табак и автомобильный бензин, больше придётся платить за импортные продукты питания. Экономисты признают, что рост цен ускорится. Но - не так, как опасаются многие. Банк Эстонии прогнозирует на этот год 4% повышение индекса потребительских цен. Примерно таковы же и предсказания ведущих аналитиков. Но обычные потребители экономистам не очень-то верят. Уже осенью в некоторых регионах был отмечен ажиотажный спрос на сахар, который после 1 мая 2004 года, то есть после вступления Эстонии в Евросоюз, подорожает, по крайней мере, вдвое. Соответственно, резко возросли объемы импорта сахара, что вызвало гнев Европейской Комиссии - Эстонии грозят крупным штрафом. Правительство подготовило даже специальный законопроект, предусматривающий строгое - вплоть до тюремного - наказание бизнесменов за накопление непомерно больших запасов сахара и ряда других продуктов. Беспокойство проявляют не только обычные потребители, но и часть предпринимателей. В конце 2003 года чуть ли не вдвое увеличился импорт некоторых видов сырья, которые также могут существенно подорожать после вступления Эстонии в ЕС. Впрочем, есть и исключения. Например, местные строительные компании настроены весьма оптимистично: они надеются, что субсидии из европейских фондов структурных реформ вызовут в стране строительный бум. Ну, а директор Института конъюнктуры Маре Йозинг полагает, что уже через полгода и компании, и обычные жители Эстонии убедятся в беспочвенности большинства своих опасений. Она напоминает, что общий уровень цен в решающей степени зависит от платёжеспособности населения, а она в Эстонии пока гораздо ниже, чем в большинстве стран Европейского союза. Сергей Сенинский: Ильдар Низаметдинов, наш корреспондент в Таллинне. Тему продолжит - из Будапешта - Золтан Виг: Золтан Виг: Судя по результатам последних опросов общественного мнения, венгры смотрят на экономические перспективы наступившего года с умеренным скептицизмом. 52% опрошенных недавно Институтом по изучению экономики на вопрос, каковы их ожидания, ответили, что 2004 год будет хуже, чем предыдущий. Однако, ухудшение - по их же мнению - не будет значительным. 27% опрошенных считают, что ситуация останется такой же или чуть-чуть улучшится. Остальные 23% опрошенных не хотели или не смогли дать какую-либо оценку. И эти данные отражают более позитивные ожидания, чем результаты опросов, проведенных осенью прошлого года. Но самое удивительное в том, что "умеренный" пессимизм большинства населения вызван отнюдь не опасениями, связанными с грядущим вступлением Венгрии в Европейский Союз. Эксперты полагали, что для многих венгров сама идея членства в ЕС уже означает неизбежное подорожание основных товаров и услуг. Но, как оказалось, сами потребители уже привыкли к постоянному их росту: по крайней мере, никто не стал закупать соль, спички, керосин или муку, что еще недавно, в годы социализма, было естественным признаком паники и страха. Наоборот, в конце года в супермаркетах покупали, скорее, те венгры, у которых доходы высокие, и тратили они деньги на то, что и до этого было дорого: фирменную аудио-видео технику, золото и легковые автомобили. Занятно, но факт: некоторые торговые компании активно занимались своего рода "страх-маркетингом". В газетах замелькали рекламные объявления о том, что, мол, после 1 мая, когда Венгрия уже станет членом Евросоюза, цены на автомобили и недвижимость могут вырасти на 20%. При этом кредиты на покупку жилья в стране остаются весьма дешевыми, и опасения инвесторов связаны, скорее, не с подорожанием недвижимости, а наоборот, падением цен на неё. Еще один повод для опасений - экономическая политика правительства. Эксперты не устают повторять, что замедление реформ государственных систем перераспределения - здравоохранение, образование, социальное страхование - может иметь для Венгрии весьма печальные последствия. Особенно - на фоне резкого сокращения прямых иностранных инвестиций, по объемам которых - в расчете на душу населения - Венгрия многие годы была лидером среди стран Центральной Европы. Инвесторы уходят в страны, где труд - дешевле. Сергей Сенинский: Золтан Виг, наш автор в Будапеште. Продолжаем выпуск... The Economist Обзор некоторых публикаций очередного номера британского еженедельника "Экономист". Он вышел в пятницу, 9 января. С обзором вас познакомит Мария Клайн: Мария Клайн: Евро стоит уже 1 доллар 28 центов. Тем не менее, Европейский центральный банк вновь решил не менять процентные ставки. Правильно ли - не обращать внимания на рост евро? - пишет "Экономист". Любой центральный банк беспокоится о курсе валюты лишь в той степени, в какой этот курс влияет на темпы инфляции. Но в Европе рост цен сегодня едва превышает 2% в год. Подорожавший евро делает импорт дешевле, но пока и этот эффект почти не проявился. В 2001 году курс евро к доллару достиг минимума. С тех пор европейская валюта подорожала на 50%. Но "торгово-взвешенный" курс евро, то есть по отношению к корзине валют ведущих торговых партнеров, повысился за это же время лишь на 25%. Несмотря на рост курса евро, многие аналитики прогнозируют для стран зоны евро почти 2% экономический рост в 2004 году - то есть вчетверо больший, чем в 2003. Однако "крепнущий" евро, безусловно, усложняет монетарную политику в Европе. Если снизить процентные ставки, кредитов европейцы станут брать больше. Но при этом усиливаются инфляционные ожидания. С другой стороны, если ставки повышаются, привлекательность вложений в евро возрастает, и курс валюты вырастет еще больше. Одно из альтернативных решений - валютные интервенции. В 2000 году, когда курс евро стремительно приближался к 80 американским центам, совместными усилиями центральных банков падение было остановлено. Валютные курсы станут одной из главных тем встречи министров финансов стран "большой семерки" в начале февраля. Стоит вспомнить, что нынешнее падение курса доллара началось после невнятного заявление по итогам предыдущей их встречи, в сентябре прошлого года, заключает "Экономист". Обычная картина в Швеции: отец, а не мать, с детской коляской. Право отцов на оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком существует здесь уже 30 лет. Правда, пользуются этим правом отцы редко. Теперь их пытаются заставить брать такой отпуск чаще, пишет "Экономист". Родители в Швеции - на двоих - имеют право на 13 месяцев оплачиваемого отпуска по уходу за ребенком. В течение этого времени государство выплачивает им 80% их предыдущего заработка, но не более примерно 3 с половиной тысяч долларов в месяц. Помимо этих 13, можно взять еще 3 месяца отпуска, но оплата будет уже символической. Причем отпуск можно использовать как весь сразу, так и по частям - пока ребенку не исполнится 8 лет. Тем не менее, 85% всех таких отпусков в Швеции берут матери, а не отцы. Это и приводит в негодование убежденных феминистов, которые считают, что именно разделение родительской ответственности есть ключ к равноправию на рынке труда. При этом в Швеции уже - один из самых высоких в мире показателей женской занятости, хотя по заработкам они по-прежнему уступают мужчинам. Новации встречают понимание в правительстве. Его убеждают такими аргументами: чем больше отцы будут заботиться о детях в раннем возрасте, тем выше вероятность, что их отношения сохранятся, если семья потом распадется. Тем не менее, призывы увеличить долю отцов в оплачиваемом отпуске встречают возражения не только мужской части населения, но и самих матерей. Родители хотят сами решать, как и кто будет воспитывать детей в их семье. Недавнее исследование подтвердило: большинство шведских родителей вполне удовлетворены ныне действующей системой, заключает "Экономист". Сергей Сенинский: Мария Клайн познакомила вас с обзором некоторых публикаций очередного номера британского еженедельника "Экономист", который вышел в пятницу, 9 января. "Панорама". Природная рента и "нефтяные" фонды добывающих стран "Панорама". В этой рубрике сегодня - о так называемой "природной ренте" и о том, как могут распределяться доходы от продажи минерального сырья между государством, его гражданами и добывающими компаниями. Вообще платежи государству со стороны добывающих компаний - тема специального курса на экономических факультетах университетов во многих странах мира. Но на чем основано такое налогообложение в принципе? Тему открывает - из Калифорнии - научный сотрудник Гуверовского центра Стэндфордского университета профессор Михаил Бернштам: Михаил Бернштам: Рента - это отдача на землю и то, что находится под землей, то есть на природные ресурсы. Рента отличается от прибыли. Прибыль - это отдача на капитал, то есть на станки, оборудование, машины - все, что создано в результате инвестиций. Если все, что находится под землей, куплено теми или иными лицами, тогда налогообложение ренты ничем не отличается от налогообложения прибыли. Если же земля и все, что находиться под ней, то есть природные ресурсы, не куплены этими лицами, тогда отдача на природные ресурсы - то есть рента - облагается налогом иначе. В каждой стране по-разному, но иначе. Так вот, рентные платежи - это платежи за использование природных ресурсов и земли богатой природными ресурсами. Сергей Сенинский: Другими словами, известные "роялти" - это лишь часть этого комплекса налогообложения? Михаил Бернштам: "Роялти" - это просто такой технический термин, который используется в налогообложении США и ряда других стран. "Роялти" - это, буквально, то, что "принадлежит королю", это - старинное слово. Экономисты говорят - "экономическая рента". А "роялти" - просто технический термин для обозначения налогообложения той же самой ренты. То есть для налогообложения отдачи на землю и природные ресурсы. Сергей Сенинский: Во многих добывающих странах мира создаются специальные фонды, в которых аккумулируются - в тех или иных объемах - доходы от продажи сырья. О некоторых таких фондах - разговор впереди. Но ведь те же нефтедобывающие страны можно разделить на две группы. В одних - нефтяная промышленность, по сути, принадлежит самому государству (это - не только страны Персидского залива, но и Норвегия, Мексика или Венесуэла), а в других странах нефтяные компании частные - скажем, в США, Великобритании или России... Михаил Бернштам: Сейчас многие экономисты и практики говорят о "публичной" собственности. То есть, если природные ресурсы находятся в собственности того или иного управляемого государством фонда, но средства из этого фонда идут на обслуживание пенсий или образования или других внутренних потребностей населения, то каждый гражданин является как бы неформальным, а может быть даже и формальным, собственником, то есть претендентом на доходы от этих ресурсов. В таком случае, мы говорим о "публичной" собственности. В данном случае государство является управляющим. В принципе, сказать, как должно быть и что лучше - государственная собственность или частная собственность на природные ресурсы - достаточно трудно... Сергей Сенинский: Если иметь в виду те страны, в которых добывающие компании - частные, существует ли некий средний уровень изъятия их доходов от добычи и продажи сырья? Михаил Бернштам: Количественных параметров тут нет. Именно потому, что во многих странах, где существует частная собственность на использование природных ресурсов, как в США, или - как в Австралии, где предприятия - частные, а природные ресурсы принадлежат государству. И везде в этих странах государство пытается отделить доход на прибыль, то есть налогообложение прибыли, и "роялти", то есть налогообложение природных ресурсов. Именно для того, чтобы иметь стимулы для развития. Ведь то, о чем мы говорим, это - не развитие природных ресурсов, это - развитие капитала. Будут или не будут они разработаны вообще, или будут они разработаны лучше или хуже, это зависит от капитала, а от природных ресурсов это не зависит. Поэтому "роялти" и налогообложение природных ресурсов может быть довольно "плоским" и зависеть только от качества самих условий добывания, от местоположения, от транспортировки и т.д. Но главное в данном случае - это налогообложение прибыли, то есть тех вложений, которые делали предприятия. Сергей Сенинский: В России с 2004 года формируется специальный "стабилизационный" фонд - стабилизационный для бюджета. В него будут поступать доходы казны в виде экспортных пошлин на нефть и налога на добычу полезных ископаемых - в той их части, которая образуется при ценах на нефть выше 20 долларов за баррель. Ну, а сам - новый для России - налог на добычу полезных ископаемых появился в 2002 году. Как он устроен? Наш собеседник - первый заместитель министра финансов России Сергей Шаталов: Сергей Шаталов: В 2002 году был введен новый налог на добычу полезных ископаемых в отношении нефтедобычи. Были установлены достаточно жесткие ставки этого налога. И в первый же год бюджет получил дополнительно 5 миллиардов долларов поступлений от этого налога. Произошло это прежде всего из-за того, что новый механизм устанавливал одинаковые ставки этого налога для всех месторождений и для всех нефтедобывающих компаний. Ставки, которые "привязаны" к ценам на нефть, сложившимся на мировом рынке, а также к отношению курсов доллар/рубль. И этот механизм себя оправдал... Сергей Сенинский: Напомню, 5 миллиардов долларов за год - дополнительно к бюджету России, который составлял тогда примерно 70 миллиардов долларов. Но ведь месторождения нефти - разные. Одни - молодые, где она может бить мощным фонтаном, как было, скажем, на Самотлоре в начале 60-ых годов прошлого века. Другие месторождения - старые или со сложными геологическими условиями добычи. Именно этот аргумент приводится сегодня практически во всех дискуссиях о том, как реорганизовать налогообложение нефтедобычи в России. Предлагается, прежде всего, дифференцировать ставки налога на добычу полезных ископаемых - именно с учетом особенностей месторождений. И для неспециалиста это представляется логичным. А - ваше мнение, как автора нынешней российской налоговой реформы? Сергей Шаталов: Я с большим опасением отношусь к тому, чтобы вводить разнообразные коэффициенты, которые учитывали бы те или иные факторы, связанные с добычей нефти. По той причине, что здесь просто нет объективных показателей, и многое будет основываться лишь на том, какие решения будет принимать тот или иной чиновник. Соответственно, возникает повышенная "взяткоемкость" этого механизма. А этого, конечно, не хотелось бы допустить в принципе. Поэтому в качестве трансформирования налогообложения добычи нефти в России можно рассматривать несколько вариантов. Один из них состоит в том, чтобы значительно увеличить экспортные пошлины, которые взимаются с компаний при экспортных поставках, но, конечно, только в том случае, если цены на нефть будут достаточно высокими на мировом рынке. Например, свыше 25 долларов за баррель... Сергей Сенинский: Экспортные пошлины уже сейчас действуют именно как механизм частичного изъятия дополнительных доходов, тех, которые образуются исключительно благодаря высоким ценам на нефть в мире. А - другие варианты? Сергей Шаталов: Второй вариант, который мы предлагаем уже несколько лет, однако не до конца решили некоторые технические вопросы, и это, скорее, - задача 2006 года. Это налог на дополнительные доходы от добычи углеводородов. Если такой налог будет введен, то он в "автоматическом" режиме будет отслеживать экономику месторождений. И он позволит брать наибольшие налоги с месторождения в тот момент, когда это месторождение работает наиболее эффективно. Когда у него наибольшая отдача. Такой налог минимален на начальных стадиях разработки и на конечно этапе, когда добыча нефти падает. Если такой налог - на дополнительный доход от добычи полезных ископаемых - будет введен, это дает возможность даже несколько снизить ставки налога на добычу полезных ископаемых. Сергей Сенинский: Оценки "дополнительного изъятия" доходов нефтяных компаний России приводятся сегодня самые разные - вплоть до 20-30 миллиардов долларов в год. А каковы оценки министерства финансов? Сергей Шаталов: Я могу говорить только о своих оценках, и, понятно, те суммы, которые здесь называются, должны зависеть от конъюнктуры мирового рынка. Уже сегодня налогообложение в нефтяной отрасли у нас находится в тех пределах, в которых в целом оно складывается в других странах, которые занимаются добычей нефти. Поэтому если цены будут достаточно высокими - больше 25 долларов за баррель - то в этом случае, нефтяная отрасль может без особого ущерба заплатить дополнительно 2-3 миллиарда долларов в год. Но если эти цены снизятся, то понятно, что такой "аппетит" со стороны государства будет явно чрезмерным... Сергей Сенинский: Сергей Шаталов, первый заместитель министра финансов России. Теперь - собственно о государственных нефтяных фондах в некоторых странах. Первый из примеров - Норвегия. Здесь - главная нефтяная компания страны - Statoil - почти полностью принадлежит государству, а ставка налога на прибыль компаний - в части добычи и транспортировки нефти - составляет 78%. С 1995 года в Норвегии существует специальный фонд, куда направляются все нефтяные платежи государству. Часть этого фонда может использоваться в интересах бюджета, но основная часть инвестируется в зарубежные акции и облигации, которые приносят определенные дивиденды. Фонд создан, в основном, "для будущих поколений", когда нефти в стране станет меньше, а пенсионеров - наоборот, намного больше. Сегодня в этом фонде - почти 90 миллиардов долларов! И это - всего на 4,5 миллиона норвежцев. В какой степени норвежский опыт применим в других странах? Мы возвращаемся к интервью с профессором Михаилом Бернштамом, сотрудником Гуверовского центра Стэндфордского университета, Калифорния: Михаил Бернштам: Норвежский опыт - прекрасный. Он полностью везде применим. Но это возможно только при "публичной" собственности на нефтяные предприятия. При частной собственности тоже можно брать "роялти" (налог на природные ресурсы) и класть его в специальный фонд, но о больших суммах уже будет говорить трудно. Там государство уже что-то получило, когда собственники приобрели у государства землю и право распоряжаться природными ресурсами. В государственной собственности норвежский опыт - одна из самых лучших моделей. Сергей Сенинский: А насколько применима такая схема в России? Ведь здесь - как и во времена СССР, государственная собственность на недра, но нефтяные компании - уже частные? Михаил Бернштам: В России есть сложность. Дело в том, что ведь еще недавно в стране тоже существовала практически "публичная" собственность. Потом собственность на природные ресурсы и на предприятия, капитал которых практически принадлежал всему населению, была передана государством небольшому числу отдельных лиц. И государство не получило того дохода и той компенсации, которую во всех странах оно получало в результате частного приобретения предприятий, разрабатывающих природные ресурсы. В России этого не произошло. Поэтому, как вернуть из нынешнего положения в такое, при котором будет благоденствовать все население и получать доход от природных ресурсов, - вопрос очень сложный, но все же решаемый. Сергей Сенинский: Я знаю, что вы много занимались проблемами налогообложения сырьевых отраслей, в том числе - применительно к России... Существуют ли в принципе некие простые решения? Михаил Бернштам: В принципе, красивого и нейтрального решения - нет! Можно только попытаться провести новую "публичную" приватизацию. "Публичная" собственность - это частная собственность большого числа собственников. И создать пенсионные фонды, фонды образования, фонды здравоохранения, в которых будут являться собственниками большое количество людей. Можно восстановить права людей, потерявших сбережения, так как они были собственниками капитала. И эту собственность передать им. То есть сначала - национализация, а потом "публичная" приватизация. Это - некрасивый путь, он вызовет очень большие возражения. Но тогда действительно можно будет приблизиться к той модели благосостояния, которая существует в Норвегии, в американском штате Аляска, в Австралии и других развитых странах. Сергей Сенинский: Но ведь есть еще и оборудование, находящееся в собственности частных добывающих компаний. Михаил Бернштам: Сами ресурсные предприятия являются богатейшим капиталом, и этот капитал оказался оплачен. Этот капитал был сначала оплачен населением СССР, которое "инвестировало" в него десятилетиями, получая очень низкую зарплату. Вообще источником плановой экономики была "подавленная" зарплата и недобровольные сбережения в Сбербанке, которые инвестировались. Но потом люди за это ничего не получили, капитал был передан небольшому числу лиц. Мы сейчас говорим не в юридических терминах, а лишь в практических и экономических терминах. И если мы хотим создать "публичную" собственность в России по норвежскому типу, например, то тогда придется все права на разработку природных ресурсов и капитал тем или иным способом передать в "публичную" собственность частным держателям, партнерским сетям, различным фондам для самых широких слоев населения... Сергей Сенинский: Честно говоря, есть большие сомнения в том, что подобный сценарий в принципе возможен в России. То есть "публичную" собственность на недра - через национализацию и повторную приватизацию - вряд ли будут создавать... Но если так, то, получается, что и любые схемы "прямой" передачи всем гражданам доходов от продажи нефти, основанные именно на "публичной" собственности, в России мало реальны... Но допустим все же, что она возникла... Михаил Бернштам: Если мы создаем "публичную" собственность, то вопрос налогообложения природных ресурсов вообще отпадает. Такой сложнейший вопрос, где очень трудно отделить прибыль от ренты и по каким ставкам облагать и то, и другое - все вопросы отпадают. Ведь население немедленно получает прибыль от природных ресурсов. И вообще ничего налогом облагать уже не надо. А государство заодно еще и избавляется от крупных расходов на пенсии и образование. Люди получают все это от продажи природных ресурсов. То есть национальное богатство, таким образом, способствует тому, что остальное государство и остальной бюджет будут сравнительно небольшими. Сергей Сенинский: То есть идея в том, что каждый человек, получая какие-то деньги, свою долю, от продажи нефти, может накапливать их - на свое или детей образование, лечение или пенсию? Михаил Бернштам: Все зависит от структуры фондов. Можно построить ее так, что люди сами будут выбирать, на что им тратить деньги. Можно создать отдельно образовательный фонд, фонд пенсионный и фонд здравоохранения, куда вкладывать часть доходов от природных ресурсов. И там будет и гарантированная пенсия, и гарантированные средства на образование и здравоохранение... И, кроме того, эти фонды будут наследоваться. Ведь каждое вложение, каждая акция или каждое право является наследственным и принадлежит всем последующим поколениям... Сергей Сенинский: Другой из наиболее известных в мире примеров нефтяных фондов "для всех" - фонд американского штата Аляска. Но прежде - как в принципе устроено в США налогообложение именно нефтяных компаний? На вопросы нашего корреспондента в Вашингтоне Владимира Дубинского ответил сотрудник вашингтонского Центра стратегических и международных исследований Фрэнк Веррастро: Фрэнк Веррастро: Налогообложение нефтяных компаний в США ничем не отличается от налогообложения любой другой корпорации. Правда, правительство может, по своему усмотрению, снизить налоги той или иной компании, скажем, с целью поощрения ее деятельности, если оно считает эту деятельность полезной для государства. Впрочем, это возможно и в других отраслях промышленности - например, в транспорте. Но в целом, в отношении нефтяных компаний действуют точно такие же налоговые законы, как и в отношении любого другого предприятия. Сергей Сенинский: Когда возник нефтяной фонд штата Аляска и как он работает? Фрэнк Веррастро: Фонд Аляски (кстати, аналогичные фонды существуют и в других странах - например, в Азербайджане, Казахстане и Норвегии) - был создан в 1976 году. Фактически это - трастовый фонд, целью которого является создание инвестиционной базы, которая могла бы обеспечить доходы для будущих поколений. Каждый гражданин штата Аляска ежегодно получает часть доходов от продажи нефти - в виде дивидендов по инвестициям. То есть сами доходы штата от продажи нефти инвестируются, принося ту или иную прибыль - в зависимости от конъюнктуры рынка. Когда фонд только создавался, население Аляски меньше, а нефти там добывалось больше, чем сегодня. И тогда жители штата получали в конце года весьма приличную сумму. Управляют этим фондом исключительно местные власти, штата Аляска, и федеральное правительство ни имеет к нему никакого отношения. Правда, жители Аляски должны платить федеральные налоги с этих дивидендов, так как они являются частью их дохода. Сергей Сенинский: Здесь имеет смысл уточнить. О том, как работает нефтяной фонд в Норвегии, мы уже рассказали. А что касается фондов в Казахстане или Азербайджане, созданных в последние годы, (как, кстати, и во многих других странах), то они полностью принадлежат и управляются правительством. Граждане могут получить средства таких фондов лишь опосредованно - скажем, через финансирование каких-то социальных программ или повышение пенсий. Примерно также, кстати, будет работать и создаваемый в России "стабилизационный" фонд, то есть в первую очередь - для бюджета. Фонд Аляски работает иначе. В него, в отличие от Норвегии, отчисляется не все, а лишь 25% доходов казны штата от нефтяного бизнеса. Эти деньги - инвестируются, а дивиденды ежегодно выплачиваются каждой местной семье. В среднем за последние несколько лет они составили примерно по 8 тысяч долларов в год на семью. То есть в случае Аляски "нефтяные" деньги не только "копятся" для будущих поколений, но и работают для ныне живущих в штате. Тему завершает - профессор Михаил Бернштам, сотрудник Гуверовского центра Стэндфордского университета, Калифорния: Михаил Бернштам: Аляска - это штат, это - не страна. Это - небольшой штат, в котором живет 650 тысяч человек. Аляска предпочитает вместо "капитального" использования природных ресурсов производить, как вы правильно сказали, "текущее" использование. Но фактическими владельцами ресурсов является опять же население. Поэтому текущие доходы распределяются между бюджетом штата Аляска и населением, которое каждый год, в дополнение к возмещению налогов и всевозможным льготам, получают еще и отдельный чек. В этом чеке и есть та прибыль, которую данное лицо, как часть 650-тысячного населения Аляски, получает от годового дохода по "нефтяным" деньгам после выплаты всех затрат. Так что разница между моделями Аляски и Норвегии в том, что в Норвегии используется доход по принципу капитала, а на Аляске он используется по принципу текущих расходов. Конечно, хорошо, что доход получает все население в целом. Однако у этой модели есть и свои недостатки, которые заключаются в том, что у есть возможность использовать эти деньги - когда у него возникают финансовые сложности - просто на текущие расходы. Сергей Сенинский: Но ведь и в Норвегии правительство имеет право использовать - в текущих интересах бюджета - средства нефтяного фонда!?. Михаил Бернштам: Формально в Норвегии правительство имеет право забрать деньги по тому же принципу, по которому, скажем, в США правительство имеет право брать деньги из национального пенсионного фонда и из фонда безопасности. То есть оно - берет в долг! Оно не платит процентов, но оно - берет в долг! То есть активы, которые принадлежат людям, остаются у них. Другое дело, сможет ли в будущем правительство компенсировать эти деньги, - это, конечно, спорный вопрос. Но в принципе эти деньги берутся в долг... Сергей Сенинский: Если вернуться к примеру Аляски... Там как раз и реализован в полной мере тот самый принцип "публичной собственности" на недра, о котором мы говорили сегодня. Но - как и когда это происходило на Аляске? И есть ли другие примеры? Михаил Бернштам: Этот принцип существовал изначально по довольно-таки случайным причинам. Например, для того, чтобы иметь хорошие отношения с местным населением - эскимосами. По тому же принципу "штатная" собственность на природные ресурсы возникла в Австралии - чтобы иметь хорошие отношения с местным населением, аборигенами. Ведь эти территории были завоеваны! Те экономисты, которые работали над принципами создания "публичной" собственности в случае России, так же учитывали, что каким-то образом нужно будет создавать специальные привилегии для местного населения, скажем, Чукотки, Ненецкого округа и других территорий, где добываются природные ресурсы. И уже потом и на Аляске, и в Австралии из создания привилегий, вполне законных для местного населения, "вырос" принцип "штатной" собственности, то есть собственности не национального государства, а местного правительства. То есть в данном случае, это сливается с "публичной" собственностью. Сергей Сенинский: Профессор Михаил Бернштам, сотрудник Гуверовского центра Стэндфордского университета, Калифорния. Спасибо всем нашим собеседникам сегодня, с которыми - в рубрике "Панорама" - мы говорили о так называемой "природной ренте" и распределении доходов от продажи природных ресурсов между государством и его гражданами... Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
