Ведущий Яков Кротов

Яков Кротов:

Цинизм, как прежде всего неверие к способности другого сделать добро ради добра, привел к тому, что в России и нет добра ради добра. Вот только что Нобелевскую премию Мира присудили организации "Врачи без границ", основанной одним активистом-коммунистом Бернарем Кушнером и одним активистом-католиком Максом Рекомье. Организация эта действовала и в России, но вынуждена была свернуть свою работу: подозревали, что врачи не только помогают нуждающимся, но и шпионят, или даже - снабжают террористов оружием. Недавно правительственная "Российская газета" в том же обвинила католическую благотворительную организацию "Каритос": не верится, что просто так чужие дяди привезут русским детям лекарства. В чем истоки этого всеобъемлющего цинизма? Почему он обрушивается прежде всего на то, что в обычной культуре считается святым - на добро, милосердие? Преодолим ли цинизм и как?

Россию долгие годы называли страной победившего социализма и приближающегося коммунизма, теперь мы чаще (и с большим правом) можем называть ее страной победившего цинизма. Причем, так называют нашу страну ее собственные граждане, принадлежащие к совершенно противоположным политическим лагерям; все друг друга обвиняют в цинизме.

Идет речь о религиозном возрождении, - у циника готов ответ: потерявшие опору в коммунистической идеологии люди нашли себе новый "костыль", а попы еще и "деньгу гребут".

Зайдет речь об экономическом положении, - и тут циник знает, в чем дело: все сволочи, каждый норовит набить свой карман. Есть, правда, существенные различия: насчет "набить карман" циник сам не плох, а вот насчет "сходить в церковь" - тут, конечно, нет. Правда, это различие - скорее, в пользу христианства, оно отпугивает циников. Но ведь верно и обратное: цинизм - и не только он - так пугает многих христиан, что мы только бранимся в его адрес.

А ведь дело христианина в мире - "вести брань духовную", но это не означает - браниться, это означает, как говорил апостол Павел, "различать духов". Как вот в молитве Великого Поста мы молимся об избавлении от духа уныния, духа праздности, духа празднословия. Вот этих духов христианство уже давно опознало, а вот - дух цинизма?

Само-то слово, в его современном значении, появилось лишь в середине 17-го века в Англии, а в России - только в 19-м веке. Причем, название этого порока (а ведь даже циник знает, что цинизм - это порок, а не добродетель, только относится к этому цинично) взято из названия античной философской школы. Вот что общего у того цинизма, который в России теперь, с тем, который историки чаще предпочитают называть "кинизм"? Вот в чем различие кинизма от цинизма? Говорит Светлана Коначева, историк философии, преподаватель Общедоступного православного университета, основанного отцом Александром Менем.

Светлана Коначева:

Мераб Мамардашвили говорил в одной из своих лекций, посвященных античной философии, что культурная тень философа иногда важнее самого философа. И вот здесь мы имеем дело как раз вот с этой самой "культурной тенью". Что же стоит за этой культурной тенью?

Античная школа, сократическая школа (не случайно одного из учителей кинической школы называли "сумасшедшим Сократом"). Борьба - действительно борьба - между одним учеником Сократа, его школой, Платоном и - Антисфеном. Можно ее назвать борьбой идеализма с... материализмом? Нет, вряд ли, скорее - борьбой метафизики с антиметафизикой.

Для киников, начиная с Антисфена и кончая поздними римскими киниками, прежде всего, была неприемлемой попытка строить общие понятия. Общие понятия были неприемлемы - и в области теории познания, и в области этики тоже. Нет общего блага, есть конкретное благо, которое, собственно, и состоит в некоей внутренней свободе, достигаемое довольно длительным путем аскезы, освобождения от внешних потребностей, в том числе - потребностей физических, потребностей в роскоши, в нормальной, практически, жизни, и даже каких-то человеческих потребностей - в любви, дружбе. Это связано с идеалом бесстрастия. Аристотель даже скажет, что они призывают к полной апатии.

Для киников очень характерна антикультурная, антицивилизаторская направленность. Все общественные устроения, традиционная мораль, традиционная религия, традиционная система человеческих отношений отрицается в пользу "естественного" человека. Но интересен здесь момент, что это "антицивилизаторство", эта установка на естественность добывалась крайне неестественными усилиями. Если посмотреть на наше, довольно расхожее, как мне кажется, представление о цинике, то - это, скорее, человек крайне цивилизованный и уставший от цивилизации. А вот ранние киники - они совершенно не уставшие люди, в них действительно была какая-то удивительная молодость, удивительный задор.

Яков Кротов:

Нетрудно, между прочим, заметить совпадение по целому ряду признаков цинизма и христианства: стремление к освобождению от страстей - общее; настороженное отношение к культуре или, точнее, к обожествлению культуры, к преклонению перед политикой - общее; бодрость античных циников,- она ведь роднила их с античным же христианством. Я, правда, боюсь, что вот эта "усталость" современных циников роднит их с "усталостью" современных христиан. Конечно, не все христиане устали от современной цивилизации, это в одних странах не знают, куда деваться от телевизора и Интернета, но я знаю и такую страну, где многие не могут купить телевизор, взамен сломавшегося "Рекорда". И люди совершенно недобровольно выбиваются за пределы цивилизации и культуры в нищету - не духовную, а самую обычную и самую, конечно, тяжелую. Таким людям уже не до цинизма, цинизм - это пирожное порока. Это тоже ведь в некотором смысле роскошь - не верить в добро, как роскошью является и вера в добро и истину, как роскошью является, конечно, христианство.

Язычество - это просто. Когда у тебя ничего нет, так не на что и сердиться, циником тоже не станешь. Когда нет бутерброда, так и "закон бутерброда" не действует - хлеб без масла всегда падает на стол сухой стороной. А цинизм верит, что бутерброд всегда падает на пол маслом вниз, и особенно - если на полу ковер.

Цинизм верит в то, что у нас называлось "законом мировой подлости", а сейчас чаще говорят "закон Мёрфи". Книга под этим названием пользуется огромным спросом, она лежит на любом лотке с ходовой литературой, а закон-то очень цинический: все, что можно сломать - обязательно сломают, что можно сделать неправильно - сделают неправильно. Но, между прочим, и в христианском богословии, особенно в католическом, очень внятно сформулирован похожий принцип: падший человек, лишенный Божьей благодати, поддержки своего Творца, человек, предоставленный самому себе, - склонен ко злу и из двух вариантов поведения всегда выберет наихудший.

Вот сколько совпадений цинизма и христианства. А в чем же здесь различие? Говорит католик, священник Стефан Каприо, настоятель католического прихода во Владимире.

Стефан Каприо:

Традиционная позиция католическая - это позиция реализма, не - цинизма, цинизм это некая дегенерация реализма. Реализм говорит, что, действительно, реальность испорчена, она несовершенна, поэтому без благодати Божьей ничего не может получиться.

Этому противится восточный оптимизм, который больше смотрит на божественное призвание человека. После упадка всех идеологий этих двух веков, после разочарования в мифах прогресса технологического, после войн, - сегодня царствует пессимизм, царствует цинизм, в том смысле - что люди идеализированы.

Я помню лично (я принадлежу к младшему слою поколения шестидесятников): было последнее ангажирование поколения, люди, которые верили в вовлеченность жизни, в реальность. Сегодня люди уже стараются заниматься своими узкими потребностями и не выходят на надежду на будущее.

Так что сегодняшний цинизм - это, скорее всего, не наследство христианского реализма, это наследство уже деградации современного менталитета, деградации и разочарования того оптимизма, который не оправдался в результате, это - некая простая форма нигилизма, народная форма нигилизма: раз ничего нет, давайте ни во что не верить.

Есть и другие варианты. Я читал недавно статью одного экзегета, который назвал статью: "Иисус - циник", - потому что он нашел какие-то следы присутствия философов-циников в Палестине, именно в Галилее, именно около Назарета, поскольку была большая стройка города Сифориса, где, как предполагалось, работал и Иосиф-Обручник, Мария и сам Иисус, молодой. Видимо, там они общались с этими философами-циниками, потому что они проповедовали Царство Божье в том смысле, что настоящий Царь, говорили они, это тот, который отказывается от всех мирских благ, который живет именно как сын человеческий, у которого нет камня, куда положить голову.

Некоторые слова Иисуса подходят к этим циникам. Я не знаю, насколько оправдывается эта гипотеза, но здесь - граница между современным цинизмом и реализмом человека, который изначально знает, что ничего надежного нет, кроме благодати Божьей. Поэтому все начинается с самого простого подхода к реальности, что все позитивное надо найти, а не дано изначально. Я думаю, что это - хорошая база, чтобы начинать перестраивать, восстанавливать человеческий оптимизм, человеческую надежду в будущее Царство.

Можно ли говорить о цинизме Христа? И в чем разница между его позицией и цинической, а в чем - совпадение?

Светлана Коначева:

Мы можем, наверное, говорить вот об этой линии антипафосности, эпатажа фактически. Иисус, действительно, постоянно эпатирует очень благочестивых, очень цивилизованных современников. Этот момент обретения свободы в отказе от встроенности в определенную сложившуюся общественную, культурную и даже религиозную традицию, - он, как мне кажется, очень характерен для раннего христианства. Не случайно ведь появляется много исследований, в том числе и об антикультурной направленности раннего христианства.

Свободу, которую достигает киник, один из авторов назвал чисто отрицательной свободой. То естественное состояние, которое достигается при этом - ведь это состояние хаоса. Именно этому противостоит, как мне кажется, и в глубинах греческой философской мысли, и это же есть и в христианстве, вот это стремление противостоять хаосу, противостоять разрушению. Свобода Сократа и свобода христианина - это не отрицательная свобода. Все-таки за этим стоит удивительное сократовское устремление к истине и евангельское "познайте истину, она сделает вас свободными".

Яков Кротов:

Проблема, мне кажется, в том, что евангельские слова насчет познания истины и вытекающего отсюда освобождения, оказалось ведь возможно спародировать. В марксизме как писал классик? "Познайте законы истории, законы экономики и освободитесь от этих законов, знание законов от них освобождает, управляйте историей". Цинизм есть, конечно, не только личная установка, но и культурное, и даже - политическое явление. Цинизм редуцирует, сводит человека к животному. Но ведь и христиане часто видят в человеке всего лишь овцу, а овца - это животное. Альберт Эйнштейн саркастически говорил, что для того, чтобы быть хорошей овцой, надо быть прежде всего - овцой. Конечно, себя-то каждый мнит не столько овцой, сколько пастырем, на худой конец - подпаском. Но ведь импульс-то есть, и он отдается в самой антихристианской идеологии: в коммунизме, в воинствующем материализме, атеизме - "базаровского" такого типа. Человек есть игра гормонов, а потому - "да здравствует изучение гормонов и спасем человека через воспряжение его гормонами, научимся управлять вот этим загадочным существом, которое именуется человеком!"

И после 70-ти лет такой "социальной инженерии", после господства такого материализма, мы сегодня качнулись (не все, конечно, но кого - наиболее слышно)в противоположную плоскость и крайность.

Человек есть дух, мы все преодолеем, если "подымем очи горе", - в общем, этакая святая простота. Результат налицо: происходит возвращение к тому, о чем писал еще Бердяев накануне революции, что русский человек качается между святостью и свинством. Но на самом деле понятно, что Бердяев не имел в виду настоящую святость, он не имел в виду, что преподобный Сергий Радонежский с утра напьется, а вечером идет на всенощную, он, конечно, говорил о псевдосвятости. Русский человек качается между ханжеством и хамством, с утра обхамит отца или мать, а вечером идет в церковь и благоговейно целует руку у батюшки. Это же тогда бессмысленно! Иногда мы не качаемся, а прямо совершаем в церкви - ручку целуем и хамим. Разговоры о духовности оказываются бесплодными и это только увеличивает цинизм. Оказывается, возможно быть циником в христианстве, внутри церкви.

Почему, какой психологический механизм заводит вот этот маятник, и есть ли способ его остановить? Говорит Борис Братусь, профессор психологии Московского государственного университета, православный.

Борис Братусь:

Это - проблема истории. Действительно - в России как бы нет киля, нет балласта, который называют сословием третьим, или каким-то иным; нет третьего слоя совершенно. И очевидно, и в мировоззрении тоже эти две точки зрения на человека, как существо продуцируемое, производящее некоторые свои поступки вследствие игры гормонов, с одной стороны, и как существо духовное, с другой стороны, - мне кажется, что это некие две редукции и за эти редукции нам приходится расплачиваться. А тот, кто редуцирует (это, действительно, церковная точка зрения), - казалось бы, забывает косность этой материи, косность тела, косность души в ее душевных проявлениях, и подвиг, которым совершается выход в духовное состояние.

Духовное состояние представляется как даруемое, вследствие посещения церкви. В этом плане, когда я, скажем, говорю о духовном уровне развития личности, то я всегда поясняю - это не значит, что человек - верующий. Потому что верующий человек может быть эгоцентристом и торговаться с Богом, что он ему то-то и то-то сделал, столько-то свечек поставил; он может быть группоцентристом, таких очень много, и для них их группа является самым важным, - это весь фундаментализм, все секты и не только. То есть духовность - это величайший подвиг преодоления, с одной стороны, тягот и косности материи, материи душевной, материи уже, конечно, физической, а с другой стороны, это подвиг сопряженности вот с этой косностью, именно - сопряженности. Потому что всякий взлет туда чреват прелестью и чреват легковесностью.

Цинизм простителен, поскольку цинизм основывается на горькой правде о падшем мире, о падшем человеке. Цинизм простителен, поскольку его истоки в реальной человеческой слабости и в неспособности одновременно подниматься на небо и не отрываться от земли, в желании сделать выбор; а выбирать, конечно, легче - землю. Разумеется, циник стремится прежде всего - облаять небо, обругать добро и заявить, что свет - это нечто вроде такого бесплатного воскресного приложения к мраку. Потому что лаять на собак человеку неинтересно, хотя мы и этим занимаемся. Наш гордый дух стремится лягнуть Творца вселенной.

И вот, даже устремившись к небу, человек сохраняет все свои слабости, христианство не закрывает на них глаза. И вроде бы эти слабости внутри церкви, эти слабости внутри поверившего в Бога человека, свидетельствуют о правоте цинизма: всюду одно и то же, а в Арктике еще и холодно, как говорил один герой Стругацких.

А в церкви - тоже все не так, но здесь появляется способность осознать склонность к цинизму, осознать его истинный размер и нацелиться на его преодоление. Каковы пути изживания, или лучше сказать - преображения цинизма?

Наша передача - о цинизме, который, мне кажется, именно в современной России страшно разросся, растолстел и все душит.

Цинизм начинается еще до порога собственной квартиры, цинизм продолжается за порогом, он питает антиклерикализм и атеизм, когда в каждом священнике видят неверующего, который только решил без труда нажиться на чужих иллюзиях.

Цинизм продолжается в отношении к своим согражданам, когда в соотечественниках видят быдло, неспособное возражать, легко поддающееся на "промывку мозгов". И этот цинизм превращает - и уже превратил - многих демократов в сторонников введения возрастного или образовательного ценза: пока одни сторонники коммунистов не вымрут, а другие потенциальные сторонники коммунистов не наберутся ума-разума, давайте ограничим право выбирать.

И всякая диктатура питается цинизмом и взывает к цинизму в нас, к отчаянию.

Цинизм питает и расизм, когда всех людей определенного типа считают прожженными мошенниками, спекулянтами, и поступать надо с ними соответственно: до последнего давить, как тараканов, как блох, как клопов.

Цинизм питает и ксенофобию, например, очень русскую такую разновидность ксенофобии, как антизападничество, когда люди не верят в то, что присылают им бесплатные лекарства безо всякой задней мысли: небось просроченные или даже отравленные, или под ящиками с лекарствами автоматы для наших внутренних врагов?

И наконец, цинизм питает атеизм. Хотя, конечно, атеизм растет не обязательно из цинизма, но учение, возникшее в конце Средневековья, и не так еще давно на моей памяти, преподававшееся в российских школах, учение "о трех великих обманщиках" - Будде, Иисусе и Магомете, которые "ради корысти власти выдумали Бога" - это ведь цинизм.

В чем же источники такого всеобъемлющего цинизма, который когда-то, в эпоху тургеневских барышень, казался чуждым: Базаров читал Бюхнера и с Запада взял этот цинизм и материализм. А теперь - уже в России больше цинизма, чем на родине Бюхнера. Откуда тогда этот цинизм?

Борис Братусь:

В цинизме есть очень глубокие психологические и социально-психологические корни. Если мы возьмем любое дело человеческое, то в любом человеческом деле благоприятный исход - не более 30%, а неблагоприятный исход - 70%. Поэтому человек, ставящий как бы на цинизм, ставящий на не-удачу, на не-правильность, - он в выигрышном положении, он всегда себя "подтвердит", понимаете? Даже если вы выиграете, он скажет: ну, еще что-то помогало, ну, вообще-то... а вот наконец он упал!

И в этом плане цинизм - это более правильная концепция отражения мира, я бы так сказал. Потому что надо ставить на веру, а на веру ставить очень трудно. Я многократно обращал внимание, что, скажем, какое-то время назад, да и сейчас иногда, когда вдруг начинаешь говорить какие-то вещи, в аудитории кого-то начинает корежить, физически буквально, понимаете? Потому что его не будет корежить, если я говорю, что я по-другому мыслю научную вещь, его будет корежить именно это. Это задевает необыкновенно, потому что это некий нерв: почему я живу? И этот нерв, который надо все время доказывать. То есть циник все время доказывает, что он прав, понимаете? И это надо доказывать во всем, потому что, если он перейдет к кому-то плюрализму, скажет: ну да, конечно, возвышенные люди, но я по ходу своей жизни решил быть невозвышенным. Ничего подобного! Человек стремится к абсолютному, и то, что он думает, то и есть верно.

Яков Кротов:

Цинизм силен, потому что паразитирует на истине - это ведь приложимо, кстати, к любому пороку. Тень существует, потому что есть свет, а свет без тени возможен, хотя некоторые герои пытались - и пытаются - нас уверить в обратном. Но значит ли это, к примеру, что циничная уверенность в том, что западные люди все - меркантильные лицемеры, "акулы капитализма", с крестом на шее, что, эта циничная уверенность права? В этом цинизме тоже есть противоречие, его сразу видно. Один и тот же человек считает американцев наивными детьми, и он же - считает их прожженными империалистами!

Циник верит и в то, что другой глуп, и одновременно в то, что другой хитер. Циник не верит только в ум и доброту. Насколько оправдан такой вот всеобъемлющий российский цинизм, и больше ли, кстати, в России цинизма, чем на Западе, с точки зрения человека с западным background'ом, который бывал и тут, и там?

Стефан Каприо:

На самом деле у меня background европейского человека, в этом смысле европейцы могут быть циничными или неискренними гораздо больше, чем американцы. В моем понимании американцы - это люди действительно простые и искренние. Я даже поразился настоящей религиозности американцев в этом смысле, которые могут сочетать это с всеми признаками современного западного капитализма, где борются "акулы", где надо обязательно плевать на все моральные ценности и так далее.

В России, действительно, взгляд на это совсем шизофреничный, потому что русские боятся быть менее шустрыми, чем европейцы, и в этом смысле они изуродовали свое изначальное призвание, которое, на самом деле, это призвание народа отнюдь не циничного, - наоборот, можно сказать, немножко сентиментального, немножко открытого ко всяким трогательным чувствам, и который может в этом смысле много дать. Если все-таки Россия встанет на ноги и в материальном, и в духовном плане, начнет верить своим способностям, она должна избавиться от этих комплексов, скажем, неполноценности.

Яков Кротов:

Мне лично в каком-то смысле легче, приятнее с коммунистом, нежели - с циником. Правда, сейчас настоящих коммунистов, боюсь, уже не осталось. И я с тоской вспоминаю людей, реальных людей, которые были идеалистами от коммунизма, которые жертвовали своим благополучием ради блага будущих поколений. Не их же вина, что алтарь, на который они возлагали свои жертвы, оказался фальшивым алтарем.

Но все-таки наш коммунизм колебался в вопросе о природе человека, и одинаково оправданно говорили, что человек хорош по своей природе, поэтому мы апеллируем к этому хорошему фундаменту. Но точно так же многие коммунисты считали, что человек по природе своей зол, поэтому нужен партком, местком и прочие "удовольствия". Коммунисты не колебались только в центральном для них вопросе, в вопросе о насилии: счастье достигается только через насилие, мое личное мудрое руководство тобой. Насилие считали безусловным благом, но какой-то оптимизм, идеализм в коммунизме иногда проглядывал. А в современных циниках не проглядывает оптимизм уже совсем. Почему?

Светлана Коначева:

Насколько я поняла из вашего вопроса, вы полагаете, что сейчас цинизм мы можем определить как глубочайшее неверие в добро и в то, что человек может этого добра достигать. Как раз, кстати, установка совершенно непохожая на исходный кинизм, потому что как раз для них естественный человек - благо, достижение естественного состояния оказывается целью. Здесь я вспомню опять же Мераба Мамардашвили, говорившего о том, что все, что делает человека человеком, имеет неестественные основания. Собственно, человек, культура, цивилизации, - все это не имеет никаких оснований, это то, что требует усилия. Может быть, за тем, что мы сегодня понимаем под словом цинизм, стоит вот эта глубокая неготовность и нежелание вот этого личного, индивидуального усилия человека, становящегося каждую секунду, здесь и сейчас, призванного стать человеком.

Яков Кротов:

Надо сказать, хочется, по крайней мере, немного не согласиться, потому что наши циники в свое личное усилие верят, они верят, что они - способны. Если бы у циников был святой, покровитель, то это был бы герой романа Виктора Гюго, мне кажется, Урс - медведь, роман "Человек, который смеется". Урс - человек, который в лицо говорит всякие гадости, к нему пришел несчастный, умирающий человек, замерзший, больной, а он говорит гадости, но одновременно - делает все, чтобы спасти этого человека, делает добро. Я думаю, большинство современных циников оправдывают свой цинизм тем, что это - маска, это грубая кожа носорога, но она защищает нежное, ранимое сердце ангела.

Конечно, это уже само по себе цинизм полагать, что если ты откроешься людям, то тебя обязательно ударят и "нагадят в душу". К тому же маска циника, она как и маска любого греха, как маска ревнивца, как маска скопидома, поразительно быстро "прирастает". Глядишь - уже лица-то нет, а осталась только личина.

Можно ли показать цинику, что он заблуждается, что лучше пренебречь цинической позицией и выбрать какую-то другую?

Борис Братусь:

Тут есть некоторые пересечения. Очень грубо можно свести их к некоторой классификации: есть хороший человек с хорошим характером; есть хороший человек с плохим характером; есть плохой человек с хорошим характером; есть плохой человек с плохим характером.

Здесь есть некоторые вещи, которые надо понимать, что есть хорошие люди с очень плохим характером, вредным, заносчивым, еще каким-то, но они - хорошие люди. И вот здесь, мне кажется, некая такая отмычка и путь к трезвению. Разница между, скажем, трезвением, которое действительно должно быть, и цинизмом, - это разница между видящим, или чувствующим, душу и не видящим и не чувствующего душу.

Почему прав циник? Потому что, если мы с вами берем человека, наводим на него прожектора, выясняем всю его подноготную, то он рассыпается, рассыпается в ничто, будь то Пушкин, Лужков или не знаю кто. Любой человек, как Снегурочка, разваливается. Он разваливается, становится скопищем какой-то мерзости и двух-трех каких-то приятных вечеров, или еще что-то, его нет. И только если мы за ним провидим нечто, что его оправдывает, и в чем он пребывает, то тогда мы перестаем быть циничными, циник не хочет этого видеть.

Помните, как Пушкин говорил, что сейчас многие разбирают биографии людей и радуются, находя в них всяческое, говоря: а они такие же. И он заканчивает: врете, они не такие. Почему они не такие? Да потому что у них есть эти объективные поля смысловые. И видимо, покаяние здесь надо понимать в исходном его значении, как метанойя, как некую перемену. Вот что-то должно изменить. Изменяет любовь, когда - вдруг, изменяет, так или иначе, смена ракурсов воззрения, когда он вдруг начинает провидеть в другом нечто. Не совокупность рук, ног, слов, поступков, а вот что-то другое, когда открываются глаза. И тогда это некий путь для того, чтобы цинизм ушел.

Яков Кротов:

По-моему, это вообще самое замечательное и деликатное определение Бога, которое я когда-либо встречал: объективное смысловое поле. Однако, легко сказать, что циник не верует, а верующий не циничен. Реально же между христианством и цинизмом масса сближений, то, о чем мы говорили в первой части передачи, что сам Христос, возможно, был знаком с цинизмом и что-то от него заимствовал. В конце концов Диоген, который живет в бочке, и освобождается от страстей, очень похож на монаха, древнеассирийские аскеты тоже бывало жили прямо в бочке. Священник, который в ответ на восторги юной неофитки, только что пришедшей к церкви, советует ей поискать жениха - известный православный анекдот, когда барышня говорит, что я прочла Иоанна Лествичника и дошла до четвертой стадии духовного совершенства, а батюшка ей: "Что?! Замуж, немедленно!". Это что - не цинизм? А в чем тут сходство - эт прямая какая-то связь или совпадение?

Светлана Коначева:

Эт, скорее, совпадение "настроенности", некоего общего настроя на спасение. Можно вернуться к очень старому средневековому спору Фомы Аквинского с парижскими аверроистами. Для самого Аверроэса, и для его поклонников в парижских университетах, люди делились на несколько слоев, на несколько социальных типов. Одним, действительно. были доступны истины метафизики. Вот, собственно, только им это подлинное знание давало возможность действительно настоящей жизни. А вот остальным - не важно, как они уже подразделялись, не будем вдаваться в историко-философские подробности, - надо было что делать. Ну, чтобы они просто не перерезали друг друга и этих несчастных философов. Есть некие избранные, для которых доступны в силу их определенных способностей, прежде всего - элементарной разумности, некие истины, которые вот для этого самого быдла недоступны.

И вот, наверное, для кроткого, невероятно кроткого Фомы это был тот момент, с которым он спорил с невиданной для него жесткостью. Потому что все-таки для него главное в христианстве было, как мне кажется, что истины, великие метафизические истины, которые достигаются для одних путем метафизики - долгим, трудным, требующим времени, способностей, опыта. И в то же время эти же истины достигаются совершенно обычными простыми людьми путем откровения. Для Фомы этот момент был невероятно важным, что вот там, в конце этого пути, который проходит метафизик, тяжкого, повторю, пути знания, пути понимания, он встречается с той же самой истиной, которую открывает совершенно безграмотный христианин. И это не две истины, это истина одна. И вот это в какой-то степени лекарство от интеллигентского цинизма.

Яков Кротов:

Цинизм постсоветского человека, современного русского человека, кажется иногда действительно всеобъемлющим, но все-таки он - не таков. Если речь заходит о государстве, в нас обнаруживается бездна доверчивости и идеализма. Даже если правительство сделает что-нибудь совсем противозаконное, мы робко спрашиваем: уж не следует ли это понимать так, что мы живем в неправовом государстве? Но мы спрашиваем вскользь, а вообще - выражаем убежденность, что это случайно у правительства, у чиновников, так вышло, а вообще они - "белые и пушистые".

С одной стороны, конечно, это - иррациональное поведение, с другой стороны, это - иррационализм доброты. Плохо здесь что? Плохо то, что доброта и доверчивость у нас есть - у русских людей, но доброта и доверчивость целиком сосредоточены на государстве, на силе, на кесаре, а подозрительность и цинизм сосредотачиваются на ближних, да и на самом себе.

Лучше было бы наоборот. Есть старинная притча об относительности всякого богопознания, притча о слепых, которые ощупывали слона, и один, который ощупывал хобот, говорил, что слон похож на веревку; другой, ощупывавший ногу, говорит: нет, слон это как колонна; кто-то сравнил слона с мешком и так далее. Но это очень циничная притча, циник считает себя зрячим, который видит, что это - слон, а окружающие, они - слепы.

На самом деле, почему бы цинику не признать честно, что Бог, возможно, это - не слон, это - Бог, это - некто, кто одинаков и для слепого, и для зрячего, что добро не относительно, оно абсолютно и оно реализуемо. Может быть, в этом и есть его отличие от трезвости, от духовной трезвенности. От того, что православная аскетическая традиция, выработанная монахами и связанная с кинизмом античным, считает одной из основных духовных добродетелей, фундаментом доброго жития. А у циника есть агрессивность, иррациональная агрессивность, здесь - граница между ним и трезвым человеком. И что говорить о циниках-атеистах, когда есть масса циников-христиан, когда мы, чтобы обуздать зло и хаос, обращаемся к Царству Кесаря, в милицию, в суд, и говорим, показываем пальцем: смотрите, вот эти инаковерующие, нехорошие, - смотрите, во что он верит, смотрите, он деньги собирает под свою веру, коммерсант этакий. И мы зовем милиционера. Так же поступал и Великий Инквизитор.

И вот эта проблема Великого Инквизитора, великих и не очень великих инквизиторов и совсем не великих, а ничтожных, но - инквизиторов.

Мы можем быть аскетами в частной жизни, набожными, добрыми, но вторая наша ипостась - властная. И вот здесь мы в общественной жизни не знаем удержу иногда в своем стремлении обуздать окружающих. Но Великий Инквизитор боится не Бога, он боится бессилия Бога, того, что Христос - на кресте, а не на троне. И спасение от цинизма, конечно, в том, что христианин смотрит на Христа и видит, что Христос и - на троне, он и вседержитель, он и на кресте, он - распятый, и выбора нет. Если мы видим себя перед престолом Божьим, циником быть невозможно. Если мы лучше видим распятье, - а большинство людей либо одно, либо другое различают более отчетливо, - если мы стоим перед крестом, то циником быть просто стыдно. И не нужно быть циником, потому что цинизм можно преобразить в трезвенность, в трезвенность, побеждающую зло в себе, и зло в окружающих не злом и не насилием, а жертвой и любовью.