Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[12-11-02]
Адам ГликманВедущая петербургского часа программы "Liberty Live" Татьяна Валович: В эти дни в Петербурге обсуждается проблема защиты и использования интеллектуальной собственности в России. Ежегодно Россия теряет около 300 миллионов долларов из-за недостаточного применения наукоемких технологий. Почему же в России изобретения пылятся на полках, трудно ли запатентовать изобретение? Об этом и многом другом мы поговорим с нашим сегодняшним гостем, директором научно-технической фирмы "Геофизпрогноз" Адамом Гликманом. Адам Григорьевич, как вы думаете, почему в России складывается такая ситуация, при которой внедрение новых технологий и изобретений в экономику, а следовательно получение прибыли как экономикой, так и всеми россиянами не получается должным образом? Адам Гликман: Во-первых, это не особенность России, а общечеловеческая черта. Самым естественным ее проявлением я считаю восстание луддитов, которые ломали новые станки, и это, в общем-то, нормально совершенно. Нового не хотят, нового боятся. Единственное, что может как-то людей сдвинуть с места в этом направлении - это налоговая политика. Должно быть выгодно. Потому что вообще новое невыгодно никому. Примеров тому очень много, но на Западе как-то сдвигаются с места, потому что там производство прибыльное, и, естественно, чем больше вы получите прибыль, тем всем выгоднее, новое позволяет увеличить эту прибыль. В России производства нет. Во всяком случае, легального прибыльного производства в России нет, то есть никому не нужно, это новое, и потом, понимаете, никогда нельзя искать, что вот какой-то организации что-то выгодно, такого быть не может. Выгодно должно быть конкретному человеку. Когда-то мы разработали очень серьезную вещь, способ и аппаратуру прогнозирования обрушения кровли на угольных шахтах. Это половина травматизма во всем мире, вообще шахтеров, от этой причины, что падает кровля, давит людей. Причем эта разработка была достаточно глубокой. То есть, все угольные регионы СССР владели нашей аппаратурой. и очень успешно. Впервые в истории вообще геологии в пользу геофизики отказывались от бурения, но когда началась так называемая рыночная экономика, в 1993-м году, вся эта разработка была ликвидирована, физически, буквально. Я, конечно, очень расстраивался, а потом, в общем, понял, что это нормально. С одной стороны. за убитого шахтера платит государства, а аппаратура на балансе у шахты у Минуглепрома - это невыгодно. Что самое поразительное – когда мы обратились с этой разработкой на Запад, оказалось, что там логика действует точно та же самая. Чуть-чуть другими словами, владелец шахты, если он не приобрел такую аппаратуру, то за убитого шахтера платит профсоюз, а если он приобрел такую аппаратуру, то если, не дай Бог, что-то случится, то уже платит он – невыгодно. И, кроме того, существует огромное количество институтов, как в нашей стране, так и в других, которые занимаются разработкой методики прогноза обрушения кровли. Вы представляете, какой кошмар, что мы решили эту проблему – а чем им теперь заниматься? Татьяна Валович: То есть, это вопрос конкурентоспособности? Адам Гликман: Нет. Это вопрос кормушки. Потому что, когда нас ликвидировали, причем, в общем, физически ликвидировали, лабораторию просто уничтожили, из окошка повыбрасывали все, нормально все, как в средние века, человек не меняется, то я надеялся на то, что хотя бы после того как нас выгнали из Горного института, дело пойдет дальше, потому что все отчеты-то живы – нет, они остались в том же болоте, и с той же самой точкой зрения, совершенно неперспективной, и на сегодняшний день воз и ныне там. Татьяна Валович: Вы сказали, что это случилось с приходом рыночной экономики, хотя должно было бы быть в принципе наоборот. Приход рыночной экономики, коммерциализация производства должны были бы вызвать больший поток внедрения тех же новых каких-то наукоемких технологий, чтобы получить прибыли. Ведь многие производства сейчас стали акционерными обществами, и есть возможность у хозяев этих производств распоряжаться теми средствами, которые они получают. Адам Гликман: В СССР понятия выгоды и прибыли вообще не было. В этом смысле в науке было интереснее. Татьяна Валович: Но там было другое – "Советский Союз должен быть впереди планеты всей". Там были какие-то другие механизмы движения и продвижения науки. Адам Гликман: Да. Это, конечно, мы все понимаем, что это была страна, которая стремилась к мировому господству и ничего кроме танков делать не умела, но, тем не менее, денег как таковых не было в этой стране, и прибыли не было, и понятия не было выгодности, поэтому если вам деньги отпустили то, как уж вы их израсходуете, это ваше личное дело. А когда деньги начали считать, то вот и получилась такая логика, что невыгодно новое. Там просто не смотрели – новое, старое. Отпустили деньги, извольте их, как это говорили, освоить. Вот мы все и осваивали, кто как мог. Татьяна Валович: Должно ли государство стимулировать, быть каким-то гарантом производств, которые были бы заинтересованы во внедрении новых технологий, нового производства, какие-то страховые гарантии, может, давать? Понятно, что все новое это непроверенное, и, в общем-то, внедряя, производители рискуют собственной прибылью. В этом плане как на ваш взгляд должна строиться государственная политика? Адам Гликман: Здесь не надо изобретать велосипед. Во всем мире существует потолок налогов. Если с вас будут брать больше 35 процентов - вам будет невыгодно производство. У нас эта цифра в два раза выше, и здесь просто невыгодно производство, и его поэтому нет. То, что вам невыгодно, вы делать не будете. Поэтому не нужно никаких там политик государства – налоговая политика должна быть только. Ведь когда говорят 13 процентов народ платит, и все счастливы, ведь платят только те, кто зарплату получают, а те, кто платит эту зарплату, минимальный налог, который мы платим – 80 процентов, на такое существовать нельзя, поэтому здесь даже говорить не о чем, именно о государственной политике. Но государство - это, так сказать, мы с вами. Если бы наши законодатели, лично каждый из них, был бы заинтересован в существовании выгодного производства. Налоги бы давно снизили. Татьяна Валович: Адам Григорьевич, а у вас есть какие-то свои собственные наблюдения по поводу того, в какой из европейских стран, скажем так. больше поддерживают наукоемкие технологии инновации внедрения в производство? Адам Гликман: Нет. Пожалуй, я вообще с тех пор, как железный занавес исчез, если раньше говорили, что что-то там плохо, так это только у нас так может быть –нет, люди все одинаковы, абсолютно. И на ваш вопрос я не могу ответить положительно. Я общаюсь с учеными всего мира, и самое поразительное, и интересное – что и в науке тоже новое никому не нужно. Татьяна Валович: Потому что это разрушает сложившиеся стереотипы? Адам Гликман: Любое новое обязательно что-то перечеркивает. Это закон. Никто же не хочет, чтобы вас перечеркнули, правда. Вообще, надо сказать, что здесь мне повезло наблюдать очень интересные процессы. Вообще, поскольку я работаю в области физики – физика это совокупность явлений и эффектов, всего-навсего. Но многие из них мы не понимаем, но используем. Тоже электричество, банальный такой пример – мы же не знаем, что это такое, но, слава Богу, используем. Открытие каждого эффекта - событие мирового значения. Потому что вообще их насчитывается порядка тысячи, за всю историю цивилизации, и каждый новый эффект - это такая как бы революция, но положительное отношение к новому эффекту возникает только ретроспективно, когда уже прошло много лет, когда благополучно умерли все те, кто в этом процессе участвовали. Потому что нам повезло, и мы обнаружили новый эффект. Причем не просто так, а резонансное поглощение, акустическое резонансное поглощение. Вообще резонансных поглощений в физике всего 4 или 5 – парамагнитное, ферромагнитное и вот мы обнаружили акустическое. Казалось бы, это колоссальное, важное, интересное событие, но обнаружили мы его 20 лет назад, публикаций на эту тему масса, и в Интернете сообщений, но ученые категорически его не видят, оно им неинтересно. И когда я набрался наглости, и в этом году сделал сообщение именно по этому эффекту в Новосибирске, в Академгородке, это вызывало большое неудовольствие ученых мне объяснили доходчивым языком, что новый эффект представляет интерес только в том случае, если он подтверждает существующую точку зрения. Татьяна Валович: А если разрушает? Адам Гликман: Его не слушают. И таким образом это сообщение просто прерывали, сказали - нет, нет, это никого не волнует, это никого не интересует. Татьяна Валович: Сумасшедшим вас не объявляли? Адам Гликман: Ну. Господи, всю жизнь, а кто из нас полностью нормален, кто может это гарантировать? Татьяна Валович: Адам Григорьевич возвращаясь к этой проблеме – у вас создана фирма научно-техническая, в основе ее лежит как раз тот метод, о котором вы говорили, и вы создали прибор, насколько сложно вам было запатентовать то, что вы создали, изобрели? Адам Гликман: Опять неоднозначный ответ на ваш однозначный вопрос. Дело в том, что различие в патентных законах настолько велико, у нас и за рубежом, что да, у нас были патенты на целый ряд моментов наших разработок, у нас здесь, в стране, но мы на них плюнули и перестали даже поддерживать, потому что это не имеет ни малейшего значения. Даже более того, если вы запатентовали это, значит, все теперь могут этим пользоваться. Татьяна Валович: А авторское право? Адам Гликман: А нет его. Это все вообще такая фикция. Об этом только пишут в газетах, но фактически этого нет. Запатентовать за рубежом - это другое дело, но это колоссальные деньги и квалификация, я просто не встречался с такой квалификацией. Те люди, которые с этим работают, они, ну, не могут этим заниматься на самом деле. Запатентовать можно только в нашей стране, но не имеет смысла. Татьяна Валович: Но ваш прибор запатентован все-таки? Адам Гликман: Да. Татьяна Валович: Кем? Адам Гликман: У нас здесь. Но не все новое патентоспособно. То, что мы разработали, используем - настолько элементарно, просто, что там даже с этих позиций и патентовать-то нечего. По сути дела, мы используем наработки, которым уже сотни лет, но бывает так, что в одной области то, что для вас элементарно, просто, и что вы проходили с первого курса института, в другой области совершенно недопустимо, неизвестно и непроизносимо, вот так здесь получилось. Я по образованию радиоинженер. То, что мы используем, для меня и для нас радио-физиков элементарно, просто, но используем мы это в области сейсморазведки. Татьяна Валович: А конкретно - где может использоваться ваш прибор, какие услуги может предложить ваша фирма и кому? Адам Гликман: Мы обнаружили некоторые новые явления, новые объекты геологические, которые раньше не были известны. Ближе к практике – вот дома падают в Питере, мы можем сказать об этом заранее, еще до того, как этот дом начал строиться. Мы можем сейчас сказать, вот вы живете в доме, так вот с этой стороны от дома нельзя строить ничего, а с другой – пожалуйста. Это, так сказать, просто, то есть, очень практические нужды. Татьяна Валович: Адам Григорьевич, вот дом на Двинской улице, где летом этого года произошла катастрофа - следите ли вы за дальнейшей судьбой, что там происходит, и с соседними домами? Адам Гликман: То, что мы делаем, настолько элементарно просто, что в каждом своем сообщении я говорю только об одном – проверьте нас, пожалуйста. Приглашаем делать совместные измерения. Но как вы под рентгеном видите, допустим, затемнение это признак, признак чего-то, о чем врачи знают. Так и здесь – мы видим в земле некий объект, который является признаком того, что в этом месте дом будет оседать более, чем в соседних местах. И это тоже однозначно и очень просто, и когда мы увидели в Двинской улице на соседнем с рухнувшим домом это явление, мы увидели, что южная часть дома будет оседать точно так же, как то, что уже рухнуло. Наблюдаем процесс с тех пор. Он уже виден невооруженным глазом. Южная часть дома отделяется от остальной части дома, в подвале бьют ключи, в подвале выпирает земля, кстати, это не земля выпирает, это дом садится, а кажется, выпирает земля, процесс идет сверху вниз, потому что дом отрывается с поворотом. Все видно настолько элементарно просто, что когда кто-то возражает, я не понимаю против чего. Трещины такие, что туда руку можно просунуть. То есть, вообще говоря, я молю Бога только, чтобы это произошло так, чтобы немного народу пострадало, потому что, конечно, это кончится обрушением. Но требуют сказать когда. А это зависит от того, как... Какое это имеет вообще значение? Когда вы живете на бочке с порохом, вы же не спрашиваете, когда придет человек со спичками. Вы просто стараетесь не жить на этой бочке. Это произойдет, и скоро. Потому что мне звонят оттуда люди, и я сам езжу, смотрю, и все время по нарастающей идет процесс отрыва этой части дома? Татьяна Валович: А городские власти, то есть, они или закрывают глаза, или боятся - какова реакция, они отвергают вообще все ваши исследования? И делались ли в таком случае какие-то другие? Адам Гликман: Я здесь ничего не понимаю. Как будто действительно никто никогда ни за что не отвечает. Депутат Щелканов, к этому мы все относимся с большим уважением, написал письмо Яковлеву, с требованием вызвать Гликмана на ковер и выяснить, вообще на каком основании он дает такие заключения. Я думал, может быть, наконец, он услышит. Но это же никому не нужно услышать. В результате какой то из помощников Яковлева издал указ проводит маркшейдеровские исследования движения стен. Это очень грамотно и здорово, и все бы видели, как это происходит, но это не было выполнено. Эти измерения не проводились. То есть, вообще говоря, дом брошенный, и когда жители пытаются как-то, значит, доказывать свои права, и ссылаются на меня, это никто ничего не слышит. Последние материалы по теме:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
