Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
19.3.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Культура

Экслибрис - Короткий рассказ

Наши авторы - наши слушатели

Авторы: Ирина АЗАРЕНКОВА, Ирина ДОБРУШИНА Ника СЕРБИНА, Ирина ЦЫПИНА, Александр ЖЕЛЕЗЦОВ, Рашид ПОЛУХИН, Владимир ФАЙНБЕРГ

Редактор и ведущий Сергей Юрьенен

"Экслибрис" - литературное приложение к радиожурналу "Поверх барьеров" - стартовал на волнах "Свободы" в 1986-м - в год начала горбачевской "культурной революции".

В канун совершеннолетия - почти 18 - наша программа, посвященная живой литературе страны и мира, сменит формат и название.

Мне хотелось, чтобы эфирную жизнь "Экслибриса" завершили слушатели из России и других стран, где живут авторы прощального выпуска.

Ирина Семеновна Добрушина - выпускница мехмата МГУ. Работала в Московском планетарии. С 1961 года - инвалид 2 группы. Постоянный участник литературного клуба "Образ и мысль", созданного в начале 80-х Михаилом Эпштейном и существующего по сей день. Стихи публиковались в альманахе "Тёплый стан", журнале "Арион", антологии "Самиздат Века". Автор книги стихов и рассказов "Колючий куст". Последняя по времени публикация - журнал "Крещатик", № 22 за 2004 год.

Ирина ДОБРУШИНА. ГУБЕРНАТОР ОСТРОВА

Я просыпаюсь на рассвете, часов в пять, я что-то должна сделать, не откладывая. Ах, вот: покрывало, которым застилается постель, не мое, я должна как можно скорее вернуть его владельцу - губернатору острова.

Оборачиваясь в покрывало с лодыжек до шеи, я оставляю голым левое плечо, слегка накинув на него угол правой стороны. Не меняя домашних тапочек без задников, которые всегда соскальзывают с меня на улице, выхожу из дома. Иду уверенно, легко, тапочки не спадают; легкий ветерок сдувает иногда с левого плеча покрывало, я накидываю его снова.

Оглядываюсь кругом. Пятиэтажки преобразились. Одни кажутся холмами, поросшими виноградными лозами, другие - развалинами древних храмов, заросших кустарником и плющом. Яркое, фиолетово-синее небо.

Встреченные люди мне улыбаются, я - им. Настроение у меня приподнятое. Я знаю, что это древняя Эллада. Иду быстро, с наслаждением ощущая чудо, которое вокруг. Не дойдя по проулку до улицы, резко сворачиваю вправо.

Искавший меня муж видит, что я стою перед 10-сантиметровой оградкой, преградившей путь. Стою, задумавшись, спокойно, и размышляю.

- Ты куда шла?

- К губернатору острова: вернуть покрывало.

- Но ведь оно наше.

- Нет, у нас есть такое же, а именно это - его.

- Почему ты остановилась?

- Тут высокая ограда, и я не могу ее переступить.

Он помогает мне это сделать и уверенно ведет домой. К губернатору острова мы пойдем позже.

Идем какими-то закоулками, по лужам. Как-то ухитряюсь не запачкать покрывало. Дома я распеленываюсь, мою ноги, тапочки, и ложусь спать. Когда просыпаюсь, то вспоминаю чудесное: я побывала в Элладе. Ощущение удивительной красоты и свободы охватывает теперь меня всякий раз, когда я вспоминаю этот проход между холмами и храмами, массу зелени и пламенно-синее небо.

Сергей Юрьенен: Александр Федорович Железцов, работающий редактором на телевидении в Москве, пишет: "Здравствуйте, Сергей! Столь фамильярное обращение, потому что очень давно слушаю "Свободу" и Ваши передачи, соответственно. Именно они побудили меня начать писать короткую прозу. Вообще-то я драматург, и у меня был такой момент в жизни, когда я физически не мог написать вообще ничего. Даже письма. И тогда услышал вашу передачу, где говорилось про американскую традицию очень короткого рассказа... Попробовал. Понял как это трудно и здорово, как меняется удельный вес каждого слова. И написал цикл под названием "200 слов". После него я уже смог вернуться к пьесам, сценариям и т.д. Оклемался, в общем"...

Александр ЖЕЛЕЗЦОВ. ЛЮБОВЬ

Сквозь жесткую, уже согревшуюся под ухом дверь, он слышит звон разбитого, мамин крик: " Сволочь, сволочь! ", снова звон, бормотанье отца, мамины шаги и голос: " Иди сюда! Иди, кому сказано! "

Он еще не успевает понять, что сказано ему, а дверь распахивается, мамина рука хватает - больно - и выволакивает на свет.

Ярко. Кислый дым, бутылки на столе, отец на табуретке.

Рука отрывает его от пола - что-то трещит - отлетела пуговица от лямки штанов - и ставит перед отцом...

- ВОТ! ПУСТЬ САМ СКАЖЕТ!

...кривые губы отца, бледная лысинка...

- ДУРА. ОСТАВЬ ХОТЬ РЕБЕНКА В ПОКОЕ!

...рука отца хватает руку матери, мать бьет отца по лицу...

- СВОЛОЧЬ! НЕ ПРИКАСАЙСЯ!

...лицо отца с красной и белой щекой...

- СКАЖИ ЧЕСТНО, КОГО БОЛЬШЕ ЛЮБИШЬ: МЕНЯ ИЛИ ЕГО? КОГО?! МЕНЯ ИЛИ ЕГО?

...осколки тарелки и винегрет на полу...

- ВСЕХ...Я ВСЕХ...

...в винегрете пуговица...

- НЕ ВРИ! ЕГО ТЫ ЛЮБИШЬ. ТЫ ВРЕШЬ, ТЫ НЕЛАСКОВЫЙ! СМОТРИ В ГЛАЗА! В ГЛАЗА СМОТРИ! КОГО ТЫ ЛЮБИШЬ?! НУ?!!

...он смотрит и, задыхаясь от боли, то, он должен, должен выговорить:

- МАМУЛЕЧКУ...

Сергей Юрьенен: Еще одно электронное письмо. "Здравствуйте, уважаемый Сергей Юрьенен! Я живу в Израиле, пишу в жанре короткого рассказа, печатаюсь в Америке, Канаде, России..."

Ирина ЦЫПИНА. УРОК БАГДАДА

Все понимали, что это неминуемо.

Аналитики подсчитывали коэффициент потерь и расстановку сил в послевоенном мире. Интернет сотрясался от безумных прогнозов и предчувствия чего-то глобального и неотвратимого.

В воздухе висел свинцовый запах.

Во всем этом не принимавшая участие, наша маленькая страна не исключала возможности удара со стороны обреченного диктатора. Никто из нас не знал - когда? Но понимали, что может быть всё...

Когда-то мне казалось, что от опасности можно убежать: улететь, уплыть, уехать в последнем вагоне, в дымном тамбуре в толкучке, без билета, без вещей, но спасшись... Теперь я знаю, что рецепт выживания значительно проще и сложнее. Уроки тех дней научили.

Прозрение снизошло в виде самой банальной информации...

Гуляя по Интернету, набрела на скучный непрофессиональный сайт пожилого эмигранта, публикующего записки из своей не очень удачной жизни. Изложение было сбивчивым, корявым, все события его жизни в американской глуши были тусклыми и незначительными, но я почему-то остановилась на мелко - набранном нестандартном шрифте. "Приятель открыл ящик комода своей жены и достал нарядный пакетик, завернутый в подарочную шелковую бумагу. Развернул . То было тончайшее кружевное белье цвета взбитых сливок с серебристо-сиреневыми атласными вставками...

- Я купил это ей, когда мы были в первый раз в Нью-Йорке. Она никогда не надела. Хотела сохранить эту красоту для особого случая. И сейчас, я думаю, этот момент пришел.

Он подошел к кровати и положило белье к другим вещам, который забрал из похоронного бюро. Его жена умерла.

Повернувшись ко мне, он сказал:

- Ничего не сохраняй на особыйслучай: каждый наш день есть особый случай".

Компьютер мой завис, и текст исчез во Всемирной паутине.

Но с этого момента мне стало легче, проще. Я просто стала жить сегодняшним днем, где все стало важно, значительно и неповторимо.

Мы примеряли всей семьей противогазы. В непривычно длинных очередях мы покупали клейкую ленту, заклеивали окна, создавая герметическую комнату, закупали запасы минеральной воды и консервы... но при этом жили обычной жизнью, без паники и без депрессии. Жили, наслаждаясь самыми простыми вещами. Так, наверное, живут птицы.

Когда-то моя религиозная сотрудница, умница Авиталь, сказала:

- Не волнуйся, о нас есть кому подумать...

И выразительно посмотрела на выцветшее хамсинное небо.

Как писал в Интернете пожилой вдовец:

"Отныне я каждый день пользуюсь своими хрустальными бокалами. Я надеваю свой новый пиджак, чтобы пойти в супермаркет. Мои любимые очень дорогие духи использую каждый день, а не по праздникам..."

Я помню, как было непривычно малолюдно на улицах, как тревога неподвижно стояла в воздухе, как вся страна замерла у телевизоров... Все напряженно ждали. Но мне было не страшно, я жила в своем Дне, двигалась по свой неповторимой траектории, а все остальное было закодировано, неизбежно и неведомо...

Помню огромный пустой бассейн в разгар выходного дня, в этом было нечто ирреальное. Все, как обычно: спасатели, тренажерные залы, сауна, но только без людей... Мы с мужем были одни, эхо наших голосов в замкнутом пространстве поднималось ввысь...

По пути домой заехали в ресторанчик, что на перекрестке перед поворотом в сторону Газы.

И вдруг я поняла, что коренным израильтянам давно известен рецепт выживания, открытый мной в Интернете.

Они, как и я, жили только одним днем. Одним нашим светлым, солнечным днем, дыша морем и весенними цветами, которые в изобилии начинают цвести уже в феврале. Работали, отдыхали, любили, воспитывали детей, получая максимум удовольствия от проживаемого Дня. Ресторанный зал был переполнен. Смешивались иврит, русский, испанский, румынский, польский... Было весело и хмельно. Хозяева угощали пивом и калифорнийским "мерло"; пили все, и не по одному бокалу. Было вкусно, потом сытно и очень спокойно, в углу мерцал телевизор, и диктор 22-го канала зачитывал очередные сводки новостей, в районе Багдада все оставалось без перемен...

Назавтра муж улетал в командировку, и я впервые рыдала в аэропорту - у него на плече. Впервые за много лет мне было страшно расставаться. Но наш день, о котором я пишу, остался в том ресторанчике, где час истории замер в преддверии неизвестности...

Сергей Юрьенен: Живущий в Москве Владимир Львович Файнберг - автор многих книг. Друг покойного отца Александра Меня, целитель, страстный путешественник. В 2003 году его рассказам мы посвятили отдельный выпуск "Экслибриса".

Владимир ФАЙНБЕРГ. ЧЕРНОЕ МОРЕ МОЕ

Шторм налетел ночью со стороны Турции.

К рассвету пассажирский лайнер вынужден был прервать рейс, ошвартоваться у причала в ближайшем российском порту под прикрытием волнорезов.

Спали на судне измученные качкой пассажиры.

Я спустился по трапу на пирс.

Город тоже спал в лучах поднимающегося солнца, словно убаюканный грохотом зеркально отсвечивающих волн, расшибающихся о парапет набережной.

Она была пуста. Если не считать единственного человека, передвигавшегося по противоположной её стороне от витрины к витрине.

Я тоже перешёл на ту сторону в надежде найти какое-нибудь открывшееся кафе.

Мотались под ветром веера кургузых пальм. Моталась чёрная, давно не стриженная грива волос двигавшейся навстречу нелепой фигуры. Это был высокий старик в распахнутой чёрной шинели. И в валенках.

Поравнявшись со мной, он ткнул рукой в витрину магазина, пробормотал:

- Гляди!

Но, прежде чем повернуться к витрине, я увидел привинченный к шинели облупившийся орден Красного Знамени.

Это оказался магазин "Коллекционные вина", где под большими фотографиями всемирно известных супермоделей были напоказ выставлены шикарные коробки с вином. Самое дешёвое стоило сто долларов.

Что-то бормоча, старик двинулся в обратный путь. И меня повлекло вслед за ним, как за Рип ван Винклем - человеком, проспавшим невесть где сто лет... Мы прошли мимо открывшегося, несмотря на рань, казино, у распахнутой двери которого истуканом высился швейцар в ливрее и красном цилиндре, мимо входа в салон со скромным объявлением "Массаж для мужчин и женщин и прочие услуги", мимо зеркальных окон и золочёных ручек дверей "Российского банка" с выступающим из стены банкоматом. Мимо большого ресторана. За его стёклами официанты в белых куртках и галстуках-бабочках накрывали столы.

Старик всё время что-то бормотал, какую-то одну и ту же фразу.

Возле музыкального магазина "Хит-парад" он остановился, взирая на выставленные за стеклом фотографии эстрадных монстров-певцов с длинными, как у женщин, волосами, косицами, певиц, наоборот, коротко остриженных или даже с выбритым черепом, зато почти голых.

- Ну и комики!.. - пробормотал старик.

- Извините, откуда вы? - не выдержал я. - Где вы живёте?

Он неприязненно глянул на меня.

- Там, где пехота не пройдёт и бронепоезд не промчится. На Алтае. В богадельне. Слинял помереть на воле...

В его могучей гриве не было ни одного седого волоса.

- Ну и комики! - повторил он, уходя в никуда.

Сергей Юрьенен: "Концепция моей прозы - это реальные судьбы реальных людей, моих соотечественников на улицах Иерусалима, Тель-Авива, Праги, Парижа или Мюнхена", - пишет Ирина Азаренкова и продолжает: "Родилась в прекрасном южном городе Харькове, где закончила Архитектурно-строительный ин-т и преподавала экзотический курс "Сопротивление материалов". С 1991-го года живу в Израиле. Работаю в фирме компьютерного дизайна. Пишу прозу и стихи, печатаюсь в русскоязычных изданиях Израиля, США, Канады... Муж работает инженером в фирме hi-tech. Двое взрослых сыновей. Автор книги об эмиграции "Анатомия чувств"".

Ирина АЗАРЕНКОВА. ЭМИГРАЦИЯ МУЖЧИНЫ

Ты хочешь узнать еще что-то об эмиграции? Тебя можно еще чем-то удивить?

Эмиграция мужчины в тысячу раз страшнее, коварнее, трагичней... И не возражай, я знаю. И вовсе не тяжелая непривычная работа, не унизительные поиски её, не чужая грамматика и непонятные глаголы, не пустое съемное жильё... не взгляды старожилов.... Даже не извечный вопрос "Зачем?"... Даже не испуганные и такие взрослые глаза нашего ребёнка ...

А ты сразу по-женски взрываешься и зло предъявляешь мне список претензий, сотканный из отчаяния, усталости, разочарований и другой мути, с которой тебе, сожалею, но по закону жанра пришлось столкнуться... Прости. Но постарайся услышать, ты ведь всегда меня понимала. Правда?

Только сначала закурим, хотя два года, как бросил... Кофе согреет душу и я опять увижу тебя там, потрясающе классной, и попрошу прощения за всё, чего не смог... Спасибо, что ты есть, и спасибо абсолютно не за то, что говорят другие мужчины своим самым любимым женщинам. Только не вскипай, не сердись, мне так важно, что ты рядом, что ты - это я .... И не переживай из-за всяких пустяков... что не купила ту мерцающую перламутром нитку черного жемчуга в бутике "Stella McCartney". Поверь, это смешно... Неужели это еще так важно? Просто послушай, ведь я все эти годы молчал... Ты меня слышишь, родная?

Она не слышала, и не хотела слышать. Давно... С того самого дня, когда в тесном прокуренном вагоне она вдруг впервые ему не поверила - такому сильному, надёжному... Интуитивно она уже знала, понимала, чувствовала, что они теряют под равнодушный стук колёс, оставаясь там фантомами из фантастического фильма...

Почему не остановила? Как смогла шагнуть через порог их квартиры, где были так безмерно счастливы? Как смогла отдать ключ чужим людям ? Почему не порвала билеты, не вышвырнула чемоданы, не рванула стоп-кран? Почему не отказалась ехать?

Без всякой логики он вспоминает когда-то слышанный рассказ об известном дикторе сталинской эпохи. Диктор имела сефардские корни, его потомки покинули Испанию в 15 веке, во времена изгнания. Был оставлен дом в Толедо и, как семейную реликвию, потомки диктора все эти века хранили и передавали из поколения в поколение ключ от дома в далёкой Испании. Когда в московскую квартиру диктора приходили близкие друзья, он - голос Кремля - извлекал из тайника свое сокровище, и позеленевший, невероятно тяжелый медный ключ от дома в Толедо излучал какую-то жгучую тайну... Кремлевский диктор никогда не бывал в Испании, не видел этот дом, даже не знал, уцелел ли дом в потоке времени. Но ключ был для него мистическим символом, талисманом Судьбы, заговоренным на удачу, святой памятью всех поколений их семьи. Ключ от Дома....

Вы помните, как выглядит ключ от вашего дома? Ведь в нём еще играют ваши биотоки, вы еще живёте там, откуда давно ушли....

Эмиграция мужчины - такая драма, о которой невозможно рассказать, не хватит слов и нервов... Даже не потому, что трудно физически, а потому, что даже "поднявшись" ( прости мне убогий жаргон), до конца дней ты не освободишься от ощущения, что ты чужой.

Что - не из стаи. Ты даже представить не можешь, как страшно мужику, сразу и вдруг, на пике сил почувствовать свою ущербность. И это не только унизительный акцент, незнание чужой ментальности или истории , это там, на глубине - то, что ранит и деформирует, мучает, ослабляет волю и психику... Но этого тебе не расскажу. Да и ты и не поймёшь.

Я просто включу зажигание и на полную мощь, по памяти, мимо постов полиции, на красный свет, мимо чужих небоскрёбов, лавируя и петляя, мимо чужой жизни, в потоке которой так просто захлебнуться, мимо чужих святынь, и банков... Я припаркуюсь рядом со старым парком, пересеку подземный переход на "Марбль Арч", спущусь по эскалатору в мрачную пропасть подземки и ...выйду на станции метро "Cоветская"...

- Но такой ведь нет.

- Разве? Видишь? Все забыл.

Сергей Юрьенен: "Родственников у меня по всему СССР полно и на каких только языках не говорят. А потому взгляды мои по этому поводу весьма космополитичны... Закончил Химфак МГУ имени Ломоносова на трояки, в принципе, мог бы и лучше, но все графоманил (чем занимаюсь, сколько себя помню), - пишет в своем авторском сайте Рашид Полухин.

28 лет, родился на Украине в городе Умань Черкасской области, рос в городе Полярные Зори на Кольском полуострове, сейчас живет в Москве и пишет прозу. Направления - фантастика и реализм. Стиль, который может показаться людям моего возраста "мовизмом" - дословно с французского, "плохизмом" а ля Анатолий Гладилин, только на новом историческом витке, этот стиль характерен для поколения Полухина, которое заявило о себе в литературе такими именами, как Сергей Шаргунов и Роман Сенчин: "новая искренность". Движение - против потока: " Мне очень мало нравится книг, а прочел я их просто прорву... Что не нравится? Я вижу жизнь абсолютно не так, как большинство. Я тебе не верю, о великое большинство, вы погрязли во лжи. И закостенели, - вранье иногда бывает даже прикольным. И абсолютно не удивлен, что часто не нравится то, что пишу я, ведь всё должно быть взаимно. Сейчас в моде тоталитаризм и уход в себя. А мне нравится Толстой, - он личность..."

В 2002 году был "Человеком дня Радио Свобода" как победитель Международного молодежного конкурса Радио Свобода и "Общей газеты" - "Декабрь 91-го в истории России" Целью конкурса было выяснить, что знают молодые люди до 30 лет об одном из самых важных и драматичных событий ХХ века - распаде Советского Союза. Текст-победитель начинался так: "Мгла, дважды мгла. Привычная зимняя ночь маленького полярного городка. И украинский референдум, сказавший "да" независимости. Радиационное пятно, покрывшее место рождения славянской цивилизации, дало свои раковые всходы - Советского Союза не стало. Кто я теперь? По мне провели границы".

Рашид ПОЛУХИН. С КИТАЙСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Мурманский поезд втянулся в пригороды Петербурга.

- Вставай! - мой бравый китаец Сяо, он же Шурик, бодр, одет, умыт. Но традиционно пришиблен и настроен на неприятности, - Вставай, туалет сейчас закроют.

- Шурик, а соседи?

- Вышли в Волховстрое.

- Хорошо.

- Ботинки б украли, ты б и не заметил.

- Плохо.

Их коридора входят мужики. Серьезные, крупные.

- Привет парни, - двое садятся вокруг Шурика, один в проходе и закрывает дверь в купе.

- По делу? - ясно, что по делу, потому что один ласково хватает Шурика за шкирку. Говорить надо мне, а не китайцу, с его акцентом, - Из милиции?

Веселятся:

- Нет, с другой стороны.

- Из госбезопасности? - совсем мужикам весело.

- Почти. Бандиты мы. Деньги в общак собираем, ребят из тюрьмы выкупать. Никто нам не отказывает, пацаны по полштуки баксов дают.

И тут прорывается Шурик. Голос и так высокий, но сейчас совсем:

- Нет денег у нас, студенты мы из питерского политехнического, бедные мы, - китайца берут за шкирку детальнее, лопается пуговица на отутюженной рубашке.

Я махаю студенческой корочкой:

- Ребята, что вы на нас время тратите. Я из Мурманской области, парень из Казахстана.

Мужики переглядываются:

- Какие-то деньги все равно же есть. Показывайте. Отсчитаем треть, а иначе все заберем.

У меня в нагрудном светлой рубашки просвечивают купюры. Взятый за шкирку Шурик, начинает задыхаться.

- Десятка с тебя, а с иностранца двойной тариф, - Шурик кое-как выковыривает из кармана двадцать рублей.

Я думаю. Шурик требует:

- Дай им, - я даю. Уходят.

Питер. Вокзал. Хоть мы с полуострова Кольского, а холодно. Градусов не очень, зато влажно и ветер. Двое китайцев, Ван, длинный и тощий. Второй как шарик, Е, а фамилию из трех букв как ни произноси, лучше не произносить. Мой Шурик все норовит по-китайски, а питерцы по-русски, и акцента почти нет.

Везем вещи в общагу. И в столовую. Ван спрашивает:

- Сяо, ты что возьмешь? Курицу или свинину? - Шурик почему-то злится. Я недоуменно смотрю на Вана.

- Китайский юмор. Ты знаешь, что его фамилия означает?

- Император у вас такой был, династия Минь. Солнце, что ли.

- Свинья его фамилия означает, а еще цыпленок, - да, что-то в Шурике есть от последнего... да и от первого.

За стеклянными стенами столовой бредет бабка, чистая блокадница, я не жуя глотаю пирожок.

Культурная программа, за чем и приехали. Шурик - шустрила, за годы в России был там, а еще там, там и там. Стандартно, Невский, Зимний, Петропавловская, адмиралтейство, Исаакиевский. Фото тут, фото там. У меня под шапкой-обманкой с самого начала мерзнут уши. Так мерзнут, что потом уже не мерзнут. А китайцам под капюшонами все равно. Положим, Ван с Е привычные, а Шурик? Отвечает:

- У нас в Шанхае тоже море и минус зимой бывает, зато нет отопления, - Шурик китайский националист и империалист. Девушек, когда впервые приглашает их на танцы, сразу предупреждает: "Ты мне очень нравишься, но спать с тобой не буду, потому что патриот".

Понятное дело к всаднику. Петр все куда-то скачет. Шанхайский империалист снимает перчатки, складывает ладони, молчит, потом два раза кланяется.

- Шурик, что это было?

- Если б не было его, - Шурик хлопает по глыбе, - не было б МЕНЯ! Понятно?

- Нет.

- Родители у меня здесь учились, познакомились. Понятно?

Шурику еще надо туда и туда, но Е видит мои уши и предлагает заканчивать с культурой.

И вот, наконец, общага. Уши начинают приятно болеть. Количество китайцев в комнате все прибывает и прибывает. Не слишком богатый, но вкусный стол, 60-ти процентная водка, пахнущая ацетоном. Шурику в конце концов удается перевести разговор на китайский. Благо, большинство из Шанхая и все из северного Китая. Я молчу, пью водку и много-много раз закусываю. Говорят все, но Шурик всех перекрывает. Тепло, хорошо. Еще рюмку отравы.

Вокруг щебечут. Изредка знакомые искаженные слова, Москва, Ленинград, Ли Пен, Ден Сяопин. И вдруг я понимаю, что сейчас нас будут бить. Шурик лыка не вяжет, но что-то такое ляпнул.

- Мужики, что такое? - русская речь действует отрезвляюще, но не очень.

Поднимается большой черный китаец:

- Забирай своего москвича и проваливайте в свою Москву.

За нас тут же начинают заступаться Ван и Е, больше за меня, а не за Шурика.

Страшный китаец смягчается:

- Питер тебе нравится?

- Холодно у вас.

- Да, холодно, - в голосе звучит гордость, - А вообще?

Я что-то начинаю плести про интеллигентность, про родителей, которые здесь познакомились, про то, что сам жил в детстве, про сестру, которая здесь родилась, но не успели оформить из-за переезда и пришлось писать в свидетельстве, что родилась в Кандалакше. Потом, совсем некстати, про блокаду, про души покойников и что в Питере так холодно из-за них. Потом мы еще что-то пьем и о чем-то поем, в том числе "Подмосковные вечера", пока Шурик приходит в себя между туалетом и умывалкой.

Уезжаем мы все-таки в ночь в тот же день, а не на следующий, как планировали. Ван и Е доводят Шурика до вокзала. Укладываем Шурика в купе, прощаюсь, извиняюсь. Е махает рукой:

- Что с него взять, москвич.

Наутро, подъезжая с головной болью к Москве, начинаем разбираться:

- Шурик, мне эти парни понравились.

Моему китайцу, которому все с гуся вода, вчерашнее нипочем:

- Не в этом дело. Зачем китайцы едут в Россию?

- Учиться.

- В Китае знаешь, как учатся? Ты бы в зимние каникулы домой у нас не поехал, ты бы ночами над учебниками сидел. Не учиться в Россию едут, а за дипломом заграничным. За карьерой. А за карьерой ехать надо только в Москву. Вот Ли Пен, троечник, зато учился в Москве. А те? Да они даже в партию вступать не хотят. Уже забыли, зачем сюда приехали.

И правда - зачем китайцы едут в Питер?

Что в нем находят?

Сергей Юрьенен: Из Питера и Москвы - на Тихий, он же и Великий... Скрипачка по образованию и роду занятий, Ника Сербина родилась, росла, работала в Петропавловске-Камчатском. Сейчас живет в Праге. Первый опыт в прозе - лет в 20 - назывался "Чайка" и был навеян повестью-притчей Ричарда Баха "Чайка по имени Джонатан Ливингстон". До сих пор предавать огласке не решалась, но с возрастом романтизм посуровел - судите сами...

Ника СЕРБИНА. НА КАМЧАТКЕ

Таня смотрела то в зеркало, надколотое при землетрясении, то на часы.

К восьми муж не пришел.

Она постучалась к соседке. Механика вызвали на лодку. "В окно посмотри, - сказала его жена. - Штормовая-два!"

На крышах пятиэтажок, которых в гарнизоне было шесть, установлены прожекторы, по одному над каждым подъездом. Резкий луч не пробивал пургу. Видимость нулевая.

Таня включила телевизор. Экран рябил и шипел. Она отключила звук. Перед землетрясением, минуты за три, всегда можно услышать гул. Таня никак не могла забыть ту ночь любви, когда потолок и стены вдруг поплыли. Все задрожало так, что показалось: вот-вот все рухнет. Таня выпрыгнула из кровати, стала что-то кричать. "Стань под косяк", - сказал невозмутимо муж.

После той ночи у окна всегда стоит рюкзак с документами и всем необходимым. Однажды, когда муж был в автономке, Таня схватила этот рюкзак, открыла окно и прыгнула с третьего этажа в сугроб. Просто так. Для тренировки. Сапожки потом пришлось откапывать.

Сейчас слышался только вой ветра.

Она взяла гитару, проверила строй. Разложила перед собой листочки с текстами, переписанными с кассет. Голос звонко звучал в пустой комнате. Она пела Под небом голубым, когда позвонили в дверь.

Она вскочила. Взглянула в зеркало, пощипала скулы, и на ходу облизнула губы.

Матрос, кивнув ей, протянул через порог буханку белого хлеба:

- Вам! Передал товарищ капт.

Руки были красные от холода. Снег облепил ресницы. Бушлат обледенел за два километра, пройденных от пирса.

- Заходите!

Не решаясь, он постукивал ботинками.

- Скорей, сквозит! - Сделав шаг назад, Таня взяла буханку из гарнизонной пекарни. - Спасибо. Без чая не отпущу.

Сделав шаг в семейный уют, матрос вернулся, чтобы снять бушлат, который положил там на пол.

- Присаживайтесь.

Табуреток было две. Трёхтонным контейнером из Владивостока приплыли кровать, трюмо и стол-книжка. Остальная мебель была казенной. Таня сняла глубокую тарелку с блинов, ожидавших мужа. Включила электрочайник, поставила чашки и сахарницу.

- А можно только заварку?

- Холодный же будет? - удивилась Таня. Она думала, что заварку пьют только зэки. - Сделаю вам фифти-фифти. Штормовая надолго?

- До утра не ждите. А там, как погода.

- А на "бочку" когда? Третий день в бухте дежурит одна и та же лодка.

- Через день, не раньше.

Беспогонные плечи были у него широкие.

- Сами вы откуда?

- Из Москвы.

- Учились, работали?

- Рокером был.

Таня подняла брови.

- На мотоцикле гонял. Нарушал общественный порядок. Не читали в газетах про "Ангелов ада"? Вот и услали куда подальше. Исправляться.

- Берите блины, не стесняйтесь. - Она вскочила, открыла холодильник "Чинар": в последний завоз муж выиграл право на покупку в офицерской лотерее. Коробку с шоколадками, которые в автономке муж наменял для нее на сигареты, выставлять раздумала.

Поставила перед ним сгущенку.

- Девушка у вас есть?

- Вернусь, увидим. Три года срок большой.

Таня положила нога на ногу, но тут же снова вскочила за чайной ложкой. Мельком глянула в зеркало. Волосы вились, глаза сияли.

Матрос взял ложечку, окунул в сгущенку.

Она сложила ему блин.

- Без яиц, но вроде...

Она не закончила фразу. Свет погас. Их дом отключали в девять ноль-ноль.

- Сейчас я свечу найду...

В темноте он сидел неподвижно, положив руки на колени. Она стала шарить по клеенке, привстала, чтобы вытащить коробок из кармана джинсов.

- Минут через пять дадут, - сказал матрос.

- Могут и задержать. По расписанию только выключают... А в штабе горит?

- Там всегда горит.

Выше этажом хлопнула дверь. Снова Луценко побежала к старпому. Чужих в гарнизоне не было, романов не скрыть. А романы были всегда, потому что из восьми подлодок одна постоянно находилась в автономке. Так и говорили: "Камчатка спит под одним одеялом".

Таня зажгла свечу.

Пламя отражалось в карих глазах матроса.

- Угощайтесь.

Он снял с колена руки, подхватил блином сгущенку и отправил в рот. Желваки обозначили подбородок с рекламы "Мальборо".

- Давайте на "ты".

- Вам можно.

- Да какая разница?

- Не положено.

- Мы же тут одни?

- Извините, но... Если узнает товарищ каптн...

Должность мужа матрос выговаривал невнятно: будто через силу.

- Как вас зовут?

- Юстицкий - То есть, это... Виктор.

- Меня Татьяна.

- Знаем.

Конечно, они знали все о женах офицеров. Это жены о матросах не знали ничего. Интересно, как бы он себя повел, если бы мы встретились в Петропавловске-Камчатском? В ресторане "Океан"? Кадрил бы, наверно. "Танцы-шманцы-обниманцы, целовальсы-щупальцы",- как шутил физрук Надир Ровгатович, которого потом выгнали из музучилища за аморалку. В голове у Тани прозвучал строгий голос Холодова, который сейчас на лодке вместе с мужем: "Где живешь, не следи!"

- Как они там?

- Как обычно. Готовность номер один... Сидим на лодке в полном составе.

Чай он пил бесшумно, движения спокойные.

- Чем вы собираетесь заняться после службы?

- Пока не решил.

В квартире у старпома заиграл магнитофон на батарейках. Стали доноситься звуки ламбады. Из пачки "Примы" Таня вынула сигарету, и тут же москвич привстал, чтобы поднести огня. Выпустив дым первой затяжки, она сняла с кончика языка табачную крошку.

- Вы это... от спички отломите кусочек и вставьте вместо фильтра.

Под взглядом матроса она так и сделала, после чего затянулась полной грудью.

- А я в Москве училась. В каком районе вы живете?

- Тушино.

- Не была. Арбат, Калининский проспект... А знаете кондитерский на Герцена, 13? Напротив консерватории? Я там покупала вафельные торты. Шоколад "Вдохновение"... Конфеты "Стратосфера"... Шоколадных зайцев. Жаль, зайцы внутри пустые!

- В казарме, - сказал матрос, - мы слышим, когда вы играете на пианино в красном уголке.

Об этом Таня догадывалась, потому никогда не решалась петь. Она выдержала паузу, в надежде что он скажет, нравится или нет. Матрос молчал.

- Двадцать третьего февраля буду играть на скрипке в клубе. Бах, Вивальди, Паганини. Приглашу весь личный состав. Но вам, наверно, не интересно будет.

- Обязательно придем. Я ведь тоже начинал на скрипке.

- А потом?

- Через два года бросил.

- А меня мама заставляла. Однажды даже смычок об меня сломала...

- Я думал, у вас призвание, - сказал матрос. - Кем же вы хотели быть?

- Офицером Военно-морского флота. О!..

Зажегся свет. Глаза матроса были широко раскрыты.

- Вы что, серьезно?

- Абсолютно. - Она стала складывать новый блин, но матрос поднялся.

- Спасибо, мне пора.

- Заверну вам с собой.

- Нет-нет.

- Сигарету?

- Если можно, две.

- Берите всю пачку!

С площадки он обернулся:

- Пожалуйста, не говорите товарищу капитану.

- О чем? - удивилась Таня.

*

Снег летел сквозь луч прожектора.

Последний раз, когда объявили "штормовую-2", дома стало так одиноко и тоскливо, что она завернула горку горячих блинов в целлофановый мешочек, обмотав в полотенце вместе с тарелкой, прижала к груди и, застегнув поверх пальто, вышла в пургу. Два километра - совсем нечего, когда знаешь дорогу, а впереди ждет подлодка. Но ей повезло - ее подобрал КрАЗ. Она вышла у последнего пирса. Лодку было не видно. Таня пошла вдоль пирса, и постепенно стал вырисовываться чёрный силуэт. Таня стала спускаться по длинной трубе со скобками-ступеньками. От этого всегда захватывало дух. Отец был тоже моряком, только гражданским. Ему она не завидовала. Но подлодка Таню завораживала. По-кошачьи спрыгнув с последней скобки, Таня сразу попала в центральный отсек. Дежурный офицер стоял к ней спиной. Это был её муж. Упершись рукой об стол, муж матерился на всю лодку по трансляции. Таня застыла. Место начальника вычислительной группы было пусто, по экрану бегали зеленые точки. Ручки телескопа были на полметра выше ее головы. Отсеки с обеих сторон задраены. Акустик, заметив ее, снял наушники и крикнул:

- Обмелюхин!

Муж не реагировал.

- Эй! - акустик свистнул. - У нас гости!

- Да подожди ты! - отмахнулся муж. Повернулся и остолбенел. Не мигая, он смотрел на Таню, командуя по трансляции уже без мата.

Круглая дверь открылась, Холодов переступил:

- Твою мать, б-бл... - Слова так и застыли на губах. Но нашелся он мгновенно, расплывшись в радушной улыбке.

Муж продолжал:

- Внимание по отсекам! На лодке гости. В центральный вход только комсоставу. О происшествиях докладывать по рации. Конец связи.

- Всем привет! Полевая кухня! Чаек сообразим?

Придерживая на груди домашние блины, Таня начала расстегиваться.

*

Разбудил скрежет ключа, не сразу попавшего в цель. Откинув стеганое одеяло, Таня завернулась в халат и выключила настольную лампу, повернутую так, чтобы свет ее падал на Дэвида Боуи.

Повесив шинель, муж попросил: "Танюш, пришей воротничок" и ловко увернулся от объятий.

- Брось рубашку в тазик, - сказала она вслед.

В прихожей он оставил запах лодки. Сапоги издавали запах гуталина. Эти меховые сапоги на каблуках, присланные его мамой из Вятки, муж предпочитал грубым форменным.

Зевая, Таня включила чайник. Поставила на плиту вчерашний борщ и сковородку.

Муж плескался в ванне.

Она соскребла с морковки защитный слой извести, потерла на терке. Добавила два зубчика чеснока, смешала с майонезом. Порезала хлеб вдвое толще обычного - как он любил.

Муж появился в своем бордовом махровом халате. Он был чисто выбрит и надушен французским одеколоном "О' Жен", который он купил себе, когда были в отпуске в Ленинграде. Волосы красиво вились, а глаза, как у ребенка. Голубые-голубые.

Он потер ладони:

- Блинчики?

Халат разошелся, обнажив стройные ноги. Поймав взгляд Тани, муж развернулся в пол-оборота, кокетливо приподнял ножку:

- Побрить, и в капрон!

Она спохватилась:

- Сначала поешь!

- О! Есть и салат? Жена ждала! Жена ждала!

- А как же... Знаешь анекдот? Приходит кот со службы. Кошечка открывает ему и говорит: "Давай играть в прятки. Если найдешь, то я твоя. А если нет, то я в шкафу".

Муж наворачивал.

Она поставила перед ним тарелку с борщом.

- Сметанки нет?

- До следующего привоза. Только майонез.

- Ну, что ж...

- А у меня вчера был гость.

- А, Юстицкий...

- Такой воспитанный. Еле войти уговорила.

- Тот еще гусь...

- Он из Москвы, ты знаешь?

- Я знаю, кто он.

- В смысле?

- Стукач, бля!

- Как это?

- А так. Все, что творится у матросов, мичману докладывает. Уже два года, и никто не заподозрил.

А она ему про шоколадных зайцев...

- Никогда бы не подумала...

- Так и я бы не узнал, если б не мичман. О чем говорили-то?

- Да ни о чем. А что за интерес своих закладывать?

- С начальством выгодно дружить. А мичман пайки распределяет. Нам абрикосовый компот, другим сливовый. Сметаны нам три литра, остальным по норме. Литр.

Муж закурил "Опал".

- Так вот почему Нинка возмущалась...Жена вашего акустика. А я не понимала. Я думала всем всё одинаково.

- Да уж одинаково... А вино с автономки, а шоколад? Все мичман.

- Слушай, - вспомнила вдруг Таня. - Письмо, которое ты написал мне с автономки...

- Ну?

- Как же оно дошло?

- Секретная информация.

- Да ладно...

- Аварийное всплытие. Тонули мы, Танюша.

- Как?

- Да так. Как тонут.

- И ты ничего мне не рассказывал?

- Чего рассказывать. Выходить опасно, лодки старые, у пирса тонут. Одно слово дизелюхи. Нигде уж таких нет. Наша, головная, три года в ремонте стояла, а стоило выйти в автономку... - Он махнул рукой. - Короче, всплыли. В пределах видимости траулер. Ну, мы им письма туда со спиртом...

Он затушил сигарету, потянулся:

- Часок бы подремать.

- Конечно, иди. Знаешь? Вчера, тебя не дождавшись, я полюбила того, что в центре над кроватью.

- Ты моя Эмманюэль...

Она стала убирать посуду. Из спальни муж крикнул:

- Это которого из них?

Она пришла и показала пальцем на певца с подведенными глазами.

- Это же женщина!

- Разве? - огорчилась Таня. - Я думала, что Дэвид Боуи.

- Нет. Это эта...

- Кто?

- Ну, как ее... "Вояж, вояж..."

Муж прикрыл глаза и тут же отрубился, но усилие воспоминания застыло на мальчишеском лице.


Другие передачи месяца:


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены