Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
25.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[06-09-05]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомНовый Орлеан - до и после "Катрины". Концерт в поддержку жертв урагана. "Книжное обозрение": романы о терроре. Документальный жанр в эпоху трагедии. Музыкальный альманах: "11 сентября" и реквием Джона Адамса. Фильм о сиротах Чечни. Русские дачи АмерикиВедущий Александр Генис
Александр Генис: Агония Нового Орлеана - тяжелый удар для всей страны. Картины разрушения - смерть, болезни, преступления - приковали к телевизорам Америку, которая с трудом верит тому, что видит. Но, осознав размах бедствия, которое президент Буш назвал "одним из самых тяжелых за всю историю страны", американцы ответили на удар урагана волной сочувствия, ничуть не меньшей, чем та, что обрушилась на дельту Миссисипи, оказавшуюся столь преступно беззащитной. Сейчас, впрочем, еще не время искать виновных. Сейчас главное - спасти людей и помочь им. Понимая это, тысячи обычных, рядовых американцев, не дожидаясь, пока придет в движение могучая, но громоздкая машина государственной опеки, предложили беженцам самую первую помощь - жилье, комнаты в своих домах за символические деньги, вроде доллара в месяц, или совсем бесплатно. Такими приглашениями, а они идут из всех штатов - от Аризоны до совсем уж далекого Орегона, забит весь Интернет. Конечно, это не решит огромную проблему, которой занимается в первую очередь Вашингтон, но, как всегда в трудную пору, щедрость именно частной, добрососедской поддержки помогает хоть немного поднять дух. Трагедия Нового Орлеана, как сказал его бывший мэр Марк Мориал, так страшна еще и потому, что она поставила под угрозу жизнь самого необычного, поистине уникального города. В отличие от безликих современных метрополисов, - говорит Мориал, возглавляющий влиятельную Лигу американских городов, - Новый Орлеан остался тем, чем он был всегда, - "городом для своих": 80 процентов его населения живет здесь не меньше трех поколений. Об этой же неповторимости городского характера, который помог именно Новому Орлеану сформировать самобытную национальную культуру всей Америки, пишет в "Нью-Йорк Таймс" Питер Эплбаум: Диктор: Как только мы поможем жителям Нового Орлеана, нам надо будет помочь ему самому. Нам предстоит любовно и бережно отстроить город итальянских особняков и Французского квартала, город, где начинал Фолкнер, город, где ходил трамвай "Желание", попавший в великую пьесу Теннеси Уильямса, город, давший Америке почти всю ее музыку, изрядную долю ее литературы и самую экзотическую часть ее души". Александр Генис: Новый Орлеан и в самом деле незабываем. Когда я вижу на экране телевизора залитую водой Бурбон-стрит, мне вспоминается эта буйная улица в другие - веселые - времена. Освященная газовыми фонарями, вымощенная булыжниками, сохранившая вывески 19-го века, она все же никогда не была музейной достопримечательностью. Французский квартал, сердце, желудок и легкие Нового Орлеана, всегда был старым, но живым. И лучшим символом этой вечной старости мне показался любимый зал города - "Preservation Hall", где по преданию родился джаз. Внутри этого ветхого амбара играли его ровесники - оркестр, составленный из столетних ветеранов. Иногда они откладывали саксофон или трубу, чтобы дрожащей рукой достать из пузырька очередную пилюлю, но мелодию подхватывали другие, музыка не прерывалась, она продолжала звучать как ни в чем не бывало. Что и не удивительно - ведь все это происходило в Новом Орлеане, городе, где даже похороны не обходятся без джаза. Как всегда бывает во время сокрушительных стихийных бедствий, Америка в эти трудные дни мобилизовала своих знаменитостей. Сегодня с призывом о помощи к нации обращаются все, кого она готова слушать, - от бывших президентов, старшего Буша и Клинтона, так много сделавших для жертв цунами, до голливудских звезд. Но, пожалуй, больше многих музыкальной столицы Америки могут помочь ее любимые музыканты. Первыми такой концерт в поддержку пострадавших от урагана устроили самые знаменитые уроженцы этих краев. Об этом ярком и трогательном событии в музыкальном мире рассказывает Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Музыканты Хэри Конник-младший, Тим Мак-Гро, Винтон Марсалис, а также кинозвёзды и, конечно, новоорлеанский джаз за час теле-концерта на канале NBC помогли Красному Кресту собрать в пользу "ураганного" фонда больше 200 миллионов долларов. И это только начало. Уже объявлена дюжина других концертов в пользу пострадавших. Хотя самый первый концерт организовывался в большой спешке, он прошёл без сучка, но ... с одной большой задоринкой. В прямом эфире рэппер Кэйн Вест, разъярённый неторопливой реакцией Вашингтона на трагедию Нового Орлеана, вместо того чтобы читать заранее приготовленный текст, взывающий к помощи жертвам, обвинил правительство и лично президента. После того, как ведущий несколько смягчил ситуацию, теле-концерт закончился на жизнеутверждающей ноте - всеобщем исполнением неофициального гимна Нового Орлеана, бессмертной песни - "When the saints go marching in". Но меня больше всего тронуло выступление коренного ново-орлеанца и замечательного музыканта Аэрона Невилла, и студию и дом которого уничтожил ураган Катрина. Он спел песню Ранди Ньюман о большом Луизианском потопе 1927 года: "Что здесь произошло? Дождь не прекращался много дней. Река вышла из берегов. Кто-то потонул, кто-то спасся. Реки текут по улицам Луизианы. Они грозят смыть нас с лица земли". Трудно себе представить более подходящую песню в эту неделю. Аэрон Невилл. "Луизиана 1927". Александр Генис: В посвященной последствиям урагана редакционной статье "Нью-Йорк Таймс" говорится о том, что "Новый Орлеан принадлежит всей Америке, поэтому всей стране предстоит принять участие в спасение города и его возрождении". Острее всего это чувство общности с пострадавшими, - продолжает газета, - ощущают нью-йоркцы, которые после 11 сентября на себе испытали любовь и сочувствие Америки. Эта уместная параллель своевременно напомнила потрясенной стихийным бедствием стране о другой - рукотворной - трагедии. Уже в четвертый раз мы отмечаем годовщину налета, положившего начало той всемирной борьбы с террором, которая отразилась на всем строе жизни 21-го века. В том числе - и на новых романах, посвященным проблемам террора. У микрофона - ведущая "Книжного обозрения" "Американского часа" Марина Ефимова. Марина Ефимова: Среди нескольких романов, написанных после 11 сентября 2001 года, т.е. после атаки на Всемирный Торговый Центр в Нью-Йорке, есть один, который появился на полках книжных магазинов точно в день взрывов в Лондоне - 7-го июля 2005 г. Этот роман английского писателя Криса Клайва называется "Incendiary" - "Воспламененная". Роман начинается словами "Дорогой Осама!.." и представляет собой длинное, с отступлениями, душераздирающее письмо, которое пишет Осаме Бин Ладену женщина, потерявшая во время теракта на стадионе мужа и маленького сына. А пока она пишет это письмо, она теряет еще и рассудок. Роман Клайва ярче других выражает определенную тенденцию, которая уже успела сложиться в беллетристике такого рода. Об этом пишет в своей обзорной статье американский критик Кэрин Джеймс: Диктор: "Ощущая неотвратимость следующих атак, наиболее честолюбивые и гражданственные писатели Нью-Йорка и Лондона немедленно откликнулись на нью-йоркские теракты, но любопытно, что все написали не о самом событии, а о его психологических последствиях. Роман англичанина Мак-Эвана "Суббота", действие которого происходит в 2002 году, начинается с того, что его герой смотрит в окно и думает: "Вот он, Лондон - в ожидании бомбы. Час пик... самое подходящее время"... И дальше Мак Эван описывает то "ощущение постоянного неудобства, постоянного предчувствия", которым охвачены все вокруг. Американец Майкл Каннингам в романе "Specimen Days" - "Пробные дни" - пишет, что гибель башен "пошатнула представление Нью-Йорка о самом себе". Такую же уязвимость жителей больших городов, чувствующих себя уже не самими собой, а просто массой потенциальных жертв, описывает и Патрик Мак-Грат в романе "Город-призрак: рассказы о Манхеттене ДО и ПОСЛЕ". Его персонажи думают, что постепенно свыкаются с реальностью, а на самом деле постепенно теряют всякое представление о ней". Марина Ефимова: В советское время это назвали бы "упадническими настроениями". Но как бы их не именовать, как раз на такую реакцию, я думаю, и рассчитывали главари террористов: напугать, расшатать, дезориентировать. Их атаки (даже взрывы нью-йоркских башен и Пентагона) - не могут выиграть войну. Это в большой степени психические атаки - как 60 лет назад атаки японских камикадзе. Для писателей атмосфера и дух военного времени всегда создавали сцену для драмы. Если говорить об англоязычных, то вспомните "Министерство Страха" Грэма Грина, действие которого происходит в Лондоне времен блицкрига. Роман был и написан в то время - в 42-м году, во время бомбежек, - и опубликован тогда же - в 43-м. Кэрин Джеймс сравнивает этот роман с нынешними: Диктор: "Описанные Грином чувства его героя-чиновника, случайно попавшего в сеть политической интриги в Лондоне 42-го года, - это как бы предвидение состояния наших современников, попавших под колесо истории. Гриновский персонаж, еще недавно благополучный человек, блуждает по туннелям лондонского метро и думает: "Реальность кончилась, теперь триллеры стали реальностью". Однако герой Грина не так хрупок, как нынешние: главный персонаж романа Мак-Эвана "Суббота", нейрохирург Генри Перон, после терактов в Нью-Йорке "страстно ловит каждую нервную перемену в ежедневных новостях, каждую добавку, каждую случайную гипотезу". Марина Ефимова: Два писателя, Каннингам и Мак-Грат, напоминают нам в своих романах, что и сам террор, и шок от него - стары, как мир. Оба автора строят свои книги на трех эпизодах из разных исторических периодов. Каннингам берет сюжеты из 19-го ве-ка, из нашего и из 22-го. Мак Грат - из 18-го, 19-го и из нашего. Но настроение и у того, и у другого автора близкое - "мы дышим воздухом, зараженным опасностью". Средняя часть книги Каннингама (рассказывающая о нашем времени) называется "Крестовый поход детей". Героиня - детский психолог работает с детьми в нынешнем Нью-Йорке. И когда она сталкивается с третьим ребенком-террористом, пытавшимся взорвать себя вместе со своими одноклассниками, или прохожими, или родителями, героиня переходит из разряда врачей в разряд пациентов. Не стоит и говорить, что оба романа кончаются безнадежностью. Интересно, отражают ли нынешние писатели и их герои, хрупкие, ранимые и рефлектирующие люди, психологическое состояние большинства англичан и американцев? Или в этом молчаливом непишущем большинстве гнев побеждает страх, и готовность к сопротивлению побеждает растерянность? В этой ситуации в памяти всплывают пророческие слова японского адмирала Ямамото, который мрачно сказал своим офицерам, поздравлявшим его в декабре 41-го года с разгромом Пирл-Харбора: "Мы никого не разгромили. Мы просто разбудили спящего гиганта". Александр Генис: А мне вспоминаются другие слова. Их в самом начале Холодной войны произнес в своей Нобелевской речи Уильям Фолкнер. Мне кажется, что как раз сегодня, в канун 11 сентября, они заслуживают того, чтобы их привести: Диктор: Трагедия нашего времени - это страх, всеобщий, вселенский страх за свою жизнь. Из-за этого молодые писатели забыли о проблемах человеческого сердца, находящегося в конфликте, в борьбе с самим собой, хотя только из этих проблем и рождается настоящая литература. Писатель должен заново выучить этот урок. Поэт не должен оставаться только летописцем жизни - его слово может послужить человеку опорой и поддержкой, может помочь ему выстоять и победить. Александр Генис: Ну а теперь мы продолжим нашу беседу, сменив не тему, но жанр. Если художественная литература, как нам рассказала Марина Ефимова, пока не сумела найти адекватного выражения бедам нашего века, то, может быть, это под силу той литературе факта, которую по-английски, да уже и по-русски называют "нон-фикшн"? Ответ на этот вопрос ищет Владимир Гандельсман. Владимир Гандельсман: Что сильнее, и что востребованнее на сегодняшний день: правда или вымысел? В недавнем интервью лауреат Нобелевской премии писатель Найпол ответил на этот вопрос со всей определенностью. Он сказал, что художественный вымысел, беллетристика, в частности, не может сегодня сравниться с документальной правдой жизни. Беллетристика проигрывает. Проигрывает в силе воздействия на человека, читателя или зрителя, не важно. Другой знаменитый романист Йен МакЮэн заявляет, что после 11 сентября он предпочитает исторические книги, посвященные, например, исламу или империализму. Прежде, - говорит он, - мне казалось это скучноватым в сравнении с вымыслом, но теперь пора сесть за парту и вновь учиться. Александр Генис: В связи с этим можно вспомнить высказывание Марка Твена. Он сказал: "Правда необычайнее вымысла, но только потому что вымысел обязан придерживаться границ вероятности, а правда - нет". Владимир Гандельсман: Действительно, вымысел, как ни странно, ограничен нашим знанием реальности, а вот реальность способна предложить и нечто, что было вне нашего опыта и только станет им. Потому реальность - это непредсказуемая авантюра, и мы в нее неизбежно втянуты, пока живем, хотим мы того или нет. К цитате из Марка Твена я бы добавил цитату из Грибоедова: "Я правду о тебе порасскажу такую, что хуже всякой лжи...". Ведь "хуже" в данном случае - мощнее, страшнее. Александр Генис: Надо сказать, что этой правде отдают предпочтение и современные литературные журналы Америки. Недавно в Американском Часе мы рассказывали о лучшем из них, о журнале "Атлантик мансли", который объявил, что прекращает регулярную публикацию своих знаменитых рассказов, которые полтора века печатались в каждом выпуске. О том же сообщил редактор другого знаменитого журнала - "The Paris Review", а также редакторы еще нескольких ведущих изданий. Резон? Понижение спроса. Редактор "Парижского ревью" говорит: "Мы живем во времена безотлагательных новостей. Необходимы актуальность, немедленный репортаж с места события, все то, за чем не поспевает художественная литература". Владимир Гандельсман: Может быть, публика требует не правды, а зрелищ, сопутствующих этой правде? Очень может быть. Не зря же некий композитор увидел в трагедии 11 сентября грандиозную инсталляцию. Александр Генис: Точнее - "хэппениг". Это был знаменитый немецкий авангардист Штокхаузен. Владимир Гандельсман: И тогда двояко можно истолковать слова одного из редакторов, сказавшего следующее: "Мы живем в мрачное в культурном отношении время. Художественная литература имеет очень ограниченное влияние на читателей, которые все меньше и меньше верят в то, что она необходима для эмоционального и интеллектуального выживания человечества. Как и живопись, она не мертва, но она не в центре читательского внимания. Читателю подавай нынче нечто информационно-неотразимое". Такова современная тенденция - хороша она или плоха, не имеет значения. Следует только помнить, что тенденция может быть тенденциозностью, то есть чем-то ограниченным и односторонним. И то сказать: если ты гонишься за одним зайцем, то второго не видишь. Документалистика возглавляет списки бестселлеров, когда она пишется на дежурные темы: политические книги в момент предвыборной компании, книги на тему похудания - всегда, заодно идет, конечно, и дешевка: книги, озаглавленные так, что перехватывает дыхание: "Треска: биография рыбы, изменившей мир", "Хороший поворот: естественная история отвертки и болта", "Биография опасной идеи" и так далее. Александр Генис: Должен сказать, что две из этих книг я читал - про треску и отвертку, и мне они страшно понравились. Это - микроистория, модная и увлекательная отрасль гуманитарного знания. Но не об этом речь, ибо не они, а "Гарри Поттер" и "Код да Винчи", которые побивают все рекорды в тиражах и времени лидирующего пребывания на рынке? Владимир Гандельсман: Это так, конечно. Но психолог, да и любой, не обязательно быть психологом, вам разъяснит, что люди просто бегут от действительности в сказку. Когда же дело касается животрепещущих проблем современности, выигрывает документ. Возьмите хотя бы "Отчет комиссии об 11-м сентября". Документ, который читается как триллер, разошелся уже более чем миллионным тиражом. Короче говоря, "нон-фикшн" отвоевала часть территории, принадлежавшей прежде "фикшн". Не потому, что она стала художественной, в смысле свободы выражения, но потому, что определенные стандарты художественной литературы, такие, как напряженный сюжет, запоминающиеся яркие характеры или моральные аспекты бытия, в документалистике на сегодня выглядят более убедительно. Да, статистика безжалостно доказывает, что экспериментальная литература вымысла переживает упадок. Александр Генис: Что же все это значит? Какой ваш диагноз? Владимир Гандельсман: Для серьезного писателя ровным счетом ничего не значит, поскольку он не может учитывать читательский спрос по определению, он не издатель и для него строка "не продается вдохновенье, но можно рукопись продать", увы, бывает верна лишь наполовину, - на первую половину. Ждать от писателя, что он немедленно станет столь же сокрушительно силен, сколь сильны трагические события современности, нелепо. "Война и мир" возникла через десятки лет после войны 1812-го года, и написал ее человек, этой войны не видевший. И нынешние трагические события непременно найдут свое отражение в литературе вымысла, в литературе фикшн. Ибо, как сказала поэт Элизабет Бишоп, "время ничто, если не поддается описанию". Александр Генис: Наша следующая рубрика - "Музыкальный альманах", в котором мы обсуждаем с критиком Соломоном Волковым новости музыкального мира, какими они видятся из Америки. В канун очередного - четвертого по счету - 11 сентября я, Соломон, предлагаю открыть наш "Альманах" мемориальной темой. Как это событие, налет террористов на Америку, отразилось в новой музыке? Соломон Волков: Конечно же, в песнях это событие отразилось уже не раз, а что касается той области, которую принято именовать серьезной современной музыкой, то здесь появилось сочинение, которое я не побоюсь уже сейчас назвать выдающимся. Это опус 58-летнего американского композитора Джона Адамса "О переселении душ". И это сочинение было заказано семьей, которая захотела остаться анонимной, и оплачена была ими запись этого опуса. И я хочу сказать, что с 2002 года и по сию пору ничего равного по силе, значению и мастерству и какой-то отрытой, не свойственной современной музыке эмоциональности. Дело в том, что Адамс на сегодняшний день - самый значительный и один из самых спорных современных американских композиторов. Это довольно длительное сочинение, минут на 25. Оно написано для оркестра и двух хоров с участием электронной музыки. То есть, записанной. Причем, там использованы тексты. Это тексты, взятые из слов, тоже записанных на пленку свидетелей катастрофы или родственников погибших. Александр Генис: То есть, это такой документальный, репортажный характер? Соломон Волков: Да. Это монтаж документальных материалов со звучащей музыкой. Причем Адамс, при всех его выдающихся достоинствах, как композитора, конечно, не мелодист. Он такой постминималист. Я определяю его стиль, как смесь минимализма с музыкой Альбана Берга. Это эмоциональная музыка. Ведь у минималистов музыка не эмоциональная. Кроме того, у минималистов вы всегда в любую минуту-две можете сказать, что за музыка перед вами. Александр Генис: И дальше она будут развиваться точно так же? Соломон Волков: С минимальными отклонениями. И интерес именно в этих минимальнейших сдвигах. У Адамса совершенного другая техника, и он позволяет себе драматические кульминации, и вот такова кульминация и в этом "Опусе о переселении душ". Мы слышим сначала возгласы хора, затем раздается что-то вроде оркестрового реквиема, и затем опять вступает хор. Все это вместе мне напоминает знаменитый эпизод у Верди в его замечательном "Реквиеме". В сущности, это и есть реквием памяти жертв 11 сентября. Этот отрывок звучит в исполнении Нью-йоркского Филармонического оркестра под управлением Лорина Мазеля и, мне кажется, производит очень сильное эмоциональное впечатление. Александр Генис: У себя дома, в Северной Каролине, в возрасте 71-го года скончался Роберт Мoг (его фамилия произносится именно так: Мог). Он вошел в историю музыки как создатель электронного музыкального синтезатора, носящего его имя. Уроженец Нью-Йорка, Мoг с детства делил свою жизнь между музыкой (он играл на рояле) и физикой. Дорога к "синтезатору Мoга" началась с увлечением другим электрическим чудом - теремином, названным так по имени его русского изобретателя. К концу 60-х первые модели синтезатора заинтриговали музыкантов. Слушатели открыли достоинства инструментов, когда вышел альбом Уолтера Карлоса с переложениями Баха. Еще больший интерес вызвал инструмент Мога, когда вышел фильм Кубрика "Механический апельсин" с футуристически звучащей музыкой Перселла и Бетховена, переложенной на синтезатор. Он, конечно, нашел себе место и в репертуаре рок-музыки. Например, с его помощью был записан альбом "Битлс" "Abbey Road". Соломон, что синтезатор Мога дал музыкантам? Соломон Волков: Он очень облегчил им манипулирование вот этими электронными звучаниями по сравнению с тереминвоксом. Потому что тереминвокс это довольно громоздкая штука. Стоит исполнитель и производит манипуляции двумя руками вокруг двух антенн. Это, может быть, и красиво само по себе, но зрелище диковатое, какие-то странные ритуальные жесты. Конечно, Мог это дело революционизировал. Он ввел клавиатуру, за которой можно сидеть и всеми этими электронными делами заниматься. Прорыв был осуществлен именно в 68 году в связи с тем альбомом, который вы упомянули. Это был альбом музыки Баха в переложении для синтезатора Мога. И многие слушатели не просто открыли синтезатор, а открыли Баха через эту пластинку, которая стала бестселлером. Александр Генис: А что такого умеет этот синтезатор, чего не могут акустические инструменты? Соломон Волков: Для меня никогда особой необходимости в дополнительном звучании я не ощущал. Но, во-первых, для музыкантов не может заменить звуки настоящего оркестра. Там может быть подражание разным инструментам. Александр Генис: Такой шведский стол для музыкантов. Соломон Волков: Да. Но для слушателей, действительно, через звучание синтезатора, который они ассоциируют с современностью, этот инструмент осовременивает старинную музыку, как это и проделывается в отрывке из оркестровой сюиты Баха номер два. В оригинале этот кусок играется на флейте, а вот как он звучит на синтезатор Мога. Александр Генис: Как всегда, наш альманах завершит блиц-концерт, входящий в этом году в цикл "Путеводитель по оркестру". Какой инструмент, Соломон, Вы нам представите сегодня? Соломон Волков: Сегодня инструмент из группы медных духовых под названием тромбон. Интересно, что само это название тромбон в переводе на русский означает трубища, потому что тромба это труба по-итальянски, но с увеличительным суффиксом. Назвали ее так, потому что этот инструмент производит звук гораздо более сильный и устрашающий, чем это может сделать труба. Причем, достигается это при помощи так называемой кулисы. Это такая длинная дополнительная трубка, которая вставляется в тромбон и которую тромбонист двигает правой рукой вниз, а левой рукой он в это время держит свой тромбон. И когда смотришь на оркестр, то именно этот характерный жест и выделяет тромбонистов. Результатом является то, что Римский-Корсаков когда-то назвал "зычным и могучим форте тромбона". Но самим тромбонистам этот рев дается ценой довольно больших усилий. Видно, как они надувают щеки, как они багровеют, и этот специфический звук я хочу проиллюстрировать на примере двух произведений. Сначала знаменитое "Болеро" Равеля - как здесь Равель ввел рев тромбонов. А второй будет тоже очень популярный пример - "Танец с саблями", где, может быть, не все догадываются, что знаменитое глиссандо, которое там раздается, очень выразительное и запоминающееся, это тоже глиссандо тромбонов, и что интересно, я-то думаю, что Арам Ильич Хачатурян научился этом эффекту именно у Равеля. Вообще, мы иногда забываем, как много Хачатурян почерпнул у Равеля в плане оркестровки, это тогда замаскировывалось, когда импрессионисты французские были не в чести. Но здесь этот эффект использован им замечательно. Поэтом, когда оркестру нужны устрашающие краски, тромбон незаменим. (Музыка) Александр Генис: В Нью-Йорке появился необычный фильм, который завоевал признание зрителей, критиков, и, неожиданно, оказался фильмом, о котором говорит весь Манхэттен. Это картина финского режиссера-документалиста Пирио Хонкассала. Она сняла фильм, который называется "Три комнаты меланхолии". Об этой документальной неигровой картине рассказывает ведущий кинообозрения Американского часа Андрей Загданский. Андрей Загданский: Пирия Хонкасалла не только сняла фильм как режиссер, но она же и оператор, и автор сценария. Картина уже довольно известна. Она получила призы в Венеции, получила приз на самом известном документальном европейском фестивале в Амстердаме, получила приз фестиваля "Фул фрейм". Это картина, которая нагнала на меня, признаюсь, такую тоску, что когда я вышел на улицу из кинотеатра, был рад, что светит солнце. Дело и в предмете, и в определенной скандинавской ментальности, которая изучает этот предмет. Это медитативный фильм. История минимальная. Но сосредоточенность авторского взгляда заставляет нас забыть о себе. Фильм состоит из трех новелл. Первая, снятая в Петербурге - о детях-сиротах, которые живут в военно-морском училище. И, собственно говоря, больше ничего в этой первой новелле нет. Есть только абсолютная тоска маленьких мальчишек 10-11-12 лет, у которых нет родителей или часто только мама. Их оставили в этом военно-морском училище, где их, не могу даже сказать: муштруют, но занимаются ими военно-морские офицеры, воспитывая их. Но во всем этом есть невероятная печаль этих маленьких мальчиков, которые звонят с проходной, умоляя маму приехать на свидание в воскресенье или в субботу. Первая новелла заканчивается очень важной деталью. Один из мальчишек, который явно подвергается остракизму в училище, потому что другие дети думают, что он чеченец. И, в конце новеллы, автор фокусирует свое внимание на этом мальчике, который за кадром рассуждает: я готов воевать, я готов убивать плохих людей. Голос мальчика: Я буду военным. Я знаю, что такое война. И не боюсь убивать плохих людей. Андрей Загданский: Вторая новелла - это Грозный. Смотреть на это невозможно. Это абсолютно разрушенный город, так, верное, выглядел Сталинград в 43 году, где какие-то совершенно дико одетые дети играют на развалинах города, женщины поднимают воду в ведре на лебедке на 9-й этаж, вода, по всей видимости, заражена нефтью, и все это производит впечатление абсолютного апокалипсиса. В этой новелле есть одна главная вещь. Некая женщина обходит дома и подбирает детей-сирот. В частности, она оказывается в доме, где больна женщина, больна мать. У нее трое или четверо детей, не поймешь толком. Мать, практически, по-моему, умирает. И эта женщина, насколько я понимаю, чеченка, подбирает этих детей и забирает их от матери, давая возможность расписаться в определенной бюрократической бумаге. Эта сцена вообще разрывает человека пополам. Насколько она реальна и документальна в исполнении, судить, честное слово, не берусь. У меня было подозрение, что здесь есть элементы инсценировки. Но я не уверен. В третьем эпизоде эта же женщина оказывается с этими детками где-то на границе Ингушетии, где происходит ритуал. Режут барана и этим, недавно забранным от матери детям, мажут лоб кровью. И идет исламская служба. Мы ничего не понимаем, нам ничего не объясняют, она вся происходит на языке, который ни мы, ни, по всей видимости, автор фильма не знает, и не считает нужным нам переводить. Но мы погружаемся в атмосферу враждебности, иного, воинственного, враждебного духа, в котором, мы понимаем, эти дети будут выращены. На этом, собственно говоря, и заканчивается история фильма, в которой, честно говоря, не очень много сюжетных линий. Всего лишь три новеллы о брошенных детях. Александр Генис: Андрей, кино, в котором показывают страдания детей, всегда вызывает у меня подозрение. Нет ничего проще, чем вызывать эмоцию, показав плачущего ребенка. Андрей Загданский: Да, действительно, легко вызвать эмоцию. Более того, это фильм-медитация, он заставляет не только увидеть страдания этих детей. Но долго и, даже, я бы сказал, беспощадно по отношению к зрителю фиксировать наше внимание на этих детках. У меня существует определенный внутренний протест, некоторый бунт. Я не люблю, когда совершенно очевидную драматическую эмоцию форсируют, заставляют меня страдать и заставляют, и заставляют, и заставляют. Возникает ощущение: а может быть, автор переигрывает? А может быть, автор спекулирует? А может быть, автор переживает? Александр Генис: Но вот, что пишет кинокритик "Нью-Йорк Таймс" Стивен Холден: "Хотя слезы льются на этом фильме, он дает визуальным образам говорить самим за себя. Стоицизм и мужество перед лицом страданий, преобладают над внешним выражением эмоций. Фильм является реквиемом по живым, так же, как и по мертвым". Надо сказать, весьма высокая оценка для этого критика. Согласны вы с ней? Андрей Загданский: В значительной степени, да. Но во мне остается сомнение. В истинности и искренности авторов этого фильма. Александр Генис: Еще один вопрос, который мы не можем исключить: реакция на этот фильм в России? Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, мы ничего на этот счет не знаем. Думаю, что картина не показана в России и думаю, что, в первую очередь, она должна была быть показана именно в России. Но то, что я читал на интернете, я увидел одну интересную заметку, очень критического отношения к картине. Автор заметки, с любопытным псевдонимом Жанна д'Арк, утверждает, что авторы фильма лишают детей надежды. Не берусь судить, до какой степени в этом виноват автор фильма, а до какой степени сама жизнь. Александр Генис: Попав в клещи драматических событий, урагана Катрины и четвертой годовщины "11 сентября", сегодняшний выпуск "Американского часа" полон трагических сюжетов. Не желая заканчивать передачу на этой ноте, я хочу напомнить, что жизнь продолжается. Несмотря на беду в Новом Орлеане и бешеные цены на бензин во всей остальной Америки, страна отметила один из своих любимых праздников - День Труда. Среди миллионов выехавших на природу в последний уик-энд лета горожан была и наш специальный корреспондент Рая Вайль. Рая Вайль: Прошлый уик-энд я провела с друзьями на Лонг Айленде, в так называемом Индейском парке, где прямо на берегу залива, в лесу, находится один из многочисленных американских кемпингов. Место замечательное, на заливе рыбу можно удить, купаться. И лес большой, в хороший год, гуляючи, корзину грибов можно собрать. А рядом, в 10-ти минутах езды на машине, тоже на берегу океана, небольшой поселок, в котором живут, в основном, наши соотечественники, купившие или построившие здесь летние дачи. У микрофона Николай из Львова. Николай: Чем отличается дача наша и дача американская? Ну, в принципе, не знаю, здесь дачи, как таковые не существуют. Здесь просто маленькие коттеджи, дома, которые очень дорого стоят на берегу океана. Рая Вайль: А вот что говорит 56-летний Иосиф из Гомеля. Иосиф: Дача для меня - это домик старой тетки, куда меня отправляли на лето, чтобы я попил молока парного прямо из-под коровы. Ну, там же был, конечно, и сеновал, там были огурчики с пупырышками, помидорчики. Вот это дача. Рая Вайль: У москвички Вики своей дачи нет, гостит у приятелей. Вика: Дача там и дача здесь, конечно, большая разница. Ну, хотя бы потому, что там мы были молоды, а здесь - это уже вторая половина жизни, ну и другая страна, другой мир. Первое, что вспоминается. Едем мы на дачу, там, в Москве, в Подмосковье. На каждой руке - по три авоськи, на шее арбуз с капустой, к ноге пристегнут ребенок каким-либо образом - к подолу, к ноге. Когда в первый раз мы поехали сюда с приятелем, он из Москвы только приехал, и спросил, если ты мне еще скажешь, что на этой даче есть еще и горячий душ, я тебе все равно не поверю. Рая Вайль: Надо сказать, что поселок этот не случайно называют "русским Шанхаем". Домики стоят вплотную друг к другу, эдакая скученность домов и людей, и животных. Потому что почти у каждой семьи здесь либо коты живут, либо собаки. У москвички Маши Поляковой огромный лабрадор, любимец всех детей в этом поселке. Дача у нее была и там, и здесь есть, одна из лучших в поселке, сами строили, со всеми удобствами, естественно, даже зимой можно жить, если б воду и свет не отключали по окончании сезона. Маша: На мой взгляд, дача американская отличается от дачи подмосковной тем, что обязательно в подмосковной даче был огород с клубникой и укропом. А здесь можно позволить себе только выращивать цветы и купаться. Намного больше комфорта, конечно. Вообще, американская жизнь балует, приучает к совершенно другому уровню комфорта. Наверно, удовольствия больше здесь, общения человеческого, потому что больше свободного времени. Не торчишь на огороде кверху попой. Но с другой стороны, прелесть состоит в том, что мы смогли сохранить жанр отношений - чисто русский, чисто подмосковный. Ходить друг к другу пить чай с вареньем. Вот в этом прелесть своя. Рая Вайль: По узким асфальтированным улицам русского поселка носятся дети. Многие из них родились уже в Америке, но что такое дача, они хорошо знают. Вот что говорит дочь Маши, 10-летняя Сонечка. Соня: Мне дача очень нравится, потому что я здесь выросла, свою лучшую подружку здесь узнала. Нам здесь все нравится, конечно, море, мы там все делаем, крабов ловим, и парк, мы там играем всегда. Рая Вайль: А вот 7-летний Натан из Одессы, со своими впечатлениями. Натан: Мне дача очень нравится, потому что я могу здесь ловить рыбу, и дедушка научил меня плавать здесь. Лето - лучшее время года. Рая Вайль: Попив чаю на веранде у своих приятелей, мы отправились назад, в кемпинг. Надо успеть поставить палатки и навести уют на отведенном нам месте, пока не стемнеет. За место мы уплатили 24 доллара, по 12 с палатки. В одной приятели, во второй я со своей внучкой Катей, которой в ноябре четыре года исполнится, и пока ей кемпинги нравятся больше, чем дачи. На их территории, прямо в лесу, детские городки расположены, в нашем так целых два, и пляж рядом, и светлячки вечером, и ужин за большим деревянным столом, и костер, и звезды вместо телевизора. В последнее время кемпинги стали особенно популярны, получается, что это самый дешевый и лучший отдых на природе. На Лонг-Айленде, например, и цены возросли по сравнению с прошлым годом, и места надо заказывать заранее. Ночью все сидели у костра, в том числе и наши соседи по палатке Сильвия и Рой. Сильвия: Я первый раз в кемпинге. Это мой бой-френд любитель такого отдыха. Мы с ним уже четыре с половиной года вместе. Он перенес тяжелую болезнь, и завтра у него день рождения, 45 лет исполняется. Вот я и решила подарить ему палатку, чтобы мы могли поехать в кемпинг вдвоем, я знала, что его это обрадует, что ему это нужно сейчас. Сама я никогда не любила кемпинг. Предпочитаю гостиницу со всеми удобствами, с бассейном, телевизором, кондиционером. А тут комары, спать жестко, чтобы душ принять, куда-то идти надо. Одним словом, если бы не Рой, никогда по доброй воле сюда не поехала бы. Но чего не сделаешь ради любимого человека. В пятницу вечером я подарила ему палатку, а в субботу мы уже приехали сюда. И что удивительно, мне нравится здесь. Спать, конечно, было жестко, надо обзавестись надувными матрасами, и что туалеты не рядом тоже неудобно, но в остальном, мне все нравится. Здесь, действительно, можно хорошо отдохнуть. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
