Ведущий Яков Кротов

Этот выпуск нашей передачи будет посвящен проблеме похорон, отношению христианина к смерти, вообще отношению людей к смерти.

Особенно сейчас, в последнее время, нам часто приходится раздумывать над тем, что такое христианские похороны. Потому что советская ритуальная обрядность (как раньше это называли) ушла в прошлое, и людям нужно что-то на замену. Первое, что приходит в голову, это, конечно, православный обряд погребения. Но каков он, и христианский ли он, кстати?

Потому что если так, по логике, рассуждать, то вообще христианский обряд погребения - это тот обряд, в соответствии с которым погребли самого Христа. Как Спасителя, так и нас. И тогда мы поворачиваемся к Ветхому завету, к Библии. Как хоронили своих усопших современники Иисуса? Ничего похожего, хотя бы отдаленно, на то, что сегодня нам предлагает церковная традиция, будь она западная или восточная.

Для древнего еврея погребение - это, прежде всего, пещера. Это, конечно, было связано с тем, что загробная жизнь, в общем-то, жизнью не считалась. Как говорил Екклезиаст, "душа человека восходит вверх или вниз"? И в целом склонялись к тому, что человек опускается куда-то вниз, выпадает в осадок... Хорошее погребение - это когда у людей, у семьи есть своя родовая пещера, как она была у праотца Авраама.

И, видимо, та пещера, в которой похоронили Христа, была устроена наподобие многих известных нам погребений в Палестине. Это достаточно глубоко в скале устроенная камера, естественная пещера или высеченная искусственно, и в нее ведет узкий лаз или ступеньки.

Причем, для древнего еврея похороны распадались на два этапа. Один - это когда человек отправляется к праотцам, к предкам, - его хоронят в родительской пещере. А второй этап - уже через несколько, десять-пятнадцать лет истлевшие кости собирали и помещали в так называемый оссуарий. Слово греческое, корень-то общий, индо-европейский - "ост", "ости", "кость", по-славянски, - специальный сосуд для костей. Для экономии места, прежде всего, Палестина - страна маленькая.

Вряд ли какому-нибудь русскому православному человеку сегодня, или католику, или протестанту, придет в голову завещать, что "вы, мол, меня похороните в пещере, а через пятнадцать лет соберите мои кости, положите в урну и храните вместе с костями моих предков".

Значит, отношение к смерти необычайно меняется, И прежде всего, конечно, потому, что сам Христос не долго задержался в гробу. Ад выпустил его. То, что мы теперь называем Адом, это и есть еврейский Шеол, вот эта загадочная бездна. Она его не удержала. Он выскальзывает, поднимается вверх, является людям.

И поэтому, так уж строго говоря, по совести-то, христианские похороны надо было бы превращать в большой праздник. И надо было бы трубить в фанфары, надо было бы плясать, одеваться в лучшую одежду и, уж конечно, не скорбеть.

Чем же определяется христианское отношение к смерти? Говорит священник Стефане Каприо, настоятель католического прихода в Нижнем Новгороде, да впрочем, и в Иваново, и во Владимире.

Стефане Каприо:

Отношение к смерти определяется отношением к жизни. Христианское воспитание духа - это полное и удовлетворительное соединение жизни и смерти. Так что смерть - это явление этой жизни. И смерть в этой жизни имеет смысл. И стоит умереть, иногда даже хочется умереть, чтобы подражать Христу. Так что к событию смерти идет самое большое уважение.

Когда это постепенно начало развиваться, сейчас это трудно определить. Можно говорить, с одной стороны, с времен Ренессанса даже, тем более потом с времен Просвещения - иллюминизма, когда мера жизни - это человеческий разум, и поскольку смерть - это уже явный провал разума, тогда, не находя разумного объяснения смерти, приходилось его как-то изолировать от жизни.

Влияет, конечно, и языческое отношение. Отношение к смерти, которое возникает от ощущения, что смерть имеет важное значение для жизни, но не понятно, какое. И почитание мертвых, почитание не смерти, а именно мертвых людей - это некое опасение людей от ухода в небытие, в бессмысленность.

Явно в современном менталитете сочетается и рационалистическое, и языческое отношение к смерти. С одной стороны, убрать смерть, так чтобы она была не видна, и поэтому каждый раз, когда смерть наступает, она наступает, как нечто бессмысленное, нечто нежелательное или нечто, которое надо превратить в спектакль, как массовые убийства, или войны, или трагедии, катастрофы.

Как часто бывает, если... это уже в любой стране: в принципе, если бывает авария, катастрофа на улице, там лежат кровавые, не обязательно мертвые, пострадавшие все, автомобилисты или пешеходы, обязательно останавливаются и смотрят, как спектакль.

Яков Кротов:

Христианство, если опять же честно говорить, очень экстравагантно в своем отношении к покойникам. Потому что на самом деле в каждой православной церкви находится кусочек покойника. Древняя традиция, идущая со второго столетия, с первых же поколений христиан. Когда христиане собираются для главного в своей жизни, для главного таинства, таинства благодарности. Благодарение Богу за то, что есть Христос и он воскрес. Тогда на стол кладут платок, в который зашит кусочек кости, кусочек мощей.

Славянское слово"мощи" всего-навсего означает то же самое, что и кости. Это не обязательно кости святых. А точнее, всякий христианин, если он действительно христианин - святой.

В древности в Риме собирались иногда совершать такие богослужения в катакомбах. В катакомбах специально ставили саркофаг, по римскому обычаю, над особо почитаемыми могилами, и на этом саркофаге совершали евхаристию (когда повторяется Тайная вечеря, последняя трапеза Христа).

И с тех пор в православной церкви одна из главных святынь - это антиминс, плат, на котором изображен погребенный Христос. Это на самом деле напоминание о Туринской плащанице, и в него вшит кусочек мощей. То же самое и в католической церкви. Здесь не всегда присутствуют мощи, но всегда стараются напомнить о надгробии.

И в этом смысле, когда наши вожди поднимаются на Мавзолей, часто говорят "что за дикость, попирают покойника". Но, честно говоря, в общем, для неверующего человека поведение христианина - такая же дикость. Тащить в церковь покойников, класть на алтарь покойника... Что это такое, зачем это нужно?

Более того, часто мы сами не понимаем, как экстравагантно монашество христианское в своем отношении к смерти. Вот, в 1159 году один из первых русских митрополитов, грек Константин, умирая, завещал (причем, взял даже клятву с епископа Антония, своего соотечественника, который был вместе с ним): "После смерти моей не погребай моего тела, а привязав к ногам веревку, вытащите меня из города и повергните псам на съедение". Конец цитаты.

Причем, епископ Антоний честно это все исполнил. Взял тело архиерея, привязал к ноге веревку - и вытащил на городскую свалку, за городской стеной. Это было около Чернигова. Православный народ на несколько часов просто изумился и впал в некоторое оцепенение, после чего князь Святослав взял на себя ответственность и все-таки похоронил митрополита Константина по-христиански в Черниговском Спасском соборе. Потом уже летописцы сочинили легенду, что якобы от такого богохульства и кощунства разразилась буря, тьма кромешная, молния убила семерых человек.

Но что стояло за этим завещанием? Как говорил наш историк церкви Антон Карташов, это была чрезвычайная моральная чувствительность, героическая жажда искупительной казни грешной плоти, доведшая человека до такого покаянного пароксизма. Но это, конечно, не только покаяние, что "вот я собака, собаку - к собакам". Это, конечно, еще и такое, чисто христианское, понимание того, что... ну, что - тело? Все-таки это только вместилище духа.

Нам, русским, тогда, в одиннадцатом столетии, бросилось в глаза своеобразие христианского отношения к смерти на его монашеских вершинах.

Интересно, а что бросается в глаза человеку другой, нерусской культуры, когда он приезжает в Россию? Я задаю этот вопрос Марии Чепайтите, этнологу и человеку, принадлежащему, по обстоятельствам жизни, одновременно к двум культурам, российской и литовской.

Мария Чепайтите:

Ну, бросается, как зарница, самое большое такое, - это то, что в Литве все-таки любой человек, который там живет, хорошо знает, что есть один день, самый важный - День поминовения усопших. На самом деле он называется Веленес, это, наверное, "душевик", от слова "душа". Один день, когда принято всех вспоминать. При этом обряды очень точные, все их знают, знают даже самые маленькие, потому что вся семья в это день обязана с утра все приготовить в доме... примерно, как перед сочельником. То есть, это такое очень обрядовое действо. Есть обрядовая еда, как-то: гречневая каша, которую в Литве почти не едят.

Это совершенно языческие такие вещи, они сохранились на самом деле до сих пор. То есть - гречку точно едят. После этого, они все это готовят, накрывают стол - и все уходят на кладбище. Уходят, поскольку ноябрь... это, значит, второе ноября, после Дня Всех Святых. И там приводят в порядок... На самом деле чаще - заранее... но во всяком случае, ставят свечки на могилы сначала своих родственников, потом плавно переходят к могилам всем заброшенным.

И поскольку в Литве кладбища... ну, просто в девяносто процентах - на холмах, то к вечеру, когда темнеет, а в ноябре темнеет все-таки рано, получается невероятное по красоте зрелище, которое с малолетства запоминаешь. Это - холм, на котором растут деревья, и между деревьями на могилах - вот эти маленькие свечки, которые ставят там в стаканчиках, чтобы они не гасились. Это невероятная красота, которую запоминаешь, как вот... Что такое смерть? Это значит, кто-то ушел, а потом мы будем ходить на кладбище - и вот это каждый год будет вспоминаться. Все это как бы знаешь с детства.

Поскольку я человек двух культур, то я думала, что так всюду. Но тут оказалось, что, насколько я поняла, в России это все смешано. То есть, вроде бы есть Родительские Субботы, но как-то это, скорей, для прибрания могилы, по-видимому, и для пирования на ней.

На самом деле, в языческих традициях было - сидеть и там тризну справлять, в литовских, я имею в виду. Надо было быть на кладбище. Но католик - на то и католик, что они это очень быстро прикончили. Последнее свидетельство, сейчас я прочитала, шестнадцатого века - о том, что они там сидели.

А потом это все-таки было перенесено в дом. Поэтому сейчас так. Накрывается стол, потом все уходят, потом все возвращаются часам к одиннадцати, и до полуночи надо есть за этим столом... гречку и другое, потом все это оставляется на столе, потому что ночью придут души умерших и будут кушать.

Яков Кротов:

Как ни странно, когда мы смотрим на европейские традиции - и не только европейские - отношения к умершим, там часто с покойником устанавливаются очень фамильярные отношения. Ну, а что же? Мы действительно знали этих людей. И часто останки умерших, именно в христианских странах, становятся частью, прости, Господи, интерьера.

Например, в Австрии, в некоторых деревнях, когда кости уже истлели, их перезахоранивают покомпактнее, оставляют черепа. И черепа очень красиво разрисовывают, такие голубые цветочки, красные... И на каждом черепе надпись... там, "Мария Ховбахер. Родилась тогда-то, умерла тогда-то". И все это стоит очень аккуратненько на полочках в небольшом склепе.

Человек приезжает на Сицилию, и с некоторым ужасом (если это не сицилиец, а русский православный человек) видит, что там в некоторых монастырях есть обычай - из костей монахов выкладывать, как обои: берцовые косточки отдельно собираем, черепа отдельно собираем... То есть, ну, это уж... если это не варварство, то что же?

И тогда спрашивается: а что поражает западного человека, из Италии, например, когда он приезжает в Россию? Говорит отец Стефане Каприо.

Стефане Каприо:

Поражает немножко то, что в православных похоронах все-таки в храме еще гроб открыт. Поскольку в католических похоронах гроб закрывается по дому и несется закрытый через улицу, от дома мертвого до храма. И в храме служится заупокойная литургия при закрытом гробе.

На самом деле, это не так сильно поражает, поражает просто в конкретике этого обряда. Потому что почитание тела мертвого дома - это очень принято, очень долго люди ходят и стоят перед мертвым телом. Я думаю, что реакция в этом смысле - положительная... то есть, еще больше воспринимается... Я думаю, что признается, что это даже правильнее так делать.

Яков Кротов:

В русском православном обряде погребения отчетливо видно желание продлить время пребывания с умершим, не торопиться с похоронами. Здесь, между прочим, радикальнейшее отличие от погребальных обычаев первых христиан, которые совершенно по-библейски считали, что труп - это мертвое тело, в нем уже нет жизни, и потому это - нечто нечистое. Это - нечто, что оскверняет. Поэтому самого Христа похоронили до заката солнца, по еврейскому обычаю.

Нам это сейчас кажется странным. Как это оно нас оскверняет, умершее тело? Здесь возобладало христианское отношение к смерти, как к чему-то временному. Наверное, в этом смысле, именно мы, христиане, несем и ответственность за Мавзолей, потому что в самой идее оставить человека вот так, полупогребенным... В этом смысле Мавзолей напоминает именно православный храм, не католический, потому что здесь Ленин как бы еще не до конца похоронен.

Мы с ним все еще прощаемся, и прощаемся, и каждое следующее поколение будет прощаться. Смерть задержана. Вместо точки поставлено такое вот многоточие. Если бы каждого советского человека хоронили, как Владимира Ильича, вот так бальзамировали, да в хрустальный гроб - в конце концов, это было бы нормально.

Меня лично здесь поражает то, что заявлено было равенство... поражает какое-то грандиозное неравенство того, что происходило с похоронами в советское время. Центр, в самом верху, - это Владимир Ильич в Мавзолее. Вторая ступень - это те, кто имеет право быть похороненными на Красной площади в гробу. Третья ступень - это на Красной площади, но уже испепеленные, и только в стене. Четвертая ступень - Новодевичье кладбище. В провинциальных городах были свои такие номенклатурные обители. Затем следующая ступень - просто городские кладбища, наконец, крематории - это для совсем уже нищих, но это ведь не последняя ступень.

Вспомним знаменитую для церковных историков кампанию, которую проводили большевики во время гражданской войны. В 1918 году, аккурат к Пасхе, сверху все было спланировано непосредственно в Центральном Комитете. В приказном порядке провели вскрытие нескольких десятков мощей. Думали тем самым доказать, что Бога нет, показав, что и мощей нет, а всюду только куклы.

Надо сказать, к нашему православному стыду, что, действительно, было очень много случаев фальсификации. Богословы предупреждали Синод еще в начале двадцатого века, что могут быть фальсификации, что они точно есть.

В семнадцатом-восемнадцатом веках суеверы, действительно, придавали мощам почитаемых святых вид кукол, набивая их ватой, чтобы казалось, что вот - нетленные мощи. Многие люди тогда отошли от церкви. Я, правда, думаю, что отошли и те, кто и при нетленных мощах все равно бы плюнул и повернулся.

Но во многих случаях действительно было удостоверено нетление мощей. И что сделали большевики? Нетленные тела святых отправили в музей, военно-медицинский. Только в последние годы их вернули церкви.

Значит, кто-то - в центре страны, в хрустальном гробу, а кто-то даже после смерти находится в сейфе, под караулом, как преступник, и не имеет права быть похороненным.

Значит, конечно, трагедия революции отразилась и на отношении к умершим. Было спроецировано в загробный мир то же грандиозное неравенство, которое существовало и при жизни людей.

Можно ли преодолеть теперь вот этот страшный душевный вывих? Как человек должен быть похоронен по-христиански, на что он имеет право и как совместить христианское отношение к смерти, к похоронам, с тем, что современный мир, в большинстве своем, будь то Россия или не Россия, - это все-таки мир нехристианский. Об этом - во второй части нашей передачи.

Говорит Радио Свобода. Вы слушаете передачу "С христианской точки зрения". Напомню, этот выпуск нашей передачи посвящен проблеме похорон.

Похороны, которые для археологов - верный признак того, что мы уже имеем дело не с обезьяной, не с каким-то недостающим звеном, что перед нами - человек. Это доказывается не наличием горшка, не наличием обработанного кремня, а прежде всего тем, что косточки лежат, посыпанные иногда охрой, - особенно самые древние останки, охра как символ жизни, красного цвета, цвета крови.

Часто эти самые древние захоронения напоминают о человеке в утробе матери. Человек скорчен, принимает форму эмбриона. Человек как бы вернулся назад, вот - "Мамочка, роди меня обратно!" И вот там, за гробом... гробов, правда, еще не было... человек, действительно, рождается назад, но - назад или вперед? Это все равно остается вечной тайной.

Но человека не похоронить - это колоссальная трагедия. И поэтому для многих людей и сегодня остаются камнем преткновения слова Христа из Евангелия. Там есть такой эпизод.

К Спасителю подходит человек, явно симпатизирующий проповеднику, и говорит: "Я за тобой пойду, только вот сперва надо похоронить - отец умер". И вместо того, чтобы, как нынешний, наверное, какой-нибудь патер, или священник православный, сказал бы: "О, как я тебе сочувствую! У тебя умер отец. Ну, давай, я тоже пойду, помолюсь за упокой души"... Вместо этого Иисус говорит: "Оставь. Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов".

Почему? Откуда такое странное отношение к похоронам, которое даже и революционным-то язык не поворачивается назвать? Говорит Григорий Зобин, православный историк церкви.

Григорий Зобин:

Мир создан по принципу метафоры, по принципу парадокса. Господь, с одной стороны, говорит: "Я пришел не нарушить закон, но исполнить, и ни одна йота, ни одна черта в законе не исчезнет". Но вместе с тем, мы видим, что к закону он относится очень диалектически.

Вероятно, Господь увидел в том человеке, которому он сказал "предоставь мертвым погребать своих мертвецов", то, что позволяло ему сказать этому человеку такие слова. Он не каждому их говорил. Далеко не каждому он говорил: "Иди за мной".

Все эти противоречия снимаются в свете факта воскресения, которое Господь призвал возвещать этого человека. Участие его в погребении или непогребении отца, конечно, мало что значит, в свете того, что он будет возвещать воскресение, воскресение, которое, естественно, коснется и его отца.

Яков Кротов:

Вот это христианское парадоксальное отношение к смерти, спроецировалось и в современный мир: отношение к смерти, как к чему-то второстепенному, что стоит в зависимости от веры, от убеждения человека. И поэтому, начиная с восемнадцатого века, смерть становится орудием науки. Например, многие великие ученые восемнадцатого, девятнадцатого, да и двадцатого веков завещали свои останки для проведения каких-то медицинских исследований.

Сейчас на Западе становится практически нормой разрешать, чтобы после смерти, если человек погибнет в катастрофе, а какой-то важный жизненный орган уцелеет, - пересадить его кому-нибудь. У нас в России это еще не очень распространено, потому что медицина не так совершенна. Но ведь, я думаю, христианин не должен против этого возражать.

Если у меня здоровая печень, так, пожалуйста, пересадите, кто свою как-то сделал больной.

Может быть, христианину как раз и хорошо бы мечтать: "чтобы мой скелет стоял где-нибудь в медицинском институте и вежливо улыбался студентам, и они могли бы изучать вот строение православного человека - пожалуйста, перед вами".

И именно девятнадцатый век, который так горячо боролся с религией, породил учение Николая Федорова, знаменитого русского мыслителя, который тоже, как и Иисус, мог бы сказать: "Пускай мертвые хоронят своих мертвецов. А человек живой духом должен стараться воскресить своих предков."

Именно Федоров создал учение о воскрешении как цели человеческой жизни. Он предлагал заменить заменить церкви музеями, кладбищами. В музеях таких, наподобие храмов, должны быть собраны останки умерших, все, что мы о них знаем. Там ученые должны проводить опыты, чтобы, в конце концов, каждого человека силами науки сделать заново. Повторить, каким он был при жизни.

И здесь у христианина, конечно, сильнейшее возражение, потому что если мы воскресим человека, каким он был при жизни - Ивана Грозного или Сталина, - то как мы его сумеем остановить, когда он вновь пойдет совершать свои злодейства?

Если Бог воскресит человека, то Бог тут же и ставит человека в определенный эталон. И человек уже либо с этим соглашается, либо вновь погружается в небытие, в бессилие. Но так или иначе злу будет положен предел на воскресении, как его представляют христиане.

А здесь, в научном воскрешении, можно ведь очень здорово схлопотать от многоуважаемого покойника. И вот эта федоровская идея - как можно больше сохранить о человеке, чтобы наука получила больше информации для его воскрешения, - именно эта федоровская идея легла и в основу Мавзолея.

Тогда, в начале двадцатых годов, об этом говорили и писали довольно прямо. Сохранить останки Ленина, чтобы можно было его когда-то воскресить. Что же, с точки зрения христианской, можно сказать о Мавзолее? Как он соотносится с христианской традицией погребения? Кощунственное ли это мероприятие или нет? Говорит Николай Шабуров, заведующий кафедрой религиоведения Российского Государственного Гуманитарного Университета.

Николай Шабуров:

Федоров, с моей точки зрения, в чем-то близок большевизму, конечно, тут какая-то параллель может быть. Вот у нас тут в апреле была конференция, вместе с французами. Там были очень любопытные дискуссии вот на какую тему. Ведь когда вообще рассматривают феномен советского коммунизма, то подчеркивают такое обезьянничание в отношении христианства.

И тут... ну, действительно, это бросается в глаза. Священное Писание - тексты Маркса, Энгельса и Ленина, причем, опять же, функционально, Маркс и Энгельс - как Ветхий Завет, тексты Ленина - как Новый Завет. Ну, можно какие-то тут такие очень забавные параллели. Священное предание, вот...съезды там, и так далее, разные традиции, маоистская там, сталинистская, троцкистская, попытка реформации в шестидесятые годы, отбрасывание традиций, возвращение к Писанию, к Ленину. Ну, и так далее. Сакральное значение праздников...

Ну, и конечно, это имеет свои основание. Все-таки вот эта почва, которая воздействовала, - традиция все-таки. Все-таки Россия - страна православная. Один из участников этой конференции, востоковед указывал на иные аспекты. Он говорил о типологическом сходстве этой большевистской и коммунистической идеологии, советской, с восточными представлениями, и древневосточными. И индуистско-буддийскими, и в частности, в этом плане рассматривал поклонение телу Ленина, некоторые образы из поэм Маяковского: Ленин и его "Ленин и теперь живее всех живых". Отношение к Ленину и отношение, скажем, к телу Будды в буддизме, и так далее. Так что, конечно, это было не на сознательном уровне. Но вот эти... то есть, понимаете, вот все, что у нас происходило после 1917 года, это был возврат к архаике. Это, в какой-то степени, причем, под лозунгами какими-то сверхавангардистскими, это было... Ну, вот этот отказ от христианской цивилизации во многом привел не к появлению чего-то передового, по отношению к христианству, а наоборот, к возврату к очень далекой архаике.

И в социальном плане. Фактически, что такое ГУЛАГ, как не рабовладение в самых жестоких формах? Обожествление вождя - можно вспомнить обожествление фараонов в Египте, и так далее. Ну, и - в плане идеологии, и даже в плане религиозном. Если рассматривать религиозные аспекты коммунизма, то с одной стороны это, действительно, обезьянничание в отношении христианства, с другой стороны - возрождение вот таких первобытных древневосточных представлений.

Яков Кротов:

И вспоминается анекдот застойных времен, как, для того, чтобы экономика была еще экономнее, постановление родной партии и родного правительства "Для экономии будем покойников хоронить теперь вертикально, для экономии дерева будем хоронить не в гробах, а в целлофановых пакетах, для экономии гранита надгробья отменяются, а просто хоронить людей по пояс, чтобы сразу было видно, кто есть кто".

Анекдот, конечно, мрачноватый. Но на самом деле вот эта идея - видеть лицо покойника - ведь встречается во многих мировых культурах, в том числе связанных и с христианством.

Здесь российская православная традиция, правда, довольно жестка - да, мы очень долго прощаемся с покойником, но когда он уже похоронен, его лицо уже закрыто. Мощи святых, даже нетленные мощи, как, например, Преподобного Сергия, лежат под покровом. Покров сам часто вышит, и там изображение святого, иконописного стиля, но мы не видим его лика.

Не то - во многих культурах Востока. Например, у православных греков, у православных румын отношение к мощам другое. Там, кстати, считается, что нетление мощей - это как раз признак греховности человека, а святой человек - косточки беленькие, мягкие ткани истлевают полностью.

На Западе, в католических странах Европы, есть, с моей точки зрения, еще более дикое явление. Я сам видел в Австрии, в городе Грац, например, мощи святой лежат за так называемым высоким, то есть главным алтарем церкви, причем, открыты для обозрения, совсем как Владимир Ильич, тоже в хрустальном гробу. Одежду, наверное, меняют, она выглядит довольно новой, но лицо... Лицо - как у восковой куклы, и видно, что это не кукла, что это - нетленные мощи.

В Париже есть церковь, где хранятся вот так же, напоказ, открытые нетленные мощи одной святой. То же самое есть и в Италии.

Значит, для католика это как бы нормально - глядеть на нетленные мощи, в то время как русский глаз к этому крайне непривычен. С чем связан этот католический обычай, который у нас неожиданно дал такое эхо в виде захоронения Ленина? Говорит священник Стефане Каприо. Поскольку католиков еще не очень много, ему приходится вести сразу несколько общин.

Стефане Каприо:

На самом деле у католиков это неординарное явление. То есть, выставление тела - это довольно исключительно, это редко. Хотя бывает - например, Екатерина Сиеннская. В Милане есть древний собор, Святого Амвросия, где - золотой алтарь. Над золотым алтарем там криптхская церковь, на криптхе - тела самых первых миланских епископов, Протасий и Гервасий. Одетые в епископовые облачения кости, то есть скелет, который выставлен в стеклянном подалтарном помещении.

И то же самое - в Домском Соборе Божьей Матери. Там тело святого Карло Борромео, который, вместе со Святым Амвросием (другой покровитель Милана) - в такой же форме. Протасий и Гервасий - это четвертый век. А Борромео - это уже шестнадцатый век.

Но это - действительно неординарно. Это связано и с некоторыми, может быть, чудотворными... с чудесными явлениями... ну, то, что тело считается... потому что связано с какими-то чудесами, иногда - потому что оно нетленное.

На самом деле созерцание тела, или почтение тела - это нечто, которое не очень зафиксировано в правилах. И иногда это связано еще с особыми еще значениями покровительства. Если брать миланских епископов, там есть нечто... чувство покровительства, то есть постоянного присутствия между нами. Но как исключение.

Яков Кротов:

Католическое отношение к мощам, равно как, впрочем, и православное, включает в себя возможность потревожить прах. Язычники относятся к погребению, как к чему-то вечному. А все-таки на одном и том же месте. Не надо таскать покойника туда и сюда. И не надо прикасаться к покойнику.

В Москву несколько лет назад привозили специально из Афона голову мученика Пантелеймона, замученного еще в третьем столетии одним из римских императоров. В этом году по всей России католики провезли мощи Святой Терезы из Лизье, которая жила в конце прошлого, девятнадцатого столетия, и тоже десятки, сотни людей шли прикоснуться к этим мощам.

Чем вызвано такое отношение к мощам? Говорит Мария Чепайтите, этнолог, католичка.

Мария Чепайтите:

Мое третье имя - Тереза, и когда его возили, мне ленивый не позвонил, чтобы сказать, что "твоя-то в Москве". Для меня это страшно. Потому что человеку, как-то по-другому понимающему какие-то цели церкви, как-то это страшновато. На самом деле - очень. Вот в Литве, кстати, этого нет. Хотя я знаю, что литовцы тут ходили, в Москве.

Ну, я могу сказать, что в этом есть что-то такое подростково... какой-то вот этот культ христианских мощей, он рассчитан на совершенно детское сознание оберега. Что вот ты прикоснешься, а тебя чего-то обережет. Деньги с неба свалятся, ребенок не заболеет. Но вот потому, что ты прикоснулся, потому что ты был рядом.

Я думаю, что с Лениным все-таки другое дело. Не от беспомощности люди идут смотреть на Ленина, а скорее для того, чтобы убедиться, что он... там египетское какое-то - "вечно жив".

Яков Кротов:

В России в конце восемнадцатого века уже был всплеск настоящего интереса к кладбищам, к похоронам. Тогда Жуковский пишет, собственно, первое лирическое стихотворение русское "Сельское кладбище", которое воспевает кладбище.

Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест развесившись стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных,
Навеки затворясь, сном непробудным спят.

И здесь, конечно, обращает на себя внимание слово "непробудный". Почему непробудный, кто Жуковский, мусульманин? Что, он не верит в воскресение? Но, как ни странно, именно для той эпохи, конец восемнадцатого-первая половина девятнадцатого века, когда более всего заботились о похоронах и о кладбищах, характерно абсолютное неверие в воскресение.

Создавали пышные надгробия. Древнерусское надгробие - это простая белая плитка из известняка. Часто на ней не было даже имени, а просто изображение креста. Как дверь. Вот придет Господь - дверка откинется, человек встанет. Поэтому и хоронят ногами на восток, чтобы человек, поднявшись, встретил Христа, который, как свет, воссияет с востока.

А теперь ставят статуи... Замечательная статуя Антокольского - Христос, который сделан из черного мрамора. Сейчас эта статуя вернулась на свое изначальное место, в подмосковное Раменское. И он в отчаянии протягивает руки, как будто бы сам не верит, что лежащий под этим изумительным надгробием, воскреснет.

И от этой эпохи осталась нам в наследство черная форма для мужчин. Обычный костюм. Ведь восемнадцатый век - он был очень пестрый. И вдруг - с романтикой, с байронической грустью и тоской, с этими изумительными сельскими надгробьями пышными, приходит вечный траур.

Только сейчас, в конце двадцатого века, стало появляться какое-то пестроцветие в мужской одежде. А то все оплакивали свою безнадежную жизнь.

В чем был смысл вот этого обращения к кладбищенской теме, который так преобразил все русские кладбища, сделал их и пышнее, и красивее, но в то же время - безнадежнее? Говорит Григорий Зобин, православный историк церкви.

Григорий Зобин:

Если русский классицизм был связан в основном с устройством жизни, с устройством и не просто жизни, а с устройством державы, высшей доблестью объявлялось служение государю. И вопросы бытия в мире ином, в общем-то, отодвинулись в восемнадцатом веке на второй план. Главное было - жизнеустройство.

Кстати говоря, и Александр Сергеевич... И он тоже, по ранжиру, должен был быть похоронен, в общем-то, на Петербуржском придворном кладбище. Он же в своей духовной завещал тоже... это действительно был побег даже в смерть, похоронить себя на кладбище Святогорского монастыря. Он же в одном из писем писал "не хочу быть похороненным на тесном Петербуржском кладбище, в полосатом кафтане", то есть в камерюнгерском мундире.

Это хорошо знала Наталья Николаевна. В гроб его положили во фраке, что вызвало рык Бенкендорфа: "Почему положен в гроб не в мундире?" Даже по смерти держава не хотела отпускать поэта, как это было у Марины Ивановны Цветаевой: "Не диво ль, друзья, на тишайшем из лож пребыть поднадзорным мальчишкой"?

Яков Кротов:

Именно поэзия романтиков начала девятнадцатого века дала, может быть, лучшие стихотворения об умерших, о том, как к ним относиться. Стихотворение Василия Жуковского.

О милых спутниках, которые наш свет
Своим присутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: "Их нет".
Но с благодарностию: "Были".

Но, конечно, это писал христианин, и он все-таки не сказал: "Но с благодарностью говори: "будут". Не сказал потому, что вот эта наглая уверенность, что все воскреснут, всем будет хорошо, что весь кошмар и трагедия нашего земного существования... будет хеппи энд. Господь добрый. Он всех примет, всех приголубит, воскресит и кремированных, воскресит тех, чьи останки уничтожены нашествиями, варварами, циниками...

Ведь эта вера на самом деле ни на чем не стоит. Похороны и для христианина - это не только праздник. Потому что - да, мы веруем в воскресение, но мы не знаем. Мой ближний, мои родители, люди, с которыми я дружил, которыми я восторгался, которых я почитал... Но кто знает человеческое сердце? Только сам Господь. И поэтому и для христианина остаются похороны как событие трагическое, которое надо провести достойно.

Я думаю, что то, что в современной эпохе похороны становятся очень каким-то частным делом, тело человека уже действительно принадлежит ему. Ни министерству, где он служил, ни государству, которое брало с него налоги и командовало, как жить... Это - очень по-христиански. Потому что и на Страшный суд мы придем не государством, не народом. Каждый придет поодиночке. И поэтому лучший надгробный памятник, который не снести бульдозером - это мое человеческое усилие помнить другого.

Это - не абстракция, это - безумно конкретная вещь. Когда я произношу имя умершего и говорю: "Вечная ему память", моя память слабая. Я забуду этого человека, или я сам умру. Но память человечества - это вещь цепкая, она цепляется в одеяние Божие, дергает его и говорит: "Прости им, если было что прощать. Если не было что прощать им, прости мне".

И вот так все вместе человечество в своей памяти о том, кто умер, и может войти только в вечную жизнь.