Ведущий Яков Кротов

В России традиционно, мне кажется, существует несколько подозрительное отношение даже не к богатству, а к собственности как таковой. Считается, и это действительно так, что самый русский вид святости, вид святости, которого практически нет у других народов, принявших Евангелие в средние века, - это юродство. Конечно, никто не может себе представить юродивого, который чем-то владеет. Юродивый раздет, разут и даже зимой бегает по снегу практически нагишом, и это в каком-то смысле, еще раз повторю, кажется идеалом жизни для русского народа. Именно в России, может быть, как нигде, был силен христианский социализм. Один из самых благородных людей, которых я знал, один из самых умных и честных христиан, церковный историк Анатолий Краснов-Ливитин, на протяжении всей своей жизни, начиная с 20-х годов нашего столетия, оставался одновременно и православным и коммунистом. И в то же время именно в России, если мы откроем православные журналы конца прошлого столетия-начала этого, мы найдем обличение коммунизма, апологию частной собственности ничуть не менее яркую, чем у католиков или у протестантов. Таким образом, не только вообще в христианстве, но и в православии, уже в русском православии, вполне, оказывается, могут сосуществовать самые разные точки зрения на собственность. Как это возможно? Почему отношение к собственности специфично для христианства? Пожалуй, ни одна другая религия не делает из этого такой проблемы. И почему именно в христианстве отношение к собственности может быть столь различным? Говорит Виталий Найшуль, экономист такого класса, что я не буду перечислять все его титулы, потому что это просто Экономист с большой буквы.

Виталий Найшуль:

Мне кажется, что действительно христианство, особенно православное христианство, оно все-таки о другом мире в основном. С этой точки зрения, это бытие, оно является в той мере, в какой оно не затрагивает нравственных основ существования, оно в каком-то смысле не так важно. И это объясняет, по-моему, очень спокойное отношение ко всем формам политического и экономического устройства. С другой стороны, нет ничего, противоречащего собственности, мне кажется. И собственность выступает как такой естественный порядок жизни, над которой, конечно, надестественный порядок жизни выше, чем естественный. То есть монашество выше, чем мирская жизнь; жизнь человека, который отдает свое имущество на какие-то цели, выше, чем человека, который собирает это имущество, вообще говоря. Хотя ведь опять же не исключается и жизнь в браке, которая может быть святее, чем жизнь иного монаха. Можно сказать, это вещь, которая говорится как бы в общем о высоте той или другой жизни. Так что ответ, мне кажется, как я его представляю себе, - это вещь и допустимая, и она вполне вкладывается в христианскую жизнь.

Но я здесь хотел бы сделать такое ударение, перейти от собственно религиозной постановки к экономической. Я бы хотел сказать, что если христианство может как бы не замечать экономику, то экономика не может не замечать христианства. И на самом деле я могу перечислить список важнейших экономических функций, которые не могут быть реализованы в чисто атеистической постановке. Я сейчас не буду говорить о различиях экономического поведения в разных религиях, но можно точно сказать, что атеизм чрезвычайно губителен для экономического существования государства.

Яков Кротов:

Виталий Аркадьевич, то, что атеизм губителен для экономического существования государства, я думаю, можно подробно не раскрывать, потому что мы в этом жили, и это понятно на спине кожей. Но почему в христианстве, которое борется за собственность, которое считает, что собственность должна быть, все-таки идеалом, высшим идеалом остается нестяжание?

Виталий Найшуль:

Я выскажу такое, может быть, странное утверждение. Мне кажется, что для того, чтобы были счастливые семьи, необходимо монашество. Для того, чтобы, скажем так, половая жизнь была допущена. Ведь семья не может быть связана только через половую жизнь. Поэтому ясно, что если бы не было чего-то ґнадµ, стоящего гораздо выше, то это привело бы к поломкам, в том числе и в этой, казалось бы, естественной репродуктивной функции. И мне кажется, что вот такое органичное устройство очень важно. И мне кажется, что дело в том ясном сознании... Ясное сознание - как сказать? Человек, живущий ясным сознанием, он утром встает, идет на работу, и его нельзя соблазнить мыслью о том, что вместо этого ему надо было бы (я имею в виду обычного человека) быть там-то, или, наоборот, вести жизнь Антония Великого. Это все-таки удел немногих. И ясное сознание подразумевает, что каждому человеку, по степени его совершенства, полагается занимать какое-то место в жизни. То есть это какое-то, наверное, опять возвращение к вопросу о Марфе и Марии. Но ведь и Марфе есть место, и Марии есть место. И на самом деле есть, по-моему, это везде подчеркивалось, что на самом деле существование и Марфы, и Марии является одновременно, именно их сосуществование является важным.

И мне кажется, в неискаженном сознании, здесь все нормально. Когда происходит какой-то сбой, когда прелесть какая-то возникает, то возникает уклон либо в одну, либо в другую сторону. Но я бы сказал здесь еще одну важную вещь. Мне кажется, что мы должны демистифицировать рынок. Рынок - это очень просто. Это означает покупать там, где дешевле, продавать там, где дороже. Это обычная идея домашней хозяйки. В этом нет ничего такого сверхъестественного. Это обычное рациональное поведение. Типа, что прямым путем лучше идти, чем петляя, при прочих равных.

Собственность - это обычная материальная проблема. И, казалось бы, такая простая - покупать, где дешевле, продавать подороже, своя собственность пускай будет своей. Но из нее вырастают огромные духовные проблемы, как только мы берем в руки Евангелие. То, что для представителей других религий вещь само собой разумеющаяся, что надо, просто говоря, жить-поживать, да добра наживать, для христианина превращается в проблему духовную. Почему? Мнение Юрия Шрейдера, католического богослова.

Юрий Шрейдер:

Собственность - это действительно проблема, только проблема социальная и культурная. Другой вопрос, что христианин обязан или старается, по крайней мере, - и если он про это забывает, то он уже плохой христианин, - все проблемы существенные сколько-нибудь решать на христианских основах. То есть подумать, а как бы к этому отнесся Иисус Христос, появись он вот здесь между нами. Хотя, в каком-то смысле, он, может быть, здесь и есть. Причем, именно сейчас, потому что вопрос о собственности, он может по-разному решаться в разные культурные эпохи, в разные исторические эпохи. Кстати, у нас разное понятие о собственности. Я думаю, что собственность во времена Христа - это было нечто иное. Не было там акционерных предприятий, скажем. Не было социалистической собственности в том смысле, как мы имели при Советской власти, или даже в некотором абстрактном представлении. Я думаю, что общность имущества первых христиан - это было несколько не то, что имелось в виду, скажем, Карлом Марксом или кем-нибудь еще из социалистов. Поэтому вопрос о собственности, он меняется, он исторический. Но каждый раз приходится искать какое-то христианское отношение к этому. И отсюда такой разнобой. Я думаю, что здесь надо исходить из следующего. Во-первых, нигде в христианстве нет прямого осуждения собственности или богатства. Речь идет об опасностях богатства. Причем, логика подхода очень простая и ясная, как и по отношению к другим вопросам. Важно только одно - соотносить мирское и божественное. Важно, чтобы это мирское дело, в том числе и накопление собственности, не стало важнее всего. Всегда есть такой соблазн, когда человек начинает активно накапливать собственность, собственность, которую он, скажем, не проживает. Давайте различать такие вещи. Есть богатство, которое человек просто проживает. Вот где-то я у Лескова, нет не у Лескова, простите, в другом каком-то месте читал про человека, который был, так сказать, умеренно богатым, но как-то функционировал в жизни, а потом сказал: вот, я накопил денег достаточно, на всю мою жизнь, - и он оказался прав, - он умер, не оставив ничего. Я думаю, что это такое очень христианское отношение к собственности. Мне нужно столько-то, а больше - как бы мне и не нужно. И вот то, что ґсверхµ, то от лукавого. Собственность возможна и, по-моему, вещь вполне христианская. Но есть и другое. Есть люди, которые как бы уходят из мира и отказываются от всего мирского, в том числе от собственности, тем самым уменьшая свои потребности до какого-то нижайшего мыслимого в этом обществе или в этой культуре предела. Тоже путь вполне достойный. Но в собственности есть одна опасность - сделать из нее кумира.

Считается, что отношение к собственности различается не только внутри русского православия. Может быть, чаще всего современные публицисты подчеркивают, что по-разному к собственности относятся разные ветви, разные направления христианства. И особенно, наверное, бросаются в глаза различия между православием и католичеством, и протестантизмом. В то время, как православие и католичество на протяжении многих веков существовали и в рабовладельческом обществе, где даже человек мог быть чьей-то собственностью, и в феодальном обществе, протестантизм возник одновременно с огромным экономическим переломом, когда на смену феодальной форме собственности пришла капиталистическая собственность. Протестантизм, - и это доказали ученые, и по мнению многих социологов, - был одной из причин появления совершенно нового отношения к собственности, более личного. Именно протестантизм и породил частную собственность в том смысле, в каком мы ее понимаем, как собственность, которая стоит на первом месте в обществе, именно частная, а не государственная, не собственность общины. Различается ли сегодня в России отношение протестанта и православного к собственности? В чем отличие протестантизма от православия и католичества в отношении к собственности сегодня? Говорит Николай Соломонов, пастор одной из московских протестантских общин.

Николай Соломонов:

Практически не отличается. Единственное, что, возможно, православный взгляд именно русских православных может быть отличен от взгляда протестантов, даже русских протестантов, потому что, как ни крути, все равно корни у нас западные, несмотря на то, что все мы - русские люди, любим российское государство, любим отечество. Даже сейчас, в последнее время, появилась такая тенденция в протестантизме, что мы, русские люди, мы должны защищать свое государство, охранять свое государство, взяв в руки оружие и так далее.

Яков Кротов:

А в чем отличие?

Николай Соломонов:

В отношении собственности? Ну, быть более бережливым к своим деньгам, не растрачивать их. Это первый момент. Более бережливым быть по отношению к своему имуществу. И если что-то жертвовать, например, десятину или, как в наших церквях принято, десятина - это то, что обязательно нужно отдать, плюс нужно еще отдавать 20-30 процентов для Господа, для того, чтобы он благословил все твои оставшиеся деньги. А в русской православной церкви, на мой взгляд, такого механизма не существует. То есть у русских протестантов более собственнический подход к вещам, нежели у русских православных.

У католиков, соответственно, тоже более западный подход к системе собственности, потому что они все-таки были выровнены в соответствии не с нашей славянской традицией. Если русские жертвуют деньги, либо сразу все отдадут, либо по рублю дают, а протестанты, - они все-таки отдают хорошо, дают на развитие церкви, то есть 10 процентов - это обязательно, плюс все остальные проценты по ходу дела, на сколько Бог расположит твое сердце. На мой взгляд, вы очень хорошо сказали по поводу реформатов, по поводу протестантов. По-моему, именно эта протестантская теология в отношении собственности и помогла Западной Европе, а в дальнейшем всему миру, и в том числе американцам, действительно помогла выйти на совершенно другой экономический уровень. Сей деньги в Церковь, а не отдавай все сразу, как это было, например, в католические или православные времена, а часть оставляй себе, честно упорно трудись, и тогда Господь тебя благословит. И мы видим на примере протестантских стран, таких как США и ряд других, как Господь их просто благословил за это.

Вопрос о собственности в разные времена, в разных странах ставится по-разному. Можно, наверное, рассуждать о том, допустима ли частная собственность на землю, но в сегодняшней России даже до этого еще далеко. Пока у нас решается вообще вопрос, а может ли быть собственность как таковая, потому что на протяжении 70 лет собственности, в точном, прямом смысле этого слова, частной собственности не было. Все было обобществлено. А общая собственность - это все равно, что ґгорячий ледµ. И когда стали раздавать эту общую собственность в нормальную собственность, в частную, народ ведь не случайно назвал эту процедуру ґприхватизациейµ. Одну букву вставил, но ведь как пригвоздил. И все, в сущности, повторяют то, что 100 лет назад сказал Салтыков-Щедрин. И вор крадет, но это не означает, что он имеет любовь к собственности, это означает, что он любит воровать. Встает вопрос: если просто взять и раздать, да еще такими огромными кусками, раздать по не совсем ясным принципам, провести вот эту приватизацию в целях создания собственника прежде всего и эффективного собственника затем, не получится ли просто разграбления? Чем все это кончится? Ведь страну постоянно лихорадит. С христианской точки зрения, может ли этот процесс превращения общей собственности в частную как-то вырулить к нормальной жизни? Говорит Юрий Сенокосов, философ, автор ряда статей о частной собственности и власти, появившихся в последние годы в нашей печати.

Юрий Сенокосов:

Я абсолютно уверен, что Россия будет христианской страной, и отношение к собственности будет христианским. Но для того, чтобы, так сказать, все стало на свое место, я просто попытаюсь сформулировать две вещи. С того момента, когда человек получает собственность, мне кажется, и я это вижу реально, поскольку знаю нынешних наших предпринимателей, что начинают работать внутренние ограничения. Что я имею в виду? Очень простую вещь. Они часто между собой об этом говорят. В форме шуток и издевательств, но это факт. Они говорят примерно так. Вот человек получает, допустим, миллион, это его собственность. Он примерно знает, что делать с этими деньгами или с этой собственностью, вложенной в недвижимость или куда-нибудь еще. Это как бы соразмерно его представлениям о том, что за богатство у него оказалось в руках. Оно поддается как бы какой-то операционализации. Когда появляется, скажем, 100, 200 или 300 миллионов, то есть уже довольно большое состояние, то это воспринимается на уровне национального богатства, и тут уже возникают психологические проблемы. Если же человек получает еще большую собственность, то, как они сами говорят, у человека начинает ґехать крышаµ. Он просто психологически оказывается не готов к тому, что с такой собственностью, с таким богатством делать. И человек невольно при этом, естественно, начинает обращаться к каким-то вечным ценностям. Я не хочу сказать, что это происходит мгновенно. Этот процесс занимает определенное время. Но то, что начинают работать какие-то внутренние ограничители, связанные с традициями, если угодно, христианского отношения к таким вещам, то есть к тому, чтобы как-то уметь сохранить это, чтобы научиться этим владеть, вкладывать деньги туда, куда нужно, - это очевидно.

В этой передаче обсуждаются вопросы собственности, которая всегда была тесно связана с христианством, и не только с православием, хотя, может быть, именно в российском православии в силу особенностей нашего исторического пути отношение к собственности всегда было особенно парадоксальным, до шизофреничности. Но и на Западе отнюдь не сразу сложился тот строй, который мы видим сейчас. Например, в 1617 году, за 300 лет до Великой Октябрьской социалистической революции, знаменитые отцы-пилигримы, считающиеся нынешними жителями США своими отцами-основателями, подписывали в Нидерландах договор. Они отплывали на незнакомый им континент и составили договор (он сохранился) о том, как они будут там жить. Фактически, это был договор о создании особой компании. И эта компания договаривалась, что собственностью все будут владеть совместно. И когда они высадились в Плимуте в 1620 году, то владели землей действительно совместно. Результат был катастрофический. После первой же зимы половина колонистов вымерла. И в 1623 году в США была проведена первая, быть может, приватизация. Губернатор Брэдфорд раздал участки земли в частную собственность колонистам, и сразу дела пошли на лад. Вот это, можно сказать, классический хрестоматийный пример. Замечу, что многие неудачу колонии первоначально списывают на погодные условия. Это страшно напоминает мне социализм, когда все проблемы тоже списывались, во-первых - на зиму; весну, лето и осень - в-третьих и четвертых. Конечно, все-таки дело в собственности, в том числе и на землю. Более того, когда в России была ликвидирована частная собственность на землю, когда земля была объявлена государственной собственностью, - а мы до сих пор живем при таком положении вещей, - словосочетание "частная собственность" вообще стало подозрительным. Признает ли христианство частную собственность? Отдает ли христианство предпочтение частной собственности перед государственной? Какой вид собственности, с точки зрения христианства, является наиболее соответствующим догматам веры и разума? Я думаю, что большинство христиан считает, что одно другому противоречить не может. Мнение Виталия Найшуля, экономиста.

Виталий Найшуль:

Собственность - это очень эффективный мирской порядок. Вообще, это вопрос очень сложный. Слова "частная собственность" - это вообще какое-то, на мой взгляд, на русском языке достаточно бессмысленное выражение. Собственность сама по себе является ґчастнойµ, ґсобьµ - своя, та, что себе принадлежит. Государственная собственность - это какая-то языковая бессмыслица. Что касается общинной собственности, она, конечно, может быть. Я не знаю, вот Кремль может нам принадлежать на общих началах, и никто не собирается его приватизировать отдельно. Понятно, что это все то, что принадлежит всем, например, Куликово поле. Так что опять вопрос состоит в том, где находятся эти границы. И в экономическом здравом смысле, и в государственном здравом смысле. С этой точки зрения, я бы сказал, что желание оставить в личном распоряжении только трусы, так сказать, является следствием некоторого умопомрачения. То есть всегда есть общее и всегда есть личное, и где эта точка будет поставлена - это вопрос, так сказать, здравого государственного смысла, который опирается на здравый ум народа. И мне трудно судить. Мне не кажется, что церковь будет активно участвовать в обсуждении этого вопроса, но где она может активно участвовать, и, по-моему, это совпадает, так в том, что установленный разумный порядок церковью будет поддерживаться и будет считаться, что следование этому порядку является долгом христианина. С этой точки зрения, всякие бунты против, скажем так, существующего порядка, против устроения, они сильно не рекомендуются.

А почему церковь не требует ограничить право частной собственности, в том числе и на землю? Главный аргумент сегодняшних коммунистов, когда они критикуют частную собственность на землю, это убойный довод - а вдруг придет кто-нибудь, купит и загадит, ничего с этой землей хорошего не сделает.

Виталий Найшуль:

Есть технический вопрос о том, как удобнее пользоваться собственностью, в личном порядке или коллективно. Ну, например, можно попросить всех принести бутерброды, а можно собрать деньги и купить продукты на данный вечер. Это два способа, которые, в зависимости от обстоятельств, являются более или менее эффективными. С этой точки зрения, скажем так, социализм представляет собой такой крайне специфический способ. Его историческое место - это такая экстремалия. Если не говорить об этой крайности, то везде существует как бы такая палитра, что ли. Что-то - коллективное, что-то - общегосударственное, что-то - чисто личное, что-то - принадлежит каким-то коллективам, каким-то группам людей. Я могу сказать, что существующая экономическая тенденция, существующий экономический порядок, он призывает оставлять как можно больше личного. То есть это требование эффективности выживания. Я бы не сказал, что это требование морально-этическое. Просто известно, что страны, где доля частной собственности выше, где экономическая свобода выше, преуспевают лучше.

Я бы сказал, что разговоры о том, что частную собственность можно испортить, это демагогия. Переведем это в план не собственности, а в план воспитания личности. Ну, скажем, возможность испортить ребенка у родителей намного выше, и проблема эта гораздо острее, чем проблема неправильного ухода за землей. Родители имеют как бы и положительные, и отрицательные возможности влиять на воспитание ребенка. С этой точки зрения, конечно, частная собственность является мощнейшим инструментом именно такого взаимодействия между вещью и человеком. И в этом как бы и гнездится ее высокая эффективность.

Но с другой стороны, у нас должны быть свои какие-то подходы. Мой личный ответ в отношении России, сегодняшней России, состоит в том, что вся производственная собственность должна быть частной. То есть все, что производят, должно быть частным. Но мне кажется, что не должны быть частными общенациональные культурные ценности. Я просто отмечаю это как факт другой полярности. В промежутках могут быть вещи, которые могут принадлежать группам, коллективам, что-то может принадлежать городу, общине и так далее. И все это возможно. А вот с точки зрения производственной, с точки зрения выживания страны, с точки зрения эффективности экономики, все то, что работает на производство, должно быть частным.

Почему христианство не ограничивает количество собственности у одного человека? Вот социализм, он начинался, причем именно как христианский социализм, с требования ограничить право наследования собственности, чтобы не наследовалось слишком много. Почему христианство выступало при этом за частную собственность против государственной? Мнение Юрия Шрейдера, католического богослова.

Юрий Шрейдер:

Англичане сделали такой налог на наследство, что наследование больших состояний стало невозможным. Взяли и сделали. Причем, как там их богатая часть населения стонала от этого налога на наследство, прочитайте, скажем, Форсайта. Они начали дарить при жизни свои состояния. Но это тоже обоюдоострая вещь. Я думаю, что это очень понятно. Ведь поставить границу, какой объем собственности допустим для христианина, больше чего она не может быть, - это значит придать собственности более высокий статус, чем она должна иметь, потому что ведь вопрос не в том, сколько иметь, а как пользоваться богатством? Я думаю, что было бы идиотизмом ставить ограничение собственности, скажем, Третьякову, который потратил свою собственность на гигантское культурное дело, и никакое государство так бы это не сделало. Если человек тратит эту собственность целиком на самоудовольствие, на то, что он удовлетворяет свои как бы низменные инстинкты, это дурно, но не потому, что он дурно распоряжается собственностью, а потому, что он дурно распоряжается своей жизнью. Значит, его интерес лежит в его сундуке с деньгами, а не в душе, не в людях. Тут регулировать может - как регулятор, - только заповедь любви. Когда человек распоряжается, но не владеет, - он безответственен. Человек гораздо более ответственно относится к тому, что ему дано как собственность, то есть дано на его попечение. И поэтому всякие формы исчисления обычно и экономически неэффективны, и ведут не к улучшению, а к ухудшению. Но есть и другой вопрос. Если посмотреть истории церковных документов, посвященных социальной доктрине церкви, в начале, в энциклике Льва Тринадцатого "Рерум новарум", главный упор состоял не в том, справедлива ли собственность, а что такое справедливая заработная плата? Это требование к собственнику - платить достойным образом за наемный труд. Причем был выдвинут замечательный критерий. Плата является справедливой только при условии, что эта плата не проедается целиком работником, а может накапливаться и стать источником его собственности. Вопрос не в том, чтобы отменить собственность, а в том, чтобы дать право на собственность каждому работающему. Это другая постановка вопроса. Ясно, что такое требование некоторым образом ограничивает собственность владельца, собственность капиталиста, он должен как бы делиться, потому что должен справедливо платить за труд. Кстати, из идей этой энциклики возникли дальше христианские профсоюзы, возникла борьба рабочих за свои права. По-видимому, первый, кто отчетливо понимал эту идею справедливой оплаты и даже понял, что это выгодно владельцу, был Форд, который впервые создал дешевый автомобиль, который мог стать собственностью его рабочих.

Есть ли необходимость ограничивать право собственности, в конечном счете отрекаться от собственности? В этом ли миссия христианина в мире? Почему многие российские христиане всех конфессий - православные, протестанты и католики, предпочитают бедность и стыдятся иметь много собственности? Есть ли необходимость для христианина отрекаться от собственности? Мнение Николая Соломонова, настоятеля одной из московских протестантских общин.

Николай Соломонов:

Такой необходимости нет. У меня был свой христианский опыт, - несмотря на то, что я из протестантской церкви, я понял, что это не соответствует Библии, это просто боязнь иметь дело с деньгами. И из-за того, что люди боятся, они готовы от всего отказаться. Но ведь Бог никогда нас не призывает полностью отдать все. Бог, устами апостола Павла, сказал, что если ты отдашь все свое имение и тело свое на сожжение, то не будет тебе в этом никакой пользы, если ты при этом не будешь иметь любви. Поэтому самое главное - это чтобы христианин был наполнен божьей любовью, божьей праведностью и при этом имел, будь то тысячу долларов, будь то миллион долларов, это неважно, самое главное, чтобы у него была внутри любовь к Богу и людям. И она будет проявляться, если он будет ее давать. Но понимаете, когда не будет заинтересованности... Как было у кальвинистов, например, - ну какая у меня заинтересованность в том, что если я что-то сделаю, все равно должен буду обязательно все отдать церкви, которая и так, извиняюсь, уже с жиру бесится, какая у меня в этом заинтересованность? - никакой. Поэтому Бог, учитывая все это, сказал, что если вы что-то отдаете мне, то я отдам во много раз вам сейчас, уже в это время, и потом у вас будет райское жилище на небесах.

Совсем недавно Ватикан выпустил специальное пасторское письмо под названием "Навстречу лучшему распределению земли" - о необходимости аграрной реформы. Этот документ произвел своеобразную сенсацию. Дело в том, что уже около 30 лет в Латинской Америке есть движение католического социализма, иногда его называют ґдвижением теологии освобожденияµ, которое говорит о вопиющей несправедливости в распределении собственности. Главная беда Латинской Америки - это существование латифундий, своеобразных колхозов. Только если у нас власть председателя колхоза все-таки была как-то замаскирована, то владельцы огромных плантаций, о которых мы узнаем из ґмыльныхµ сериалов, эти латифундисты, пользуются практически неограниченной властью и, конечно, используют ее на всю катушку. Теперь Ватикан подверг эту систему критике, и католические социалисты очень обрадовались. Вот, говорят они, даже Папа против частной собственности на землю. Но когда мы читаем этот документ внимательнее, то обнаруживается, что все прямо наоборот. Ватикан критикует эти огромные земельные владения как раз за то, что они являются не столько частными, сколько государственными. Когда-то все эти земли были частными. Они принадлежали индейцам. Тех силой согнали и распределили земли, как это считало необходимым правительство, правящая элита. Поступим так, чтобы землей распоряжались самые умные люди - это ведь, в сущности, тот же социализм, уже реализованный. Так что, в конечном счете, все-таки церковь защищает частную собственность на землю и выступает против того, чтобы кто-то присваивал себе власть как право распределять собственность. Может быть, именно поэтому все-таки христианство не ограничивает, сколько может быть у человека собственности. Христианство только ограничивает право государства перераспределять собственность. Почему же церковь выступает против перераспределения собственности, против всевозможных конфискаций и контрибуций? Говорит Юрий Шрейдер.

Чтобы понять христианское отношение к собственности, надо помнить, конечно, что Христос пришел в мир не как какой-то секретарь парткома, для того, чтобы всему дать оценку, чтобы дать правило. Христос пришел в мир, чтобы спасти Человека. А спасти Человека можно, прежде всего преобразив его, потому, что Господь приходит в мир, в котором Человека в сущности еще нет. Человек растворен в семье, в коллективе, в государстве. И христианство становится точкой кристаллизации. Христос обращается к личности на протяжении этих двух тысячелетий. Чтение Евангелия заставляло человека почувствовать, что перед Богом отвечает не народ, не семья, не государство, а он, лично он. И поэтому представление о личности, а соответственно, и о личной частной собственности, конечно, совершенно особое в христианстве. Моя собственность - это часть моей жизни, моей ответственности перед Богом. И вот здесь вступает в действие другое начало Евангелия. Ведь Господь, сравнительно мягко говоря о собственности, очень жестко говорит о самой человеческой жизни. Надо взять свой крест и идти за Христом. Надо погубить свою душу, погубить свою жизнь, чтобы получить вечную жизнь. Но это означает, что надо отречься от собственности, надо отказаться от всего - и от собственности, и от жизни. И вот тогда, как сказано, отдашь плоть, примешь дух. Это не означает, что надо юродствовать, ходить нагим зимой и летом. Все вернется. Вернется сторицей и жизнь, может быть и собственность, но уже не нужно будет считать. И жизнь, и собственность, когда мы их отдаем Богу, скидывая со своих плеч, становятся совершенно другими, воздушными, незаметными, открытыми для всех моих ближних. Подходите и берите. И здесь начинается наше подобие Христу.