Экслибрис "ОТПУСК НА КРАЮ ВОЙНЫ"
Ведущий Cергей Юрьенен

Эту программу Вы можете также послушать в фромате RealAudio: - Послушать сразу или - Выгрузить для локального прослушивания

Сергей Юрьенен:

К закрытию "бархатного" сезона". Югославские заметки московского писателя и журналиста.

Мне ставят коньяк от доктора. "За нашего русского друга!" После трех бессонных ночей коньяк дает немедленно результат. Я заказываю всем "Столичную", меня хлопают по плечу, по многим приметам я чувствую надвигающееся братание. По Си-эН-эН крутят репортаж из Москвы, звука нет, мрачные граждане несут какие-то мешки, коробки. В 203-м номере лежит в лихорадке мой шестилетний сын. Я чувствую запах "Ядрана" совсем рядом. Нет, нет, еще не пора... Я залпом допиваю водку, залезаю в прокатный "Фольксваген". В горы, в серпантины... Покатаемся, славяне!"

Игорь Мартынов. "ОТПУСК НА КРАЮ ВОЙНЫ".

Постоянный автор Радио Свобода с незабываемого 91-го, последнее время Игорь Мартынов переместил центр тяжести в журнальную журналистику и прозу, в диапазоне от "Нового мира" до кратковременной, увы, "Столицы", в которой был душой. При этом много ездил и летал по миру, глава за главой привозя в Москву материал для книги, о которой сейчас и расскажет, не вставая из-за домашнего компьютера.

Игорь Мартынов, Москва:

Решительно прав полковник Брежнев: земля воистину малая. Земля становилась все меньше с каждым нашим наездом. Мы взяли ее экстерном, уложившись в пятилетку. Помню первый чартерный рейс на берег турецкий: год 92-й, на борту нечего пить, кроме "Буратино", загранпаспорт еще кроток и чист. А в этом, 98-м, заштемпелеваны последние поля и пробу ставить некуда. Кончилась земля. Значит все: отъездились, прошла эпоха вояжей и открытий. Буквально давеча, попав под ГКО, одни сели на мель и дальше электричек теперь не ездоки, другие бросили якорь в женевское озеро по троцким следам. Что же остается? Остается подбить итоги, подвести черту, снять кассу, что бы было чем прогреть грядущие холода. Я так думаю: пора, пора печататься. Книга уже сложилась, книга - вот она, как говорится, продиктованная жизнью. Рабочее название: "Малая земля. Атлас русского путешественника". А русский путешественник, это совсем не то, что путешественник не русский, который выдвигается постфактум, в гроб сходя, на отложения, перемещается пугливыми группами в одинаково бледных, как больничная пижама, ветровках из коттона немецкой фирмы "Йорн" и в соответствующих старшинству шортах до пят. Нет, русский путешественник выходит в свет уже при жизни, он не приемлет сбережений, все, что перепало, он тратит тут же на "горящие" путевки, он влетает за границу молодцеватый, озорной, деятельный, он в плавках прыгает с балкона на балкон, ползет уверенно по водосточным трубам, ему что Суахилия, что Бенгалия - по колено, всегда с наличными, бодр и добр. Он в этих странах действующее лицо, он не в музей приехал, а за две-три недели прожить всю жизнь, по полной программе: если надо, отсидеть в тюрьме, возглавить чье-нибудь восстание пеонов. Играй, гормон! Вот он плывет за буйки с твердым намерением разобраться в коренном отличии мулатки от креолки, или тайки от Майки. Русский путешественник - он как с цепи сорвался. Да так оно и есть. А мы и раньше не сидели на приколе, нас водила молодость, всегда в походе, у костра, у заброшенной штольни. Помню, под Тындой: идет такой навстречу, тайгу пылесосит, "Ты кто?" - говорю. - "Я - нация повышенной эмиграции" - отвечает один за всех. И это правда. Да потому что знает нация, ученая нация: пока ты в пути, не так опасно, голыми руками не возьмут, утром явятся на дом, скажут "Выходи с вещами!", а тебя-то нету, след простыл, ищи-свищи. Отсюда наша порывистость, непоседливость, крутой километраж.

Теперь о структуре книги-атласа. Структура вся привязана к маршруту и точно повторяет мое открытие мира. Все документировано: вот паспорт, вот визы. Турция - эра дикого туризма. Мы говорим: "Россия", они не понимают. Говорим: "Москва" - молчат. "Горбачев!" - в ответ приводят однорогого козла, оказывается так по-персидски местная порода называется, и на наших глазах отрезают ему голову в порядке гостеприимства. Кипр - остров блефующий, остров больших тайм-шеров и оффшоров, остров нашенский. Там апельсины растут и в проезжей части, падают всеми плодами нам под белы рученьки. Там вышла Афродита - девушка с большими волосами и куньим взглядом, вышла, пошла, как цапель из волны. Израиль. Еврейки оказались высокие, грудастые, с рыжинкою девчата, без всяких комплексов. Какие комплексы со скорострельным УЗИ за плечом? Их парни, наоборот, бросились в глаза отсутствием как таковых пейсов, бород и близорукости, выдающихся в Москве за главный лейбл иудеев. Мадейра. О, Мадейра! "Почему, несмотря на обрученность с водою, нет ни одного пляжа?" - так спросил, тесня костяшки кастетом, один из таганских туристов у губернатора Мадейры. "Если остров - будь добр, обеспечь выход к воде". Губернатор мотивировал акулами, вулканическим происхождением, но ни то, ни другое не убедило Пашу, и выход найден был до заката. Паша вернется в Россию героем, по-мересьевски, только две пол-бочки "мадейры" загладят ему укус тигровой акулы, впервые отведавшей русятины. Но знайте, знайте, мадерьянцы, наши путники не из тех, кто плещется в мирном бассейне, где сведена к нулю возможность сразиться со стихией. Испания, Италия, Германия, Венгрия, Малайзия, Франция, Финляндия, Шенгения - и столь достойная финала Черногория. Не просто главы - это этапы большого пути. Здесь был русский путешественник, последний герой нашего времени. Эта книжка о народе и эта книжка о себе.

Юрьенен:

Итак, "Малая земля. Атлас русского путешественника"- в "Экслибрисе" на волнах Радио Свобода. Глава заключительная: "Отпуск на краю войны", Игорь Мартынов.

Мартынов:

И я сказал: "Поехали!"

Были основания сказать. Напрягся панславянский ген, дала знать кириллица, расцвела мефодица, жена желает выйти на высокий берег, на крутой, а Родина слегла в глубоком транше. А там, куда поехали, удобства. Креститься в ту же сторону, язык ломать не надо - у нас и так все главное, отродясь, на сербско-хорватском: да - да, что - что, гамбургер - хамбургер, войско - войско, победа - побьеда, и, конечно, "Ядран" - не только сигарета.

Ах, "Ядран", мой "Ядран" - ты моя реликвия. До сих пор стоит сладковатый отрочеству дымок с импортным загибом, на крайняк, для девочек. Доставался не просто, стреляли "Ядран" в Теплом Стане, в Измайлово, на олимпийских объектах у "югов" - у югославских, первых на Москве гастарбайтеров. Сколько помню, они всегда пили где-то рядом, в тех же объемах, но меньшими глотками, как гости из импортного будущего - передовики, застрельщики СЭВа. Закуривая, мы им выкатывали разливное, чаще розовое, и как следствие, конвульсивное братание, славянский пакт, шутки грубого помола: "По что вы герцога убили, Фердинанда? Из какого Принципа?" Один из них, Доброшин Томович, в бутербродной напротив Литинститута, пообещал из жалости: "Скоро, братья, у вас будет так же хорошо, как у нас".

Год где-то 86-й, Тито уже лег два на два, очередь за "Ядраном" на Профсоюзной занимается с утра, но нам за ними больше не угнаться. Скоро стало на Балканах так, что куда там Гойко Митичу с известными аппачами, опять нас "северных" "южане" обставили, опять отстрелялись первыми. И ведь на карте ужимаются как шагреневые, зато по шкале Рихтера растут, растут, весь шар земной взъерошили. О Югославская, пассионарная, нечеловеческая музыка! Все время откуда-то спереди, мы на нее идем, в такт качаемся, но не успеваем, мнемся, подтормаживаем. И вдруг осенило: а если одним броском на родину "Ядрана"? Махом в грядущее? произвести там эффект присутствия, под видом семейного отпуска? с наблюдательным постом горизонтального типа на черногорском пляжу? А то все пижоним по Канарам, да Антилам. А братья постепенно обижаются, многое горячее у них уже остыло, пора бы и этническую совесть поиметь.

Провожатые разделились. Шурик принес бронежилет ручной сборки, держит даже "калашникова", если не в упор, Шурику уже не актуально - на разоренного охоту на него сняли. "А вам, - говорит, - в самый раз под Косово". Но сувенир отклонили: какой загар в бронежилете? К тому же, что может помешать "калашникову" стрелять в упор, когда он этого захочет?

Кто-то из коллег с угрозой напомнил о похождениях Павла Корчагина: как тот убойно, не опуская нагана, отдыхал в кулацкой деревушке. Нашли чем пугать! Нас с Павлом никогда не останавливали временные трудности, зато взамен вся сумма экстремального туризма - море, горы, дешевка и "Ядран" без очереди. Кстати, подвернулся рейс югославских авиалиний, в своем роде заключительный, Европа как раз захлопнула для Югославии свой воздух, но мы успели, стандартный комплект россиян: муж, жена и шестилетний Миша.

Через три часа ландшафт становится ближе к самолету на два километра - это в иллюминаторе горная гряда с нежным названием Прокляти. Приземление на черногорский аэродром "Тилов" мало отличается от приводнения, происходит прямо на пустынный брег Которской бухты, на единственную полосу, которая и так выглядит перебором, учитывая несвойственность данным местам авиации.

Нечего возразить: эмбарго есть эмбарго. Все по- большому, все по-взрослому, достойно мировой политики. Вдоль проволочного забора следуем в международный аэропорт. Похоже на несколько перезрелую времянку типа шапито. Из-за забора за нами наблюдают с вожделением, которое можно при желании принять и за генетическую предрасположенность. Международный статус аэропорта оправдываем только мы, но надпись "Нихт раухен!" косвенно подтверждает, что здесь когда-то водились немцы, от них здешним краям досталась привязанность к дойчмаркам: попытка конвертировать привезенные из Москвы "зеленые" уперлась в железный занавес непонимания. Да, с долларами здесь не очень разбалуешься, подумалось в заведении, сливной бочок которого привелся в действие электрическим проводом, с загнутым на конце под палец: приветливо, как в Анапе или Пицунде. Чтобы упрочить отсутствие заграницы, погранконтроль не омрачил паспорт штемпелем, но лишь вложил постельного колера бумажку с номерком, и я совсем уже легально иду к ближайшему киоску с русской или сербской, поди теперь разбери, вывеской "Новости". "Ядран?" - переспрашивает киоскер моих лет с недоверием. - Сигареты?" - Я, я, натюрлих!" - настаиваю. -"Мэйд ин Югославия?" - "Вот именно, вот именно!" - "Не розумим!" - внезапно замыкается киоскер. А чего разуметь-то? 20 штук с фильтром, в мягкой, по моему, пачке, по крайней мере 15 лет назад. "Не розумим! - повторяет киоскер с выражением. - Нихт ферштейн!" - "Возьми "Мальборо"!" - советуют мне из возникшей очереди. "Я вообще-то не курю" - окончательно запутываю вопрос. "Ну тогда аспирина возьми, помогает". Нет. Я беру газету "Победа", с передовицей "Интеллигенция и село". "Все на борьбу за термофильную культуру кукуруз" - написано кириллицей. Ну что ж, поборемся за кукуруз, поборемся.

Встречает нас некто Драган, человек, для этого не позднего часа уже зеркально, по-нашему не трезв. Рукопожатие, переходящее в братание, ударение на слове "товарищ". Драгану не обидно, что в его распоряжении оказалось всего шестеро приезжих, он врубает автобусную громкоговорящую связь на полную катушку и в микрофон информирует, что "Югославия - это Сербия плюс Черногория (Цирнагора), а для нормальных иностранцев - Монтенегро, что недавно, в 36-м году, здесь было ЮНЕСКО, ЮНЕСКО постановил - это лучшие пляжи Европы. Потом Кусто нырнул в ластах на дно и сказал: "Вижу, вижу на 14 метров вглубь!" За прозрачность вод - отдельная грамота. Лорд Байрон, царь Эдип, король Лир здесь совершали главные свои открытия, без которых человечество пошло бы совсем другим путем. И Драган обводит окружающую красоту широким жестом слегка утомленного соучастника, вручную насыпавшего эти горы, нарывшего эти бухты, запузырившего прозрачную воду в Адриатический бассейн. "Это есть всесоюзная наша здравница. У нас сейчас профсоюзные путевки сюда за полцены. Вспоминайте, товарищи, скоро и у вас будет так же хорошо как у нас!"

Сергей Юрьенен:

"Закрытие бархатного сезона" - югославские заметки московского писателя и журналиста. Игорь Мартынов, "Отпуск на краю войны". Заключительная глава будущей книги "Малая земля. Атлас русского путешественника". Но сначала монолог по телефону из Москвы. О прозе - о дорожной.

Игорь Мартынов:

Теперь о достоинствах дорожного жанра, литературе путешествий.

Я говорю: последний способ проявиться Настоящему Писателю - Дорожная Литература. Только давай все по-честному, без скафандра, не отстраняясь, не уходя в экскурсионную броню. И если уж ты автор - выкладывай все. Про разборку в Барселоне, про свое падение за борт в круизе по Нилу, смесь горячая и смесь горючая. Этнография, расписание автобусов на пафос и личные мотивы - вкратце таковы ингредиенты книжки "Малая земля. Атлас путешественника". Главное, что слово обеспечено ценным металлом биографии, пропитано потом, кровью и выделениями из других желез. Никакой фактуры "сэконд-хэнд". Путешественник - это такое дело, где не обойтись без личного участия. То же самое Литература: теперь по-другому нельзя, нельзя сейчас засиживаться, а то догонят и возьмут.

Игорь Мартынов, "Отпуск на краю войны":

У Югославии осталось 280 километров моря, практически каждый не остался без дела, потому что для Белграда - последний выход к большой воде. Где-то швартуется танкер с надписью "Лукойл", где-то ловится в пищу довольно сытная и совсем не жирная черногорская акула. А вот трое ведут по пляжу ослика. Один похож на Смоктуновского в формате Мышкина, второй ближе к голливудскому типажу, поздний Сталонне, третий в позолоченных очках под Черномырдина. "Смоктуновский" форсирует ослика сзади, "Сталонне" привлекает клиентуру в микрофон, "Черномырдин" чуть сторонкой с "Полароидом" на животе. Ослик явно мал для такого коллектива, он всю дорогу подкашивается, боится чем-нибудь не оправдать, но поздний "Сталонне" идет ва-банк: он сажает на животное сразу двух детей с мамашей. На какое-то время возникает зыбкое равновесие, хотя ослик по колено уходит в песок. Но Черномырдин" не из тех, кто обращает внимание на критическую массу, он работает с кадром, просит мамашу где приподнять, где приоткрыть. "Смоктуновский" смотрит в сторону, малахольно крепится, как вдруг дает ослику кнутом по крупу. Тот по-лошадиному вздыбившись, несет, разбрасывая наездников, пока его не усмиряет "Сталонне". "Черномырдин" при этом в операции не участвует. Из дальнейшего разбирательства следует, что хозяином ослика приходится все-таки "Смоктуновский", и в нем вскипела жалость к зверю.

Завтра они опять выходят на дело, все вчетвером.

Следом за ними побережье занимает изобретатель сверхсекретной оболочки - в такой сам собой плывешь, ничего не подгребая и при этом совсем не тонешь, натерся и хоть в Австралию, на Филиппины, кому куда желательно. Кстати, и для бальзамирования подходит, если уже есть кого, гарантирует сохранность тела как минимум 5 световых лет, потому что выжимка из маслин с масленичного дерева ровесника того еще Еврипида. Заварушка начнется, все намажемся, и вплавь, пока не причалим к Сербии Великой. Так говорил на пляже изобретатель. Народ внимал и мазался, внимая.

Все-таки немало на здешних пляжах подобралось самоотверженных пловцов. О сербском вольном стиле надо сказать особо. Голова находится строго над водой на сильно вытянутой шее, руки выскакивают из воды поочередно и таким резким движением, рывком, как альпинистские штыри, втыкаются на полметра вперед, голова при этом обязательно вращается вместе с туловищем. Человек, таким образом, карабкается по воде, как по отвесной стене, но без риска упасть. Можно утверждать, что этот стиль своим охватом вполне соответствует широте натуры и способен ее выразить вполне надводным способом. На первый взгляд, сербский кроль суть абсолютный аналог русским саженкам, и только лишь специалист уловит разницу. Саженки все-таки имеют в большей степени транспортное значение, доставляя плывущее тело на другой, подчас противоположный берег, тогда как сербский кроль скорее рассчитан на эстетику, чтобы показаться, подвигаться, осмотреться по сторонам.

Еще одно важнейшее занятие югослава не связано с водой - это баскетбол на одно кольцо. Можно играть два на два, три на три, сто на сто, а можно совсем одному наедине с кольцом, и в этом главное преимущество однокольцового: не обязательность партнеров и вообще людей. Опыт однокольцового баскетбола пригодился державе в целом: все бывшие союзные постепенно отпочковались, а они себе играют, играют, играют - по-сербски, на одно кольцо. Причем - поголовно мужское население нашего отеля.

Поначалу было не по себе: туда ли мы попали? Почему не единой женской особи, а только парни парами, а то и втроем, о чем-то негромко ведут беседу, ночью куда-то исчезают, на завтрак приходят не все, впрочем, с аппетитом подъедая за того парня, пить не пьют, но подолгу сидят у барной стойки с отрешенным выражением. "Эй, Горан, ты бы побрился! Мы тебя и бритого любим". - "Да я бы хоть сейчас, да нет хорошего станка". - "Подыщем что-нибудь!" И действительно вечером захожу я в бильярдную, отлегло: девчата! Кто уже с кием, кто еще и без, и ребята подбрились. Все логично, все естественно, оказалось: они - спецназ. Релаксируют после ночных дозоров в Косово. Уезжают в шортах, в шлепанцах на "Паджеро", возвращаются в том же виде, но иногда не в полном составе. И снова - море, снукер, баскетбол... И вся война.

А пляж обсуждает новость из Подгорицы, столицы: там как раз судят черногорских призывников, отказников от Косово. Черногорцы встревожены: каждый человек на счету, их всего-то 700 000, экономить людей надо. Весь день над пляжем крутятся вертолеты, возможно, даже с геодезами. Югославы вообще не обращают внимания на технику. Может быть у них уже нет того, чем реагируют на милитаристские шумы, они ведь люди из будущего - так им положено. Запах "Ядрана" чувствуется все ближе и ближе.

На седьмой день экстремального тура заболел сын. Какой-то вирус, бессильный для коренного населения, но косящий нас, приезжих. У Миши жар, он спрашивает в бреду: "Почему горы черные?" Я тоже полностью перешел на название "Монтенегро", выставив хотя бы слабую фонетическую оборону. Белградские таблетки не действуют, других здесь нет. Мы вызываем врача, он приезжает на спортивном "рено-19". Доктор Тадич и сестра Радмила. Доктор говорит по-русски: "У добровольцев ваших обучился. Вместе воевали, хорошие ребята. Ну что, Миша, будешь добровольцем, придешь на помощь нам?" - "А с кем воюем?" - спрашиваю. "С кем?" - доктор не ждал вопроса от русского. Выводит меня на балкон: "Америка хочет установить контроль над всем мировым сырьем". - "А у вас какое сырье?" - "А у нас три аэродрома. Будем отбиваться до последнего патрона. Нам нужны люди, понимаешь, Игорь?"- "А почему у Миши температура не спадает?" - "Самое главное, Игорь, аэродромы и дороги. Я хочу чтобы ты об этом рассказал правду". - "У него сердце выпрыгивает..." - "Мы - последний оплот православия. Если нас переломят, то России тоже конец". - "Может быть капельницу поставить?" - "Капельницу, конечно, можно. Но я хочу теперь, Игорь, чтобы ты рассказал людям только правду о нас".

К нам на балкон выходит сестра Радмила, ей лет под тридцать, хотя возраст здесь не разобрать, здесь лица притупились и абстрагировались от хроноса. Сестра с восхищением наблюдает как в штормовом море под обстрелом молний плавает человек. "Русский," - предполагает она. "Или серб," - отвечаю ей взаимностью: главное, чтобы капельницу грамотно поставила. "Не американец," - выносит она приговор.

"Пойдем, товарищ, познакомлю тебя с настоящими людьми" - подмигивает мне доктор Тадич.

Настоящие люди группируются внизу, в баре. Крепыши с короткими шеями, с тяжелыми перстнями на нескольких ключевых пальцах. Тема их оживленного собрания - мобильные телефоны, у кого какой. У Зорана - большой, зато вместо зуммера играет канкан, а вот у Станка совсем маленький, не больше "Зиппо", но светится такими голубенькими, как живыми, и раздвигается на голос хозяина. Настоящие люди начинают друг другу звонить по мобилям, разговор мужает - теперь о тачках. Мне ставят коньяк от доктора: "За нашего русского друга!"

После трех бессонных ночей коньяк дает немедленный результат, я заказываю всем "Столичную", меня хлопают по плечу, по многим приметам я чувствую надвигающееся братание. По Си-эН-Эн крутят репортаж из Москвы, звука нет, мрачные граждане несут какие-то мешки, коробки. В 203-м номере лежит в лихорадке мой шестилетний сын. Я чувствую запах "Ядрана" совсем рядом, это тот бритый, у стойки, он давно следит за мной, перед ним лежит мягкая, до боли знакомая пачка. Широким жестом он предлагает мне: "Присоединяйся! Ты же наш, мы вместе, на одной крови замешаны".

Нет, нет, еще не пора, я залпом допиваю водку и залезаю в прокатный "Фольксваген". В горы, в серпантины... Покатаемся, славяне! Знаю, знаю, что вам надо, какой от меня требуется взнос. Чтобы экстремальный отрыв, чека выдернута, струи бьются прямо в интерфейс, коэффициент жесткости вот-вот иссякнет, назад дороги нет, шум и ярость! Не надо тормозить!

На тройном обгоне "Фольксваген" почти заносит. Самое, кстати, главное, вернуться в полосу после обгона, особенно если обходишь с внешней стороны, над пропастью во ржи, трудно не воткнуться в скалу клювом. А может быть, не надо возвращаться больше в полосу? Я проскакиваю какой-то туннель, слева, справа Скадарское озеро, пеликаны, сорок пород рыбы, Албания уже не за горами, выхожу на финишную прямую. Рыбаки провожают взглядом, как в последний путь. Я знаю что им нужно: Кустурица, время цыган, половецкие пляски до полного "Ядрана"!

Синий джип с надписью "Национальная армия" по-английски несколько километров шел за мной, потом обогнал, прижав к обочине. Какая армия, какая нация? Ребята в тренировочных костюмах, без оружия, без опознавательных знаков спрашивают жестами: "Куда?" Я прикидываю: прямо, до упора немного осталось, но водка выветрилась, сумерки сгустились, и я махнул рукой назад: "Туда!"

А там все было по-прежнему: летали шары по сукну, доктор Тадич мерил давление какому-то настоящему человеку.

Жена сказала: "Он спит, температура спала. Я хочу домой".

И я сказал: "Поехали!"