Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
21.12.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[17-04-04]
Субботнее интервью . Соломон ВолковМарк Крутов: Сегодня исполняется 60 лет музыковеду и историку культуры Соломону Волкову, многолетнему участнику передач Радио Свобода. Соломон Моисеевич Волков - выпускник Ленинградской консерватории. С 1976-го года в эмиграции. В 79-м он выпустил нашумевшую книгу "Свидетельства. Воспоминания Дмитрия Шостаковича", которую Волков написал еще в Советском Союзе и подготовил к печати. Затем последовали книги о Натане Мильштейне, Джордже Баланчине, Иосифе Бродском, сделанные в жанре бесед. Перу Соломона Волкова принадлежит и большой труд "История культуры Санкт-Петербурга", появившийся и на русском языке. С юбиляром беседовал Иван Толстой. Иван Толстой: Соломон, что определило выбор этого жанра - интервью? Соломон Волков: Это не я нашел жанр, жанр нашел в каком-то смысле меня. Потому что я этим делом занимаюсь лет с 15. В какой-то прекрасный день я вдруг понял, что чему-то в этом деле научился. Случилось это так: один очень известный русский поэт сделал со мной интервью, мы его напечатали. Спустя какое-то время к величайшему моему удивлению выяснилось, что интервью перепечатан без малейших изменений в сборнике этого поэта, как его собственный текст. И с тех пор я понял, что, очевидно, что-то научился делать, раз сам герой решил, что этот текст вполне соответствует его устремлениям. Иван Толстой: Соломон, вы очень много лет занимаетесь в этом жанре и известны как автор целого ряда книг. Мой вопрос к вам как к эксперту: что теряется и что приобретается в беседе с человеком? Соломон Волков: В беседе человек, прежде всего, становится гораздо более спонтанным. Когда он может посидеть, подумать, тогда выходит, как ни парадоксально, более бледный текст в каком-то смысле. Кроме того, беседа открывает человеку, который понимает, как это делается, совершенно новые жанровые углы, она позволяет ему быть более свободным, более откровенным, говорить какие-то вещи, которые на бумаге не выведешь, а в разговоре они говорятся сами собой. А потом, когда это оформляется и выходит в свет, оказывается, что возникает более откровенный, более резкий и, следовательно, более интересный портрет человека, который говорит. Иван Толстой: Как вы выбирали ваших собеседников? Какой критерий для вас был важнее - знаменитость человека или, может быть, его речистость? Соломон Волков: Не я выбирал моих собеседников, они выбирали меня. Гениев выбрать нельзя, гений выбирает тебя. А собеседники мои были, так уж мне повезло, гениями. И они сначала для себя решали, что у них есть какая-то идея, какая-то задача нечто выразить миру, а уж потом они искали человека, который мог бы им в этом деле помочь. И тут оказывался под рукой я, человек, который в этом жанре проявился, они доверяли мне, вступали со мной в длительные отношения. Когда ты работаешь с человеком над совместной книгой разговоров, это то же самое, как вступить с человеком в брак. И тут тоже есть такая вещь: мужчинам кажется, что это они выбирают своих жен, на самом деле жены, конечно же, выбирают своих мужей. И после этого книги, которые я делал, скажем, с Иосифом Бродским, я разговаривал с ним так или иначе 18 лет. Книгу со скрипачом Натаном Мильштейном я делал более десяти лет, с Шостаковичем тоже несколько лет и так далее. Это очень длительный процесс, это брак, женитьба, а в женитьбе, браке это всегда компромисс, это всегда поиски взаимоудобных и взаимопонимаемых вещей. И результатом этого, я надеюсь, были существенные работы. Иван Толстой: Кто был для вас самым легким собеседником, а кто самым трудным? Соломон Волков: Самым трудным собеседником, вне всякого сомнения, был Иосиф Бродский. Потому что это человек, по Бахтину, диалогического склада. Причем диалогического в том плане, что ты ему говоришь "да", а он в ответ сразу же начинает свой ответ с того, что "нет, Соломон", и далее раскручивается именно от этого "нет". Если говорить о самом легком собеседнике, то им, может быть, был Баланчин. Потому что с ними мы говорили в конце концов не о самом Баланчине, а о Петре Ильиче Чайковском в основном, книга так в итоге и была названа "Страсти по Чайковскому". И там он как бы рассказывал о себе сквозь призму Чайковского, он ведь был петербуржцем, Баланчин, и родился он в Петербурге. И он через призму другого петербуржца - Чайковского - давал свою перспективу на мир, на музыку, на искусство, и получился такой ностальгический этюд о Петербурге. Иван Толстой: Интересно, на каком этапе собеседник забывает о существовании микрофона, магнитофона, о том, что все будет зафиксировано и становится естественным? Тут следующий вопрос возникает: в какой момент начинается настоящее творчество беседы? Соломон Волков: Я думаю, что творчество и естественность - это две вещи несовместные. Потому что на самом деле все неестественно, когда человек пишет стихи или роман или вдруг начинает петь - это неестественно. И естественно сидеть, выпивать водочку, закусывать ее огурчиком. А когда человек вступает в такой длительный процесс, это всегда результат рационального предварительного решения. Другое дело, как это рациональное решение будет эмоционально заполнено. Но это уже вопрос интервьюера - вызвать человека на возможно большую откровенность, в чем-то его спровоцировать, где-то ему помочь, где-то ему что-то напомнить - это моя работа. Но в принципе я убедился в том, что эти люди всегда все заранее решают, они задают параметры, а уже мое дело - помочь им эти параметры заполнить конкретным содержанием. Иван Толстой: Вы беседовали главным образом с фигурами, которые принадлежат или принадлежали и русской, и американской культуре. А на какую педаль вы больше нажимали, и кто был целью этих ваших бесед, какой читатель, принадлежащий к какой культуре? Соломон Волков: Бродский когда-то мне сказал вещь, которую я запомнил и часто вспоминаю. Он говорил, что мы в Америке оказались на вершине некоего холма и можем посмотреть по обе стороны, и по американскую сторону, и по российскую сторону. То же самое можно сказать о Баланчине, то же самое можно сказать о Мильштейне, еще одном моем собеседнике. Вообще, большинство моих собеседников как бы живут в области русско-американской культуры. Они, сидя здесь в Америке, могли рассуждать о российской, но так же и об американской культуре. И мне кажется эта вещь очень важной, потому что происходит глобализация культуры, происходит слияние опыта. И в этом смысле эти люди были провозвестниками этой глобализации и этого слияния. И в то же время они могли говорить о многих насущных сегодняшних российских проблемах, потому что Россия вступила в этот глобальный культурный рынок, так, как в России самой, может быть, немногие догадывались, что можно говорить. И в этом смысле, мне кажется, что книжки очень поучительные, потому что они говорят не просто о культуре, но они говорят также о том, как эта культура функционирует в современном рыночном пространстве. Иван Толстой: Вы заговорили о России и о рынке. Я хочу спросить вас: будете ли вы теперь больше ориентироваться на возможности российского рынка, на нового открывшегося читателя? Соломон Волков: Происходит любопытная картина. Российский читатель очень быстро по уровню своего восприятия приближается к такому среднему интеллигентному западному читателю, в частности, американскому. Потому что еще какое-то время назад, когда Россия была изолирована, то как бы и степень знания о собственной культуре, и уровень вопросов, которые интересовали, был одним, сейчас он совершенно другой. И сейчас, если посадить молодого российского интеллигентного читателя и молодого американского интеллигентного читателя, то окажется, что у них гораздо больше общего, чем можно было себе вообразить еще какое-то время назад, им есть о чем поговорить. И, мне кажется, что в этом плане мои книги предоставляют именно такую общую площадку для разговора между русским и американским молодыми интеллигентами. Иван Толстой: Кстати, о ваших русских читателях. Одной из самых ваших известных книг оказалась книга о Петербурге. Кстати, почему вообще вы выбрали именно этот город? Соломон Волков: Петербург сам по себе - это совершенно особая площадка, экспериментальная площадка в истории русской культуры. Потому что именно на ней Петр Первый поставил свой грандиозный эксперимент по попытке перебросить Россию из средневекового пространства в пространство новой культуры. И эксперимент оказался, мне кажется, блистательным, хотя, конечно, и очень тяжелым. Всем известно, какой ценой этот барьер был взят и ценой каких жертв, но результат потрясающий. Может быть, многое лучшее в русской культуре родилось в результате этого конфликта и в этом именно городе. И мне так повезло, что я приехал в этот город, был им абсолютно очарован, как когда-то Битов мне сказал, что в Петербурге даже камни учат культуре. И мне бы хотелось дать какую-то общую картину с высоты птичьего полета. И включить туда вещи, о которых в самом Петербурге на тот момент не так часто и вспоминали - петербургскую музыку, петербургский театр, петербургский балет, даже петербургский рок-н-ролл. Я впервые включил рок-н-ролл Гребенщикова, Шевчука и других вот в это пространство общероссийской культуры, то есть протянул линию, если угодно, от Пушкина до Гребенщикова и Шевчука. Мне это удалось сделать первому и, я думаю, что это был успешный эксперимент. Иван Толстой: Соломон, что пишут о вашей книге читатели из России? Соломон Волков: Я получаю очень хорошие отклики, потому что читателям именно сейчас нужны такие обзоры российской культуры, они хотят больше об этом узнать. Причем они хотят узнать о живых людях, а не просто какие-то голые схемы. Мне кажется, некоторое достоинство моих работ в том, что они представляют аудитории живых людей. То же самое и с моей новой книгой "Шостакович и Сталин", которая осенью появится в Москве, они узнают что-то совершенно неожиданное и про Сталина, хотя им кажется, что про Сталина знают все, и уж, конечно, про Шостаковича, который до сих пор остается чрезвычайно загадочной фигурой. Иван Толстой: Кстати, об этом издании. Я слышал, что эта книга вышла уже в нескольких странах, на нескольких языках. Правда? Соломон Волков: Она вышла в Америке, вышла она в Лондоне, вышла она в Германии, переводится в Италии, Франции и других европейских странах. И для меня самым важным будет реакция российского читателя. Иван Толстой: А что нового вы рассказали о Шостаковиче? Казалось бы, после стольких публикаций в 90-е годы, неужели осталось что-то неизвестное? Соломон Волков: На самом деле вся история взаимоотношений Шостаковича со Сталиным, а это очень важная глава в истории отечественной культуры, подернута каким-то флером неизвестности, известны только самые общие факты. О том, как именно разворачивались напряженнейшие отношения, ведь это была игра кошки с мышкой, если угодно, причем игра на самом высочайшем уровне. Потому что Сталин был грандиозным политиком, что бы о нем ни говорили, Шостакович был композитором номер один 20-го века. И вот как эти две феноменальные каждая по-своему фигуры взаимодействовали, как они пытались друг на друга воздействовать, как они пытались друг друга перехитрить, какие шаги они для этого предпринимали - об этом всем практически ничего не известно. Я использовал в этой книге очень много недавно опубликованных секретных материалов, на которые в России никто просто-напросто не обращал внимания. Иван Толстой: Соломон, а если бы вам пришлось писать мемуары об Америке, вы все-таки живете в Америке уже скоро 30 лет, что такое ваша Америка? Соломон Волков: Моя Америка - это прежде всего русско-американская культура. Потому что это особая, очень большая область и до сравнительно недавнего времени о ней просто как-то было не принято говорить. А ведь это и Стравинский, и Набоков, и Баланчин, и уже, к сожалению, на сегодняшний момент покойные Бродский и Довлатов, и люди, которые работают сейчас в этой области. Это огромная культурная область. И, мне кажется, нужно понять, что она существует. И моя задача среди прочего заключается в том, чтобы это доказать. Иван Толстой: Соломон, вы провели столько сотен тысяч часов в беседах с интереснейшими людьми 20-го века. Но, знаете, как часто человек жалеет о том, что роился не в ту эпоху, опоздал к каким-то интереснейшим событиям или к каким-то людям. Вот вы о каких упущенных собеседниках жалеете? Соломон Волков: Я даже вообразить себе не мог, что судьба мне пошлет таких собеседников, как Ахматова, как Шостакович, как Баланчин. И я благодарен судьбе за то, что это совершилось. Ничего лучшего я себе пожелать бы не мог. Иван Толстой: Соломон, позвольте поздравить вас с замечательным юбилеем и пожелать вам много будущих книг, а нам их прочитать. Последние материалы по теме:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
