Кавказ и Центральная Азия

Ведущий Андрей Бабицкий

"Гуманитарная катастрофа в Чечне и сопредельных ей территориях".

Андрей Бабицкий:

Говорит Радио Свобода. Вы слушаете специальный выпуск программы "Кавказские хроники", подготовленный северокавказской и московской редакцией Радио Свобода. Он называется "Гуманитарная катастрофа в Чечне и сопредельных ей территориях".

Я думаю, что гуманитарная катастрофа предполагает массовую гибель гражданского населения, которую не способен предотвратить ни исход в районы, где не ведутся боевые действия, ни перемещение или бегство внутри зоны боевых действий.

Убитые и раненые дети - первый аспект проблемы гуманитарной катастрофы. Они не несут той коллективной, нравственной ответственности за действия соотечественников, которую теоретически может нести все взрослое население Чечни.

Мальчик:

Утром мы пошли играть. Нас было двадцать два человека, и все - школьники, от второго класса до одиннадцатого. Мы, маленькие, играли, а большие смотрели на нас. Ни с того ни с сего - такой взрыв произошел! Я потерял сознание и несколько секунд я... и был я весь в крови. И все дети кричали: "Мама, мама!" Я их не узнал.

Андрей Бабицкий:

Девятидневная блокада чечено-ингушской границы, длившаяся с 19 по 28 октября, имела тяжелейшие последствия. Пожилой человек, претерпевающий лишения, особенно жалок, когда он не может рассчитывать на помощь со стороны, на сочувствие, поддержку родственников, которых или не осталось, или разбросало по всей России.

Русские старики в Грозном, совсем уже старые и больные, в ситуации войны не думают ни о чьей поддержке. Они уже дети - и по пониманию ситуации, и по физическим своим силам, - но вынуждены нести нагрузку взрослого человека. Если даже о самых больных, лишившихся всего детях, могут позаботиться и родители, и просто случайные люди, то этим русским старикам никто уже не может помочь, кроме Господа Бога. Единственное, что им можно пожелать, это хоть сколько-нибудь спокойной смерти.

Вдруг случайно в толпе беженцев, рвавшихся в Чечню со стороны Ингушетии, я увидел старую и больную женщину. Пальто, перепачканное грязью, купленное еще в советские времена. Лицо, с явственными и некрасивыми следами глубокой многодневной простуды. Дальше описывать не берусь, поскольку натурализм все равно не способен выразить всей глубины беспомощного горя этой женщины.

Таисия Михайловна Васильева:

Не дайте... Воткните куда-нибудь, чтобы мне доехать, там у меня - дочка, меня никто не пускает. (Плачет.) И я не знаю... на ночь осталась... не знаю, где я буду теперь ночь. Прошу, я говорю, ГАИ: "Пустите меня на ночь хотя бы, перебуду у вас... если на второй день, на ночь я поеду, то есть, на второй день я поеду..." Нет, нигде, Пошла она, а они отфутболивают меня, а нигде меня не принимают, не дают, пройти некуда...

Таисия Михайловна Васильева. Я - в Грозный, да? Там у меня дочь... Я сюда этих... внуков вывезла, а теперь сама за пенсией приехала, и вот не могу я домой вернуться обратно. Там у меня дочь, в Грозном, как уже три дня.

Ой!.. Уже сил нет. Прошу, прошу: "Ну, куда-нибудь меня воткните, дайте мне хоть как-нибудь... я доеду до своей... до города". Никак никто не дает мне.

Андрей Бабицкий:

Мы попытались договориться с ингушскими омоновцами о том, чтобы Таисию Михайловну посадили в автобус, но омоновцы отказались. "Нас разорвут эти люди, - говорили они, указывая на беженцев. - У всех свое горе, чужого знать никто не хочет".

Те, кто заявляют об отсутствии гуманитарной катастрофы, пусть попробуют представить свою маму в такой ситуации. Ведь не факт, что даже если Таисия Михайловна села в автобус, она добралась до своей дочери - Грозный сильно бомбят.

Гибель ребенка - трагедия особенная. Умирает человек, который, пока жив, не потерян ни для цивилизации, ни для общества, ни для семьи, его будущее не определено. Он может стать кем угодно. И, как мы думаем - бандитом, если он чеченец, но и, как мы не думаем - порядочным человеком, поскольку у нас всех есть такая возможность.

С другой стороны, смерть детей опустошает и родителей, образуя в душе эмоциональный и нравственный вакуум. Репортаж из слепцовской больницы Марии Эйсмонд.

Мария Эйсмонд:

Юсупу Магомадову четырнадцать лет. На кровати слепцовской районной больницы лежат принесенные кем-то игрушки и сладости. Но ни машинки, ни электронный "Тетрис" не могут поднять мальчику настроения, когда он смотрит на два перевязанных бинтами обрубка - все, что осталось от его ног.

Юсуп хорошо запомнил день, когда его ранили - 23 октября, село Новый Шарой. Вот что он рассказывает.

Юсуп Магомадов:

Утром мы пошли играть на полянке - там у нас, через дорогу маленькая полянка. Мы были двадцать два человека, и все школьники, от второго класса до одиннадцатого. Мы, маленькие, играли, а большие смотрели на нас. И играли... ни с того ни с сего - такой взрыв произошел! Я потерял сознание и несколько секунд я... и был я весь в крови. И все дети кричали: "Мама, мама!" Я их не узнал. Все в крови там, все в крови они, я их не узнал.

Говорят, восемь умерли, четыре, как я, без ног осталось, двое - без одой ноги.

Мой сосед меня положил в багажник, и меня отвезли в больницу.

Мария Эйсмонд:

Там же?

Юсуп Магомадов:

В Ачхой-Мартан. В Ачхой-Мартане не было помощи, из Ачхой-Мартана меня увезли в Урус-Мартан, и там мне отрезали ноги. Началась гангрена...

Мария Эйсмонд:

В слепцовской больнице больше нет мест. Кровати стоят в коридорах, на лестничных пролетах, в подвалах. Раненые поступают сюда каждый день, и администрация уже выписывает легко раненых, чтобы на их место можно было класть более тяжелых.

"Боюсь, что нас выпишут - говорит Зайнаб Джавбатырова, - но нам некуда идти отсюда. Дома нашего больше нет". Ее десятилетний сын Султан был тоже ранен при обстреле поляны у Нового Шароя, а его тринадцатилетний брат Салман погиб. Мать уверена, что он умер из-за того, что не дали коридора. "Потерял слишком много крови, - говорит она. - Если бы дали вовремя уехать, мы бы его спасли".

Султан узнает о смерти брата вместе со мной. В стремлении поделиться своим горем с журналистом его мать забывает, что решила скрыть гибель Салмана от еще не поправившегося мальчика.

"Зачем ты ей говоришь, что он умер, а мне - что он жив?" - укоряет свою мать Султан. Он начинает плакать и обещает, что, когда вырастет, отомстит.

О прошлой блокаде границы и о нечеловеческой давке в первые дни ее открытия сегодня почти не вспоминают. Коридор вовсю работает в обе стороны. Автобусы с беженцами пересекают границу, их пассажиры подвергаются нестрогому контролю. Но для Юсупа, который готовится к новой ампутации ног, для матери Султана, потерявшей одного сына и чуть было не лишившейся второго, для неизвестной чеченской женщины, задавленной толпой на посту, - эти десять дней блокады будут стоить многого.

Андрей Бабицкий:

Рассказывала Мария Эйсмонд. К сожалению, часть ее репортажа при записи оказалась утрачена. Поэтому я сам доведу историю безногого чеченского мальчика до конца.

Юсуп Магомадов вряд ли до конца способен понять, что с ним произошло, и какие последствия будет иметь для него потеря ног. Сейчас, напротив, он окружен вниманием совсем посторонних и, будучи ребенком, способен радоваться подаркам, которые несут и несут в палату сочувствующие незнакомые люди.

Лейлу Магомадову уже тревожат житейские трудности, которые станут неизбежным результатом происшедшей трагедии. В первую очередь - четырнадцатилетний сын, на вид ему не дашь больше двенадцати, потерян для матери как единственный кормилец в семье. Мужа у Лейлы Магомадовой нет, а кроме мальчика, в семье еще три дочки.

Лейла Магомадова:

В селе остались в подвале они. Восемь лет, десять лет и пятнадцать лет. Я мать-одиночка, вот выхаживала детей. Он у меня помощник. В этом году вообще он мне помогал во всем, хозяйство держала - как кормить их? А сейчас вот и помощника нету. Не знаю, как их вырастить, как с ними сейчас справляться, все такое.

Андрей Бабицкий:

Слепцовские хирурги не могут дать стопроцентной гарантии, что вторичная ампутация будет иметь положительный результат. Поэтому они предлагают матери везти мальчика в Москву. Лейла Магомадова панически боится российской столицы - у нее уже есть скверный опыт.

Лейла Магомадова:

Сегодня вот приехали, сказали, завтра в Москву надо отвезти. Не знаю даже. Думаю, отвезти его или не отвезти.

Мария Эйсмонд:

Отвезти. Там лучше врачи, конечно.

Лейла Магомадова:

Но они же нас убивают. Как я... я не знаю... будут они нас лечить, или убьют они нас. Я боюсь даже туда ехать. На той войне вот у меня брат двоюродный был, тоже рука, нога - отрезали. Повезли, вот так, сказали: "Все, - обещали, - все сделаем". А вообще вот он поехал, он сказал: "Вообще на нас не смотрели", Приехал обратно, тут лечение продолжил. Вот я этого и боюсь.

Андрей Бабицкий:

Детей российская авиация и артиллерия убивают, как взрослых. Авиационной бомбе или ракете, артиллерийскому снаряду - все равно, кто станет их жертвой.

Горный аул Махкеты. Именно в нем происходят действия повести Льва Толстого "Хаджи-Мурат". Примерно середина октября. Точной даты мой собеседник, ингуш, который ездил на похороны, не помнит. Вот его рассказ.

Ингуш:

Старший брат у них немножко больной, он является, как "дауны" есть, это... Этот младший - симпатичный, красивый мальчик, молодой. Вышел, корову вывел туда, за село. Прилетели самолеты, я сам присутствовал, я сам из Грозного, еще наблюдал за этими самолетами, куда они ударят. Потом раздались взрывы, ракетный удар был. Полчаса не прошло, когда пришли и сообщили о том, что этот второй, мальчик пятнадцатилетний, погиб. Его труп принесли, и вторые похороны сразу организовались.

Происходят процессы не в том, что... Если бы там были боевики... Даже один человек на этих похоронах - я вам свидетельство просто приведу - зашел, военная форма есть, брюки одетые, самолет-разведчик прилетел, гудел над этим селом в этот момент, - старики даже его заставили снять эти брюки. Просто на похороны люди приезжают. Чтобы эти люди не пострадали - вдруг, случайно, сейчас же даже буквы, говорят, видно на номерах... Для того чтобы эти люди не пострадали, заставили его брюки поменять, и этот человек поменял.

Там нету и боевиков, я сам присутствовал, я это знаю. Нету ни ваххабистов. Там простые люди, которые не хотят воевать, которые хотят жить. Простые люди бывают?

Каждую ночь в одиннадцать часов видно, как в эту сторону летят самолеты. Так вот, уже мы знаем по часам, что самолеты полетели именно в ту сторону.

Другой ингуш:

Как у немцев - по расписанию.

Ингуш:

И мы знаем, когда они обедать начинают, когда они начинают стрелять. Это самое интересное. Это удивительное дело.

Андрей Бабицкий:

Разговор, естественно, был длиннее, чем запись. Ингуш считает, что самое обидное - то, что из двух братьев убили именно младшего, надежду семьи. Старший, оставшийся в живых, как уже говорилось, страдает болезнью Дауна.

Какую цену готовы платить политики и генералы России за победу над чеченским терроризмом? Узнать это не сложно. Старики аула Махкеты, узнав, что их односельчанин выезжает в Ингушетию, потребовали, чтобы он любым способом связался с Радио Свобода и рассказал правду.

Правда оказалась нехитрая. За все время бомбежек и артобстрелов в этом районе (по всей вероятности, имелось в виду не только село Махкеты, но, может быть, и села соседние) погибло тридцать восемь человек. На территории (видимо, большей) - около шестидесяти человек ранены. Убит один боевик и один ранен.

У детей есть и другие проблемы. Сейчас, когда пост разблокирован, на ожидание свой очереди и на проход в Ингушетию у людей проходит примерно один-два дня. Фактически, беженцы с грудными младенцами вынуждены ночевать на холоде под открытым небом. Люди жалуются, что солдаты, боясь провокаций, запрещают собирать дрова в лесополосе у дороги.

Умирают не только дети, но, понятное дело, и взрослые. Умирают - вообще все, с завидным постоянством. Репортаж корреспондента северокавказского бюро Радио Свобода Олега Кусова.

Олег Кусов:

Я посетил назрановскую городскую больницу, где поговорил с заведующим отделением больницы Ибрагимом Музрабековым.

Ибрагим Мурзабеков:

У меня глубокое убеждение в том, что треть живого населения, которое, собственно, останется... я не знаю, еще бои идут, все продолжаются, они будут в какой-то степени инвалидизированы.

Огромной разрушительной силы снаряды, понимаете, ракеты, надо их посылать по назначению, боевиков не жалко, террористов не жалко, их надо уничтожать. Но жалко людей. Детей, стариков, женщин. Поговорите с ними сами, они вам все великолепно расскажут. Удручающая картина.

Я вспоминаю 1994-96 годы, и похожего нет ничего. Огромная разрушительная сила. Я в прошлой войне такие осколки не удалял. Это болванки - три на три сантиметра, три не четыре сантиметра, пепельно-серого цвета. И раны - соответствующие, пепельно-серые, понимаете, постоянные тенденции к углублению. Вот такая картина.

Олег Кусов:

Говорил заведующий отделением назрановской городской больницы Ибрагим Мурзабеков.

Пропускная способность КПП "Кавказ-1" в первые дни после открытия оставалась минимальной. В день границу в обе стороны пересекали небольшие партии людей. В давке погибла женщина. Здесь родители теряли детей. Военные объясняли свою тщательность опасениями пропустить через границу в Ингушетию боевиков. Но в этой ситуации больше страдали мирные люди.

И только после вмешательства столь влиятельных фигур, как министр по чрезвычайным ситуациям России Сергей Шойгу, президент Ингушетии Руслан Аушев,- процесс перехода границы заметно активизировался.

С 9 часов до 18 часов ежедневно КПП "Кавказ-1" проходили до нескольких тысяч человек. Многокилометровая очередь беженцев на чеченском участке трассы Ростов-Баку уменьшалась ежесуточно. О Шойгу журналисты заговорили, как о спасителе беженцев. Более осторожными в высказываниях в адрес Шойгу оказались сами беженцы.

Понятно, что чеченцы перестали доверять политикам, как своим, так и российским. Но среди высказываний о Шойгу оказалось и такое. "Перекрывать трассу и создавать ажиотаж на границе, - сказал мне пожилой, интеллигентного вида чеченец, - надо было только для того, чтобы из Москвы прилетел спаситель и запретил военным издеваться над людьми. Не удивительно, что этим спасителем накануне выборов стал лидер нового политического блока. До каких же пор чеченцы будут оставаться подручным материалом для московских чиновников?"

Андрей Бабицкий:

Вполне возможно, в словах героя репортажа Олега Кусова заведующего отделением назрановской городской больницы Ибрагима Мурзабекова содержится преувеличение. Речь идет не о третьей части чеченского населения, а предположим, что на самом деле будет инвалидизирована восьмая или двадцать шестая часть. Все равно - всем чеченцам, которые выживут, гражданским, а тем более - вооруженным, обеспечен тот или иной вид нездоровья, физический, душевный или нравственный.

29 октября российский самолет обстрелял колонну беженцев. Официальное объяснение таково: снизу, из КамАЗа по самолету стреляли из автомата. Что же, может быть, откуда-то и в самом деле прилетели пули.

Свидетель:

Стрельба была, да, конечно. Передо мной, метров пятьсот, женщину убили. Ну, животные - это само собой, но - женщину убили, машину разбили. Я просто проскочил так, знаешь, - в рубашке родился.

Автобусы... Я автобусы сам не видел, но я видел КамАЗ перевернутый. Там пять или шесть трупов было, потом их забрали. Женщина там, на два куска разделенная, лежала. Она еще не умерла, правда. Там женщина подошла к ним, поправила, положила ее. Потом, после этого, вроде ее собрали в ящик и увезли.

Андрей Бабицкий:

По приказу командующего направлением "Запад" объединенной федеральной группировки и на Северном Кавказе генерала Шаманова, коридор из Ингушетии в Чечню и обратно должен был открыться в пятницу, 29 октября. Этого, однако, не произошло. Пограничные таможенные пункты и пункт ГИБДД, осуществляющий, по замыслу военного командования, фильтрацию беженцев в обе стороны, с тем чтобы не допустить проникновения боевиков (опять-таки, в обе стороны), оказались не готовы. К трем жалким вагончикам - на блок-посту "Кавказ-1", просто не подвели электричество, без которого не могли работать компьютеры.

Военные обвинили ингушские власти в нежелании помогать людям, хотя именно ингушский президент несколько дней на повышенных тонах разговаривал с министром обороны Сергеевым, пытаясь заставить того повлиять на генерала Шаманова, издавшего абсолютно противозаконные приказы и вторгшегося, таким образом, в юрисдикцию гражданских властей Ингушетии.

Тем не менее, 29 октября коменданту поста пришлось вывезти на БТРах людей, раненных российским штурмовиком.

Реально пропускной пункт заработал лишь через два дня, в понедельник, 1 ноября. Но и в первый день через блок-пост "Кавказ-1" прошли немногим более двухсот человек. Со стороны Ингушетии в очереди находилось около пяти тысяч человек. Со стороны Чечни - желающих въехать в Ингушетию было в несколько раз больше. По разным оценкам - от пятнадцати о тридцати тысяч человек.

Среди первых беженцев, которых пропустили в Ингушетию, были всего двое мужчин, старики. Один - чеченец, другой - русский. Чеченец рассказал, почему его пропустили.

Чеченец:

Генерал меня пропустил, как это... ветерана войны и как инвалида Отечественной войны. Он посадил в машину, сказал: "Отвезите его". Вот, единственный. Я в постели шесть месяцев лежал. Я обратился ему и представился: "Бывший гвардии старший лейтенант".

У меня в ту войну, 1994-96-ой, - два дома совершенно разрушено. В эту войну этот дом - уже не дом. Куда возвращаться? Компенсации не дали ни копейки, не восстановили, вот так вот.

Андрей Бабицкий:

Увы, русский старик разговаривать не захотел и скрылся в толпе.

Беженцы фактически продавили коридор за три последующих дня. Многочисленные визиты различных делегаций - ООН, ОБСЕ, министра по чрезвычайным ситуациям Шойгу - сделали свое дело. Вечером в среду из Чечни, благодаря чрезвычайным усилиям Руслана Аушева, прошла сразу тысяча триста человек.

И с четверга - поехало. Оказалось, что фильтрационный пункт "Кавказ-1" способен пропускать по несколько тысяч человек в день, в обе стороны. По ситуации на 13 октября, очередь желающих выехать у чеченского села Ачхой-Мартан уменьшилась с двадцати пяти до двух-двух с половиной километров, это день-два ожидания.

Гуманитарная катастрофа, тем не менее, продолжается. Для раненых, для тех, кто потерял кров, родных, разум, - даже лишние минуты ожидания - это катастрофа, но они терпят.

Другая проблема, которая должна быть понятна даже человеку, не очень хорошо разбирающемуся в чеченской ситуации: люди, которые не хотят, по тем или иным причинам, брать в руки оружие, все равно вынуждены это делать. Такую историю рассказывает ингуш из Махкетов, который уже появлялся в нашей программе.

Ингуш:

Есть люди, которые раньше, в ту войну, воевали, думали, что за какую-то идею воюют. Хотя, конечно, не исправить человека. В любом случае, у человека что-то в душе, в голове закладывается. И вот этот человек был командир роты в прошлую войну. Потерял два пальца. Очень симпатичный, очень умный парень, между прочим. И вот сейчас подъехал он уже в военной форме. Я говорю: "Чего, ты решил?" А он после той войны оружие отдал и своими руками зарабатывал себе на хлеб и соль.

Самое интересное, что он отказался от ордена, который там дают, всяких этих дотаций, пенсий. Не пошел по пути того, чтобы воровать людей. Или где-то грабить кого-то. И вот я его увидел, и я ему говорю: "Ты что, тебе - зачем это надо?" Он говорит: "Мы собираемся снова." Собирает своих, которые с ним вместе воевали, они собираются опять под его командованием. Я задал ему вопрос: "Для чего тебе это надо?" Он говорит: "Мне это не нужно. Но я, - говорит, - туда выехать тоже не могу." - "Почему?" Он говорит: "Я - в компьютере." Я говорю: "Государственная Дума амнистию дала, кроме Басаева, Хаттаба, и там всяких, которые были террористами. А... вам дали". Он говорит: "Я не верю".

Вот, человек вынужден... бывает, что он вынужден воевать. А я считаю, что, если бы, например, сегодня федеральные власти вот на это внимание обратили бы, сказали: "Да, мы не собираемся... Мы будем относиться к этому по-другому. Мы ищем других преступников...", - эти люди остались бы у себя дома. А так они вынуждены будут... как говорят, когда мышь есть: в угол загонишь - она кусается.

Андрей Бабицкий:

"Вынужденные переселенцы", - говорят российские власти, имея в виду беженцев. Какая такая нужда заставила людей бежать из родного дома? Ответ понятен. Борьба с международным терроризмом. Однако если эта борьба окажется успешной, вернутся ли вынужденные на время покинуть родной кров люди в свои дома?

"Мы собираемся устроиться в Казахстане, - говорит не старая еще женщина Хабижат, у которой пятеро детей. - В Чечню не вернемся, пусть эту землю всю устелят коврами. Она проклята Богом".

А вот другой случай. Когда только разблокировали так называемый гуманитарный коридор, из автобуса, который привез людей оттуда, из Чечни, в Ингушетию, вышла женщина с грудным ребенком на руках и сразу закричала, увидев людей, ждавших своей очереди на проезд в Чечню: "Глупые люди, куда вы хотите ехать? Вас там всех убьют. Там - ад". Она кричала и шла мимо толпы, но видно было, что, несмотря на весь свой крик, женщина довольна, что выжила сама и сумела сохранить ребенка.

И репортаж уже из самой Чечни. В селении Сержень-Юрт Шалинского района в подвале сидит корреспондент Северокавказского бюро Радио Свобода Хасин Радуев. В пятнадцати километрах от его села расположено другое чеченское село, Мескер-Юрт. Это - у поворота на Гудермес. 10 октября российские штурмовики атаковали рынок возле Мескер-Юрта. На следующий день Хасин, воспользовавшись туманом, на машине поехал туда, чтобы узнать, жив ли его близкий друг, журналист Хамид Хатуев, дом которого расположен поблизости от рынка. Я тоже хорошо знаю Хамида Хатуева. А вот рассказ Хасина Радуева.

Хасин Радуев:

Мескер-юртовский рынок расположен прямо у кругового движения на перекрестке автотрассы "Баку - Ростов" и дороги "Грозный - Шали". Торговые ряды здесь работают фактически круглосуточно. Купить на рынке можно все, от свежей осетрины до тропических фруктов. Рядом, вдоль дороги - десятки цистерн и бензовозов. Стоят десятилитровые банки с бензином и дизтопливом. Впрочем, сейчас рынок почти пустует. Вечером 10 ноября мескер-юртовский базар был атакован двумя российскими штурмовиками.

Нужно сказать, что боевые самолеты на достаточно низкой высоте и раньше пролетали здесь довольно часто. Как правило, они бомбили объекты нефтедобычи вокруг Мескер-Юрта и в Аргуне. На этот раз ракетно-бомбовый удар был нанесен по рынку. В этот момент здесь было особенно многолюдно. Из-за сильного гололеда создалась пробка, и в зоне обстрела оказалось около четырех десятков автомобилей.

Как рассказывают очевидцы, летчики расстреливали бензовозы, и цистерны с горючим взрывались, и пламя поглощало людей. Уцелевшие в ужасе пытались спастись бегством, но это удалось не всем.

В центральной районной больнице города Шали я беседовал с Исламом Зухайраевым. Он получил тяжелое осколочное ранение в живот. Своевременно проведенная операция - Зухайраева доставили в больницу одним из первых - спасла жизнь молодому человеку.

Ислам рассказывает, что в момент ракетного удара он сидел за рулем автомобиля, который тянули на буксире. В машине также находилась молодая женщина, которую он подвозил по дороге. Ислам видел, как самолет обстрелял торговые ряды, как люди побежали в разные стороны. Ислам выпрыгнул из машины, но лечь не успел. То, что в него попал осколок, он ощутил, когда наклонился, чтобы оттащить в сторону свою бывшую пассажирку. Но она уже была мертва.

Кроме этой молодой женщины, в этот вечер погибли еще десять человек. Причем, еще одна женщина, мать троих детей, была убита во дворе собственного дома в Мескер-Юрте. Более двадцати человек с тяжелыми ранениями были доставлены в больницы Аргуна, Шали и Сечен-Юрта. Некоторые из них еще находятся между жизнью и смертью.

Андрей Бабицкий:

Что из себя сегодня представляет Грозный? Ощущение, что город пуст, почти реально. Днем на улицах фактически не видно людей. Редкая машина на бешеной скорости промчится мимо. Ночью движение становится более интенсивным, поскольку не летают самолеты, и можно приблизительно определить зону артиллерийского обстрела. Однако, света в окнах почти не видно. Ни керосинок, ни еле заметного отблеска свечи на оконном стекле. В многоэтажках жить невозможно, и даже не потому, что велика опасность попадания снаряда, бомбы или ракеты.

Есть районы в городе, которые обстреливают не так интенсивно. Дело - в другом. Нет воды и газа, а потому сложно отапливаться. Приходится спускаться за топливом во двор, а это тяжело и небезопасно. Печурки стоят на лестницах. Тяжело и небезопасно особенно пожилым людям, у которых нет сердобольных соседей.

Живут, однако, и здесь, хотя и реже. Но подъезжайте к любому частному домику, откройте калитку - и увидите жизнь, бурную и насыщенную. Кого только нет в этих крохотных подвальчиках. Много русских, чеченцев, горит огонек свечи, теплится самодельная печурка. Русским старикам некуда и незачем идти. Они свое отжили. Есть и такие среди чеченцев и среди русских, которые просто плохо понимают, что происходит. Голова в таких условиях, в такой момент просто отказывается работать. Они сидят и ждут какого-нибудь любого финала.

Кто еще? Нина Григорьевна Будаева, пенсионерка из Грозного, пятьдесят два года.

Нина Григорьевна Будаева:

Остались у меня там кто... и тетя осталась с дядей. Старые. Остались соседи, которые не пошли с нами, потому что они не дойдут. Надеются только на подвалы. И надеются на то, что вот, если только не будет рядом боевиков, не дадут наводку - значит, бомбить не будут, и они останутся живы в подвалах. Больше ничего. На большее надеяться не на что. А я уже вторую войну пережить не могу. Я ту войну... всю жизнь в подвалах, а уже нервы не выдерживают. Я вой самолета уже не переношу.

Там людей порядочных - в тысячу раз больше, чем боевиков. Я родилась в Грозном и живу в Грозном. Прожила в Грозном, и никогда не было никаких разногласий вот, что... даже не знаю.

Андрей Бабицкий:

Они же не сидят...

Нина Григорьевна Будаева: Они не сидят, они... Вот он... Стоят большие дома - он пострелял с нашего дома и ушел. А бомбить будут наш дом.

Андрей Бабицкий:

Страшная картина иногда видна на улицах Грозного. Под обстрелом, не прячась, потеряв страх - может быть, веруя в Бога и в рассудок, - еле-еле плетется по мостовой древний русский старик и не менее древняя русская старуха. А иногда и просто - мужчина или женщина. Они - не беженцы. Они - жители сегодняшнего Грозного.

В ситуации с беженцами столько аспектов, сколько и человеческих судеб. Есть удивительные сюжеты. Аршты - последний населенный пункт Ингушетии перед Бамутом. Аршты официально расположены вне зоны боевых действий. Это российское село, которое федеральная группировка не имеет права "зачищать". Однако в конце октября люди побежали и оттуда. Село было отдано полностью на откуп российским подразделениям, окопавшимся на его окраинах. Вот что рассказали нам сами арштинцы в селении, которое находится ниже Арштов по хребту в Галашках.

Житель:

Заходит в дом...

Андрей Бабицкий:

А кто заходит?

Житель:

Русский заходит.

Жительница:

Солдаты заходят.

Житель:

На танках заходят, забирают банки, забирают вот это... картошку забирают. Им кушать нечего там. Обменивают вот это, есть... это солярка, на бензин, короче. Детей нельзя выпускать. Прямо это танками они... на детей. Ругается. Короче, беспредел - там.

Жительница:

В Бамут они тем более не пропускают там. Беженцы там. Обзывают.

Андрей Бабицкий:

Как - обзывают?

Жительница:

Обзывают то, что вот, пьяные входят. Отсюда они водку туда забирают, наверное. Матюкаются. Женщина - не женщина. Они это... им, это самое, бесполезно там. Вот он оттудова сейчас едет.

Андрей Бабицкий:

Много беженцев уже из Арштов?

Жительница:

Беженцы. Беженцы навалом там.

Андрей Бабицкий:

То есть люди уходят, да?

Жительница:

Люди оттуда сейчас выходят. Там - беспредел, корову нельзя выпускать. Вот стадо... они заходят и то, что вот им нравится, вот это... забирают сразу.

Вот они сейчас говорят, что приехали убивать бандитов. Они убивают не бандитов, а убивают... А бандитов готовят против себя, против России. Куда это правительство смотрит? Я не знаю. Я б хотела узнать это.

В Аршты уже находятся второй месяц. Как приехала Россия в эту дере... эти... российские солдаты. Не ... выходить женщинам нельзя. Танки гоняют, как попало. Танками наезжают на скот, беспредел это, бесподобный. Я не знаю, как... как вам еще передать.

На это у них нет старших, чтоб сказать - почему занимаетесь этими беспределами? Никто внимания не обращает. Мужчин вообще... вообще выпускать нельзя. "Бандиты, бандиты, бандиты!..". Вот этим упрекают. Пускай вот уничтожают, убивают бандитов. Вот из-за бандитов мы уже беженцами стали.

Андрей Бабицкий:

В условиях тотального кошмара людям очень часто изменяет чувство реальности. К примеру, они говорят о будущих переговорах России и вооруженных чеченцев (имеется в виду Масхадов), как о чем-то неизбежном и предрешенном. Однако и мирные переговоры ничего не решат. Ни Масхадов у власти, ни военная российская власть не смогут разрешить многовековой конфликт. Об этом говорит председатель совхоза "Серноводский" Идрис Ильгукаев.

Идрис Ильгукаев:

Если победит тот безвольный режим Масхадова, который был, то он не остановит эту ситуацию. Она ни к чему не изменится. Победят вот российские... вот это вот военщина, которая... это будет еще хуже. Потому что народ переполняет такая ненависть, и я думаю, что средства массовой информации России поработали настолько, что россиян переполняет ненависть к чеченцам еще больше, наверное, чем нас, да? Что ни к чему хорошему это, конечно, в ближайшее время не приведет.

Я думаю, что нам грозит тут Афганистан. Лет двадцать воевать... или Ливан, еще там столько же, да? Или Алжир, что-то еще подобное. И выходом из этой ситуации, на мой взгляд, например... Я считал бы, если бы наравне с российскими войсками сюда вошли бы какие-то силы ну, третьи силы какие-то вошли бы, которые вот не были бы ангажированы. То есть, пускай Россия - против там, допустим, ООН сил или каких-то западных миротворческих сил. Пусть они будут узбекские, казахские, пусть они будут украинские, но только - не российские. Туркменские, только единственное - Таджикистана чтобы там не было, потому что это та же Россия там. Любые силы, и это к какому-то результату, я думаю, все-таки привело. На короткий перио, пускай. Вот это бы что-то дало бы, я думаю.

И обязательно... я думаю, что прошлую войну закончили Россия с Чечней, да? Потому что мы как видим? Ельцин подписал мирный договор с Чечнею, и написал, что - он? Самое важное, мы считали, там что... Мы считали, что наши - дураки, да? И там еще дурнее. Но надеялись, что там написано, что никогда не применять вооруженные силы при решении любых спорных вопросов. Но ее опять применили.

Должна быть третья сторона участником этих переговоров, которая выступит гарантом того, что в будущем именно эти вооруженные силы не будут применяться. И в будущем сама же Россия, которая договоры подписывает, она будет их соблюдать.

Андрей Бабицкий:

Это председатель совхоза "Серноводский" Идрис Ильгукаев. Но, кстати, переговоры уже начались. Пока, правда, на уровне фронтов - между генералом Трошевым и вооруженными чеченцами, благодаря чудовищному расколу между ними в Гудермесе. Чеченцы сдали город без единого выстрела. Председатель совхоза, таким образом, не такой уж и безудержный мечтатель.

Беженцы есть не только внутри самой Чечни и по периметру российской границы с Чечней. Они есть и в Грузии. Их положение там едва ли не хуже. Мы побывали в этой соседней республике. Это уже мой репортаж.

Дорога на Шатили, древнее грузинское село, последнее у границы Грузии и Чечни, начинается в Тбилиси. Чтобы добраться до места, требуется шесть часов, хотя протяженность дороги - 150 километров. Все дело в том, что добираться нужно по горному серпантину. Высота хребта в этих местах достигает 2680 метров. Знающие альпинисты скажут, что вроде бы не так много, но машины - не альпинисты. Здесь и этого хватает, поскольку серпантин все время идет над километровой или полуторакилометровой пропастью, которую очень хорошо видно из окна машины.

Крутые повороты размыты на большую глубину горными ручьями. На полностью обледеневшей дороге "Ниву" немного "ведет". Проваливаясь передними колесами в яму на повороте, она резко выскакивает, цепляясь за лед, чтобы провалиться в эту же яму задними колесами. А потом, снова взревев мотором, выскочить. При этом водитель резко заворачивает.

Разъехаться с другой машиной можно в отдельных местах, поэтому шоферы, завидев встречный транспорт, останавливаются на большом расстоянии, и потом машины начинают медленно, словно снюхиваясь, двигаться друг к другу в поисках удобного для разъезда места.

"Как вы здесь ездите?" - спросил я водителя-грузина. Они ничего не ответил, только перекрестился после очередного поворота. Дорога усеяна крестами, я насчитал штук двадцать - тридцать. Подъем занимает примерно полтора часа. Самое опасное - спуск к Шатили. С той стороны перевала нет солнца, сплошной лед, и машину "ведет" еще больше.

Журналист, бывший с нами, тяжело пошутил: "Я бы это дорогу променял бы на три бомбежки".

Шатили - внизу, на высоте 1700 метров. Здесь, в этом горном селе собралось очень много беженцев. Узнать, сколько, невозможно. Они почему-то не разговаривают с журналистами и разбегаются по домам, увидев незнакомую машину.

По нашим подсчетам (а мы прикинули, что так, обычно, в Шатили живет полторы сотни местных хевсуров), беженцев здесь не менее полутора тысяч. Еще триста человек ждут своей очереди с той стороны границы, и неизвестно, сколько беженцев, не выдержав холода под открытым небом, спустились от границы в первое чеченское село Итум-Кали, чтобы вновь и вновь подниматься, в надежде хоть когда-нибудь перебраться в Грузию.

Пропускают только женщин и детей. Мужчин почти нет. У грузинских пограничников строгий приказ - отправлять обратно всех мужчин старше шестнадцати и моложе шестидесяти четырех лет. "Видишь абсолютного ребенка лет десяти - двенадцати, - говорит грузинский пограничник. - Смотришь документы, ему - шестнадцать лет. Пропустить не можешь, поскольку сразу отберут погоны. Точно так же - дряхлый старик, а ему шестьдесят четыре. Они здесь в горах плохо развиваются, очень рано стареют".

Вниз беженцы спуститься не могут. Здесь же греются у костра так называемые "таксисты". Стоит с десяток машин с цепями на колесах. За дорогу вниз они берут двести - двести пятьдесят долларов. Дорога действительно стоит таких денег, однако у подавляющего большинства беженцев их нет, поэтому они остаются в Шатили.

Второго-третьего ноября по колонне, двигавшейся из Шатоя, был нанесен авиаудар. Погибло пять человек. Это много, если учесть, что, услышав далекий гул самолета, люди обычно бегут из машины как можно дальше, оставляя все вещи.

Грузинский майор, которого сменили после двухмесячной работы, смеется. "Возвращаюсь назад, - говорит. - Очень доволен. От этого горя сердце может не выдержать".

Многим пограничникам непонятна и неприятна та строгость, с которой Тбилиси держит границу. Возвращаемся назад. "Вчера здесь "джип" свалился, - вспоминает вдруг водитель. - Новенький "ленд-круизер". С чеченами, которые на переговоры в Турцию поехали..." Имеются в виду представители чеченского правительства, которые, действительно, отправились через Грузию на переговоры в Турцию.

"И что, все погибли?" - спрашиваем с полной уверенностью. "Нет, все выжили", - невозмутимо отвечает грузин. "А как?" - "Чечены", - пожимает он плечами.

В конце октября премьер-министр Путин заявил о намерении в перспективе ввести на границе между Грузией и Россией визовый режим. Одно это заявление так усложнило жизнь людям, привыкшим по своим повседневным делам часто переезжать из Владикавказа, столицы Северной Осетии, в Тбилиси и обратно по Крестовому перевалу Военно-Грузинской дороги, что фактически сделало нереальным переход границы для самых рядовых граждан Грузии и России.

Для Северкавказского бюро Радио Свобода репортаж подготовил владикавказский журналист Юрий Багров.

Юрий Багров:

После поездки на Шатили дорога через Крестовый перевал, считавшийся самым красивым и опасным в Советском Союзе, кажется морской переправой, которую преодолеваешь на надежном красивом линкоре, хотя катимся на старенькой "Волге". Но все высокогорные красоты Грузии и Осетии перекрывают блокпосты двух государств, как результат длящегося по сей день конфликта правительств Грузии и России, который сейчас намного усилился. От этого страдают обычные люди, которые еще две недели назад спокойно пересекали границу - и в ту, и в другую сторону.

Казбек Такаев, семидесятилетний житель Владикавказа, возвращавшийся из Тбилиси, где навещал своих внуков, и не предполагал, что, по мнению российских пограничников, он не является гражданином России. У Казбека отсутствовал вкладыш, удостоверяющий его российское гражданство. Ни уговоры, ни просьбы не смогли убедить молодого лейтенанта погранвойск.

После полуторачасовых препирательств разочарованный старик отправился в Тбилиси, чтобы получить вкладыш в российском посольстве. "Сейчас в России только "менты" хорошо живут, - сказал он, имея в виду взятку, которую ему предложили дать, - а ведь когда-то их за людей не считали".

На десятикилометровом участке границы - десять постов. Милицейские, таможенные, миграционные, пограничные. Каждый пост - новое испытание. Если повезет, эти десять километров можно преодолеть за пару часов. Если где-то оступился - не так посмотрел, не то сказал, не угодил или просто не понравился - на границе можно застрять на всю ночь. Пропуск машин заканчивается в шесть вечера. Не успел пройти все посты - ночуй в машине на перевале.

Пограничники признались, что режим пропуска в обе стороны, не сговариваясь, ужесточили после заявления Путина о возможном введении визового режима между Россией и Грузией. "Ну и что, что у вас грузинский паспорт, - говорит молодой лейтенант погранвойск. - Не сегодня-завтра я вас без визы вообще пропускать не буду". О безвизовом пространстве СНГ можете забыть со вчерашнего дня.

Андрей Бабицкий:

Владикавказский журналист Юрий Багров специально для северокавказского бюро Радио Свобода.

Я был во Владикавказе, когда мне позвонил из своего подвала Хасин. "Есть какие-нибудь обнадеживающие новости?" - спросил он. "Есть, - ответил я, - Господь на небе". - "Да, это хорошая новость, - согласился Хасин. "Ну и, кроме того, бескровно взяли Гудермес, - говорю я Хасину. - Трошев - нормальный, насколько это возможно в такой ситуации, человек. Как ты думаешь, Аргун, Шали - будут воевать?" - "Нет-нет, - отвечает Хасин. - Так же сдадут, как Гудермес". - "Ну, а там до вашего села, - говорю я, - рукой подать, так что все будет нормально". - "Да, - говорит Хасин. - Мне лучше, чем другим. Я хоть с вами иногда побеседовать могу, а так - люди все ходят с такими мрачными лицами. За последнее время нескольких женщин похоронили, сердце не выдержало. Мы же тут как живем? Сидим в подвалах, кушаем, спим да мотаемся на похороны".

Конечно, нацизм, осужденный в Нюрнберге - идеология человеконенавистническая. Он прямо формулирует цель - уничтожение человека по расовому признаку. Но когда уничтожение прикрыто вполне понятной задачей борьбы с терроризмом - лучше это, или - хуже? Мне кажется, что - лучше. Геноцид в этом случае является не самоцелью, а лишь неизбежным следствием ошибочных политических, а потому и военных решений.